CC BY
14Тихонов А.В.
ПОСТКРИЗИСНЫЙ СИНДРОМ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ СОЦИОЛОГИИ И ПРОБЛЕМА НОВОЙ ПОВЕСТКИ ДНЯ
Слова, использованные в названии статьи, требуют поясняющей интерпретации. Что понимается под отечественной социологией? Что такое посткризисный синдром и почему его нужно выделять в качестве особого признака? Что такое повестка дня отечественной социологии и почему появляется проблема ее выработки? На ответах на эти вопросы мы и намереваемся остановиться в данной публикации.
В первом приближении отечественная социология может быть определена как исторически развивающееся производство знаний о закономерностях функционирования и изменения эмпирического объекта, каким выступает «данное нам в ощущении» российское общество, представленное в научной абстракции как российская социальная реальность. Субъектом производства выступает вполне определенная группа профессионально подготовленных людей — социологическое сообщество. Она (группа) организует и осуществляет этот процесс и одновременно находится в сложных социальных, интеллектуальных и когнитивных отношениях со своим эмпирическим объектом. Занятие это — неслыханно сложное дело: мчаться на перекладных «Руси-тройки», которая несется неизвестно куда, временами останавливаясь, временами проваливаясь в бездну, но снова восстанавливающаяся и снова несущаяся. Куда?.. И в гонке этой надо тщательно, добросовестно и «по науке» измерять скорость, направление и другие параметры головокружительной езды, не забывая спрашивать пассажиров, барина и кучера о здоровье и о том, что они думают по поводу последнего поворота, докладывать о результатах своих изысканий в надежде быть услышанным и убежденным что когда-нибудь все это сумасшествие образумится, упорядочится и произойдет не без твоего аналитического участия.
Посткризисный синдром — это вполне естественное после очередного крутого поворота истории тяжелое размышление и переживание социологами своего нового положения в изменившейся стране (институциональный аспект) и своего места и роли в науке, а конкретнее — в социально-научном знании (эпистемологический аспект). Социологическая мысль имеет длительную интеллектуальную историю, которую отсчитывают от Платона, Аристотеля, Макиавелли или других мировых мыслителей, а у нас — от Радищева, Чаадаева или
Герцена. Поэтому тренды эпистемологического статуса отечественной социологии и ее институционального статуса не совпадают, что время от времени создает напряжения в самом социологическом сообществе и его отношениях с обществом-государством (ниже будем употреблять слово «общество». —А.Т.), оказывая заметное влияние и на производство социологического знания. Ожидания обществом реальной пользы от социологии может не совпадать со способностью нашей науки производить такое знание, с одной стороны, а с другой,— ожидания социологии на применение в обществе уже полученного знания может не соответствовать возможностям и желаниям общества использовать его в силу хотя бы постоянно происходящего столкновения интересов доминирующих групп. Поэтому история отечественной социологии за последние более чем сто лет, полна примеров как полного или частичного несоответствия во взаимодействии социологии и общества, так и трогательного и опасного слияния научной схемы общественной жизни с идеологической и политической практикой [2, с. 83]. Появление нынешнего посткризисного синдрома обусловлено очередным витком коэволюции взаимодействия, социологии и общества, наступившего после тяжелейшего системного геополитического, геоэкономического и геокулыурного кризиса СССР — России в 1990-е годы и одновременно героического этапа для отечественной социологии. Масштаб события и его значение для мировой социологической общественности хорошо определил Н. Смелзер в предисловии к русскому изданию своей книги: «Западная социология от Ф. Тенниса до наших дней была введена в заблуждение представлением о том, будто рост сложных, рациональных, целенаправленных организаций означает общее ослабление примордиальных сил. Более того, много раз в своей истории Советский Союз пытался подавить семьи, религию и, прежде всего, этническую общность — нацию. В конечном счете эта попытка потерпела неудачу... Во многих отношениях история Советского Союза и вообще история Восточной Европы после Второй Мировой войны преподала нам урок, суть которого лучше всего выражает следующая фраза: «неукротимость примордиального»... В настоящее время эти исконные силы, одним словом, силы гемайншафта, видимо, снова заявляют о себе в региональном, этническом и лингвистическом сознании, в социальных движениях и политической борьбе во всем мире. Это событие требует, чтобы социологи переосмыслили прежние теории социальных перемен и обратили на примордиальные структуры достойное внимание, какового они всегда заслуживали, но которое не всегда им уделялось» [22, с. 13].
На наш взгляд, эти замечания частично учтены в мировой социологии, поскольку в ней, если судить по материалам XVI Всемирного социологического конгресса (Дурбан, ЮАР, 2006 г.), у социологов появилось
довольно скептическое отношение к определению современной эпохи в терминах глобализации, так как за ними стоят навязываемые миру универсалии американской и европейской моделей общества модерна. Поэтому на конгрессе был сделан акцент на проблематике суверенитетов национальных государств и локальной специфики этносоциальных объектов [26, с. 8]. У нас по аналогии проблематика социетальной трансформации стала уходить на второй план, а региональные и особенно этнокультурные проблемы стали все больше попадать в объектив социологического внимания. Но это еще не тот урок, который могли извлечь из российских событий американские, европейские и особенно российские социологи. Н. Смелзер, на наш взгляд, односторонне поставил проблему, обратившись к примордиальным структурам, хотя суть дела во взаимодействии и взаимообусловленности сложных, рациональных и целенаправленных организаций и самодеятельных, самоорганизующихся, спонтанных социальных, этнических, национальных, конфессиональных и других процессов, вплоть до родственных общностей, кланов, ментальных сетевых групп и явлений индивидуализации (3. Бауман). То есть это те вопросы, которые действительно ставил еще Ф. Теннис (общество и общность), а за ним — Ю. Хабермас (колонизация жизненного мира), а у нас — А. Ахиезер, говоря об отчужденном большом обществе и малом комфортном, Н.И. Лапин, выдвинувший еще в советское время в качестве предмета исследования планируемые и спонтанные процессы, методолог науки Г.И. Рузавин, когда говорил, что «взаимодействие организации и самоорганизации может стать общей, фундаментальной основой новой парадигмы развития всех систем и структур современного общества» [19, с. 63].
Но речь идет даже не о том, на что меньше или больше нужно обращать внимание. Речь идет о более четкой и научно обоснованной формулировке проблемной ситуации и для мировой, и для отечественной социологии, от чего зависит ориентация всех социальных и гуманитарных наук и процесса производства знания, его адекватность или неадекватность эмпирической реальности. На этой основе складывается и повестка дня, которая должна отличаться признаками научной новизны, задавать тон, определять тематику и направления самых различных исследований. Поэтому можно сказать, что отечественная социология призвана сначала оценить, а затем и преодолеть посткризисный синдром и артикулировать свою повестку дня в соответствии с правильно понятой и сформулированной проблемной ситуацией. Именно через проблемную ситуацию конкретизируется такая абстракция как социальная реальность. То, что это непростая задача, мы убедимся, обратившись к некоторым симптомам посткризисного синдрома.
В качестве первого признака можно назвать тот факт, что за последние восемь лет внимание социологического сообщества переключилось с вопроса, куда идет Россия, на вопрос, куда идет отечественная социология. Это видно по изменению повестки Всероссийских социологических конгрессов. Если первый (27-30 сентября 2000 г.) под девизом «Общество и социология: новые реалии и новые идеи» был целиком посвящен вопросам «выработки концептуальных оснований и стратегий развития российского общества, поиска путей преодоления кризисных явлений и социальных конфликтов, определению направлений вывода России на рельсы устойчивого развития», хотя никто «сверху» социологов о выработке концепций и направлений не просил и никаких рекомендаций не ждал [13, с. 3], то второй (30 сент. — 2 окт. 2003 г.) под девизом «Российское общество и социология в XXI веке: социальные вызовы и альтернативы» уже искал ответы для России на глобальные вызовы, хотя социологов, как и в первом случае, никто об этом не просил. Осознание того, что социологическое знание может оказаться невостребованным властью было неприятной неожиданностью для государственнически настроенных социологов, что нашло отражение в докладе Г.В. Осипова на этом конгрессе: «Если говорить о России, то приходится констатировать, что произошло умаление места и роли социологии государственными институтами. Этим в значительной мере объясняется глубина кризиса, постигшего нашу страну... Если научное знание не вовлечено в систему властных отношений, то властные структуры управляют обществом на основе социальной мифологии, которая оплачена твердой валютой социальных потрясений и катастроф» [14, с. 34]. Тезис более чем спорный, но факт есть факт: часть социологического сообщества не под давлением государства, а добровольно, по старой российской и советской традиции «служения» попыталась восстановить в условиях нового политического режима статус социологии как государственной науки. Эта готовность, по всей видимости, не встретила понимания. Для нас это весьма знаковый симптом посткризисного синдрома. Как писал Г.С. Батыгин: «Отличительная черта российской социологии — ее исключительное влияние на общественную и политическую жизнь. История не знает другого такого подчинения общества теоретической схеме. Что же касается тематической программы и основных теоретических ориентаций, то российская социология в полной мере наследует западную традицию просветительского милленаризма, соединяя ее с мистической верой в исключительность «русского пути» [1, с. 14]. Таким образом, мы становимся свидетелями нового поворота в отношениях социологии и власти, социологии и политики, требующего осмысления. Третий конгресс (21-24 октября 2008 г.), в программном комитете которого
работал и автор этих строк, на первое место ставит проблемы самой социологии в связи с происшедшими в нашем обществе изменениями. Его девиз: «Социология и общество: проблемы и пути взаимодействия». Выдвижению этой темы в повестку дня предшествовал целый ряд обсуждений и довольно критических высказываний в отношении состояния и перспектив отечественной социологии, что нашло отражение в статьях Л.Г. Ионина и А.Г. Здравомыслова относительно способности нашей социологии вырабатывать собственную повестку дня, ее ангажированности и автономности [7, с. 258; 5]. Особенно категорическим нам показалось высказывание Ю.Л. Качанова: «Российской социологии чужда истина. Это утверждение звучит как приговор, обжаловать который можно, лишь предъявив хотя бы одну истину отечественной социальной науки. Именно истину, а не «рецепцию западной мысли». Не произведя своей истины, российская социология не имеет ни малейшего влияния на интеллектуальное производство в целом или на политику» [8]. Не будем сейчас обсуждать доказательную базу такого утверждения. Оно, несомненно, нуждается в отдельном разговоре. Важно только, что «смертный» приговор вынесен, а это уже, согласитесь, симптом. Обратимся и к другим свидетельствам посткризисного синдрома.
По иронии судьбы на последнем, 2006 г., международном симпозиуме, организованном Московской высшей школой социальных и экономических наук и Междисциплинарным академическим центром социальных наук, который в течение десяти кризисных лет был самой авторитетной дискуссионной площадкой по проблеме «Куда идет Россия?», в отношении современного состояния отечественной социологии прозвучали весьма неприятные слова. Это подвигло организатора данного симпозиума Д.М. Рогозина сделать заявление относительно этики социологов, которые склонны «воспроизводить литературный образец, лубочную картинку происходящих событий, существенно уступающую в объяснительной и прогнозной функции даже элементарному здравому смыслу» [17, с. 11]. Но все же мы приведем и некоторые высказывания как свидетельства проявления посткризисного синдрома. Самым шокирующим можно считать обвинение социологами своего общества в его неразвитости, слабости, в том, что оно «не испытывает нужды в соответствующем социальном знании или интерпретациях» (Л.Д. Гудков), в том, что подавляющее большинство людей живут «травяной жизнью» и ничего не создают, кроме себе подобных..., потому что думать не приучены... «Тезис о том, что простые люди ежедневно своей повседневной деятельностью создают общество, заново сочиняют нормы и правила — это чистая интеллигентская утопия» (О.Б. Божков) и в том, что сегодняшний российский, как и прежний советский, социум — это сообщество, не желающее ставить
себя под вопрос. «Оно предпочитает вытеснять общие проблемы или забалтывать неприятную реальность, на расхожем нынешнем языке — «не грузить себя», «не париться» (Б.В. Дубинин). Здесь можно обойтись и без комментариев. Наши феноменологи, этнометодологи и все исследователи повседневности могут отдыхать, но неразличение эмпирического и научного объектов для социолога — это уже симптом «весеннего обострения» в общем посткризисном синдроме. Конечно, в высказываниях этих и других участников симпозиума есть немало и ценных замечаний, с которыми можно не соглашаться, но которые нужно иметь в виду. Одно из них — это обвинение в заимствованиях у западной социальной науки, другое — в аморфности самой российской реальности, в которой, якобы, «нет ни политики, ни публичной сферы, ни культуры», почему как бы не существует и соответствующих проблем, а только этикетки, третье — нет в наличии научной среды, ее необходимой плотности, разделяемых интересов, чувства солидарности в средствах защиты собственной автономии, а есть команды, либо тусовки. Поэтому нет и соответствующей полемики, теоретических дискуссий. Наконец, на исследуемую тематику и постановку проблем все больше стремятся оказать влияние государственная власть и ведомственная бюрократия, поэтому на роль ведущих направлений выдвигается проблема защиты особого исторического пути России, отстаивания национальных интересов страны и национальной безопасности. Отказ от постоянного коллективного обсуждения актуальных проблем российского общества и переключение на проблемы методологии социального познания, означает обсуждение второстепенных вещей, «бантиков» и представляется печальным симптомом научной слабости или деградации (Л.Д. Гудков).
Здесь нельзя не привести более полную цитату из высказываний этого автора, значительно не соответствующую нашей оценке ситуации: «Сегодня в социальных и экономических науках в России не происходит ничего такого, что заставило бы ставить вопрос о кризисе базовых парадигм или теоретическом тупике. В первую очередь потому, что научная работа в отечественных социальных науках еще не вышла из фазы первоначального описания реальности советского и постсоветского обществ, не освоены даже азы социологической предметной теории», а «ученые в значительной степени сохраняют инерцию государственнического отношения к науке, стремясь, как и прежде, обслуживать интересы власти, точнее, временщиков у власти,... в их головах понятие «академической автономности» еще не возникало (и не исключено, что никогда и не возникнет)» [16, с. 21-38].
Все это можно принять всерьез и обсуждать на тех площадках, которые, к счастью, никто еще не закрыл, если бы не явная ангажированность
авторов политикой, правда, альтернативной существующему режиму, называемому Л.Д. Гудковым «полицейским». Любая нагруженность дискуссий о научном познании политикой отбрасывает социологию к ее предыстории, когда только формировались онтологические предпосылки социологического знания и только начинало проявляться различение общества и государства как различных сущностей, поскольку до того в средневековой общественной жизни, в «граде земном» господствовал, по выражению Блаженного Августина, «мрак» и заправляла всем этим «разбойничья шайка», то есть тогдашняя государственная власть. Так что критические инвективы в адрес отечественной социологии, будь они и из самых благородных чувств, с тех или иных политических позиций скорее относятся к симптомам донаучного состояния социологической мысли, чем к современной социологической науке. Все же и этот критический залп в адрес отечественной социологии нельзя сбрасывать со счетов.
Есть немало и других высказываний. Они касаются институционального и эпистемологического статусов отечественной социологии, а также отношений в самом социологическом сообществе. Частично позицию по этим вопросам автор высказал в сборнике трудов ИС РАН [24]. Однако появились и новые публикации, на которые следует обратить внимание. Общий лейтмотив сводится к тому, что наша социология как институт и как научная дисциплина не успевает за метаморфозами российского общества. В.В. Козловский, высказавший это соображение, исходит из отнологического допущения, что общество потребления уже стало фактом российской реальности «как огромный мегамаркет», а социология в России становится все более интересной для самих социологов и встает совсем не риторический вопрос: а интересна ли она для общества, в котором социологи живут и работают [9, с. 5-8]. Это действительно важный вопрос, на который хотелось бы получить социологический ответ. В этой связи В.В. Козловский считает необходимым поставить диагноз состоянию всей российской социологии, то есть выявить, по его словам, уровень ее институционализации, степень профессионализма и значимости социологов, определить полноту социального знания и его соответствия запросам общества, наконец, тестировать качество социологического образования. Процедуру диагноза он проводит на основе ряда фактуальных обобщений. Приведем их в кратком изложении: 1) в отечественной социологии сегодня происходит институциональное дробление и размежевание социологического сообщества наряду с ростом количества специалистов-социологов и объектов исследовательских и образовательных социологических услуг;
2) происходит кризис социологического образования в ведущих университетских центрах, основной причиной которого является борьба в
социологическом сообществе за институциональную власть, символический капитал и ресурсы; 3) происходит монополизация государством производства социологического знания и образования и вытеснение из руководства этим процессом общественности и самого социологического сообщества; 4) происходит одностороннее использование социологов некоторыми структурами в острых ситуациях, когда социологам отводят скорее роль проплаченных подрядчиков, чем самостоятельных, независимых экспертов и аналитиков; 5) публичная непроявленность гражданской позиции социологов в контексте наиболее важных социально-политических и культурных событий отражает консервативный характер современных социальных наук в России: «Публично молчащая социология весьма органично встроена в идеологическое обеспечение вчерашнего дня, но она хронически отстает от запросов будущего»; 6) происходит диверсификация социологического знания, размывание поля социологии, изменение профиля профессиональной деятельности социологов. В этом пункте автор обращает внимание на всем известные, но все еще недостаточно отрефлексированные факты фрагментации социологического знания, отсутствия комплексных лонгитюдных исследований, а также стремительное отпочковывание от академической социологии неклассических направлений, таких как социальная и культурная антропология, исследование рынков, коммуникации, не говоря уже о чисто прикладных отраслях.
В.В. Козловский видит причину всех этих бед в приверженности отечественной социологии классическим концепциям общественной жизни, в изображении мира системным, функциональным, структурированным и статичным, в то время как он стремительно меняется. Поэтому социология не влияет на формирование подрастающего поколения, в том числе и через высшую школу. Она просто не отражает современных реалий. Этим Козловский косвенно признает, что период экстенсивного накопления переводных учебников и заимствованных текстов закончился и для университетских профессоров, а включение студентов в научно-исследовательский процесс, чем можно бы поправить положение с кризисом образования, тормозится все еще невысоким теоретикометодологическим уровнем самого профессорско-преподавательского состава, склонного к традиционной, проблемно неориентированной организации учебного процесса. Здесь, как говорится, круг замыкается. Чтобы радикально изменить социологическое образование, нужно, чтобы «воспитатель сам был воспитан». Это же знаменитое изречение можно отнести и к другим застойным явлениям отечественной социологии, заблокировавшим ее развитие. Все они упираются в способность или неспособность социологического сообщества вынести уроки из прой-
денного пути, оценить свое новое положение в обществе и выработать адекватную новой эпохе повестку дня.
Отмеченные выше симптомы посткризисного состояния могут быть как свидетельством безнадежного заболевания «пациента», так и отправной точкой для нового витка коэволюции нашего общества и отечественной социологии. Но в целом эти неравнодушные к судьбе социологии оценки все же свидетельствуют, на наш взгляд, о потенциале преодоления пессимистических настроений. Наш «американец» Б.З. Докторов, проживающий сейчас в США, тоже говорит об отставании отечественной социологии на примере слабого использования в России постгэллаповских опросных технологий, но не так пессимистично. Он верит, что на вызовы нового века, по крайней мере, в изучении общественного мнения, Россия ответит либо повторением американского опыта, используя «преимущество отсталости», то есть способность к ускоренной адаптации, либо, что не исключено, предложит свои ответы [4, с. 91-93]. Это глубокомысленное «либо-либо» относится не только к изучению общественного мнения, но и к ситуации с перспективами отечественной социологии в целом.
Нам остается без лишних эмоций и категорических суждений отнестись к посткризисному синдрому отечественной социологии как к актуальному предмету метатеоретического анализа. У российской социологии есть своя история, которая неразрывно связана с историей мировой и отечественной социологической мысли и с историей своего общества. По всем признакам у нас завершился бурный этап экстенсивной институционализации со своими плюсами и минусами1. Плюсы: полипарадигмальность, признание социологии как академической науки и университетской дисциплины, появление нового поколения дипломированных специалистов, освоение западной социологической мысли, мониторинговые исследования и другие. Минусы: фрагментация социологического знания, разделенность социологического сообщества на группировки, трудности внутридисциплинарной коммуникации, отсутствие общих теоретико-методологических ориентиров и другое. Он совпал с этапом социально-политической стабилизации российского общества — государства, достигнутого ценой заметного секвестирова-ния представительной демократии, либеральных свобод и укрепления непомерно разросшегося коррумпированного аппарата. Не вызвали энтузиазма у российской интеллигенции и последние выборы Президента,
1 Ю.А. Левада в одном из своих последних выступлений назвал его «сырьевым», но с сырьевой ориентацией нашей экономики,в тоже время отметил,что «сравнивать достигнутое нужно,в первую очередь, не с тем, что было 50 — 30 — 20 лет назад, а с тем, что можно и, вероятно, нужно было бы добиться за последние годы, и что не смогли, не сумели, не решились поднять».
превратившиеся из состязательного политического процесса в плебисцит государственной программы. Процесс кризисной трансформации с неопределенным вектором развития, которым еще недавно как научной проблемой занимались отечественные обществоведы и социологи действительно завершен. Появилась качественно новая социальная реальность со своими труднорешаемыми проблемами и новыми рисками [21]. История многих государств знает примеры решительного и амбициозного вывода своих обществ из кризиса. Но все они были болезненными, непопулярными и не гарантировали удачу. Другое дело наша социологическая история. Кроме разве что американской в период Великого кризиса 1930-х годов, история социологии не знает другого такого примера самоотверженной научно-исследовательской работы социологов прямо в эпицентре тектонических социальных потрясений, как работа российских социологов в период 1990-х годов. Многочисленные исследования, измерения и личные переживания участников — золотой фонд и фундамент развития отечественной социологии на долгую перспективу. Работа социолога не исключает оценок и ценностных суждений относительно своего объекта. Но есть ценности и «ценности». Научный этос предписывает социологам скорее пересматривать онтогносеологи-ческие основания, тематику и методологические средства своей науки при встрече с новым и, может быть, не всегда неприятным объектом, чем навязывать ему политизированные и идеологизированные схемы. Это самая большая трудность и проблема, с которой столкнулась отечественная социология на новом витке своего развития. В этом отношении менее вредными были бы молчание и непубличность социолога, чем онтологизация своих политических взглядов в тематической и предметной областях исследований. У нас и на Западе эта ситуация называется проблемой ангажированности социологии. На Западе она активно обсуждалась Р. Миллсом и А. Гоулднером в 1960-е годы [6], когда они делили социологов на две категории: живущих ради социологии и живущих за счет социологии. Это деление относилось как к тем, кто занимался фундаментальными исследованиями, так и прикладными. Правда, американцы не предусмотрели российского варианта: есть еще и те, кто, как поется в социологическом гимне петербуржца А. Вейхера, «удачно это совмещает». Мы никого не имеем в виду персонально, но следует все же сказать, что уменьшение числа и тем более исчезновение из отечественной социологии профессионалов, живущих ради социологии, будет означать ее действительную деградацию, невосполнимую ни академическими титулами, ни ангажированностью со стороны властей.
В отношении отставания от западного социологического мэйнстрима следует сказать, что такое отставание или не столь значительное, как ка-
жется, или является временным. Проблема не в том, что мы растворились в западной социологии, а в том, что мы еще недостаточно выделились как самостоятельное и творческое направление мировой социологической мысли. Сегодня мы имеем у себя те же положительные, негативные и застойные тенденции, которые свойственны и западной социологии. Если судить по уже упомянутой статье Ж.Т. Тощенко и Н.В. Романовского [26, с. 8-9], то в мировой социологии, как и у нас, можно отметить ее экспансию во времени и пространстве. Это проявляется в повышении внимания к своей истории, в распространении по регионам, расширении тематики путем освоения других отраслей научного знания. Заметный импульс к развитию социологии вширь придают у нас и у них информационные технологии, «превратившие научное знание по-истине во всемирный инструмент». К положительным тенденциям мы можем отнести и появление в поле социологии новых научных объектов, прежде всего, национальных государств, закономерностям развития которых сегодня отдается предпочтение по сравнению с еще недавно актуальной проблематикой глобализации. В эту тенденцию попадает и отечественная социология, которая в результате кризиса приобрела свой еще неопознанный научный объект, имеющий исключительно большое всемирно-историческое значение. К отрицательным тенденциям или, по крайней мере, к таким, которые осложняют жизнь социологии, можно отнести повсеместное, у нас и у них, размывание ее проблемного поля, на что обращают внимание и многие российские авторы. Как пишут Ж.Т. Тощенко и Н.В. Романовский, это делает далеко непростым взаимоотношение социологии со смежными науками, из-за чего социология постоянно встречается с опасностью быть растворенной в других науках. Это хорошо заметно на примере появления «культуральной социологии» Дж. Александера, в которой культура рассматривается как независимая от социальных отношений переменная. Если «культурный поворот» в социологии приветствуется как ее движение от социальных групп к социальным действиям и от них — к социокультурной обусловленности социальных явлений [29, с. 241], то панкультурологический подход, это уже притязание на переворот в науке об обществе с позиций гуманитарного знания, тенденция к которому имеет место и в отечественном обществоведении [28, с. 10], что не может проходить мимо дискуссионных площадок.
К застойным явлениям мы относим отсутствие заметных изменений в метатеоретической стратегии развития современной социологии. Здесь, как пишут Ж.Т. Тощенко и Н.В. Романовский, «больших подвижек в последние десятилетия не наблюдается», если не считать высказываний Э. Гидденса, И. Валлерстайна и некоторых других в пользу создания в
перспективе интегрированной социальной науки. В методологии у них и у нас по-прежнему доминирует три подхода: 1) социологический реализм, постулирующий первичность общества по отношению к человеку,
2) социологический номинализм, идущий от человека к обществу, и
3) социальный конструктивизм, соединяющий сознание, поведение людей и групп со средой их взаимодействия [25, с. 3-40]. У нас к этому нужно добавить и сохраняющий свою жизненность подход со стороны аутентичного исторического материализма [20, с. 17]. Нужно сказать, что эти подходы развернуты еще и по уровням. Если первый относится к макроуровню, а второй наиболее часто применяется на микроуровне, то третий представлен на мезоуровне, что четко прослеживается в «Социологии» П. Штомпки, принятой многими отечественными социологами за настольную книгу. Надежда на концептуальное преодоление различий между подходами и уровнями остается, но это тот вопрос, который касается основ всей исторически развивающейся социологии как науки и не может быть решен средствами внутридисциплинарной методологической рефлексии, хотя «прорыв» в этом отношении, конечно, будет зависеть от степени развитости социологии в той или иной из национальных школ.
Если обобщить сказанное, то можно предположить, что именно эта последняя застойная тенденция в мировой и отечественной социологии рано или поздно будет поставлена в повестку дня социологического дискурса, а вопрос готовности отечественной социологии к участию в его решении уже сегодня становится интенциональным фактором нового этапа ее институционализации.
Собственно, тенденции развития мировой социологии и потребности перехода отечественной социологии на интенсивный этап своего развития на данный момент времени совпадают. Мы имеем даже чуточку большие шансы к осуществлению научного «прорыва», поскольку помимо способности усваивать зарубежные достижения, мы опираемся на более чем вековую традицию собственной, если учитывать и вклад русского зарубежья, социально-философской и социологической мысли, и уникальный опыт участия в революциях начала и конца XX века, последствия которых западная социология наблюдала со стороны. У нас складывается впечатление, что в некоторых оценках состояния и перспектив отечественной социологии преобладает недооценка опыта ее участия в событиях мирового значения и переоценка временного, преходящего этапа экстенсивного развития, из которого еще не извлечены уроки для установления нового механизма взаимодействия социологии и общества.
Не имея возможности эмпирически представить всю палитру высказываний относительно состояния и перспектив отечественной социоло-
гии, воспользуемся возможностью целостного представления феномена посткризисного синдрома. С одной стороны, он имеет все признаки несоответствия ожиданий социологического сообщества установить новые отношения с властными структурами, декларирующими принципы прагматизма, заинтересованности в электоральной поддержке, не говоря уже о демократии, плюрализме и либеральных ценностях, и фактической селекцией властными органами и сильноресурсными структурами источников социального знания на «своих» и «чужих». Если «свои» получают доступ к ресурсам в обмен на экспертно-информационные услуги, то «чужие», несмотря на значимые научные результаты, теряются в малотиражных изданиях, представляя интерес только для узкого круга специалистов. С другой стороны, в посткризисном синдроме есть немало и наносного, идущего от интеллектуальной моды, от постмодернистского и структуралистского отказа обсуждать какие-либо проблемы соответствия знаний объективной реальности, вплоть до обвинения интегрального теоретизирования в попытках установить в социологии новую идеологическую монополию. Но в целом, несмотря на повышенную и даже крикливую критичность в адрес властей и социологии, состояние социологического знания говорит о его значительном потенциале в решении как научных, так и практических проблем. Сегодня его реализация, как, возможно, никогда ранее, зависит от коммуникативных и интегративных процессов в самом социологическом сообществе. Чтобы избежать стагнации в производстве социологического знания и в программах вузовской подготовки, наше сообщество вынуждено будет пойти на интеграцию и аккумулирование знания и поставить в повестку дня задачу создания собственных объяснительных теорий и соответствующего ему арсенала методологических средств эмпирических исследований. К этому подталкивает нас потребность в новом состоянии отечественной социологии и со стороны смежных социальных и гуманитарных дисциплин, таких как экономика, право, психология, социальная антропология и др., также, как и социология, уставших от следующих одна за другой методологических волн и поворотов (лингвистического, социальноконструктивистского, синергетического, культурологического и других), которые не приводят к расширению горизонта дисциплинарного знания и средств познания, а направляются на преодоление, якобы, «отживших» философских и научных традиций, фактически «работая» на свою самоидентификацию в развивающейся структуре мировой науки. Характерен в этом отношении результат «хождения по модам» такой близкой нам дисциплины как история. За XX век она пережила все парадигмальные искушения от неопозитивизма К.Г. Гемпеля до семиологизма X. Уайта в своих попытках наиболее адекватно описать и объяснить исторические
факты. В результате историки пришли к почти общему мнению, что следует все же вернуться от анализа «языка к анализу опыта», считая, что акцентирование внимания на проблеме исторического опыта имеет наиболее фундаментальное значение для будущего самой исторической дисциплины и для философии истории [11, с. 87]. К методологии исторического опыта возвращает нас и Б.Г. Миронов своей двухтомной «Социальной историей России» с подзаголовком «Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства» [12, с. 1]. Поэтому и возвращение отечественной социологии (можно эту точку зрения считать умеренным консерватизмом) к проблеме интеграции знания на основе позитивных результатов собственных эмпирических исследований может оказаться не менее полезным, чем у историков. Здесь нелишне воспользоваться подсказкой эпистемологов, которые не менее чем мы, а может, даже более, беспокоятся о состоянии социальных наук и производстве ими положительного знания. Мы имеем в виду работы Р. Коллинза, Н.С. Розова и целого ряда других отечественных и зарубежных философов и методологов науки2. Н.С. Розов предлагает обратить первостепенное внимание на уточнение критериев доказательного социологического знания как результата более тесной связи теоретических и эмпирических исследований. Связке теории и эмпирии особое внимание уделяет и А.Г. Здравомыслов в цитированной выше статье.
Итак, для продвижения отечественной социологии необходимо рассмотреть и обсудить возможность оценки производимых результатов по следующим критериям и принципам: 1) требований вернуться к выполнению традиционных логико-методологических процедур (к принципу корреспондентности, то есть эмпирического подкрепления теоретических выводов, и принципу когерентности, то есть согласования результатов с ранее принятыми теориями); 2) использовать критерии, взятые из социологии науки (принцип монотонного роста согласия в социологическом сообществе и принцип образовательной трансляции устоявшегося знания) и 3) ввести новый критерий, предложенный Н.С. Розовым — принцип превращения, перехода вновь полученного доказательного знания в основание дисциплины или ее отраслей [18, с. 104].
Все зависит от признания социологическим сообществом необходимости переориентации своей деятельности с экстенсивных показателей роста числа исследований и текстов, а также защищенных диссертаций, на общезначимые конечные результаты. Для этого предлагается обсуж-
2 Достаточно сослаться на дискуссию «Проблемы методологии гуманитарных наук», в которой приняли участие В.А. Лекторский, B.C. Степин, В.Г. Федотова, И.Т. Касавин, Е.А. Мамчур и др. (опубл. в журнале «Эпистемология и философия науки», 2007, №2).
дение и принятие сообществом коммуляционистской стратегии, что означает ориентацию сообщества на воспроизводимость эмпирических данных, готовность исследователей всякий раз проверять эту воспроизводимость и применять подкрепленные теоретические положения в качестве основания следующих этапов исследований. Одновременно с этим, желательно было бы обсудить вопросы перехода к новой стратегии по четырем направлениям: 1) повышение стандарта эмпирических исследований, в которые включить обязательные требования проверки, а не только упоминания результатов предшественников; 2) проведение работы по созданию банка теоретических положений, которые в рекомендательном порядке следует учитывать при организации новых исследований; 3) акцентировать внимание на исследовательских методах и процедурах получения и интерпретации данных, которые могут работать в качестве научного достижения и быть использованы для триангуляции социальных фактов, определенных в разное время в разных научных традициях; 4) обращение особого внимания на создание благоприятного коммуникативного климата в социологическом сообществе для экспликации накопленного, но непризнанного и слабо используемого в работах коллег знания.
Р. Коллинз, автор последней идеи, выделяет три причины, по которым происходит накопление социологией «неработающего» знания: 1) закрытость исследовательских групп и сообществ для внешнего общения; 2) игнорирование и «забывание» прошлых результатов как якобы устаревших и по постановке проблем и по используемым понятиям; 3) трудности состыковки результатов, полученных в различных сообществах и оформленных в различных парадигмах и традициях [10].
Объективной основой интеграции знания и интенсификации его производства в отечественной социологии является укрепление ее позиций как научной дисциплины. В современной методологии науки в качестве ударной силы рассматриваются не гранд-теории, на что многие из наших коллег делают сегодня упор, а целостная научная дисциплина с ее развитой уровневой и тематической структурами и комплексом эмпирических исследований. Вопрос только в том, в какой мере та или другая дисциплина по своим онтогносеологическим основаниям соответствует вовлекаемым в исследование объектам и как она позиционирует себя в научной и социальной среде [23, с. 706].
Все это в полной мере относится и к отечественной социологии. Реализация потенциала нашей научной дисциплины требует принятия комулятивистской стратегии, о которой говорилось выше, пересмотра своих оснований в связи с наметившимися переменами в этом отношении в мировой социологической мысли и решением задачи получения
опережающего положительного знания относительно реально происходящих в России процессов модернизации сверху. Работа в этом направлении позволила бы, на наш взгляд, превратить отечественную социологию из довольно статичной удобной для преподавания структуры, состоящей из общей социологии и ее отраслей, предмета и объекта, теории и эмпирии, методологии и методов, фундаментальных и прикладных исследований в динамически развивающуюся научно-исследовательскую программу, способную держать руку на пульсе меняющейся реальности и формировать новую повестку дня не только от конгресса к конгрессу, но и постоянно в потоке развивающихся социологических практик.
Казалось бы, альтернатива посткризисному синдрому отечественной социологии существует, и вслед за эпистемологической «осенью» обязательно наступит эпистемологическая «весна», требуется только заняться делом: «реконструировать логику отдельных реальных научных исследований, общий ход развития познания в разных науках и все это более активно и целенаправленно использовать самими социологами в рефлексии над своей деятельностью» [23, с. 706]. «Из известных мне подходов, — пишет далее Н.С. Розов, — всеми этими признаками обладает только логический эмпиризм, точнее, сочетание идей К. Поппера, К. Гемпеля и И. Локатоса». Однако, не так прост и доверчив отечественный социолог. «Современник Галилея был Галилея не глупее, — писал Е. Евтушенко. Он знал, что вертится Земля, но у него была семья». Наш социолог тоже многое знает. Он знает, например, что жить в обществе и быть свободным от общества нельзя, что служить бы рад — прислуживаться тошно. Он в молодом возрасте испытывает большое искушение самому оседлать Русь-тройку, но, становясь постарше, уже не хочет связываться с «грязным делом» и терять преимущества интеллектуала, стоящего над схваткой. Он знает, что нет пророка в своем Отечестве и что даже просто сказать «а все же Россию умом понять можно», как это сказал один социологический «дед» в период помрачнения научных умов относительного настоящего и будущего страны, это уже подвиг. Он знает также не хуже историков, что за разговорами об интеграции социально-научного знания всегда торчат чьи-то «ослиные уши»: или тех, кто пытается обозначить подлинную проблему, или тех, кто заинтересован в институциональном доминировании. Когда мы наблюдаем развернутое заявление о связности (имеется ввиду борьба за интеграцию исторической науки на основе «нового культурного поворота» в 80-е годы прошлого века. — А.Т.), мы должны оглянуться вокруг, чтобы увидеть, кто осуществляет захват власти в академическом сообществе, кто кого пытается вытеснить и объявить второстепенным» [11, с. 315]. И неплохо различает эти позиции, но не стремится придавать этому знанию пуб-
личную форму. В этой установке есть здоровое зерно усвоенного исторического опыта: не нужно подставлять свою науку под удары внешних сил, в принципе незаинтересованных в научном знании об обществе.
И, тем не менее, по мере накопления положительных результатов исследований, зная теорему У. Томаса и, тем более, классику, что идея, овладевшая массами, становится материальной силой (К. Маркс), ему трудно выдерживать научный нейтралитет. Ведь не смогли его выдержать выдающиеся физики XX века, сделав публичное заявление о последствиях накопления и применения ядерного оружия. Не смогли оставаться нейтральными ввиду грядущего истощения ресурсов планеты при сохранении существующих темпов экономического роста ученые «Римского клуба». В результате им все же удалось посадить за один стол сильных мира сего и принять в 1992 г. в Рио-де-Жанейро повестку дня на XXI век, следствием чего стал Киотский протокол, бурное обсуждение в парламентах различных стран проблем экологии и всемирное экологическое движение. В связи с опасными тенденциями глобализации в однополярном варианте и ростом активности примордиальных сил становится проблематичной способность «восьмерки» (девятки или десятки), как и институтов ООН, справляться с растущим напряжением. В нашей стране ожидаемая и приветствуемая многими социально-политическая стабилизация и амбициозные программы ускорения социально-экономического развития также несут в себе большую опасность. Эта опасность называется депривацией, прямой дорогой ведущей к социальным взрывам, явлением, известным студентам из курса социологии (кривые Дж. Дэвиса, например), но неизвестным разработчикам «нового курса», судя по упорному игнорированию проблем социального участия граждан в управлении страной и усилению непрозрачности действий властей всех уровней. Что может сделать в этих условиях социология, о чем нас часто спрашивают в приватных беседах? В этом вопросе отечественная социология тоже попадает в резонанс с мировой. Куммуляционистская стратегия подготовки эпистемологической «весны» — дело не отдельных смелых и талантливых одиночек, а всего социологического сообщества. И в этом отношении наука не делится на региональную, национальную, парадигмальную или поколенческую. Печальный опыт такого деления известен. «Знание — власть» — это не структуралисткий выверт М. Фуко, относившего, как известно, социологию к «бледным теням» подлинных наук, а признание особого значения науки в современном мире. Это признание прослеживается от ноосфер-ной концепции В.И. Вернадского до сегодняшней экономики знаний. Если кто-то из нас по старинке еще думает, что мы все еще имеем дело с политической властью как с необученной «шайкой разбойников», то
мы глубоко ошибемся. Во-первых, власть давно уже плюрализовалась и уже пора ставить вопрос, о какой власти идет речь3. Во-вторых, все виды власти прочно связали свою судьбу с услужливым знанием интеллектуалов, разработчиков доктрин, программ и манипулятивных технологий, для которых социология представляет собой немалую угрозу, если даже она выдерживает нейтралитет. Когда слышится утверждение, что социология — это уже не наука или еще не наука, как это делает британский социологический словарь Н. Оберкромби, С. Хилла и Б.С. Тернера (М., 2004), то нужно еще посмотреть, кто и в чьих интересах это говорит. Можно вполне определенно считать, что в связи со становлением эпистемологического статуса мировой социологии будет происходить и становление ее институционального статуса и в целом, и через институционализацию в регионах мира и в национальных государствах. Появление феномена «власть — знание» еще недавно осознавалось как угроза обществу от лишенной контроля с его стороны связки науки и государства [27], что сопровождалось критикой научно-технического прогресса, как виновника гонки вооружений и экологических катастроф. По этому поводу методологический анархист Пол Фейерабенд выступил с категорическим манифестом в пользу отделения науки от государства. Однако, многочисленные факты возрождения активности примордиальных сил и, в частности, появление высокой идеологической, технической и финансовой оснащенности международного терроризма, показывает, что связь науки, и не только естественной, но и социогума-нитарной, с неподконтрольными обществу силами представляет собой угрозу для его существования. Поэтому в мировом социологическом сообществе и в его национальных отделениях вызревает потребность в новых подходах относительно институциональной роли социологии в миросистеме и в национальных государствах, в частности, потребность в прямом обращении с полученными результатами непосредственно к человечеству и обществу «через головы поэтов и правительств». В этом качестве может выступить не отдельный социологический авторитет, а только все дисциплинарное сообщество во взаимодействии с другими социологически мыслящими научными силами. В отечественной философии и методологии науки утвердилась концепция универсального эволюционизма, которая могла бы служить интеллектуальной базой для интеграции знаний об обществе и для согласованных гражданских действий. Она может быть основанием и для отечественной социологии.
3 Подчеркивая принципиальную новизну вклада М. Манна в анализ доисторических и исторических обществ в его попытке ответить на вопрос,а что, собственно,эволюционирует, И.Ф. Девятко выделяет: идеологическую, экономическую, военную и политическую власти и их взаимопереходы через переплетение сетей и институционализацию доминирующих видов [3.101-103].
России, включенной в мировое сообщество и переживающей быстрые и неоднозначные трансформации, может быть, не столько в связи с особенностями ее исторического пути, сколько с особенностями склада ума наших ученых, с их способностью к неординарным обобщениям социально-философского и социально-научного характера может и предстоит роль первопроходца в формировании социологического взгляда на проблемы XXI века.
Поскольку человек, природа и общество в представлении современной науки обладают своими особыми «плотностями», то регулирование отношений в этой системе отношений человека с человеком, общества и природы, общества и личности не может обойтись без высших императивов, на которые могли бы ориентироваться все страны и континенты, правительства и народы. Если отношения человека с человеком подпадают под «категорический императив» И. Канта, а отношения общества и природы под «экологический императив» Н.Н. Моисеева, то об императиве, регулирующем отношения человека и современного общества, должно побеспокоиться само социологическое сообщество. В качестве предложения для обсуждения формулировки социологического императива можно предложить следующее: рационализация общественной жизни не должна приводить к деградации ее естественных форм и личностных качеств членов общества. Но императивы, как и «десять заповедей», сами по себе не работают. В океане сегодняшнего вненаучного знания об обществе, уже загнавшего мировой «пролетариат» (А. Тойнби), как и наших пензенских «сидельцев», в безысходность ожидания конца света, кто, кроме социологического сообщества, может взять на себя миссию говорить об обществе «правду и только правду»?
ЛИТЕРАТУРА
1. Батыгин Г.С. Институционализации российской социологии: преемственность научной традиции и современные изменения // Социология в России. М., 1996.
2. Голенкова З.Т., Гридчин Ю.В. История социологии // Социология в России. М., 1996.
3. Девятко И. Ф. От теории социетальной эволюции к анализу глобального общества: альтернативные интерпретации и перспективы синтеза // Россия реформирующаяся. Ежегодник. Вып.6. М., 2007.
4. Докторов Б.З. Изучение общественного мнения в ближайшем десятилетии: Россия перед лицом вызовов нового века // Пути России: проблемы социального познания, М., 2006.
5. ЗдравомысловАГ. Поле социологии: дилемма автономности и ангажированности в свете наследия перестройки // Общественные науки и современность. 2006. № 1.
6. Иванов О.И. Вызов Алвина Гоулднера академической социологии и марксизму. Предисловие к кн. // Гоулднер А. Наступающий кризис западной социологии. СПб., 2003.
7. ИонинЛ.Г. Парадоксальный сон. Статья кэссе. М., 2005.
8. Качанов Ю. Эпистемология социальной науки. СПб, 2007.
9. Козловский В.В. Государство и социология в России // Журнал социологии и социальной антропологии. 2007. № 1.
10. Коллинз Р. Социология философии: глобальная теория интеллектуального изменения. Новосибирск, 2002.
11. МегиллА. Историческая эпистемология. М., 2007.
12. Миронов Б.Н. Социальная история России. Т. 1. СПб., 2003.
13. Общество и социология: новые реалии и новые идеи. Труды IВСК. СПб, 2000.
14. Осипов Г.В. Российская социология в XXI веке. Доклад на II ВСК, М., 2003.
15. Осипов Г.В. Социология и социальное мифотворчество. М., 2002.
16. Пути России: проблемы социального познания. М., 2006.
17. Рогозин Д.М. О проблемах социального познания в современной России: введение // Пути России: проблема социального познания. М., 2006.
18. Розов Н.С. «Осень» и будущая «весна» эпистемологии: перспективы номологического синтеза в социальных науках // Эпистемология и философия науки. 2007. XII. № 2.
19. Рузавин Г.И. Самоорганизации и организации я в развитии общества // Вопросы философии. 1995. № 8.
20. Руткевич М.Н. Общество как система. Социологические очерки. СПб., 2001.
21. Свобода, неравенство, братство / Под ред. М.К. Горшкова. М., 2007.
22. СмелзерН. Социология. Учебник. М., 1994.
23. Степин B.C. Теоретическое знание. М., 2000.
24. Тихонов А.В. Эпистемологический статус социологического знания и некоторые проблемы внутринаучной рефлексии в отечественной социологии // Россия реформирующаяся. Ежегодник. Вып. 6. М.: ИС РАН, 2007.
25. ТощенкоЖ.Т. Социология. М., 2005.
26. Тощенко Ж.Т., Романовский Н.В. О тенденциях развития социологии в современном мире // «Социологические исследования». 2007. №6.
27. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986.
28. ШендрикАМ. Культура в мире: драма перемен. М., 2007.
29. ШтомпкаП. Социология. Анализ современного общества. М., 2005.
