CC BY
67
ОСНОВНЫЕ МОТИВЫ В ПОЭЗИИ САЛАВАТА ЮЛАЕВА
Слово «мотив» в литературоведении употребляется в нескольких значениях. Наиболее распространенное из них — традиционно бытующий в фольклорных и литературно-художественных произведениях устойчивый смысловой элемент текста, чаще означающий минимальную единицу сюжетосложения (сюжетные ситуации, символы, образы и др.). Неделимую тематическую единицу произведения также нередко называют мотивом. Подразумевая все упомянутые их значения как единую группу, можно выделить наиболее главенствующие мотивы в поэзии Салавата Юлаева (1754—1800) — национального героя башкирского народа, поэта-импровизатора.
В его творчестве их довольно много: мотив родины и родной природы; мотив любви к родине, девушке, семье, детям; мотив подвига и ранения в битвах; а также религиозные, фантастические, психологические и фольклорные. Они тесно связаны с мировоззрением, поэтическим мастерством автора и опираются на традиции общетюркской и башкирской литературы. В настоящее время поэтика творчества Салавата Юлаева, к сожалению, изучена недостаточно, а главенствующие мотивы в его поэзии рассматриваются впервые. Этим объясняется актуальность данного исследования.
Мотив родины и родной природы взаимосвязанно занимают в лирике Салавата значительное место, начиная с раннего и вплоть до самого последнего этапов его творчества. В юности поэт видит себя неотъемлемой частью своей родины вместе с родной землей и ее природой, любит их без предела, не перестает восхищаться ее красотами («Уралым» — «Мой Урал», «Тыуган илем» — «Родная страна»). Ему близки объекты родной природы, с которыми он мог встречаться ежедневно — перелесок, луга, поля, серебристая река, мягкая трава (Ьандугас» — «Соловей»), нечаянно
подстреленная им же ласточка («Ух» — «Стрела»).
В лирике периода Крестьянской войны (1773—1775) автор, обращаясь к теме родной природы, устремляет взор на недалекое прошлое, когда здесь бушевали восстания против колонизаторской политики власти в защиту красот и богатств родной земли от грабежей. Лирический герой понимает, что его ждет такая же борьба. Родной пейзаж наводит его больше на грустные размышления, чем на возбужденное восхищение. Автор утверждает, что его любовь к родине и родному пейзажу не погасят страшные наказания:
Йурузэнем, кинец щкэн елец Танаукыз за йэмле ес бирер, кинец кыузарыцдыц сылтырауы Колаккыз за мицэ ишетелер [3, с. 59].
Юрюзанъ моя, твой ветер
Мне и без носа даст сладкий твой вкус,
Журчание твоих вод И без ушей будет мне слышно1.
Порой воды родных рек кажутся ему народными слезами:
Ьыукайзары куктэн, эллэ ерзэн,
Эллэ куз йэшенэн йыйылган [3, с. 63].
«Воды ее (Агидели. — М.И.) то ли из неба, из земли, То ли из слез набралисъ.
В более поздних поэтических произведениях — песнях-четверостишиях — художественные параллели из объектов природы ассоциируются с основными мыслями автора.
С мотивом родины тесно связан, безусловно, мотив ее защиты. Он отчетливо выступает в по-
1 Здесь и далее, где не указаны другие источники, перевод подстрочный.
Иделъбаев Мирас Хамзович, доктор филологических наук, профессор Башкирского государственного университета
© Идельбаев М.Х., 2010
здней лирике. В стихотворениях кануна и периода Крестьянской войны «Йурузэн, Иин бе??ен тыуган йылга...» — «Юрюзань, река души ты нашей...», «Агщелкэй ага хая аралап...» — «Аги-дель течет средь бурых скал...», «Ьауаларза ос-хан, ай, ягылбай...» — «Наброситься готов летящий ястреб...», кубаире «Бугэсэугэ хушылып, ир-батырга хуш булып...» — «С ратью Пугачева слившись...» действительно остро ставится вопрос о защите родины. Лирический герой, воплотивший в себе черты предводителя, призывает народ подняться на борьбу:
Эйэрлэгез, ирзэр, аргымактар... [3, с. 60].
Седлайте, мужчины, аргамаки...
Автор конкретно не указал, ради какой цели он поднимает массы на борьбу. Но можно полагать, что она в свое время и так была понятна, тем более, что эти поэтические тексты были импровизированы непосредственно перед народом.
Мотив любви проходит сквозь всю поэзию Салавата Юлаева. Он расчленен на несколько объектов — любовь к родине (о котором говорилось выше), семье, детям, девушке. В юношеской поэзии больше места отводится любимой девушке Зюлейхе. Ей посвящено одноименное стихотворение, где выражены нетронутые чувства впервые влюбленного юного героя. В айтыше с Зюлейхой передаются почти те же чувства, но здесь лирический герой предстает более возмужалым, смелым. В песнях-четверостишиях пять текстов посвящены любимой девушке. В четырех из них называется ее имя — та же Зюлейха. Здесь уже, судя по контексту, она является женой батыра, также беспредельно любимой, лирический герой «томится в муках разлуки», упоминает о ней в своих воспоминаниях чувствами неимоверной тоски:
Тац алдынан кылыу Золэйхэне
Йожоконан йырлап уяттым [3, с. 67].
На заре красавицу Зюлейху
Песней разбудил я ото сна.
О семье обобщенно упоминается лишь мельком, но с любовью, два раза — в стихотворениях «Кэ^ерле лэ гаилэм, Иейгэн йэрзэр...» — «Семья дорогая, родные мои...», посвященном минутам
расставания («Когда подумаю, что я с вами расстанусь, мне станет так грустно, и слезы, невольные слезы подступают к моим глазам...» [2, с. 93]), и «Тирмэмдэ» — «Мой кош»:
Я лежал в коше, со мною
Вся была семья [I, с. 283].
Из детей Салавата запечатлены имена двоих — Рамазана и Минлиязы — в стихотворении «ЮлЬыз гына ер?эн юлдар ярып...» — «По бездорожью тропы пробивая...» и песне-четверостишии. Оба раза — в воспоминаниях. По скупым строкам, передающим мечту поэта о минутах встречи с женой и сыном, можно судить о трепетной любви героя к своим детям.
Мотив подвига впервые вырисовывается в ранних стихотворениях «Яу» — «Битва» и «Егеткэ» — «Юноше-воину». В первом из них лирический герой сам отважно тянется к бою, во втором — к тому же призывает своих ровесников. В поэзии периода Крестьянской войны этот мотив, естественно, выходит на первый план. Отважность батыра на поле битвы приравнивается к смелому слову сэсэна при решении важных общественных проблем. Там лирический герой чувствует себя в своей стихии, его не беспокоят другие заботы жизни:
Дошман яузарына сапкан сакта
Хайгыларым бары бетэ ине [3, с. 65].
Когда в бой против врага скакал я,
Все горе мое исчезало.
Подвиг на поле битвы неизбежен без ранений. Мотив ранения батыра в поэзии Салавата Юлаева рассматривается неразделимо от подвига, как явление естественное:
Ыласытдай тесло батырзар за
Бер тешмэкэ аттан бер тешэ [3, с. 65].
Даже такие [бесстрашные], как сокол, батыры
Вынуждены иногда слезать с коня.
Автор не боится ранений, он упоминает даже о ранах, полученных еще в прежних битвах, но и они не должны служить помехой для новых сражений:
Атка менегез, ирзэр, агалар,
Асылкын эйзэ искеяралар [3, с. 56].
Седлайте коней, мужчины-братъя,
Пустъ откроются старые раны!
Куркмас булка ир яранан,
Ук та утмэс беззец аранан [3, с. 56].
Если мужчины не побоятся ранений,
Не пройдет и стрела через наши ряды.
Иногда поэт сожалеет, что время настоящих подвигов и героев осталось в прошлом:
Ер тетрэтеп, уткер кылыс болгап, Батырзарзыц уткэн юл кайза? [3, с. 64].
Где тот путъ, по-которому батыры неслисъ, Сотрясая землю, взмахивая острыми саблями?
В отдельных песнях-четверостишиях, как бы обращаясь к будущему, он открыто призывает джигитов к решительности:
Егет тэ генэ булкац, тэуэккэл бул,
Тэуэккэллек кэрэк кэр эштэ [3, с. 69].
Если ты джигит — будърешителъным, Решителъностъ нужна во всяком деле.
Религиозные мотивы в поэзии Салавата Юлаева выражены преимущественно в ранних стихотворениях, в основном в пейзажной лирике. Религия не занимала особого места в мировоззрении поэта. Бога он не видит решающим вершителем событий в критических ситуациях или же соучастником его личной судьбы. Скорее всего, лирический герой восторгается его деяниями, воспринимает Бога создателем красоты природы и мироздания. В величественной красоте родной природы, в частности Урала, автор «сознает» божье участие («Уралым»); птицы своим пением восхваляют Бога. Среди них соловей славит Аллаха «громче всех», «больше всех» («Тирмэмдэ», «Ьандугас»). Поэт развивает мотив «Бог и храбрость». По нему, с одной стороны, Богу храбрые угодны, с другой — воин, чтобы мужаться, должен Бога призывать к помощи («Яу», «Егеткэ»), сравнивает красоту девушки с гурией, что являлось распространенным средством изображения в средневековой поэзии тюркских народов («Зелэйха» — «Зю-лейха»).
В импровизациях Салавата Юлаева религиозные мотивы вовсе отсутствуют. Это понятно: поэт-воин, будучи верным традициям творчества сэсэнов и их принципу отображения действительности, обращался к безотлагательным повседневным проблемам реальной жизни. В этих условиях все вышеупомянутые случаи, в которых могли выражаться религиозные мотивы, сами собой отодвигались на дальний план.
Фантастические мотивы в творчестве поэта представлены лишь в стихотворении «Яу». Характер формирования фантастического здесь связан с традиционным исламским религиозным колоритом. В тексте ощущается непосредственное влияние средневековых дастанов агиографического содержания, главными героями которых выступали Али-батыр и его соратники. В XVIII в. на территории Башкортостана широко бытовало, в частности, сочинение «Кидекбаш китабы» («Книга об отрезанной голове»), повествующее о героических похождениях Али-батыра, сверхъестественной силой побеждающего своих врагов. Салават, бесспорно, был знаком с дастанами из этой серии и в своем стихотворении верно указывает на мифическое происхождение противников Али:
Не боялись силы вражьей:
Ни драконов, змей,
Ни коварств самих шайтанов,
Ни волшебников ужасных... [I, с. 284].
Впечатление, полученное, видимо, от произведений данного цикла, воодушевило юного поэта на создание названного стихотворения. «Яу» — это один из романтических, но единственный из всех поэтических текстов Салавата, где описание действий, связанных с лирическим героем, построено на далекой от реальной действительности почве:
На меня напали разом Триста человек.
Я от всех трехсот отбился,
Вынес конь меня На широкую долину,
К светлому ручью... [I, с. 284—285].
Судя по эволюции мировоззрения поэта, возможно, в его юношеской поэзии стихотворений или импровизаций подобного содержания было больше и они не дошли до нас.
Мотивы психологизма, художественное отображение процессов внутренней жизни, внутреннего мира героя, в творчестве Салавата Юлаева были неосознанными, но выразительными. Они предстают в развитии с творческой эволюцией поэта. Еще в ранней пейзажной лирике, где преобладает описание красот родной природы, начинает улавливаться романтического склада внутренний мир юного лирического героя: впечатлительный, эмоциональный, способный искренне восхищаться прекрасным. Он достаточно активен; в текстах, посвященных, казалось бы, сугубо описанию объектов природы, то и дело напоминает о себе, о своих переживаниях:
Ах, Урал мой благодатный,
Про тебя моя Песня долго не споется,
Слов не находя [1, с. 283].
Я лежал в коше, со мною Вся была семъя,
Я велел отдернутъ полог Моего коша
И всю ночъ с вниманъем слушал Голос соловъя [1, с. 283] и т.д.
В импровизации «Агщелкэй ага хая аралап...» внутренний мир лирического героя угадывается еще яснее. Здесь он открыто выражает свои мысли и чувства о судьбе родной земли, тревожась за ее будущее. Его душевное состояние напрямую связано с ней:
Уралымдан йырак киткэн кайын Куцелемдэ ут та ялкындыр [3, с. 69].
Чем далъше удаляюсъ я от Урала,
Тем [силънее] в моей душе огонъ и пламя.
В любовной лирике поэта читатель легко улавливает безысходное состояние влюбленного юноши, его терзания, замешательство пред божественной красотой девушки:
Люблю, но как сказатъ, не знаю, затем, что слов не нахожу;
Язык мой слаб, и мысли слабы,
Чтобы сказатъ тебе хвалу;
Хвалу достойную тебя [1, с. 285].
А также при помощи автора стремится понять психологию юной девы, испытывающей счастливое смятение от любовных признаний молодого батыра. В стихотворениях и импровизациях героического цикла психологический облик лирического героя Салавата пополнился новыми чертами. Он уже выступает в роли ли-дера-наставника, дающего дельные советы молодому воину:
Но крепися и мужайся,
Бога в помощъ призови И иди на бой ты смело И везде врагов срази [1, с. 285].
Именно таким — мужественным и рискованным — предстает сам наставник, воодушевляясь славными делами божьих век богатырей, смело кидается в бой. Безусловно, поэт-воин прекрасно понимает психологию сражающегося батыра — видимо, не раз пережил его состояние:
Дошман яузарында сапкан сакта Хайеыларым бары бвтэ ине [3, с. 65].
Когда в бой против врага скакал я,
Все горе мое исчезало.
В импровизации «Йуру^эн, Иин бе^ен тыу-ган йылга...» и кубаире «Бугэсэугэ хушылып, ир-батырга хуш булып...» лирический герой выступает уже в роли предводителя повстанческого движения, его образ предельно сблизился с личностью автора этих поэтических произведений. Он знает, каким телесным наказаниям будут подвергнуты башкиры в случае поражения восстания, возможно, догадывается, что это поражение неминуемо, однако не намерен сдаваться, а призывает народ подняться на последний, еще более грозный бой:
Кутэрелец куцгы, куркыныслы,
Канлы, йэшле, каты орошка [3, с. 60].
Поднимайтесъ на последний ужасный, Кровавый, слезный, жестокий бой,
ибо по опыту предков известно: такие грозные выступления в целом будут иметь положительные последствия для судьбы народа даже в случае поражения.
В песнях-четверостишиях психология лирического героя несколько меняется. Этому способствовала, безусловно, атмосфера, сложившаяся в Башкортостане: народное восстание потерпело поражение, власти принимают всяческие усилия для поимки Салавата, он вынужден скрываться, оказывать сопротивление из последних сил с малочисленными сторонниками. Мотив призыва, который преобладает в кубаире, меняется грустными воспоминаниями и философскими раздумьями. Все же психология лидера в лирическом герое не исчезла, сознание особенности своей личности запечатлено в песнях-четверостишиях неоднократно:
Салауат китте тип шатланмац,
Минэн батыр тыуыр донъяла [3, с. 70].
Не радуйтесь тому, что Салавата уводят,
Появятся на свет батыры, славнее меня.
Фольклорные мотивы. Жанры изустной литературы — кубаир, айтыш, песня, которые активно бытовали в XVIII в. в творчестве сэсэнов, в т.ч. и Салавата Юлаева, не только одноименны, но и родственны с фольклорными. Следовательно, Салават, обращаясь к этим жанрам, не мог не знать их фольклорные параллели. Более того, песня в изустную литературу была впервые введена во второй половине XVIII в., т.е. именно в его эпоху; и он вместе с Байык-Айдаром и Мах-мутом выступил в этой области в роли новатора. Используя в своей изустной поэзии песню, Салават полностью перенял строфическую композицию и особенности поэтики ее фольклорного аналога: те же широко распространенные двустиш-ные параллели, та же 10—9-сложная ритмика протяжной песни (о^он кей). Различие приходится в основном на содержание: песни Салавата Юлаева и других сэсэнов индивидуализированы и имеют более сильную тенденцию к лиризации. Например, в строках:
Дошман яузарына сапкан сакта
Хайгыларым бары бетэ ине...
Когда я скакал в бой против врага,
Все горе мое рассеивалось...
запечатлены только его внутренний мир и его личностные переживания. Такая же картина на-
блюдается при обращении поэта к кубаиру и айтышу, хотя эти жанры бытуют в башкирской поэзии издревле. В сочинении «Бугэсэугэ хушы-лып, ир-батырга хуш булып...» и импровизации «Сэстэренден толом сулпылары...» — «Монисты твоих кос мне навевают...» (что является составной частью айтыша с Зюлейхой) на первый план выступает либо героическая, либо нежная душевно-лирическая личность поэта-героя. Родственность с фольклором сильно выражена в изобразительных средствах поэзии Салавата, особенно в изобилии гиперболы, литоты, восходящей или нисходящей градации, аллегории и др. Одновременно они свидетельствуют о том, что поэт в совершенстве освоил ритмические средства народного творчества и мастерски развил их.
Щедро использовал Салават широко бытующие в башкирском фольклоре, особенно в песнях, уменьшительно-ласкательные средства. Часто встречаются они как в стихотворениях (Урал мой, песня моя, птичка, пташечка, чудо-птица, мои стада, мой кош, божьий век, красавица-луна и др.), так и в импровизациях (Йурузэнем, Уралым, Уралхайым, Агизелкэй, Эй буйхайы, Иыухай, Иандугасхай, йэн-юлдашхайзар, ейер генэ йылхы, ыласын гына хош, Минлеязам, Зелэйхам, белэккэй, йерэккэй, Эдем буйхай-Зары, харалай тау, харангылай тен, донъяхай, эзернэ лэ йэйэ, тэуэккэл дэ ир, ах кейеккэй). О прекрасном знании поэтом содержаний народных песен свидетельствует использование им образа застывшей крови в сердцевинах деревьев, имеющего место в песне «Урал». Этот образ символизировал смешанную с землей кровь предков, когда-то павших в сражениях за свободу родины. Иногда поэт сам создавал близкие к фольклорным литературные символы. Таковыми являются образы птиц, символизирующие степень храбрости джигита:
Высоко летает ворон,
Выше ворона — сокол,
Выше сокола — могучий Орел, птичий царъ [1, с. 285].
ЛИТЕРАТУРА
1. Игнатьев Р.Г. Башкир Салават Юлаев, пугачевский бригадир, певец и импровизатор // Башкирия в русской литературе. В 5 т. Т. 2. — Уфа, 1991. — 432 с.
2. Нефедов Ф.Д. Движение башкир перед Пуга- 3. Салауат Юлаев. Шихырзар. Йыр?ар. рэсми
_ _ „ _ .. _ хагыззар / Тезеусе, баш Ьуз Ьэм ацлатмалар авторы,
чевским бунтом; Салават, башкирский батыр // Баш-
тарихи язмаларзы хэзерге телгэ эйлэндереусе — кирия в русской литературе. В 5 т. Т. 2. М.Х. Изелбаев. — Офе, 1994. — 152 б.
Ключевые2слова:2Салават, мотивы, родина, природа, подвиг, фольклор.
Key2words:2Salavat, motifs, motherland, nature, deed, folklore.
Miras Kh. Idelbaev
THE MAIN MOTIFS IN SALAVAT YULAEV’S POETRY
The article is devoted to the motifs, i.e. stable semantic elements, minimal units of the plot structure in Salavat Yulaev’s poetry. The motifs of love of motherland and native nature are in the foreground in the poet’s lyrics. They are closely connected with the motif of their defence from enemies, i.e. the motif of a feat. In the landscape lyrics one can find religious motifs: the lyrical character is delighted with God’s deeds, he considers Him to be the creator of beauty and the universe. Religious colour is present in fantastic motifs and those of psychological analysis. Folklore motifs also take a special place in Salavat Yulaev’s poetry.
К сведению читателей
Вышла книга:
Мухаметзянова-Дуггал P.M. Формирование новой модели государственной политики в сфере свободы совести и ее реализации на региональном уровне (на примере Республики Башкортостан) / P.M. Мухаметзянова-Дуггал. — Уфа: АН РБ, Гилем, 2010. — 156 с. — ISBN 978-5-7501-1133-6
Книга посвящена исследованию формирующейся в современной России модели государственной политики в сфере свободы совести. В рамках международного законодательства, нормативно-правовой базы Российской Федерации о свободе совести предпринята попытка определить ее сущность. Основное внимание уделено анализу поэтапного процесса становления и развития новой модели политики современного Российского государства в сфере свободы совести на федеральном уровне и выявлению региональных особенностей процесса формирования новой системы взаимоотношений между государством и религиозными объединениями в Республике Башкортостан.
Для историков, политологов, религиоведов, всех работающих в области отношений государства с религиозными объединениями.
ФОГМНГЇНПІІІП HIMIlUl МЦПКЛИ
государственной полешки в сфо'Г с*иьолм coetmi И I f геллмшіи 1 iu гегконллиюм уровне
au пгаміга гигпгышл мишіпосиві
