CC BY
39
« сень» и будущая «весна» эпистемологии: перспективы помологического синтеза в социальных науках
Р! 11 ШШ:! ШШ;
Н. С. РОЗОВ
г-
Три периода
развития эпистемологии
Начнем с представления о нынешней ситуации в области теории познания, философии науки вообще и философии социальных и гуманитарных наук в частности. Здесь не ставится задача сколь-ко-нибудь полного охвата имеющихся взглядов и течений1. Настоящее туманно именно потому, что оно настоящее. Находясь в нем, принципиально невозможно объективно оценить значимость идей, которая проявится не ранее чем через два-три поколения. Как пишет Р. Коллинз, «трудность состоит в том, что мы не знаем, где сосредоточить внимание; есть множество учеников и участников семинаров, продолжающих главные цепочки прошлого, и, возможно, сейчас начинаются некие новые зна-
Работа выполнена в рамках Комплексного интеграционного проекта СО-РАН 2006 г. № 7.4 «Интеллектуальные трансформации: феномены и тренды».
1 См. об этом: Рациональность как предмет философского исследования. М., 1995; Эволюция, культура, познание. М., 1996; Касавин И.Т. Социальная эпистемология: понятие и проблемы // Эпистемология & философия науки. 2006. Т.УП. № 1.
|
3 а О. о £ га
в
чительные цепочки. Но у нас нет способа узнать, о ком (если о ком-либо вообще) будут помнить как о выдающейся или второстепенной фигуре; возможно, даже тем именам, которые включены в центральные контроверзы и противоборства целого десятилетия, будет большой удачей оказаться среди упомянутых в качестве третьестепенных в будущих трудах по интеллектуальной истории»".
Поэтому поставим гораздо более скромную задачу: представить образ происходящего в указанных интеллектуальных областях с акцентом не на полноту перечислений, а на целостность представления в соотнесении с образами прошлых состояний.
Говоря в целом о развитии философии и науки в Европе и мире, Коллинз указывает на две переломные точки:
- появление новой модели исследовательского университета в Пруссии начала XIX в., затем в других немецких государствах с последующим распространением в Европе и мире;
- бурный рост числа университетов после 1960-х гг. в богатых обществах и далее везде (соответственно, «популяционный взрыв профессоров и текстов»).
С институциональными переломами практически совпадают два поворотных пункта в развитии теории познания: таковы критическая философия И. Канта с последующим взлетом немецкого идеализма (конец XVIII - начало XIX вв.) и кризис неопозитивистской программы, переходящий в новый этап развития философии науки. Последний поворот обычно связывают с широким резонансом «Структуры научных революций» Т. Куна в начале 1960-х гг., общим разочарованием в неопозитивистских идеалах, расцветом аналитической традиции, становлением постпозитивизма, постструктурализма и т.д. Совпадение это далеко не случайно, но сейчас не будем отвлекаться на раскрытие его природы.
Важно другое: если современную историю теории познания и философии науки начинать, как это принято, с Р. Декарта и Ф. Бэкона, то получается весьма четкая последовательность трех преемственных периодов.
Великие надежды и наивная простота философии познания XVII—XVIII вв. (первый период) сменяются основательной критикой, тщательной логической проработкой гносеологических систем при сохранении крайне амбициозных целей абсолютного и окончательного обоснования научного знания в XIX в. и первой половине XX в. (второй период). Наконец, нынешний третий период (начиная с 1960-х гг.) характеризуется небывалой дифференциацией тематики, множеством примеров детального и изощренного анализа при утере больших надежд, общего пространства внимания, снижении энергии поиска и отсутствии общезначимых фундаментальных учений.
Отнюдь не являясь поклонником идей О. Шпенглера, не могу не отметить практически полную адекватность его возрастной да (юность-зрелость-увядание) и сезонной (весна-лето-осень) метафор О- указанным характеристикам трех этапов развития теории познания.
X
Ж. ~ Коллинз Р. Социология философий: глобальная теория интеллекту-
ального изменения. Новосибирск, 2002. С. 1015.
-а
я
Общие и метафорические характеристики эпох всегда в какой-то мере условны. Между прочим, это относится в полной мере и к такой триаде, как досовременность (традиционность), современность (модерн) и постсовременность (постмодерн), которую явно и неявно используют каждый раз, когда толкуют о «модернизации» (сравните также с широко и некритически воспринятой в отечественной философии науки степинской триадой «классическое-неклассическое- постнеклассиче-ское»).
Итак, весна философии познания Нового времени включает великие надежды и смелые проекты: манифесты картезианского рационализма и английского эмпиризма, жаркие споры между материализмом (Т. Гоббс) и идеализмом (кембриджские платоники), геометрические доказательства метафизических положений у Б. Спинозы, планы Г.В. Лейбница по построению универсального логического языка, решающего все имеющиеся и будущие проблемы, попытки Д. Юма дать панпсихологистское обоснование научного познания, наивный сциентизм и прогрессизм Просвещения.
Лето - великий расцвет европейской эпистемологии - начинается с фундаментальной критической философии И. Канта, включает грандиозные проекты по философскому обоснованию принципов всех наук у Ф.В. Шеллинга, И.Г. Фихте и Г.В.Ф. Гегеля, взлет неокантианства, интеллектуально изощренные и в то же время смелые и искренние проекты абсолютного и окончательного обоснования знания в психологизме Дж.С. Милля, эмпириокритицизме Э. Маха и Р. Авенариуса, феноменологии Э. Гуссерля, логицизме Г. Фреге, Б. Рассела и раннего Л. Витгенштейна, американском прагматизме У. Джемса и Дж. Дьюи, логическом неопозитивизме Венского кружка.
Осень - время усталости, разочарования с сопутствующими разноцветьем и пышностью увядания - начинается с кризиса неопозитивизма, возрождения иррационалистических и релятивистских мотивов в популярной концепции Куна, с широкого распространения аналитической философии, которая, чураясь неприлично широковещательных проектов «континентальной традиции», ставит перед собой «профессиональные», скромные, но технически утонченные задачи анализа научного и обыденного языка. Последующие наслаивающиеся друг на друга волны интеллектуальной моды (постпозитивизм, постструктурализм, «лингвистический поворот», «антропологический поворот», постмодернизм, социальный конструктивизм, синергетика и пр.) в большей мере направлены не на проекты и перспективы, а на самоидентификацию через отрицание «отживших и преодоленных» классики и модерна - всех предшествующих философских (а иногда и научных) традиций.
Разумеется, любое деление традиции на качественно специфические эпохи имеет сугубо идеально-типический характер. В реальности К|( имеется множество наслоений, пересечений и исключений. На ны- ^ нешнем продолжающемся третьем этапе такое направление, как эво- да люционная эпистемология"', по своему широкому замаху и амбициям О.
О
—---X
См.: Меркулов И.П. Эволюционная эпистемология: история и со-временные подходы // Эволюция, культура, познание. М., 1996. ■■
т- т
и при соблюдении достаточно высоких стандартов концептуальной и методологической проработанности вполне могло бы занять свое место во втором периоде расцвета. Заметим, что при всех своих достоинствах эволюционная эпистемология так и не стала центром интеллектуального внимания (подобно гегельянству, неокантианству, махизму, логицизму и неопозитивизму в свое время), но занимает довольно скромное место среди десятков других направлений, борющихся за признание. Этот факт указывает на могучую силу внешнего структурного давления, характерного именно для нынешней эпохи «осени эпистемологии», когда общие свойства установившегося порядка интеллектуальной жизни довлеют над чертами и достоинствами отдельных направлений.
Что последует за «осенью эпистемологии»?
Что же дает нам сезонная метафора кроме красочного образа временной структуры? Предположение об обязательности последующей «зимы» как упадка эпистемологии, забвения прошлых достижений и примитивизации мышления означало бы излишнее доверие к аналогии. Дело не в том, что такая «зима» невозможна в принципе. Она возможна, но при условии общего социального и культурного коллапса (например, в результате мировой войны или глобальной катастрофы), общего упадка науки, образования, закрытия университетов и научных центров. Если такие апокалиптические сценарии оставить за скобками, то в рамках сезонной метафоры остаются лишь две альтернативы: бесконечное продолжение «осени» и наступление новой «весны».
Первая возможность означает, между прочим, тотальную победу духа постмодернизма (даже когда от него отрекутся проповедники новых волн интеллектуальной моды). Действительно, продолжающаяся в бесконечность «осень» в области эпистемологии означает отсутствие новых впечатляющих прорывов в обосновании знания. Остается только постмодернистская погруженность в бесконечные слои текстов и интерпретаций.
Что не позволяет мириться с такой перспективой? (Здесь не имеются в виду вопросы предпочтений и ценностей. Будущее вовсе не обязано соответствовать нашим нормативным убеждениям, в том числе относительно развития мышления и познания.) Подозрение о бесконечной продолжительности любой фазы исторического процесса порождается общими представлениями о повсеместности ритмов и циклов в истории. Однако эта историцистская идея неизбежности ритмов является слишком общей и, скорее, имеет эвристическую функцию.
^' Важнее другое. Бесконечную продолжительность «осени эписте-
ЯЗ мологии» планомерно и неизбежно будут подрывать и уже подрывают О. успехи научных исследований: в большей мере естественных, в ® меньшей мере социальных и исторических. Рано или поздно постмодернистский и постпозитивистский отказ всерьез обсуждать эписте-мологические проблемы обоснования знания, соответствия знания
объективной реальности войдет в противоречие с очевидным накоплением позитивных эмпирических и теоретических научных результатов. Именно этот фактор в наибольшей мере позволяет надеяться на новую грядущую «весну эпистемологии».
Возникнут ли вновь проекты тотального обновления человеческого познания, подобные идеям Декарта, Бэкона, Спинозы? Это было бы возможно только после суровой «зимы» забвения накопленных идей и всей изощренности, достигнутой в эпистемологии XVIII— XX вв. Что же это будет за «весна», и чем она будет отличаться от чуть ли не ежегодно прокламируемых «новых», «революционных», «радикальных» волн интеллектуальной моды?
Историческая аналогия может дать подсказку, нужно только сосредоточить внимание не на самом содержании идей философских манифестов прошлого, а на структурных и динамических моментах смены «эпистемологических сезонов» в интеллектуальной истории.
4
ш ii
11 ®
а
«Осень» схоластики и «весна»
трех революций:
структурная аналогия
1
Известны ли в истории мысли другие «осенние» периоды? Да, и наиболее близкой аналогией является пресловутая «осень Средневековья», которая проявлялась среди прочего как упадок интенсивного религиозно-философского творчества, характерного для предыдущей эпохи высокой схоластики. Любопытно, что в обоих случаях (XV—XVI вв. и вторая половина XX - начало XXI вв.) «осень» оказалась связанной с материальным расцветом организационных основ интеллектуальной жизни - ростом количества университетов. Это структурное сходство выявил Коллинз. Вот что он пишет о причинах интеллектуальной стагнации позднего европейского средневековья.
«Можно было бы ожидать, что этот институциональный рост будет связан с творчеством, но случилось прямо противоположное. Значимые сети не поддерживались; единый фокус внимания был утерян. Ни один из новых университетов не сумел приобрести ничего похожего на ту притягательную силу, которой некогда располагал университет в Париже. Не возникло структуры, внутри которой - в некотором центре - пересекаются многообразные основы, обеспечивающие фракционность; вместо этого сама фракционность стала географически локализованной. Интеллектуальные границы укреплялись; конфликт больше не вызывал творческих перегруппировок, но просто приводил к привычному возобновлению разделяющих фракции линий»4.
Структурно сходные процессы резкого расширения организационных основ интеллектуальной жизни шли с середины XX в. ¡д
«С 1950 г. произошли огромное расширение и значительная де- О. централизация академического мира. В Соединенных Штатах, где О
«I
2
Коллинз Р. Цит. соч. С. 672. ЦЙ
ii
этот процесс начался раньше, чем в других развитых странах, насчитывается более 3 ООО колледжей и университетов, и все они участвуют в гонке за привлечение интеллектуального внимания. В период после 1950 г. подобное расширение произошло во Франции, Германии, Великобритании, Италии, Японии и далее распространилось по всему остальному миру, что одновременно вело к децентрализации. Образование всегда было своего рода валютой, контролирующей возможности трудоустройства; теперь оно расширяется самостоятельно через взаимодействие инфляции образовательных свидетельств, движимой конкуренцией за получение более высокой подготовки, с возникающим в результате такой инфляции ростом требований к дипломам при трудоустройстве. После насыщения и обесценения образования очередного уровня над ним надстраиваются рынки более высоких уровней образовательных свидетельств. Отношения между предложением и спросом в сфере образования - круговые, и они работают по принципу самоусиления: спираль раскручивается, а конца этому не видно»5.
Внешнюю пышность современной «осени» определяет не только рост численности университетов, но также взрывной рост количества исследователей и текстов.
«Производство академических интеллектуалов находится на гребне этой волны инфляции свидетельств. По мере роста спроса на сертификаты об образовании увеличивается количество обладателей высших дипломов, обучающих тех, кто находится на ступень ниже, т.е. происходит взрывной рост числа докторов философии (РЬ.Б'з). А поскольку эти ученые борются за академические должности, повышая свою репутацию как авторов публикаций, объемы научной продукции следуют по тому же инфляционному пути, что и состязание за более низкие академические степени, и, таким образом, над расширением высшего образования складывается рынок следующего уровня ("метарынок")»6.
Расплодившиеся тексты стали естественным образом все в большей и большей мере выражать осмысление и комментирование прошлых текстов.
«Воспринимать мир как текст - не такое уж и неточное представление; возможно, так следует описывать не весь мир, но жизненную позицию интеллектуалов: мы почти буквально погребены в научных статьях. Когда растет общий объем интеллектуальной продукции, вознаграждение среднего индивида падает, по крайней мере, чисто интеллектуальное вознаграждение в виде признания идей и созерцания их влияния на других. В таких обстоятельствах не удивляет появление в интеллектуальном сообществе пессимизма и сомнений в собственной значимости»'. 2 Структурное сходство позднесредневековой интеллектуальной
стагнации и современной утери общего поля и центра философской дискуссии, в том числе в области философии и методологии социаль-
а _____
§ 5 Там же. С. 679.
т 6 Там же. С. 679-680.
И 7 Там же. С. 678.
*
ных и гуманитарных наук, заставляет с особым вниманием отнестись к выходу из стагнации в первом случае. Тогдашнюю «весну» составили три взаимосвязанных интеллектуальных революции: математическая революция, революция в естествознании и философская революция, возвещающая эру «новой науки»8.
Заметим, что споры о доказательствах бытия Божия, об универсалиях, номинализме и реализме, о душе и природе зла остались в прошлом. Произошла радикальная перецентровка внимания, прежде всего в тесной связи с новыми успешными и престижными интеллектуальными движениями. Затем появились новые каналы и структуры, связывающие интеллектуалов (невидимые колледжи, многочисленные кружки, систематическая научная переписка, позже - профессиональные журналы). Наконец, все три революции были социально востребованы, что выражалось в широком общественном резонансе, который получали не только философские и естественно-научные, но и математические достижения.
Образ грядущей «весны»
Отталкиваясь от этих сведений, сделаем следующие предположения о путях и направлениях будущего подъема философии и методологии социальных и гуманитарных наук. Центр внимания сместится в сторону философского осмысления той научной тематики, которая, во-первых, будет обладать особой социальной значимостью и вызовет публичный резонанс и в которой, во-вторых, будет сделан ряд ярких открытий и обнаружится новое обширное смысловое пространство для престижных исследований, как научных, так и философских.
Что это будет за тематика, какие открытия и какого рода пространство — сейчас можно только гадать. Попробуем хотя бы обозначить наиболее вероятные направления, опираясь на известные сферы растущей общественной значимости и «точки роста» социально-гуманитарных исследований.
Сферы высокой и обещающей расти далее значимости в целом не являются загадкой. Они задаются глобальными вызовами и проблемами современности:
• международный терроризм, его причины и механизмы;
• растущее миграционное давление из беднейших стран; соответствующие проблемы социокультурной ассимиляции иммигрантов в развитых странах и налаживания нормальной жизни в странах массовой эмиграции;
• разрешение межэтнических конфликтов, проблем сепаратизма-самоопределения и сохранения государственной целостности;
• надвигающиеся ресурсные кризисы (дефицит чистой воды, неф- V" ти и газа), преодоление негативных геополитических, этносоциаль- да ных, социально-экономических и социально-демографических по- О. следствий; ®
ш
7 Зак. 1223
Там же. Глава 10. Й
97
• воспитание и образование новых поколений в условиях, с одной стороны, повышения профессиональных и общесоциальных требований, с другой стороны, неоднозначного воздействия на детей и юношество глобальной коммуникационной, информационной и развлекательной среды.
Соответственно, вполне резонно ожидать рост публичной значимости и профессионального интереса к следующим тематическим областям социальных и гуманитарных наук:
• факторы отчуждения, роста агрессивных настроений и установок на насилие; мобилизация протестных движений, складывание конспиративных сообществ и сетей; условия экстремальных индивидуальных и групповых решений;
• динамика демографических и миграционных процессов; факторы эффективной ассимиляции иммигрантов, концепции модернизации, национального развития в геополитическом, геоэкономическом и геокультурном контексте;
• конфликтология в приложении к этнополитическим процессам;
!< Ш '
• связь экологических и социальных кризисов, пути преодоления;
• процессы социализации и аккультурации в различных материально-технических, информационных и социокультурных средах.
Скорее всего, именно в этих сферах будущие убедительные и воспроизводимые научные результаты получат широкий публичный резонанс, всегда откликающийся высоким профессиональным престижем. Какие именно это будут результаты, мы предсказать не можем (иначе, по выражению Поппера, предсказание было бы уже «после-сказанием»9), зато можем предугадать некоторые общие характеристики нового научного прорыва.
В чем сегодня нет недостатка, так это в интерпретациях актуальных проблем современного мира, в том числе в научных и околонаучных толкованиях. Обычно они разделяются по идеологическим основаниям на либерально-модернизационные; антизападнические фундаменталистские, самобытно-почвеннические и державно-патриотиче-ские; марксистские и примыкающие левые; антисистемные и анархистские направления и т.д.
Будущие научные результаты станут убедительными и впечатляющими потому, что предоставят возможности осмысления и эффективного практического решения соответствующих социальных проблем. Весьма вероятно, что компоненты будут взяты из различных известных уже сегодня обществоведческих парадигм, но соединены они будут в нечто целостное и качественно новое. Широкое признание получат только те результаты, которые позволят с высокой на-дежностью делать научные предсказания, а также строить и приме-^ нять эффективные социальные технологии.
да Вполне очевидны и главные трудности получения и применения О- этих научных результатов. Каждый раз речь будет идти о социальном поведении людей, обладающих сознанием и свободой выбора. Мани-Ю -
¡""Ч 9 См.: Поппер К. Нищета историцизма. М., 1993. С. 4-6.
пулятивные технологии, основанные на обмане и/или нивелировании этой свободы, будут разоблачаться и дискредитироваться по морально-политическим соображениям, основанные на предпосылках о ригидных и примитивных свойствах человеческой природы, они будут неэффективны во всех случаях, когда реальность окажется шире и богаче.
Теперь яснее вырисовываются внешние рамки предполагаемых результатов. С одной стороны, должен быть получен сложный комплекс теоретических положений, выражающий закономерности социальных изменений и человеческого поведения в разных условиях (будь этот комплекс прост, его бы давно обнаружили). Разнообразие условий должно быть достаточно богатым (может быть, потребуются встроенные способы их конкретизации) для возможности операцио-нализации, приложения теории к широкому кругу ситуаций и проверки. С другой стороны, формулировки этих закономерностей должны не отменять, не игнорировать, а, напротив, предполагать сознание людей, их способность самостоятельно осмыслять и оценивать ситуации, вести переговоры друг с другом и принимать нетривиальные решения.
Вероятно, многие читатели указанное сочетание считают невозможным. Таково следствие укоренившегося в образовании представления о полной несовместимости номологического и идиографиче-ского дискурсов. На самом же деле ситуация сложнее. Полной несовместимости нет (многое в сознательном поведении людей вполне предсказуемо), но трудности действительно имеются, они-то и будут питательной почвой для будущей «эпистемологической весны» - нового развертывания философии и методологии социальных наук.
Разумеется, искомый сложный комплекс теоретических положений не может быть получен сразу. Процесс начнется с ряда крупных научных успехов, последующего осознания их неслучайности и взаимосвязи. Непременно будут предприняты попытки распространения успешных подходов на новые области, что будет сопряжено с множеством трудностей. Вряд ли эти трудности будут легко преодолены, ведь многие из них (например, проблема свободы воли) относятся к кругу «вечных проблем» - глубоких затруднении ", попытки осмысления и преодоления которых и должны составить новую «эпистемологическую весну».
Подготовка интеллектуального снаряжения
В сезонной метафоре есть не явный, но весьма неприятный порок. Что нужно делать, чтобы пришла весна? Ничего, потому что она придет сама собой вне зависимости от нашего действия или
бездействия. Сезонная метафора предполагает фатализм и способст- ¡5
вует пассивности. О.
__О
--X
См.: Коллинз Р. Цит. соч. С. 943-945; Розов Н.С. Философия и тео- Я
рия истории. Кн. 1. Пролегомены. М., 2002. Раздел 7.1. *
5
Чтобы не попасться в эту ловушку, воспользуемся лучше метафорой похода. По зову трубы нужно будет начать движение. Какая именно труба затрубит, куда именно направимся - пока неизвестно, но амуниция - обеспеченность интеллектуальными орудиями - должна быть наготове.
Теперь разберемся, что означает «подготовка интеллектуального снаряжения». Нужна примерка и пристрелка. Одежда и обувь должны быть не слишком тесными и не слишком большими, ружья и пушки не должны забирать ни вверх, ни вниз, ни влево, ни вправо, а бить точно в цель. Иными словами, подготовка снаряжения - это во многом его подгонка, устранение отклонений.
Как только мы переходим от метафоры похода к подготовке интеллектуальных средств (в широком смысле), сразу встает вопрос принципиальной значимости: откуда берутся стандарты для устранения отклонений?
Нынешняя ситуация, обозначаемая пресловутыми терминами «постмодерн» и «постнеоклассика», обычно характеризуется как раз через отрицание прежних «классических» или «модерных» познавательных стандартов. Почти все, что предлагается взамен, маловразумительно и практически не используется в реальной познавательной деятельности. Значит ли это, что следует огульно отмести всю критику классической традиции теории познания и вернуться к ее вершинам (И. Кант, Г.В.Ф. Гегель, неокантианство, Б. Рассел, Венский кружок) или истокам (Р. Декарт и Ф. Бэкон)?
Заметим, что в мировой эпистемологии с середины XX в. тянется не мертвенная «зима» (что, например, случилось с советским обществоведением в 1930-1950-х гг.), но весьма изощренная и продуктивная «осень». Вовсе отказаться от ее плодов было бы крайне неосмотрительным шагом. Присоединиться к общему (хоть и разноголосому) хору поругания классических стандартов - значит, отступиться от поставленной задачи подготовки интеллектуального снаряжения.
Умеренный эпистемологический консерватизм
Via media видится в позиции, которую назовем умеренным эпистемологи ческим консерватизмом.
Консерватизм здесь означает осторожность по отношению к любой радикальной критике устоев и стандартов, освещенных долгой и более или менее успешной практикой, в нашем случае - познавательной практикой получения надежного теоретического и эмпирического знания.
Умеренность консерватизма означает внимательное отношение к ( критике, серьезное рассмотрение новых аргументов и готовность ripo-j водить мягкую и контролируемую коррекцию классических стандар-ЛЗ тов, чтобы обойти затруднения, но не утерять при этом достоинств О- прежних подходов.
2 Эпистемологическая классика сама по себе весьма разнообразна,
Я поэтому уточним свои приоритеты. Основания для выбора таковы: Г—Ц эпистемологический подход должен реконструировать логику отдель-
ных реальных научных исследований, общий ход развития познания в разных науках и использоваться самими учеными в рефлексии над своей деятельностью. Из известных мне подходов всеми тремя признаками обладает только логический эмпиризм, точнее, сочетание идей К. Попиера, К. Гемпеля и И. Лакатоса". Именно эту классику мы будем защищать, а при необходимости мягко уточнять и модифицировать.
Непризнанное накопление знаний
в социологии
ч
®
Новый взлет философской эпистемологии мы связываем с ожидаемыми прорывами в социальных науках, а последние будут возможны только при условии получения сильных объяснительных и предсказательных теорий и, соответственно, надежных и воспроизводимых эмпирических результатов. Синтез теоретических знаний возможен только при условии их накопления, причем не как альтернативных моделей, взглядов, подходов, концепций, а именно как эмпирически надежно подкрепленных теорий, завоевавших признание среди специалистов. Вопросы признания и научного консенсуса приводят нас к проблематике накопления знаний, точнее, к трудностям, касающимся такого накопления в сфере социально-гуманитарных наук.
Коллинз утверждает наличие в социологии отдельных фрагментов накопления знаний, которое, тем не менее, не является общепризнанным12. Он выделяет:
(A) «специализированное накопление» внутри отдельных исследовательских сообществ, не признаваемое вовне,
(B) «непризнанное или утерянное накопление», происходящее при игнорировании научным сообществом прошлых результатов вследствие смещения интересов и выхода из моды прошлых поня тий, задач и достижений, и, наконец,
(C) «непризнанное пересекающее границы специальностей, интегрированное накопление» (unrecognized cross-speciality integrated cumulation), под которым понимаются результаты, полученные в различных сообществах, оформленные в различных понятиях, имеющие при этом сущностное сходство, которое, однако, не воспринимается как таковое.
В качестве примеров специализированного накопления (А) Коллинз приводит результаты, полученные в таких социологических движениях (традициях, сообществах, соответствующих парадигмах), как:
• миросистемный анализ (А.Г. Франк, И. Валлерстайн, К. Чейз-Данн, Дж. Арриги, Дж. Абу-Луход и др.);
• анализ социальных революций как государственного распада (Б. Мур, Т. Скочпол, Дж. Гольдстоун);
3 *
т
__а
См.: Розов Н.С. Указ. соч. С. 110-122. §
См.: Collins R. Socially Unrecognized Cumulation // American Soci- ПЗ ologist. 1999. Summer. ~ («и^
• военно-центрированная теория государства (В. Макнил, М. Манн, Ч. Тилли, Б. Доунинг);
• теории массовой мобилизации (Р. Дарендорф, Ч. Тилли);
• так называемая «элементарная теория», экспериментально демонстрирующая преимущества и недостатки позиций в различных сетях обмена (Д. Уиллер, Б. Андерсон, Б. Марковски);
• теория состояний ожидания, фиксирующая зависимость поведения и оценки индивидов от групповых определений индивидуального статуса (Дж. Жматка, Дж. Скворец, Дж. Бергер, Д. Вагнер и др.).
В каждом случае происходит явное накопление результатов, но они известны и признаны только в рамках соответствующего научного сообщества. Остальные школы склонны отвергать значимость такого накопления результатов или же попросту игнорировать их.
Примерами непризнанного или утерянного накопления знаний (В) в социологии являются исследования типов организационного контроля, проводимые в 1920-1960-х гг., близкие к ним исследования неформальных групп в организациях (Г. Саймон, Дж. Марч, А. Стинчкомб, А. Этциони). В программе «нового институционализ-ма» (У. Пауэлл и П. Димаджио) по существу произошел возврат к схемам организационного контроля, особенно в версии «нормативного контроля» (Этциони) и школы человеческих отношений, но без признания того, что воспроизведены давние результаты. Подобным же образом в школе «рационального выбора» при изучении средств и искусственно создаваемых нанимателями условий, управляющих поведением наемных работников (Дж. Коулман), произошел фактический (но непризнанный) возврат к схемам организационного контроля в классической теории управления. Почти забытыми остались и богатые результаты исследования малых групп, полученные в 1930-1950-х гг. (Аш. Шериф, Дж. Хоманс).
Коллинз отмечает следующий парадокс: главной причиной такого забвения часто служит именно признанный успех исследований. То, что считается изученным, перестает волновать, исследователи обращаются к новым темам, контекстам, понятиям, а прежние достижения вскоре начинают восприниматься, как «старая шляпа» - знак отсталости и ретроградства.
Самыми любопытными являются непризнанные результаты, пересекающие границы специальностей (С). Под эту рубрику, по Коллинзу, подходит прежде всего открытие феномена социальных сетей, механизмов их действия и закономерностей развития. Сетевые явления были по отдельности обнаружены:
• в социологии религии (Р. Старк, В. Бэйнбридж);
• в изучении социальных движений (Д. Сноу, J1. Цуркер, Ш. Эк-ii ланд-Олсон, Д. Макадам);
■j • в исследованиях массовой мобилизации (Ч. Тилли);
«5 • в анализе форм конфликтной динамики в зависимости от сете-
£2- вых позиций, занимаемых сторонами (Д. Блэк).
2 Удивительно то, что даже вполне самосознательное профессио-
ге нальное сообщество «Международная сеть анализа социальных се-Н тей» (International Network for Social Network Analysis, INSNA) не
проводит такого рода обобщений, но вместо этого стремится к развитию все более рафинированных техник сетевого анализа, пренебрегая результатами, полученными в других научных сообществах без применения таких изощренных методов.
Коллинз выделяет следующие главные препятствия для признания накопления результатов в социологии (причем многое явно применимо и к остальным социальным наукам):
1) сами специализированные исследовательские сообщества становятся барьерами, поскольку вследствие своей профессиональной мотивации члены таких сообществ склонны не признавать накопления результатов в конкурирующих сообществах, даже тогда, когда чужие результаты по существу совпадают с собственными;
2) социальные исследователи больше реагируют на теоретические «бирки», служащие своего рода символическими знаменами отдельных научных сообществ, склонны отвергать все результаты, ассоциирующиеся с отвергаемыми теориями (особенно, метатеориями), вместо того, чтобы сосредоточиться на анализе лучшим образом подкрепленных обобщений, относительно автономных от теоретических интерпретаций;
3) имеется излишняя фиксация на методах и местных стандартах методологии; в реальности же идеально точных методов не бывает; именно сходство результатов, полученных разными методами, является самым ценным, однако оно остается непризнанным из-за «фетишизма методов»;
4) в каждой исследовательской области в социальных науках предпочтение отдается переднему фронту, прокладыванию новых троп, заявлению новых понятий и концепций, притом, что прошлые результаты, даже признанные достоверными, со временем начинают игнорироваться, а затем и забываться.
Как достигнуть накопления знаний
в социальных науках?
Ситуация представляется сложной, но отнюдь не безнадежной. Попробуем разобраться во внутренних критериях положительного знания, глубинных причинах выбора исследовательских стратегий и на этой основе очертим возможности, необходимые условия и ресурсы для того, чтобы социальное познание смогло наконец вырваться из-под действия «закона малых чисел»13 (когда в поколениях воспроизводится от трех до шести противостоящих позиций вместо победы одной позиции - достижения консенсуса с последующим накоплением). Пусть социальное научное познание и не превратится в «науку быстрых открытий»'4, но, по крайней мере, встанет на пу ть надежного ^ накопления положительных (как эмпирических, так и теоретических) да знаний. О.
__О
-¡77— 1
См.: Коллинз Р. Цит. соч. Гл. 3. ГО
14 См.: там же. Гл. 10. ! "Ц
ШШр
Критерии положительного знания
Под положительным знанием будем понимать суждение (совокупность суждений), которое:
а) надежно подкреплено эмпирически (принцип корреспондентно-сти)\
б) согласуется с ранее принятыми теориями (принцип когерентности);
в) используется в последующих исследованиях в качестве основания (принцип превращения в основание)-,
г) принимается большинством специалистов, либо же доля принимающих это положение быстро растет при смене поколений (принцип монотонного роста согласия, или просто принцип согласия);
д) фиксируется в профессиональных учебных пособиях в качестве не частного мнения, но достигнутого практически общепринятого знания (принцип образовательной трансляции).
Рассмотрим выделенные критерии с целью выявления главных слабых мест социального познания. Критерии (а-б) носят традиционный логико-методологический характер. Критерии (г-д) относятся, скорее, к социологии науки. Наиболее любопытен критерий (в) «использование суждения в последующих исследованиях в качестве основания», поскольку здесь пересекаются «территории» методологии и социологии науки.
Почему же в одних ситуациях ученые стремятся опровергнуть (или хуже того - игнорировать) некоторое теоретическое суждение, заявляя собственную альтернативную позицию, а в других ситуациях они склонны взять такое суждение в качестве основания и продвигать дальше исследовательский фронт? Почему в одном случае чье-то теоретическое суждение воспринимается как препятствие, а в другом - как трамплин к новым собственным свершениям?
Представляется, что в корне данного различия лежит три тесно взаимосвязанных фактора: 1) воспроизводимость эмпирических фактов, подкрепляющих теоретическое суждение, 2) готовность исследователей проверять эту воспроизводимость, 3) эффективность применения подкрепленных теоретических положений в планировании и проведении новых исследований.
Сравним такие дисциплины, как психология личности и экспериментальная когнитивная психология. По всем трем вышеуказанным факторам когнитивная психология существенно успешнее, что и объясняет достаточно массивный корпус накопленного не только эмпирического, но и теоретического знания в психологии восприятия, внимания и памяти в сравнении с продолжающимся теоретическим хаосом в психологии личности.
Данное сравнение подсказывает еще более глубокие причины раз-дГ личий: чем в большей мере обобщенный эмпирический и теоретиче-Ю ский результат может быть отвлечен от пространственно-временной и О- прочей специфики подкрепляющих его эмпирических фактов, тем ^ больше сила вышеуказанных факторов и, соответственно, вероятность ГО выскользнуть из тенет «закона малых чисел» и прорваться к получению и ■■ накоплению положительных знаний.
ш ш
Проблемы с воспроизводимостью результатов в социальных, тем более в исторических науках тесно связаны с практической невозможностью задать искусственные экспериментальные условия и с соответствующей жесткой привязанностью исследования к своему материалу. Социальные исследователи почти никогда не стремятся воспроизвести чужие результаты. Это сопряжено с крайне большими методическими, организационными (а зачастую и финансовыми) трудностями, притом что честь первооткрывателя уже принадлежит другому. Гораздо легче, почетнее и перспективнее спланировать и провести собственное инновационное исследование. Ясно, что при таком положении дел непризнание и забвение результатов остаются неизбежными. Что же может изменить ситуацию?
Я
кумуляционистская стратегия
Рассмотрим, в каком направлении должна строиться деятельность воображаемого сообщества «кумуляционистов» - тех социальных исследователей, которые сохраняют надежду на получение и накопление положительных знаний и стремятся соответствующим образом изменить социально-познавательную ситуацию.
Во-первых, исследовательские методы, процедуры получения и интерпретации результатов должны быть максимально отделены от материала. Это достигается проверкой методов на разнородном материале, обобщением, концептуализацией, преодолевающей разнородность реального материала, а также операционализацией, конст-руктивизацией самих методов и процедур. В идеале эмпирический материал должен расписываться как конфигурация значений некоторого набора универсальных характеристик, причем каждой такой характеристике должно быть сопоставлено несколько надежных тестовых процедур - аналогов измерительных приборов в естествознании. Действительно, почему относительно легко воспроизводятся эксперименты в физике, химии, физиологии, генетике? Потому что физик, например, знает, что при столкновении с материалом механики он будет иметь дело с массами, силами, расстояниями, скоростями, ускорениями и т.п., в случае электродинамики - с проводниками, силой тока, напряжением, в случае оптики - с лучами, свойствами отражения и преломления и т.п., причем в каждом случае имеется арсенал надежных приборов для измерения соответствующих величин.
Сегодня нельзя сказать, что в социальных науках ничего подобного нет и быть не может. Неплохо известны характеристики ситуаций взаимодействия, конфликтов, малых групп, социальных движений, социальных страт, социальных институтов, организаций, разного типа поселений, рынков, государств и т.д. Если вместо измерительных
5
(С
приборов здесь будут использоваться надежные тестовые процедуры, О. то вполне можно надеяться на резкое расширение круга воспроизводимых результатов. Такова методико-техническая сторона облегчения га воспроизводимости. яа
Во-вторых, параллельно с облегчением воспроизводства чужих результатов должны повышаться стандарты эмпирических исследований: прежде чем провести собственное исследование, необходимо проверить результаты предшественника. Вначале это должно стать признаком блестящих, безупречно выполненных работ, а потом превратиться в общую норму. Здесь речь идет о социально-нормативной стороне саморегуляции деятельности научного сообщества.
В-третьих, следует начать работу над самым важным: накоплением арсенала проверенных теоретических положений (законов), которые выгоднее использовать, чем отвергать или игнорировать. Заметим, что здесь совмещаются внутренняя содержательная сторона научных исследований и внешняя - социально-мотивационная.
Итак, почему физик не тратит сил на то, чтобы оспаривать закон сохранения энергии или закон Ома, а просто использует их в решении своих задач? Почему социолог, напротив, скорее склонен критиковать известные положения, пренебрегать прошлыми результатами (например, в изучении малых групп, социальных сетей, солидарности, организационного контроля), а не использовать их в своей работе?
Ответ таков: в естествознании эмпирически подкрепленные теоретические положения (законы) легко встраиваются в программу исследования, их использование позволяет с высокой степенью надежности судить о неизвестных значениях одних переменных по известным значениям других переменных. Это делается преимущественно с помощью математической формализации законов и манипулирования формулами.
Какой же можно использовать аналог для тех положений социальной теории, которые не формализуются в виде алгебраических или иных формул? На настоящий момент лучшим общим решением представляется использование тренд-структур (моделей сложного взаимодействия факторов, представленных в форме графов). Тренд-структуры уже широко используются в разных социальных науках, разработаны способы математической экспликации соответствующих моделей и соотнесения с эмпирическими данными, обычно имеющими табличное представление1".
Очевидно, что ни применением самих по себе эффективных исследовательских средств и приемов, ни призывами, ни даже сменой стандартов социального исследования не достичь желаемого прорыва в социальных науках. Если он и произойдет, то только при счастливом сочетании множества разнородных компонентов социально-сетевого, институционального, концептуального, методологического и методического характера, причем состав этих компонентов предугадать невозможно.
щ $
m -
Çj" 15 См.: Stinchcombe A. Conctructing Social Theories. Chicago and Lon-
§ don, 1987. (Originally published: New York: Harcourt, Brace & World, 1968); re Разработка и апробация метода теоретической истории (Серия «Теорети-!*■ ческая история и макросоциология»). Вып. 1. Новосибирск, 2001. Часть 1.
