CC BY
787
ем того, где заканчивается современная наука, и где начинается постнеклассическая наука - это вопрос весьма спорный. Если говорить о том, что современная постнеклассическая наука понимается на базе принципов соединения ценностных и целевых установок, тогда, действительно, позицию В.Г. Федотовой, В.Н. Поруса, Н.М. Смирновой можно предполагать как исходную в направлении дальнейших исследований данных направлений. Однако, с нашей точки зрения, это было бы несколько преждевременно.
Преждевременно с той точки зрения, что сама постнеклассическая наука выделила ряд тех требований, которые не позволяют говорить о том, что период классической рациональности, неклассической рациональности, постнеклассической рациональности - это плавная трансформация одного в другое. Нет, речь идет о том, что каждый новый этап предполагает свои интегральные характеристики, свои наборы по отношению к трактовке как социальной, так и иных видов рациональности, которых мы должны придерживаться. И поэтому нужно сказать, что современное понимание социальной рациональности обязательно учитывает позиции приведенных выше авторов, но с другой стороны, мы должны не только оставаться на концептуальном уровне с точки зрения исторического понимания социальной рациональности, но и адекватно воспринимать этот концептуальный уровень, неминуемо предполагающий те онтологические, гноселогические, ценностные и иные установки, которые формируют современную постнеклассическую науку.
В этом смысле мы вполне солидарны с позицией В.С. Степина, В.С. Швырева, Н.С. Автономовой относительно того, что подобные новые концептуальные парадигмы естественно рассматривать в контексте изменения роли социального субъекта в общенаучной современной картине мира. Конечно, речь, в данном случае, идет о более узком контексте, связанным с социально-философским исследованием. Хотя, в принципе, мы готовы говорить о том, что рассматриваем и постнеклассическую науку в целом и готовы определить границы, формы социального исследования, которые так или иначе выходят на вопросы изучения современного социума, его характеристики, на его информацию, и наконец, как самое главное, на те методы исследования, в контексте которых социальная рациональность выходит на приоритетные позиции.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК 1. Порус В. Н. Парадоксы научной рациональности и этика // Рациональность на перепутье. М., 1999.
Т.1. С. 317-336.
Н.А. Алексеев
ОРТЕГА-И-ГАССЕТ О ЧЕЛОВЕКЕ В МАССОВОМ ОБЩЕСТВЕ
Ортега-и-Гассет - крупный испанский философ первой половины XX века. Это период кризисов, мировых войн, революций и контрреволюций, тоталитарных идеологий и режимов, распада колониальных империй. На 20-е годы этого периода приходится резкая смена научных, эстетических, политических и богословских идей, мироощущения миллионов. В это время были выдвинуты и господствующие доныне модные философские теории. Наряду с другими свидетелями исторической мутации, писавшими о «новом средневековье», «закате Европы» и т. п., свой диагноз кризиса европейской цивилизации предложил и Хосе Ортега-и-Гассет, крупнейший испанский философ XX века.
В центре внимания работ Ортега-и-Гассета находятся проблемы философии истории и со-циальной-философии. Они имеют универсальный характер, выходят за пределы собственно испанских исторических условий, политических воззрений или личных мотивов философа. Однако для понимания некоторых особенностей учения и эволюции воззрений Ортеги-и-Гассета необходимо обратиться к его биографии, к обстоятельствам места и времени.
Хосе Ортега-и-Гассет родился в Мадриде 9 мая 1883 года. Его семья принадлежала к культурной буржуазии времен Реставрации, правления короля Альфонса XII. Отец, Хосе Ортега Му-нилья, был публицистом, писателем, вел литературный раздел в газете «Импарсиаль». Мать, До-
лорес Гассет Чинчилья, была дочерью основателя и владельца этой либеральной газеты, в прошлом дипломата. Если учесть, что дяди, братья, а потом и сыновья Ортеги принимали активное участие в политической и культурной жизни страны, то неудивительно, что в Испанском энциклопедическом словаре представлена дюжина его родственников. В Испании традиционно первая фамилия достается от отца, вторая - от матери. В фамилию Ортега-и-Гассет «и» было вставлено для благозвучия. Сокращенно, только по первой фамилии, философа сначала стали называть в узком кругу друзей, а потом, уже в 40-е годы, он сам настаивал, чтобы его звали просто Ортегой.
Рождение в семье, где вопросы литературы, журналистики, политики обсуждались повседневно, а о добывании куска хлеба заботиться не приходилось, конечно, сыграло свою роль в формировании воззрений будущего философа.
По мнению философа, в XX веке происходит явление, которое и определяет современную европейскую жизнь. Этот явление - полный захват массами общественной власти. Поскольку масса, по определению, не должна и не способна управлять собой, а тем более обществом, - речь идет о серьезном кризисе европейских народов и культур, самом серьезном из возможных. В истории подобный кризис разражался не однажды. Его характер и последствия, известны. Известно и его название. Он именуется восстанием масс.
Чтобы понять это грандиозное явление, надо стараться не вкладывать в такие слова, как «восстание», «масса», «власть» и т.д., смысл исключительно или преимущественно политический. Общественная жизнь - процесс не только политический, но вместе с тем и даже прежде того интеллектуальный, нравственный, экономический, духовный, включающий в себя обычаи и всевозможные правила и условности вплоть до манеры одеваться и развлекаться.
Быть может, лучший способ подойти к этому историческому феномену - довериться зрению, выделив ту черту современного мира, которая первой бросается в глаза.
Столпотворение, переполненность раньше не были повседневностью.
Что же произошло?
Толпы не возникли из пустоты. Население было примерно таким же пятнадцать лет назад. С войной оно могло лишь уменьшиться. Тем не менее напрашивается первый важный вывод. Люди, составляющие эти толпы, существовали и до них, но не были толпой. Рассеянные по миру маленькими группами или поодиночке, они жили, казалось, разбросанно и разобщено. Каждый был на месте, и порой действительно на своем: в поле, в сельской глуши, на хуторе, на городских окраинах.
Внезапно они сгрудились, и вот мы повсеместно видим столпотворение. Не повсеместно, а в первом ряду, на лучших местах, облюбованных человеческой культурой и отведенных когда-то для узкого круга - для меньшинства.
Толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незаметной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе - и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет - один хор.
Ортега-и-Гассет считает, что толпа - понятие количественное и визуальное: множество. Переведем его, не искажая, на язык социологии. И получим «массу». Общество всегда было подвижным единством меньшинства и массы. Меньшинство - это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса - не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса - это «средний человек». Таким образом, чисто количественное определение - множество - переходит в качественное. Это - совместное качество, ничейное и отчуждаемое, это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Какой смысл в этом переводе количества в качество? Простейший - так понятней происхождение массы. До банальности очевидно, что стихийный рост ее предполагает совпадение мыслей, целей, образа жизни. Но не так ли обстоит дело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя ни считало? В общем, да. Но есть существенная разница.
В сообществах, чуждых массовости, совместная цель, идея или идеал служат единственной связью, что само по себе исключает многочисленность. Для создания меньшинства сначала надо, чтобы каждый по причинам особым, более или менее личным, отпал от толпы.
В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это или нет. Масса - вся-
кий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой - задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, - убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью, но не «массой».
Итак, у господства масс есть и лицевая сторона медали, которая знаменует собой всеобщий подъем исторического уровня и означает, что обыденная жизнь сегодня выше вчерашней отметки. Это заставляет признать, что у жизни бывают разные высотные отметки, и вспомнить выражение, которое от бессмысленного употребления отнюдь не утратило смысла.
Сравнительно с этим не выглядит ли наше мироощущение шумной радостью детей, сбежавших из школы? Одному богу известно, что будет завтра, и это тайно радует нас, потому что лишь в открытой дали, где все нежданно, все возможно, и есть настоящая жизнь, подлинная полнота жизни.
Такая картина расходится с теми слезливыми жалобами на упадок, которыми изводят нас писания современников. Дело тут в обмане зрения, у которого много причин. Следуя идеологии, на мой взгляд рискованной, в истории видят только политику или культуру, не замечая, что это лишь поверхность, а глубинная реальность истории - прежде всего биологическая мощь, нечто от энергии космической: чистейшая жизненная сила, если не тождественная, то родственная той, что движет моря, плодит земную тварь, раскрывает цветы и зажигает звезды.
Все это Ортега подытожил так: «Жестокий разрыв настоящего с прошлым - главный признак нашей эпохи», и похоже, что он-то и вносит смятение в сегодняшнюю жизнь. Мы чувствуем, что внезапно стали одинокими, что мертвые умерли всерьез, навсегда и больше не могут нам помочь. Следы духовной традиции стерлись. Все примеры, образцы, эталоны бесполезны. Все проблемы, будь то в искусстве, науке или политике, мы должны решать только в настоящем, без участия прошлого. Лишенный своих бессмертных мертвых, европеец одинок, он утратил тень, как это случается в полдень.
Захват власти массами и возросшая вслед за ним высота времени - в свою очередь лишь следствия одной общей причины. Причина почти гротескная и неправдоподобная в явной своей и привычной очевидности. Просто-напросто мир нежданно вырос, а в нем и вместе с ним выросла и жизнь. Прежде, всего она стала планетарной; я хочу сказать, что жизнь рядового человека вмещает сегодня всю планету, что простой смертный привычно обживает весь мир. Год с небольшим назад севильцы, раскрыв газету, шаг за шагом прослеживали путь полярников; над раскаленными бетийскими пашнями дрейфовали льды. Каждая пядь земли, уже не вмещается в топографические рамки и влияет на жизнь в любой точке планеты. А поскольку физика расположение тел определяет по их воздействию, следует любую точку планеты признать вездесущей. Эта близость дальнего, доступность недоступного фантастически раздвинула жизненный горизонт каждого массового человека.
Кто он, этот массовый человек, что главенствует сейчас в общественной жизни, политической и неполитической? Почему он таков, каков есть, иначе говоря, как он получился таким?
Оба вопроса; требуют совместного ответа, потому что взаимно проясняют друг друга. Человек, который намерен сегодня возглавлять европейскую жизнь, мало похож на тех, кто двигал девятнадцатый век, но именно девятнадцатым веком он рожден и вскормлен. Проницательный ум, будь то в 1820, 1850 или 1880 годах, простым рассуждением a priori мог предвосхитить тяжесть современной исторической ситуаций? И в ней действительно нет ровным счетом ничего, не предугаданного сто лет назад. «Массы надвигаются!» - апокалиптически восклицал Гегель. «Без новой духовной власти наша эпоха - эпоха революционная - кончится катастрофой», - предрекал Огюст Конт. «Я вижу всемирный потоп нигилизма!» - кричал с энгадинских круч усатый Ницше. Неправда, что история непредсказуема. Сплошь и рядом пророчества сбывались. Если бы грядущее не оставляло бреши для предвидений, то и впредь, исполняясь и становясь прошлым, оно оставалось бы непонятным. В утверждении, что историк - пророк наоборот, заключена вся философия истории.
Несмотря на рост массового общества «радикальное» одиночество человека, по мнению, Ортеги только усиливается, моё «я» находится в одном мире, а его «я» в другом, в своём мире. Не только я нахожусь вне «другого», мой мир тоже лежит за пределами его мира. «Мы, - пишет философ, - вне положены друг другу и потому в корне друг другу чужды» [3, 531].
Итак, человек вновь - в который раз! - потерялся. И ничего удивительного здесь нет. На протяжении истории он терялся не однажды. Больше того, в отличие от остальных существ человеку вообще свойственно теряться в дебрях собственной жизни, исчезать внутри самого себя. Только благодаря этому небывалому чувству заброшенности человек неожиданно находит силы устремляться к себе навстречу. Чувство заброшенности - такое и трагический удел, и почетная привилегия человека.
Философ критикует физико-математический разум XX века, который не раскрывает подлинную природу человека и его проблемы. Физико-математический разум, считает он, даже не коснулся человеческих проблем. По самой сути своей он мог заниматься только поисками природы человека, но именно её, естественно, и не находил. Потому, что у человека нет природы. Человек не есть ни его тело, которое является вещью, ни его душа, психика, сознание, или дух, которое тоже суть вещь. Человек не вещь, а драма, каковой является его жизнь, универсальное событие, происходящее с каждым из нас, и в этой драме человек в свою очередь - всего лишь событие. Все вещи, какими бы они ни были, есть всего лишь интерпретации, которые дают тому, что в них обнаруживается. Человек же не обнаруживается, он сам полагает и предполагает вещи. Он лишь находит трудные и благоприятные обстоятельства существования. Существование человека не дано ему «готовым» как некий дар; оно не то же самое, что существование камня. Возвращаясь к началу наших рассуждений, скажем: единственное, что находит человек или то, что с ним происходит, когда он сталкивается со своим существованием, - это необходимость делать что-нибудь для того, чтобы не перестать существовать. Даже такой способ бытия жизни, как простое существование, не есть уже бытие, потому что единственное, что нам дано и что имеется, когда есть человеческая жизнь, - это необходимость создавать её, каждому свою собственную жизнь.
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК
1. Хосе Ортега-и-Гассет. Восстание масс. Избранные труды. М., 1997.
2. Хосе Ортега-и-Гассет. Идеи и верования. Избранные труды. М., 1997.
3. Хосе Ортега-и-Гассет. Избранные труды. М: Весь мир, 1997. 704 с.
4. Хосе Ортега-и-Гассет. Человек и люди. Избранные труды. М., 1997.
Э.Р. Аразов
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ В ПОСТНЕКЛАССИЧЕСКОМ ДИСКУРСЕ
Еще в конце XIX века в философии возникли два направления, отстаивавшие тезис о том, что науки о культуре должны иметь свой собственный методологический фундамент, отличный от фундамента наук о природе. Это философия жизни в лице В. Дильтея, Г. Зиммеля и неокантианство в лице Г. Риккерта, В. Виндельбанда. Однако несмотря на то, что оба направления представляли антинатуралистическую линию, основания этой линии были разные. Представители философии жизни утверждали, что науки о культуре отличаются от наук о природе по своему предмету, неокантианцы же считали, что они отличаются по применяемому ими методу.
Если вообще говорить о начале науки или познания, то по мнению К. Поппера познание начинается не с восприятий или наблюдений, не со сбора данных или фактов, оно начинается с проблем. «Без проблемы нет и знания - но и без знания нет проблемы. Это значит, что познание начинается с напряжения между знанием и незнанием: нет проблемы без знания - нет проблемы без незнания. Ибо всякая проблема происходит из открытия, что в нашем предполагаемом знании что-то не в порядке; или, если сказать это логически, из открытия внутреннего противоречия между на-
