CC BY
117
УДК 820
© Д.Н. Жаткин, А.А. Рябова Осмысление творчества Кристофера Марло в русской литературной критике 1880-х гг.
Рассмотрены материалы русской литературной критики 1880-х гг., посвященные осмыслению творчества яркого представителя английского Ренессанса Кристофера Марло. Утверждается, что их осмысление в едином комплексе позволяет говорить о специфике внимания к Марло в России 1880-х гг., особенно к его «дьяволиаде» - «Трагической истории доктора Фауста», во многом вызванного усилением в обществе пессимистических настроений.
Ключевые слова: Кристофер Марло, русская литературная критика, драматургия, трагедия, традиция, русско-английские литературные связи, межкультурная коммуникация.
D.N. Zhatkin, A.A. Ryabova Understanding Christopher Marlowe's creative work in Russian literary criticism of the 1880s
The article reviews the materials of Russian literary criticism of the 1880s devoted to understanding the creative work of Christopher Marlowe - brilliant representative of English Renaissance. Understanding materials as a whole allows to speak about peculiarities of the attitude to Marlowe in Russia in the 1880s which was mostly in attention to his «diaboliad» - «The Tragical History of Doctor Faustus» generally caused by increase of pessimistic mood in society in search for the purpose of existence and new life priorities.
Key words: Christopher Marlowe, Russian literary criticism, drama, tragedy, tradition, Russian-English literary relations, intercultural communication.
Продолжая разыскания, посвященные русской рецепции Кристофера Марло, начатых нами в работах прежних лет, рассмотрим целый пласт отечественных литературно-критических материалов 1880-х гг., осмысливающих или затрагивающих творчество английского драматурга. Все материалы могут быть систематизированы в несколько групп в зависимости от места их опубликования и содержательной направленности.
Публикации в русской периодике 1880-х гг. Н. Шаховской в статье «Фауст на английской сцене. Марло», напечатанной в журнале «Русский вестник» в феврале 1881 г., отметил, что «Марло является первым писателем, подвергшим легенду о Фаусте драматической обработке» [Шаховской, 1881, с. 755], после чего попытался опровергнуть устоявшееся мнение об использовании драматургом английского перевода немецкой народной книги, увидевшего свет, по его словам, только в 1590 г. (в действительности - год первого издания неизвестен), тогда как «Трагическая история доктора Фауста» уже появилась на сцене в 1588 г., созданная с опорой на устный рассказ о Фаусте «двух знаменитых в то время английских актеров Попа и Брайна, странствовавших по большим германским дворам и возвратившихся в Лондон в 1587 году» [Шаховской, 1881, с. 754]. При этом автор статьи констатировал близость истории Фауста в изложении Марло к немецкому оригиналу народной книги, не получавшую никакого объяснения: «...он весьма мало отступил от народной книги и даже свою драму ведет в той же последовательности, в какой сказание изложено в Volkbuch Шписа» [Шаховской, 1881, с. 756].
Ссылаясь на работы Н.И. Стороженко, Н. Шаховской характеризовал автора «Трагической истории доктора Фауста» как человека «в высшей степени увлекающегося и пережившего сильную внутреннюю борьбу», которая привела его к скептицизму, сторонника «крайних рационалистических мнений», проповедовавшего свои убеждения и письменно и устно [Шаховской, 1881, с. 755], а также усматривал общность в личностях самого Марло и его героя, «пытливого вольнодумца» Фауста: «Как сам много переживший и перечувствовавший, он <Марло> сумел глубже войти в личность Фауста, и многому, что в народной книге носит чисто случайный характер, он придал глубокий смысл и значение» [Шаховской, 1881, с. 756].
Осуществляя разбор драмы в сопоставлении с народной книгой, автор статьи цитировал полный стихотворный перевод Д.Д. Минаева, использовал помещенный в антологии «Английские поэты в биографиях и образцах» фрагментарный перевод М.Л. Михайлова, а также приводил прозаический монолог, переведенный Н.И. Стороженко для «Предшественников Шекспира». Внимание Н.Шаховского привлекали причины стремления марловского Фауста к магии - «неудовлетворенность схоластическою наукой и жажда власти» [Шаховской, 1881, с. 759], находящиеся в теснейшей взаимосвязи друг с другом, - в первом случае он ищет «удовлетворение своей пытливости», во вто-
ром - пытается «обрести реальную силу над миром» [Шаховской, 1881, с. 761]. Вслед за психологически насыщенными монологами первых сцен, характеризующими ту «трагическую высоту», на которую Марло «поднялся вспышкой своего гения» [Шаховской, 1881, с. 764], критик видит «невыдержанность и поспешность», проступающие особенно ярко «начиная с третьего акта и до заключительной сцены» [Шаховской, 1881, с. 761-762] и существенно препятствующие целостности впечатления, наряду с включением в текст множества вставных сцен, в которых действуют «второстепенные лица, пробавляющиеся остротами, выходками и проказами» [Шаховской, 1881, с. 762].
Фауст Марло не боится ада и его вечных мук, вследствие чего вовсе не заботится о своей загробной жизни, выдвигая на первый план «мечту о предстоящем всезнании и могуществе над миром», причем знание и могущество, будучи обретенными ценою собственной души, становятся в его понимании «еще более привлекательными и заманчивыми» [Шаховской, 1881, с. 764]. Однако постепенно, в полном соответствии с духом народной книги о Фаусте, жажда могущества и власти «вырождается в жажду чувственных наслаждений», а сам Фауст превращается «в простого сластолюбца и проказника» [Шаховской, 1881, с. 770]; в конечном итоге - «перед нами совершенно другой человек, а не тот Фауст, которого мы слушали в первом действии драмы» [Шаховской, 1881, с. 771]. И только в «неподражаемом» финальном монологе можно вновь увидеть прежнего Фауста, воссозданного очередной «вспышкой» марловского гения - его «титаническую, необыкновенную личность», на долю которой достались «необыкновенные, нечеловеческие терзания» [Шаховской, 1881, с. 778], осуждение за вольнодумство и неверие. Другой персонаж трагедии Марло - Мефистофель - представлен, по наблюдению Н. Шаховского, «почти без изменения» в сравнении с немецкой народной книгой и является «обыкновенным типом дьявола, как выработался в представлении благочестивых людей того времени» [Шаховской, 1881, с. 780].
В №56 еженедельного журнала «Искусство» за 1884 г. была опубликована редакционная статья «Несколько слов о Марлоу», претендовавшая на объективную оценку английского драматурга, слывшего за атеиста и, подобно его герою Фаусту, за жертву дьявола [Несколько слов о Марлоу, с. 781]. Уже в «Тамерлане Великом» Марло со свойственной ему смелостью «дал волю своей дикой натуре наперекор более тихому, спокойному течению, принятому английскою драмой до него», однако «необыкновенная напыщенность длинных речей» не способствовала совершенствованию елизаветинской сцены, лишила драматический диалог естественности, да и в самой композиции, представленной описаниями «многочисленных теснящихся <...> друг за другом событий», чувствовалось отсутствие органического единства, внимание к историческому сюжету без заботы о «художественной группировке» материала [Несколько слов о Марлоу, с. 781]. В «Мальтийском еврее» драматург «не проник в сущность трагедии», в результате чего описание ужасных событий «только крайне поверхностно возбуждает наше участие», а сам образ главного героя Вараввы, при всей «энергии характера», оказывается представленным «в слишком резких чертах»; «Трагическая история доктора Фауста» Марло, имея «наибольшее значение для оценки его гения», тем не менее «не может считаться лучшею» из пьес, поскольку, несмотря на господство «высокого стиля, могучего пафоса речи и глубины мысли» английский автор не исчерпал идею Фауста в том смысле, как это сделал столетия спустя И.-В. Гете, а лишь явился предтечей его великой книги [Несколько слов о Марлоу, с. 781].
Выше других пьес Марло анонимный автор «Искусства» ставил историческую хронику «Эдуард II», в которой впервые можно видеть то «напряженное концентрирование событий во времени и в пространстве», которое позднее станет одним из достоинств шекспировского творчества, обретенных не без влияния драматурга-предшественника, что подтверждается, в частности, соотнесением фрагмента «Эдуарда II» Марло и «Ричарда II» Шекспира, где король, «то властный и гневный, то слабый, уступчивый и унижающийся, вынужден, наконец, отречься» [Несколько слов о Марлоу, с. 781]. При этом анонимный автор не считал возможным воспринимать Марло как несостоявшегося соперника Шекспира, ибо, «односторонний в своем мировоззрении», драматург и в своих трагедиях был склонен только к отделке «черных теней», не позволявшей создаваемым им характерам достичь «истинной пластичности»; видя только мрачную сторону событий, Марло не сознавал их «глубоко затаенного общечеловеческого значения», и в результате страстным характерам его героев не доставало «тех спокойных моментов», когда они могли бы «бросить взгляд на сферу общечеловеческую», чтобы затем лучше понять побудительные причины тех или иных действий [Несколько слов о Марлоу, с. 782].
Материалы на страницах популярных историй всемирной литературы. Общие характеристики Кристофера Марло и его творчества можно встретить на страницах историй всемирной литературы, подготовленных в начале 1880-х гг. В.Р. Зотовым и М.Г. Лишиным. Так, В.Р. Зотов в 1882 г. от-
мечал превосходство Марло над его современниками по энергии и силе таланта: «Это была энергическая натура, человек страстный в поэзии и в жизни <...>. Пылкая фантазия поэта рисовала колоссальные характеры, возбуждала сильные страсти, уничтожавшие друг друга в бешеном столкновении» [Зотов, с. 379]. Согласно В.Р. Зотову, Марло, в пьесах которого можно видеть «хаотичную смесь страстей, дикие инстинкты природы, пафос языка», было трудно удерживаться в общепринятых границах; его основным недостатком стала нехватка «примирительного и возвышенного начала» в трагизме, его характеры нередко переходили в «чудовищные образы», а его «энергический слог вырождался <...> в высокопарную и напыщенную риторику» [Зотов, с. 379]. Характеризуя сюжеты произведений Марло, критик отмечал, что они либо представляют историческое событие («Тамерлан Великий», «Парижская резня», «Эдуард II»), либо изобилуют демоническими страстями («Мальтийский еврей», «Трагическая история доктора Фауста»). Именно «Фауст», «несмотря на опасное соперничество Гете», представлялся В.Р. Зотову наивысшим достижением английского драматурга, где отчетливо проявилось его стремление «к той полноте и разнообразию, которыми блещут драмы Шекспира» [Зотов, с. 380]. В отличие от В.Р. Зотова, М.Г. Лишин в своем «Курсе всеобщей литературы», также опубликованном в 1882 г., ограничился упоминанием о Марло как о «талантливом писателе», чьи произведения, наряду с сочинениями Роберта Грина и Джона Хейвуда, обогащали репертуар постоянных театров и сцен Лондона второй половины XVI в. [Лишин, с. 109].
Сведения о Марло в трудах исследователей мировой Фаустианы. Следует отметить, что в те же годы появились анализ немецкой народной легенды о докторе Фаусте в статьях Н.Шаховского «Легенда и первая народная книга о Фаусте» (1880) [Шаховской, 1880, с. 369-401; Шаховской, 1897], М.С. Корелина «Западная легенда о докторе Фаусте. Опыт исторического исследования» (1882) [Ко-релин, с. 263-294, 699-734] и очерк М.Я. Фришмут (за подписью М. Ф-т) «Тип Фауста в мировой литературе» (1887) [Ф-т; Фришмут, с. 1-140], посвященный особенностям восприятия знаменитого образа поэтами, прозаиками и драматургами разных стран и эпох, в том числе и Кристофером Марло, «даровитейшим предшественником Шекспира», «человеком мрачного характера и разнузданных нравов», «мятежником по принципам и по жизни», явившимся «лучшим представителем эпохи Возрождения в Англии, когда прирожденная грубость нравов смешалась с внешними формами классического образования, но не слилась с ними» [Ф-т, с. 112]. Отмечая, что за интерпретацию народной легенды о Фаусте традиционно брались поэты, которые «по натуре своей сильнее отразили в себе болезненное напряжение своего времени» [Ф-т, с. 109], М.Я. Фришмут подчеркивала осознание Кристофером Марло обширных возможностей фаустовского сюжета, не завершившееся, вместе с тем, ни освобождением драмы от «эпического элемента», ни выделением «элемента анекдотического и шутливого» [Ф-т, с. 113]. С одной стороны, Фауст у Марло «жаждет власти и отдает душу дьяволу, чтобы пользоваться ею», но с другой - подобен первобытному человеку, что «живет в настоящем, в погоне за наслаждениями, стремится к бездне и только на краю пропасти приходит в себя» [Ф-т, с. 113-114]. Среди особенностей марловской трагедии М.Я.Фришмут называла «быстрые переходы от одного чувства к другому, противоположному», «наивную положительность, с которой Фауст каждый раз провозглашал торжество над собой нового решения» [Ф-т, с. 116], наконец, отражение «враждебно-насмешливого отношения к римской курии протестантской Англии того времени» [Ф-т, с. 117].
Исследовательница обстоятельно характеризовала специфику образа Мефистофеля, который в «Трагической истории доктора Фауста» «совершенно уклонялся от народной концепции дьявола», наполнялся грустью, раскаянием и даже величественностью, свойственными в дальнейшем «подобным типам у Байрона» [Ф-т, с. 119]. Признавая, что «у Марло устами Мефистофеля говорит сам автор», М.Я. Фришмут сообщала об отсутствии в этом образе отталкивающих черт, таких как ироническое отрицание, коварная злоба, утверждала в качестве основной особенности построения драмы Марло акцент «на сопоставлении временного и вечного, на недостаточности, скудости того, что дают знание, богатство и власть», а также на мотиве власти, ставшем впоследствии «пружиной» во второй части гетевского «Фауста» [Ф-т, с. 119]. Вместе с тем проведение параллели между марловским Фаустом и Манфредом из одноименной поэмы Дж.-Г. Байрона представлялось исследовательнице не совсем оправданным, поскольку в драме Марло «не было ни гордыни, ни безотрадности, ни отвлеченности мысли Манфреда» [Ф-т, с. 96]. В целом М.Я. Фришмут не выказывала особой симпатии марловской трактовке народной истории о Фаусте, называя «Трагическую историю доктора Фауста» «грубым произведением» [Ф-т, с. 104], которое, к тому же, подобно роману Ф.-М. Клингера «Фауст, его жизнь, деяния и низвержение в ад» («Faust's Leben, Taten und H^lenfahrt», 1791) и незаконченной прозаической драме Ф. Мюллера «Жизнь и смерть доктора Фауста» («Doktor Fausts Leben und Tod»,
1778), уклонилось от спиритуализма, лежавшего в основе старинной немецкой легенды [Ф-т, с. 99].
Другие издания (анонимное предисловие к публикации перевода, книга Н.И. Кареева). В анонимном предисловии к отдельному изданию осуществленного в 1882 г. М.Н. Шелгуновым перевода «Мальтийского еврея» (опубликован под названием «Мальтийский жид») с опорой на труды западноевропейских исследователей - прежде всего, Ипполита Тэна - была дана общая оценка трагедий Марло как полных «мрачной и дикой страстности, говорящей о громадном таланте, почти о гениальности их автора» [Предисловие, с. III], после чего произведения английского драматурга получали краткие, но целостные характеристики. Так, в «Тамерлане Великом» особо отмечались «изображение безумной гордости, слепой и убийственной ярости, прошедшей через целый ряд разрушений и вооружающейся против самого неба», а также избыток дикой, неукротимой силы, способной породить «могучий громовой стих, <.> изобилие резни и убийств, <.> роскошь великолепных образов и слишком ярких красок, <.> радость демонических страстей, <...> отвагу безбожия» [Предисловие, с. IV]. Оценивая «Трагическую историю доктора Фауста» как «величайшее» произведение Марло, анонимный критик акцентировал стремление марлов-ского Фауста к чувственным наслаждениям: «Фауст Марло - не философский символ, не отвлеченная идея, как у Гете, а живой первобытный человек, раб своих страстей, полный грешных желаний, живущий настоящей минутой, стремящийся заведомо в бездну» [Предисловие, с. V]. Усматривая в «Мальтийском жиде» меньшую, в сравнении с ранними трагедиями Марло, напыщенность, а также отчетливые комические элементы, проявившиеся в одной из сцен, автор предисловия отдельно останавливался на «изумительном образе жида Вараввы, одичавшего от ненависти, разорвавшего свою связь с человечеством за то, что христиане обращались с ним, как с диким зверем», и, в конечном итоге, ставшего тем самым диким зверем, избавившим свое сердце «от жалоб и любви» и смеявшимся над слезами христиан [Предисловие, с. ^УГ]. Признавая, что «Парижская резня» представляет «мало драматического интереса», критик вместе с тем указывал на «гениальные способности» Марло, проявившиеся в характеристике героев и, особенно, в создании «великолепной фигуры герцога Гиза» [Предисловие 1882, с. VI]. В «Эдуарде II» преобладание «неожиданных кровавых сцен», представляющих «разнузданных, диких, первобытных людей, сталкивающихся между собою на каждом шагу, не рассуждающих, но прямо убивающих друг друга» [Предисловие, с. VI], сочеталось с некоторым однообразием, растянутостью, а также наличием значительного числа мест, «не совсем удобных для нашего времени» [Предисловие 1882, с. VII]. Обосновывая выбор переводчиком М.Н. Шелгуновым именно «Мальтийского еврея» из общего числа в большинстве своем еще не переведенных пьес Марло, автор предисловия отмечал, что, помимо оригинальности, способности заинтересовать читателя, именно это произведение позволяет проследить, «насколько Шекспир в концепции пьес, в тонкости изображения характеров ушел вперед после Марло, несмотря даже на то, что тип еврея создан Марло и повторен Шекспиром» [Предисловие, с. VII].
Н.И. Кареев в книге «Литературная эволюция на Западе» (1886), размышляя о триумфе английской драмы в последней четверти XVI в., отмечал и заслуги Марло, который совместно с Томасом Кидом, Томасом Лоджем, Джорджем Пилем, Робертом Грином, выведя драму из народного театра, привив к национальной традиции влияния, «шедшие со стороны классиков, итальянцев, английской поэзии века и литературных вкусов эпохи», сделал из нее к концу века «центр поэтического творчества Англии», что стало «победой национального направления над подражательным, победой, сделавшей возможным появление Шекспира <. > с его многочисленными современниками и последователями в области драмы» [Кареев, с. 251]. Причем Н.И. Кареев ассоциирует целый этап развития английской драмы именно с Марло, выдвигая его из числа всех предшественников Шекспира как наиболее значимую, определяющую фигуру, во многом подготовившую шекспировскую эпоху: «По отношению к английской культурно-социальной среде конца XVI в. вообще и к национальной драме англичан в частности было, конечно, чистою случайностью, что природа дала им такую богато одаренную, разносторонне восприимчивую, гениально-оригинальную личность <Шекспира>, без которой английская драма не ушла бы дальше Марло» [Кареев, с. 255].
Как видим, в 1880-е гг. в силу усиления в обществе пессимистических настроений, сопровождавшихся поиском смысла существования и новых жизненных приоритетов, преобладающим стало внимание к «дьяволиаде» Кристофера Марло - его «Трагической истории доктора Фауста», что получило отражение в статьях Н.В. Шаховского, М.Я. Фришмут и в ряде других исследований. В большинстве прочих работ излагались общедоступные сведения о Кристофере Марло, его жизни и творчестве.
А.Е. Горковенко. Философия и поэтика «разъятого мира» в романах Ф.М. Достоевского и В.В. Набокова
Литература
1. История всемирной литературы в общих очерках, биографиях, характеристиках и образцах: В 4 т. / сост. В.Р. Зотов. -СПб.-М.: тип. М.О. Вольфа, 1882. - Т. IV: Литература Германии, Нидерландов, Фландрии, Англии, Скандинавии, Финляндии, Венгрии.
2. Кареев Н.И. Литературная эволюция на Западе: Очерки и наброски из теории и истории литературы с точки зрения неспециалиста. - Воронеж: тип. В.И. Исаева, 1886. - IV.
3. Корелин М.С. Западная легенда о докторе Фаусте. Опыт исторического исследования // Вестник Европы. 1882. № 11,
12.
4. Лишин М.Г. Курс всеобщей литературы. - СПб.: печатня М.Алисова и А.Григорьева, 1882.
5. Несколько слов о Марлоу // Искусство. 1884. № 56 (5 февр.).
6. Предисловие // Марло Х. Мальтийский жид: Трагедия в пяти действиях / пер. М.Н. Шелгунова. - СПб.: тип. С. Добродеева, 1882.
7. Ф-т М. [Фришмут М.Я.]. Тип Фауста в мировой литературе: Очерки // Вестник Европы. 1887. № 7, 8, 9, 10.
8. Фришмут М.Я. Критические очерки и статьи: Тип Фауста в мировой литературе. - Леконт де Лиль. - О женском образовании. - Еще о Гамлете. - Сказка. - Переводы. - СПб.: тип. М.М. Стасюлевича, 1902. - XII.
9. Шаховской Н.В. Легенда и первая народная книга о Фаусте // Журнал Министерства народного просвещения. 1880. Ч. CCXI. № 10.
10. Шаховской Н.В. Легенда и первая народная книга о Фаусте. - М.: типолит. Т-ва И.Н. Кушнерев и Ко, 1897.
11. Шаховской Н.В. Фауст на английской сцене. Марло // Русский вестник. 1881. Т. 151. Февр.
Жаткин Дмитрий Николаевич, профессор, заведующий кафедрой перевода и переводоведения Пензенского государственного технологического университета, доктор филологических наук.
Тел.: +7-9093156354, +7-9273856909; е-mail: [email protected]
Zhatkin Dmitriy Nikolayevich, рго£е880г, head, department of translation and methods of translation, Penza State Technological University, doctor of philological sciences.
Рябова Анна Анатольевна, профессор кафедры перевода и переводоведения Пензенского государственного технологического университета, кандидат филологических наук.
Тел.: +7-9272897169; е-mail: [email protected]
Ryabova Anna Anatolyevna, professor, department of translation and methods of translation, Penza State Technological University, candidate of philological sciences.
УДК 82.0
© А.Е. Горковенко
Философия и поэтика «разъятого мира» в романах Ф.М. Достоевского и В.В. Набокова
Рассматриваются характерные для Достоевского и Набокова приемы воплощения деградированного мира: пейзаж, интерьер, образы антигероев. Прослеживается линия наследования мастерства русского классика В. Набоковым.
Ключевые слова: поэтика деградированного мира, психологический пейзаж, интерьер, антигерой.
A.E. Gorkovenko
Philosophy and poetics of "dismembered world" in the novels by F. Dostoevsky and V. Nabokov
The article reviews Dostoevsky's and Nabokov's techniques for degraded world incarnation: landscape, interior, antihero images. The Russian classic craftsmanship inheritance is revealed.
Keywords: poetics degraded world, the psychological landscape, interior, antihero.
Размышляя над развитием литературы в ХХ в., Н. Берберова предложила своеобразную литературную периодическую систему элементов: «ХХ век дал нам литературу, отличающуюся от всего, что было написано раньше, четырьмя элементами, и в «литературной периодической системе» они теперь стоят на своих местах. Большие современные книги не всегда основаны на всех четырех элементах, бывают исключения, когда три из них взяты как стиль, метод или основание, а четвертый только намечен. Но без этих элементов книга выпадает из времени - вне зависимости, хороша она или плоха, она выпадает в прошлое, не в будущее, и тем самым можно сказать, что вне этих элементов великих книг ХХ века не существует, - они непременное условие новой литературы. Эти четыре элемента - интуиция разъятого мира, открытые "шлюзы" подсознания, непрерывная текучесть сознания и новая поэтика, вышедшая из символизма...» [Берберова, с. 284]. Безусловно, Н. Берберова не нова в восприятии и оценке литературного процесса. В конце XIX в. Д. Мережковский определил три
