CC BY
174
ЭПИСТЕМОЛОГИЯ & ФИЛОСОФИЯ НАУКИ, Т. II, № 2
Мы стремимся, чтобы наш журнал стал тем изданием, в котором все направления эпистемологии и философии науки смогли вести содержательный и равноправный диалог. Естественно, мнения авторов публикуемых статей не всегда отражают позицию редколлегии по тому или иному вопросу. Эта позиция, вместе с тем, будет находить выражение в материалах, публикуемых под рубрикой «Редакционная статья». Здесь мы будем регулярно обращаться к темам и проблемам, которые считаем значимыми для всех. Внимания к ним мы ожидаем и от будущих авторов журнала.
[ософия познания и идея междисциплинарности
И. Т. КАСАВИН
Идея «смерти эпистемологии» в рамках «натурализированных» программ или постмодернистских дискуссий побуждает задуматься о тех формах, в которых эпистемологические исследования1 остаются, тем не менее, возможны как область философской рефлексии. Философия познания поколеблена на своем троне, который она занимала в течение длительного времени как теоретическое ядро философии, и, видимо, даже смещена с него. Следствием этого является частичная утрата ориентиров теми, кто профессионально связан с данной сфе-
Здесь и далее мы отвлекаемся от явных и скрытых различий между терминами «эпистемология», «гносеология», «теория познания», «философия познания», «философия науки» и говорим об «эпистемологических исследованиях» как о дисциплине в рамках философии, связанной с широким кругом специальных «наук о познании» и все же существенно отличающейся от них.
IBSii ж
"l" В
I ' «¡1
рой, и не только ими. Некоторые условия, формы и следствия данной дезориентации, а также возможность обретения новых перспектив мы и попытаемся рассмотреть в контексте проблемы междисципли-нарности.
1. Междисциплинарность как проблема
Понятия междисциплинарности применительно к наукам, с одной стороны, и применительно к философии, с другой, существенно отличаются, и косвенное указание на это мы находим в статье Э. М. Мирского2. Он пишет, что в научном междисциплинарном исследовании предмет должен быть сформулирован так, чтобы его можно было изучать, модифицировать, транслировать, а также осуществлять практическое использование результатов средствами всех участвующих дисциплин. Это предполагает, что предметные области и методологические аппараты взаимодействующих дисциплин в достаточной мере определены. Заметим сразу: это, быть может, справедливо, для некоторых естественных и точных наук, но выглядит сильной идеализацией для целого ряда гуманитарных наук, сам научный статус которых является проблемой. Далее полученные в этом исследовании «собственно научные результаты», по мнению Э. М. Мирского, должны быть переданы для экспертизы в системы дисциплинарного знания. Тогда междисциплинарный диалог лишается экспертной функции применительно к фундаментальному знанию: его участники могут создавать результаты, но не могут судить об их научной значимости, ибо она отождествляется с дисциплинарной значимостью. И хотя ниже автор говорит о формировании в рамках междисциплинарного знания «конструкции, функционально аналогичной предметной конструкции дисциплины», это вновь едва ли применимо в общем виде к гумани-т тарному знанию.
и Данные недоразумения основаны на выборе основного объекта
* методологической рефлексии. Видимо, для Э. М. Мирского таким объ-
ï ектом являются точные науки - физика и математика, несколько за-
О бывшие процесс своего исторического формирования. Большинство
а- же наук (химия, биология, география, история, экономика, право -X
m -
й
Ф * Мирский Э. М. Междисциплинарные исследования // Новая фило-
С»\ софская энциклопедия. М., 2001. Т. 2. С. 518.
перечень можно продолжать) сохраняют в себе свои многообразные истоки и представляют в большей степени именно междисциплинарное взаимодействие, чем строго дисциплинарное знание. Теоретической основой этого взаимодействия, его языка и лабораторного обеспечения является, как правило, та или иная наука, уровень дисциплинарное™ которой относительно выше3. В отношении же таких наук, как психология, социология, археология, этнография, лингвистика, налицо особая ситуация: они сформировались приблизительно одновременно в ходе взаимодействия ряда областей знания, причем некоторые из них вообще не имели статуса научной дисциплины.
Неявной предпосылкой данных недоразумений является представление о дисциплинарной структуре наук как о естественной норме и о междисциплинарности как отклонении от нормы, как переходном состоянии науки на пути к новому типу дисциплинарности. Нам представляется, что, напротив, именно междисциплинарное (не предполагающее при этом жестких границ каждой вовлеченной дисциплины) взаимодействие есть естественное состояние науки, предельным случаем которого являются относительно строгие дисциплинарные структуры, границы которых задаются не столько системами знания, сколько институциональными формами. Эта точка зрения позволяет дать более точную картину процессов, происходивших в XX в. в эпистемологии и философии науки.
Информационный подход, системный подход, деятельностный подход, эволюционный подход, синергетический подход к сознанию и познанию привели к существенным новациям частично уже в рамках диалектического материализма, не говоря уж о других философских течениях. Междисциплинарное взаимодействие физики, биологии, кибернетики, психологии и философии порождает ряд методологических подходов и программ на стыке формирующихся дисциплин, что дает эпистемологии и философии науки новые импульсы, открывает £
новые перспективы. Это порой приводит к глобальным сдвигам, так 2
и
05
3 Так, к примеру, теоретической основой биологических наук явля- ®
ется математика, физика или химия, биологическая лаборатория может I
иметь или не иметь своей специфики по сравнению с химической или о физической. Это же касается и языка, нередко понятного математику,
физику или химику, в зависимости от конкретной биологической X
дисциплины. От достаточно произвольной, обязанной социальным и Щ
субъективным причинам институциональной структуры научных ф дисциплин в данном случае можно отвлечься.
называемым поворотам - антропологическому, лингвистическому, ijjl когнитивному и пр. - на фоне формирования новых когнитивно ориен-||| тированных дисциплин за пределами философии и введению их ре-зультатов и методов в философский оборот. Однако даже сегодня ||р едва ли можно говорить о соответствующих философских теориях, 1|| тем более об отдельных дисциплинах с такими названиями. И вряд ли ||| это развитие удастся представить как решение философских проблем ||| средствами отдельных наук.
<гПодчеркнем еще раз: междисциплинарное взаимодействие, значимое для эпистемологии и философии науки, не является, как пра-I! вило, простым заимствованием сформировавшихся дисциплинар-! ных результатов более развитых наук в отличие от того, что мы ! встречаем в истории естествознания. Напротив, философия ассимилирует с большей готовностью именно то, что проблематизирует положение дел в философии и науке одновременно и в дальнейшем не обязательно приводит к устойчивым дисциплинарным структурам. Это относится, среди прочего, к научным результатам, образующим эмпирический базис эпистемологических исследований.
2. Междисциплинарность
как форма философской эмпирии
Современная философия самоопределяется как дисциплина и деятельность, которые в целом не направлены на эмпирическое исследование реальности, но опираются на материал специальных наук. Прошло то время, когда эпистемологи были обязаны укреплять в первую очередь «союз философии и естествознания», поскольку исторический материализм уже как бы решил эту проблему в своей области и рассматривался как фактический научный синтез всего социально-гуманитарного знания. Сегодня философия познания если и не в равной мере ориентируется на естественные и социальные науки, то прошлая асимметрия уже не имеет нормативного характера и преодолевается в значительной мере естественным путем. Одновременно, заняв более критическую позицию в отношении философской эмпием рии, философ отныне вправе задать вопрос: а почему именно эту нау-ЯГ ку (группу наук, проблематику и т. п.) следует вовлекать в исследовало тельский оборот? И вообще, почему надо ограничивать себя наукой, ^ если речь идет об эпистемологическом дискурсе? Ведь известно, что каждая специальная наука рассматривает некий целостный феномен
я н
и
к
ю
X X
(землетрясение, биоценоз, политическую систему, речевой акт, компьютерную программу, религиозный культ и пр.) односторонне, соответственно своим целям и методологическим средствам. Философия же, фокусируясь на некотором объекте, с необходимостью осуществляет не только междисциплинарный, но и общекультурный синтез. И здесь не обойтись без собственно эпистемологической рефлексии, дифференцирующей подходы к разным наукам, артикулирующей интегральный познавательный интерес, создающей картину совокупного познавательного процесса, вписывающей всякий исследуемый феномен в более широкий социокультурный контекст.
Так, стремясь понять, к примеру, феномен смены парадигм, методолог обращается к логике и описывает этот процесс как процедуру дедуктивного обобщения или, напротив, как ситуацию неразрешимого противоречия. Дабы выбрать одну из этих моделей, он апеллирует уже к анализу языка науки и значения научных терминов, для чего недостаточно логических методов в силу исторического изменения всей системы научных понятий. История науки призвана решить эту проблему, но вскоре выясняется, что историко-научная реконструкция перехода, скажем, от механицизма к эволюционизму, должна быть дополнена социально-психологическим анализом соответствующих научных сообществ. Впрочем, и это не позволяет понять процесс возникновения нового знания, что требует обращения к психологии открытия, а от нее - к биографическому исследованию творчества конкретного ученого, которое использует результаты всех уже упомянутых дисциплин, восполняя их пробелы художественным описанием, учитывающим еще более широкий круг вненаучных идей и влияний.
Что происходит при этом с исходной проблемой смены парадигм? Она незаметно подменяется совокупностью частных задач, в решении которых используются нефилософские теории и факты. Проблема как бы погружается в контекст междисциплинарного взаимодействия и вырастает до обобщенной панорамы конкретной ситуации, которая не воспроизводит механизм смены парадигм, но демонстрирует картину множества равно важных и причудливо переплетающихся факторов, побуждает познающего субъекта к рефлексии для ориентации и само- Ц определения в этой картине. В таком случае эмпирический базис эпи- О стемологии образует не столько набор научных теорий и данных, ZS важных для понимания группы определенных проблем, сколько зате- т янная эпистемологом виртуальная критическая дискуссия между <jj разными дисциплинами, изучающими процесс познания, - логикой, L~b
■а н
to
н и
ot
(О X
историей, психологией науки, психологией творчества, биографическим анализом. Эмпирия, лежащая в основе эпистемологии, вовсе не есть простое заимствование фактов и понятий частных наук. Это -ар коммуникативное пространство взаимообмена и конкуренции разных Î типов знания, частным случаем которого является междисциплинар-j ное взаимодействие. Мера вовлеченности эпистемолога в диалог ме-! жду разными типами знания и научными дисциплинами, способности сконструировать такой диалог - это мера эмпирической обоснованности его философской концепции.
3. Междисциплинарность как форма
методологической коммуникации
Данный - неклассический - подход изменяет функцию эпистемологии в междисциплинарном взаимодействии. Он проявляется, в частности, в тенденции к историзации и социологизации эпистемологии, стартовавшей свыше четверти века тому назад. Так, Д. Блур, Г. Коллинз, М. Малкей, К. Кнорр-Цетина, Б. Латур, С. Вулгар и другие обратились к ситуационным исследованиям как альтернативе методу рациональной реконструкции истории науки. Исходный импульс этому был дан, среди прочего, анализом языковых игр Л. Витгенштейна. Согласно последнему, значение терминов языка возникает в ситуациях их употребления. По аналогии с витгенштейновским анализом различных языковых ситуаций как разных форм жизни ситуационные исследования раскрывают содержание некоторой системы знания в контексте конечного набора условий, исходя из того, какие социокультурные функции она выполняет. Когнитивные социологи ссылаются при этом на целый круг аналогичных подходов и концептов: на идею «пол-л" ного описания» Г. Райла, тезис онтологической относительности JO У. Куайна, гештальтпсихологию, метод «grid and group analysis» антро-и полога M. Дуглас, методику «thick description» культуролога К. Гирца, Щ «прикладную социологию» А. Шюца, художественно описывающую * образы «чужака», «новичка» и др.
о Методология ситуационных исследований переворачивает тради-
ЭГ ционное отношение между эпистемологией, с одной стороны, и со as специальными науками о познании, с другой, как между общим и част-
Ч Ф
ным. Исторические, психологические и социологические примеры теперь не столько подтверждают или иллюстрируют теорию познания,
сколько «показывают» (по Витгенштейну) многообразие типов и форм знания, образующее реальный познавательный процесс. Теоретический статус эпистемологии отдаляется от естественнонаучного идеала теории и приближается к античному прообразу4: теории уступают место сценариям и подходам, метод - дискурсу, понятие - метафоре, истина - консенсусу.
Впрочем, этой тенденцией не исчерпывается неклассическая эпистемология, поскольку она сохраняет философский статус. Пусть она эмпирична по методу, занимаясь будто бы исследованием конкретных ситуаций - case study. Пусть ее метод основан на приоритете социально-гуманитарной картины мира перед эпистемологическим образом знания, когда исходная концептуальная модель берется из вне-эпистемологических сценариев и модифицируется для накладывания на реальность знания. Перенос схем и понятий из социологии, культурологии, социальной психологии, этнографии, истории, правоведения, вненаучного знания в теорию познания - в самом деле, типичный прием неклассической эпистемологии. Однако если на стадии открытия неклассическая эпистемология привлекает внефилософские и внеэпи-стемологические ресурсы, то на стадии обоснования она критикует и отбирает их с позиции философской рефлексии. В этом выражается ее трансцендентально-метафизическая интенция, требующая видеть в частном примере реализацию архетипического сюжета культурной истории, в частном методе - отголосок глобальной космологической схемы.
Неклассическая теория познания более не исходит из общефилософских положений, привлекая затем для своего обоснования «данные наук». Процесс переворачивается. Идеи и образы заимствуются в конкретных науках и лишь затем подвергаются философской проверке. Данный метод предполагает установку на то, что все чисто фило-
л
4 На пути от мифа к логосу греческая культура сформулировала свя- ¡2
зываемые сегодня с образом науки понятия «эпистеме» и «теория», со- V
держащие множество отчасти утраченных в дальнейшем коннотаций IX
(связь с письменностью, руководящей должностью, божественным про- ^
исхождением, поэзией, созерцательным умозрением, пророчеством, X
предсказанием, движением звезд и пр.). Ставшая термином как обыден- О ного, так и специализированного научно-философского языка, «теория»
все же сохранила в себе и более широкое, общекультурное значение, X
подчеркивающее сложность и противоречивость познавательного про- ^
цесса, проблематичность и одновременно высокую ценность познания ф вообще.
f Í '
софские идеи уже давно сформулированы и в настоящее время чистая теоретическая философия сама по себе беспредметна, если только она не делает своим предметом самое себя (метафилософия). Что-то подобное имел в виду И. Кант, когда утверждал, что обучать можно I не философии, но только философствованию, причем сама фигура s* j философа становится эфемерной. «Математик, естествоиспытатель, ¡iS> логик, как бы далеко не подвинулись вперед первые в познаниях ра-jjj зума, а последний особенно в философском познании, все же могут быть только виртуозами разума. Но у нас есть еще идеал учителя, ¡ руководящего всеми этими [учеными] и пользующегося ими как орудиями для содействия существенным целям человеческого разума. Только такого учителя следовало бы назвать философом; но... такого учителя нигде нет, а идея (die Idee) его законодательства находится во всяком человеческом разуме»5.
Вместе с тем беспредметность философии оказывается формой ее свободы. Она обретает «методологическую предметность», позволяющую ей усваивать в форме философской интерпретации результаты иных форм знания (науки, мифа, литературы, религии, повседневного опыта) и складывать из них мозаику, рисовать панораму, строить лабиринт. Тем самым она ставит философские проблемы перед участниками междисциплинарного дискурса, используя их собственные метафоры и аналогии. Из теоретического ядра междисциплинарного знания эпистемология трансформируется в форму методологической коммуникации: философ превращается из генератора идей в медиатора или модератора дискурса. Во многом благодаря ему продолжается процесс культурного синтеза в условиях конкуренции «когнитивных и дискурсивных практик», остается шанс на интеграцию итогов коммуникации в условиях демократии и плюрализма.
л
5 4. Междисциплинарность
к как угроза философии? <0 X
3 Потребность противопоставить осмысленную альтернативу про-
2ji гнозу о смерти эпистемологии и предложить новое обоснование ее
* необходимости побуждает искать и конструировать особую эмпирию,
ЕС _
Ф 5
(■ц Кант И. Критика чистого разума. М., 1998. С. 614-615.
особые методы, особые ценности, особые цели эпистемологии. Эта эмпирия формируется из взаимодополняющих и конкурирующих результатов наук о познании, а также вненаучных ресурсов (религии, мифа, искусства, повседневности). Далее схемы и понятия из специальных наук и вненаучных подходов переносятся в эпистемологию. Однако ошибочно было бы полагать, что тем самым автоматически обеспечивается «научность философии». Часто происходит прямо противоположное - философии навязываются сциентистские метафоры, вызывающие порой резкий отпор6. Неадекватное, недостаточно критическое и рефлексивное использование науки ведет к тому, что ее место в мировоззрении занимает неупорядоченное многообразие культуры и социальности, которое начинает доминировать над наукой, истиной, рациональностью. Единственной реальной целью отныне выступает само живое течение дискурса, интеллектуальная игра.
О чем свидетельствует этот диагноз, если он справедлив? Да, эпистемология как бы взыскует нового социального консенсуса, нового общественного договора, который бы отвел ей легальное и достойное место в современной культуре. Однако в этих условиях междисципли-нарность приобретает форму двух разных, но равно угрожающих философии вызовов: «натуралистической идеологии», требующей подмены эпистемологии специальными науками, и «нового эклектизма», позволяющего в равной мере апеллировать к рациональности и к Дао, к истине и к пиару, к научному методу и к оргазму. Принципиально расширяя сферу и границы эпистемологии, междисциплинарные подходы одновременно акцентируют внимание на этих границах: они плывут перед нашими глазами и уходят за всякий мыслимый горизонт7.
Все это происходит уже, а может обрести и более драматические формы, если философы упустят в этой ситуации - сложной, риско-
6
ков С. Наука напрокат. Метафорические игры в научную истину // Знание
•О
Вот пример такой критики: «Системный анализ, глобальное моде- ь-
лирование, теория катастроф, синергетика, искусственный интеллект, (2
математические модели и методы в социологии, психологии, ^
в других гуманитарных дисциплинах - это обширные области квазинауч- К
ной деятельности, где метафорическая наука - не побочный продукт, а ®
стержень, определяющий магистральное направление развития» (Чесно- X
- сила. 2003. № 12. С. 3 (цит. по сетевой версии)). 3"
7 Это оказывается частью более общей тенденции «рассуждений о конце» - лимитологии (Фоллмер Г. Конец науки? Размышления по пово-ду книги Дж. Хоргана «Конец науки. На границах знания» // Эпистемоло- Ф
гия и философия науки. 2004. № 2).
ванной, но весьма перспективной - инициативу. Значимую роль в междисциплинарном взаимодействии философия может играть только при сохранении выраженного своеобразия - философия, надевшая маску одной из наук, не нужна ни философам, ни ученым8. Стоит вспомнить о том, сколь многообразны и богаты интеллектуальные ,I ресурсы самой философии - во много раз богаче ресурсов любой ^ научной дисциплины. И настоящие философы относятся к ним береж-но и творчески: внутреннее взаимодействие философии и истории философии составляет неотъемлемую часть философии как таковой. И за пределами философии, в контексте междисциплинарного взаи-! модействия, в столкновении науки с ненаукой философия оказывается пусть не единственным, но наиболее качественным способом коммуникации. Метод философской рефлексии, погружающий всякую проблему в контекст и ставящий всякий контекст под вопрос, является уникальным способом понимания самых разных типов знания и сознания. Никто, кроме философа, не относится издавна с таким интересом к сложным, динамическим, человекоразмерным объектам, которые только недавно обнаружила наука. Никто, кроме философа, не культивирует в явном виде стремление к универсальному синтезу, даже если он выступает нередко в искаженных формах. Именно философ наибблее остро переживает ужас и восхищение перед бесконечностью звездного неба над головой и тайной морального закона внутри нас, перед актуальной ограниченностью и неограниченной возможностью познания.
Итак, феномен междисциплинарности являет собой один из современных вызовов эпистемологии, чреватый как ее очередным кризисом, так и новым взлетом. Последний возможен, как нам представляется, лишь при сохранении тех целей и ценностей, которые формулирует и на которые ориентируется эпистемология. Именно они предполагают разработку теоретического ядра философского мировоззрения как рефлексивного, критического, рационального, творче-Ш ского дискурса - дискурса и специализированного, и пограничного, и
л н я н и
я
X
одновременно преодолевающего всякие границы.
Предмет особого разговора - это философия, рядящаяся в сутану
О х
ЯГ
священника, в косоворотку «народного идеолога», в черную «тройку» Ь политтехнолога. Паразитический симбиоз этих «когнитивных практик» ф побуждает к выходу за пределы эпистемологии в сферу старой доброй |«Ц социальной критики.
