CC BY
17
Приглашение к дискуссии
Ю. Л. Аркан
ОПЫТ ОТЫСКАНИЯ ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКИХ И ГНОСЕОЛОГИЧЕСКИХ ОСНОВАНИЙ ЭКОНОМИЧЕСКИХ ТЕОРИЙ
(Часть 2)
Переходя к рассмотрению идей научного социализма, следует отметить то огромное влияние, которое они оказали на развитие философской и социально-экономической мысли и на всю систему мировоззрения и мировосприятия людей во всех уголках мира. Основоположником и признанным главой этого направления был немецкий философ и экономист Карл Маркс (1818-1983). Он предложил теоретическую концепцию, согласно которой капитализм представляет собой исторически преходящую систему, в силу своих внутренних противоречий последний должен уступить место более прогрессивной системе. Марксистская концепция исходила из того, что способ производства материальных благ определяет процессы социального, духовного и политического развития общества. Таким образом, основой существования и развития общества становились материальное производство и те изменения в нем, которые обусловлены сдвигами в сфере производства и прогрессом производительных сил.
В обществе действуют законы, которые выражают принцип соответствия между производительными силами и производственными отношениями, между идеологической и политической надстройками и базисом. Принцип соответствия между уровнем развития производства и формой организации общества, по Марксу, объясняет, почему происходят изменения в общественных отношениях. Если производственные отношения становятся тормозом развития производительных сил, то они должны уступить место новым и, согласно диалектическому процессу развития общества, преобразуются революционным путем. «С изменением экономической основы, — писал К. Маркс, — более или менее быстро происходит переворот во всей громадной надстройке».
Формы производства, согласно теории Маркса, имеют свою специфику, свою внутреннюю логику, с развитием производства создаются новые общественные отношения. Совокупность производственных отношений и материальный базис, полагал философ, определяют формы сознания, юридическую и политическую надстройку общества. Право, политика и религия, по Марксу, управляются базисом. Взаимосвязь между двумя сторонами общественного организма чрезвычайно сложна, многогранна и противоречи-
© Ю. Л. Аркан, 2006
ва, а экономика отнюдь не является единственным определяющим фактором общественной жизни. Неумолимое время и протекающие в обществе исторические процессы внесли немало нового в понимание основных тенденций социального, экономического и политического плана, однако теория Маркса продолжает оказывать влияние, вызывая дискуссии и споры не только в научной среде, но и в практической своей плоскости (пример — трансформации в 1960-1970-х годах в некоторых европейских странах и в ряде стран Востока).
Рассматривая теорию научного социализма, нельзя обойти молчанием основополагающий труд К. Маркса «Капитал». Пересказать содержание этого основательного труда практически невозможно, так как он включает десятки глав, более трех тысяч страниц очень непростого для восприятия текста. Второй и третий тома при жизни К. Маркса не были завершены, рукопись расшифровал и отредактировал Ф. Энгельс (1820-1895). «Капитал» в окончательном виде состоит из четырех томов. В первом томе («Процесс производства капитала») исследуется процесс производства как таковой применительно к условиям свободной конкуренции, без учета внешних воздействий. Второй том называется «Процесс обращения капитала». Задача третьего тома, название которого «Процесс капиталистического производства, взятый в целом», — попытка найти и описать те конкретные формы, которые возникают из процесса движения капитала, рассматриваемого как целое. Имеются в виду те конкретные формы капиталистических отношений, в которых они «выступают на поверхности общества» в результате взаимодействия и конкуренции капиталов. Четвертый том называется «Теория прибавочной стоимости», он занимает особое место, в нем рассматривается и дается критический обзор истории экономических концепций.
Узловая проблема первого тома «Капитала» — производство прибавочной стоимости, фундаментальное положение теоретического анализа взаимоотношений двух основных классов — наемных рабочих и капиталистов-собственников средств производства. Теория прибавочной стоимости К. Маркса тесно связана с его трактовкой теории стоимости: в основе стоимости товара лежит только один источник, один производственный фактор — труд. Все товары — это продукты человеческого труда. Товар, по Марксу, во-первых, способен удовлетворять потребности людей, т. е. он обладает потребительной стоимостью, во-вторых, производится для обмена и способен обмениваться на другие товары, т. е. обладает стоимостью. В основе этого двуединого свойства товара лежит выдвинутое Марксом положение о двойственном характере труда. Как создатель потребительной стоимости, труд производителей всегда конкретен, он определяется конкретной целью, навыками, организацией и профессиональным умением.
Как создатель стоимости, тот же труд есть труд вообще, труд абстрактный, иначе говоря, полезный обществу, общественно необходимый труд. Труд, созидающий стоимость, — труд не для себя, а для других, для рыночных потребителей, тот труд, который действительно нужен обществу, является общественно необходимым трудом, его продукция может быть реализована на рынке посредством обмена. Для Маркса поло-
жение о двойственном характере труда явилось фундаментальным теоретическим открытием, которое ему удалось сделать в процессе разработки своей экономической теории. Оппоненты Маркса не соглашаются с этим утверждением, объявляют его слишком оторванным от реальной практики, заявляют, что это чистая абстракция. Такие нападки, видимо, можно объяснить тем, что анализ двойственного характера труда тесно связан с выводами, серьезно задевающими практические интересы людей. «Тайна» эксплуатации, по Марксу, кроется в том, что рабочая сила, как и любой товар, имеет два свойства: стоимость и потребительную стоимость. Прибавочная стоимость — не «вычет из труда рабочего», как считал Д. Рикардо, а результат эквивалентного обмена. Рабочая сила продается и покупается по стоимости, но ее стоимость, или цена, ниже, чем стоимость создаваемого ею продукта. Прибавочная стоимость лежит в основе доходов владельцев капитала — предпринимательской прибыли, торговой прибыли, процента.
Критики Маркса считают, что его теория прибавочной стоимости представляет собой своего рода теоретическую конструкцию, которая не учитывает, что предпринимательский труд, труд по управлению, организации производства тоже являются источниками ценности товара и создают доход. Лежащая в основе теории Маркса трудовая (од-нофакторная) теория стоимости не согласуется с практикой, ибо труд разнороден и отличается не только по затраченному времени, но и по его результатам, и создание ценности возможно без непосредственного участия труда в случае полной автоматизации производства. Критики теории Маркса говорят и том, что формы эксплуатации возможны и существуют в условиях, когда участники производственного процесса являются равноправными субъектами отношений собственности.
Говоря о теории Маркса, следует отметить, что Нобелевский лауреат в области экономики В. Леонтьев расширил и конкретизировал схемы воспроизводства, предложенные К. Марксом, при разработках своей таблицы «затраты - выпуск». Таким образом, прослеживается прямая преемственность разработанной Марксом основополагающей схемы, описывающей взаимосвязь между отраслями, выпускающими средства производства и предметы потребления.
Заслугой и достижением Маркса, как писал Шумпетер, «было то, что он понимал слабость различных аргументов, с помощью которых наставники трудящихся масс до него пытались показать, как возникает эксплуатация, и которые по сей день поставляют этот товар для среднего радикала. Ни одно из стандартных объяснений, ссылающихся либо на силу той или иной стороны в переговорах между капиталистами и рабочими, либо просто на обман, его не удовлетворяло. Он как раз и хотел доказать, что эксплуатация возникает не из индивидуальных ситуаций, случайно или неожиданно; что она есть результат самой логики капиталистической системы, неизбежный и независящий от индивидуальных намерений» (Шумпетер, 1995 , с. 61). В конце концов, писал Шумпетер, термин «эксплуатация» «был включен в круг научных аргументов и в этом качестве служит опорой ученикам, ведущим борьбу за дело своих учителей» (Там же, с. 63).
Вопрос об источниках эксплуатации, об эволюции исторических форм неравенства в положении участников производства и распределении доходов остается дискуссионным и по сей день. В последние годы приобретает влияние позиция, признающая наличие различных видов социальных антогонизмов, их трансформация под влиянием сдвигов в социально-экономических и политических сферах. Однако марксистское положение, которое исходит из определяющей роли отношения людей к средствам производства как к предпосылке неравенства, все ещё сохраняет свою актуальность. Следует упомянуть важную мысль, которую высказал более полувека назад известный комментатор теории Маркса Й. Шумпетер, который считал, что социализм для Маркса не был навязчивой идеей, «стирающей все краски жизни и порождающей нездоровую и тупую ненависть или презрение к иным цивилизациям. Во многих смыслах присущие Марксу типы социалистического мышления и социалистического выбора, соединенные вместе в его фундаментальной позиции, действительно заслужили название научного социализма».
Работы К. Маркса, его теоретическое наследие многообразно и чрезвычайно богато по своему содержанию. Его труды являют собою образец синтеза теоретического и исторического анализа. «Марксистская школа мышления, — пишет известный отечественный знаток истории экономических учений Ю. Я. Ольсевич, — при всех ее недостатках обладает очевидным преимуществом: она не приемлет ни логического формализма, ни эклектического описательства, старается выявить связь технических, экономических, политических и иных процессов, их внутренние противоречия. Эту универсальность марксистского подхода с восхищением отмечают известные западные ученые-немарксисты» (Ольсевич, 1994. с. 7). Экономическое учение Маркса — серьезное и глубокое направление в экономической мысли, а его критика явила миру множество современных экономических теорий и доктрин. Его социологичность можно понимать как слабость, известную заданность и односторонность, но следует признать, что сама постановка и разработка социальных проблем, обращение к социальным аспектам экономических явлений и процессов вполне оправданы и составляют одну из сильнейших сторон марксистской методологии, подходов к познанию многосложной и противоречивой действительности.
Одновременно с теоретическими изысканиями Маркса в Европе зародилась и была весьма популярной «историческая экономическая школа», на смену которой позднее пришла «молодая историческая школа». Экономическая реальность, по мнению «историков», противоречива и неоднозначна, условия в различных странах неодинаковы, поэтому экономические рекомендации и экономическая политика должны вырабатываться применительно к конкретным условиям. «Одного экономического идеала не может быть для народов, точно так же, как платье не шьется по одной мерке», — писал Вильгельм Рошер в своих «Началах народного хозяйства» (Рошер, 1860. с. 87), все политэкономы хотят «создать и представить идеал наилучшего народного хозяйства», но в этом случае им придется «выработать столько идеалов, сколько ... перед глазами народных индивидуальностей». Однако и этого недостаточно, так как «пришлось бы постоянно через
несколько лет переделывать свои идеалы, потому что с каждым изменением народных потребностей изменяется и прилагаемый к ним экономический идеал» (Там же, с. 87). В. Рошер полагал, что следует оставить в стороне выработку подобных экономических идеалов, а заняться «анатомией и физиологией народного хозяйства», проще говоря, изучением условий хозяйственной деятельности и выработкой конкретных рекомендаций в соответствии с интересами и потребностями практики.
Народное хозяйство, писал В. Рошер, есть одна из сторон общественной жизни, поэтому надо полнее учитывать все многообразие и всю сложность конкретных отношений в обществе (традиции, этнические особенности, обычаи, национальные интересы, геополитическое положение). Люди руководствуются не только стремлением к выгоде и богатству, за этим общим стремлением в действительности может скрываться широкая палитра замыслов и желаний, различных по сути и изменяющихся в зависимости от положения, возраста и доходов. И самое главное — это то, что помимо желания экономической выгоды человек руководствуется другими мотивами — чувством общности, семейными заботами и, наконец, общественными интересами.
Нельзя обойти молчанием и представителей «молодой исторической школы экономистов», которые пришли на смену «старой исторической школе». К этой школе обычно относят Густава Шмоллера (1838-1917), Адольфа Вагнера (1835-1917), Карла Бюхера (1837-1930), в какой-то мере к этой школе можно отнести экономические взгляды Отма-ра Шпанна (1878-1950) — австрийского философа, социолога и экономиста, и германского социолога, экономиста и философа Макса Вебера.
Представители «молодой исторической школы», как и их «старшие» предшественники, подвергали критике положения и выводы «классиков» за схематизм и неоправданные абстракции. По их мнению, важнее учитывать условия и специфику отдельных стран и каждой эпохи. Главное — это факты истории, которые должны учитываться как аргументы, а не логические рассуждения и схемы. «Историки» считали, что сравнительный метод в экономической науке — наиболее надежный и результативный инструмент изучения экономической реальности, а экономические законы не являются универсальными и всеобщими категориями, а потому не могут быть открыты посредством логических обоснований. Обобщения теоретического характера должны опираться на опыт, сравнительный анализ, факты, поэтому в центре внимания «молодой школы» — практические проблемы. В их исследованиях большое внимание уделяется этике, морально-нравственному началу, подробно изучаются правовые нормы и их влияние на экономические отношения и хозяйственный механизм.
«Правовой порядок основан на историческом развитии, цели которого не даны с самого начала», он «возникает постепенно из отрывков, предлагаемых практиками». Правильность правового устройства возникает из «бессознательно действующей практики», — утверждал один из представителей «молодой исторической школы» в экономике Георг Кнапп, автор работ по истории хозяйства и теории денег (Кнапп, 1913, с. 30-31). Проблемами взаимосвязи экономики и права занимался А. Вагнер. Один из историков
экономической мысли конца XIX в. Дж. Ингрем отмечал, касаясь исследований представителей «исторической школы», что «экономическое положение личности не столько зависит от естественных прав или способностей, сколько от современной юридической организации, которая сама является продуктом исторического развития» (Ингрем, 1897, с. 299).
Представители исторической экономической школы («старой» и «молодой») не претендовали на углубление и расширение концептуальных теоретических положений, выдвинутых «классиками», ибо они по-другому смотрели на предмет экономической науки, на её задачи, метод познания действительности. В их работах можно обнаружить больше метафизики и философии позитивизма, смешанной с иррациональными проявлениями романтизма, проявившегося в историзме и органицизме. Под влиянием исторической школы появилось множество работ по экономической истории (см.: Бродель, 1992), изучаются механизмы формирования хозяйственных систем в разные эпохи: в период рабовладения, Средние века, эпоху становления капитализма. Историки экономики считали, что подобные исследования, если они не являют собой простое описание событий, а проникновение в глубины исторического движения, стремление к синтезу, к охвату и объяснению всех сторон жизни общества в их единстве, помогут понять существо текущих социальных проблем.
«Историки» расширили и конкретизировали тематику политической экономии, сопрягая связь между анализом экономических процессов, правил государственного управления и регулирования, правового порядка, этических и даже эстетических норм и правил общества как важнейших факторов экономической жизни. Они положили начало экономической социологии, обосновав единство социальных и экономических отношений и тесную взаимосвязь между ними. Представители этой школы выявили необходимость развития системы экономических знаний, показали значение статистических фактов, истории экономической жизни, обосновали роль экономической организации и значение правовых нормативов.
При рассмотрении истории экономических учений нельзя не остановиться на работах видного немецкого социолога, историка, философа и экономиста Макса Вебера (1864-1920). Предложенная им концепция идеальных типов хозяйства и поныне используется рядом экономистов для сопоставления идеальной конструкции с реальностью. Сравнивая «идеальную модель» с действительным процессом экономического развития, М. Вебер определял степень отклонения реальной системы отношений от идеала. Это — метод исследования исторического развития народов, сопоставления национальной практики и общетеоретической модели. В одной из своих работ М. Вебер (см.: Вебер, 2002) показал значение религиозных нормативов, этики поведения для формирования товарно-капиталистических отношений. Он выявил влияние религии, в частности протестантской церкви, на экономику, ее роль в формировании системы капиталистического предпринимательства в странах Запада. М. Вебер отмечал несомненное преобладание «протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей», среди «высших квалифицированных слоев рабочих», и «прежде всего среди
высшего технического и коммерческого персонала современных предприятий». «Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом. Это стремление наблюдалось у официантов, врачей, кучеров, художников, кокоток, чиновников-взяточников, солдат, разбойников, крестоносцев, посетителей игорных домов и нищих — можно с полным правом сказать, что оно свойственно all sorts and conditions of men всех эпох и стран мира, повсюду, где для этого существовала или существует какая-либо объективная возможность, — писал Макс Вебер. — Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры» (Там же, с. 7).
По мнению Вебера, аскетические черты религиозных вероисповеданий (в отличие от мистических) способствовали формированию соответствующих стимулов и норм поведения, составляющих «дух капитализма», под «духом капитализма» он понимал не отвлеченное понятие, а «комплекс связей, существующих в исторической действительности» и представляющих собой единое целое. «Дух капитализма» — это не погоня за наживой, а целеустремленная деятельность, профессиональный долг, следование определенным нормам хозяйственной этики.
Протестантская религия, и прежде всего кальвинизм, по мнению М. Вебера, способствовали развитию деловой хватки, предпринимательской активности, формировали бережливость, расчетливость, оборотливость, способности к разумному риску. Именно из числа протестантов, согласно исследованиям Вебера, прежде всего и формировался класс предпринимателей — собственников и организаторов производства. В Европе, а не в Индии или Китае, в какой-то мере совместились этические нормы религии и нормы хозяйственного поведения, в результате чего сложилась и получила распространение «рационалистическая» форма капитализма.
Макс Вебер, исследуя причинно-следственные связи между религиозной этикой и «духом капитализма», выявил их корреляты, которые достаточно сложны и противоречивы. «Социальная этика» капиталистической культуры формируется и утверждается посредством экономического отбора. Однако, по Веберу, вначале должен возникнуть определенный жизненный уклад и отношение к профессии, «притом не у отдельных, изолированных друг от друга личностей, а как некое мироощущение, носителями которого являлись группы людей». Каждый член общества, предприниматель и рабочий, «вынужден подчиняться нормам капиталистического хозяйственного поведения». Фабрикант, долгое время нарушающий эти нормы, «экономически устраняется столь же неизбежно, как и рабочий, которого просто выбрасывают на улицу». Однако в настоящее время капиталистическое хозяйство, писал Макс Вебер, не нуждается более в санкциях религиозных учений и видит в любом влиянии церкви на хозяйственную жизнь такую же помеху, как регламентирование экономики со стороны государства. Мировоззрение теперь, по мнению Вебера, как правило, определяется интересами торговой или социальной политики.
Теоретические взгляды М. Вебера сформировались и во многом являются продолжением исторической школы в экономике и историзма в философии. В своем фундаментальном труде «Хозяйство и общество», увидевшем свет уже после кончины мыслителя (1921), он продемонстрировал историчность в социально-экономическом анализе процесса становления и развития предпринимательства, организации, стимулов и норм хозяйственной деятельности. Он продемонстрировал воздействие внешних факторов, религиозных воззрений и этических норм на процессы экономического развития и формирование экономических отношений. Своими трудами он открыл дорогу новому методу экономических исследований — институционализму.
Институционализм интересен уже тем, что его представители трезво и реалистически постарались оценить процессы, происходящие в экономическом развитии и трансформации экономических систем. Предметом изучения экономистов этого направления стал не «экономический человек», а широкая гамма интересов, стимулов, предпочтений, поведение и деятельность человека в системе социальных отношений и общественных институтов. Представители этой «школы» полагали, что люди в своей деятельности руководствуются не только денежным интересом, но мотивы поведения и стимулы, устремления людей весьма разнообразны, они меняются по мере общего роста благосостояния и видоизменяются в различных социальных группах.
Институционалисты считают, что политическая экономия — это наука не о функционировании, а о развитии общества. В экономических исследованиях важно отойти от традиционных методов и подходов. Важно не только понимать, как регулировать экономические процессы, но и менять саму картину экономического развития. По их мнению, в состав экономической науки должна входить теория общественного управления. Экономическая наука не должна ограничиваться изучением функциональных зависимостей, а государственное регулирование — сводиться лишь к поддержанию условий конкуренции. В центре внимания институционалистов находятся проблемы эволюции экономических систем, раскрывающие механизмы происходящих изменений.
В работах классических институционалистов обычно не встретишь особого увлечения сложными формулами, графиками; их аргументы опираются на опыт, логику, статистику. К данному направлению в экономической мысли можно отнести таких видных специалистов, как Дж. Гэлбрейт, Г. Минз, У. Митчелл (1874-1948), Дж. Коммонс (1862-1945), Дж. Гобсон (1858-1940); основоположником институционального направления считается Торстейн Веблен (1857-1929) — автор работы «Теория праздного класса» (1899).
По мнению институционалистов, историческую школу, как и их предшественников, отличает критическое отношение к привычным канонам неоклассиков. Институционалисты полагают, что их («неоклассиков») концепции схематичны и упрощают реальные отношения; следует точнее определить, какие факторы, помимо спроса и предложения, лежат в основе цен. Производители, например, при формировании цен, учитывают не только издержки и предполагаемые прибыли, но и риски, предполагаемый рост фирмы. На экономическую ситуацию, по мнению институционалистов, влияют не только цены;
наряду с ними действуют и должны быть приняты во внимание такие факторы, как локауты, инфляция, стихийные бедствия, кризис и уровень безработицы. Цены не столь изменчивы, как это излагается в трудах неоклассиков (издержки, спрос, конъюнктура необычайно подвижны, изменчивы, а цены — более консервативны). Несмотря на происходящие на рынке «катаклизмы», считают институционалисты, цены нередко остаются без изменений.
В центре внимания институционалистов находится не анализ цен, спроса и предложения, а проблемы и выводы более широкого плана — процессы взаимосвязи экономических, социальных, политических, этических и правовых проблем. Неоклассики, по мнению их оппонентов, недооценивают проблему экономической власти, эта проблема находится не за пределами, а в рамках экономического анализа. Концепцию экономической власти порождает сама экономика, т. е. концентрация экономической власти не привносится извне, а рождается внутри, и реальная власть сосредотачивается у государства. Задача же экономической науки, по мнению институционалистов, не только понять систему взаимосвязей, охарактеризовать эффекты и парадоксы, но и дать конкретные рекомендации, обосновать рецепты соответствующих изменений в политике, поведении, общественном сознании.
Проводя исторический анализ экономических теорий, их взаимозависимость и взаимопроникновение, нельзя пройти мимо «австрийской экономической школы», осно-ваположником которой по праву считается Карл Менгер (1840-1921). Главная его работа — «Основания политической экономии» была опубликована в 1871 г. В отличие от классиков, стремившихся выявить наиболее типичные, качественные моменты явлений применительно к длительному периоду, представителей «австрийской школы» интересовали в первую очередь количественные оценки, причины постоянных колебаний и изменений экономической «погоды». Другими яркими представителями «австрийской школы» были Ойген (Евгений) Бем-Баверк (1851-1914), перу которого, наряду с другими работами, принадлежат «Основы теории ценности хозяйственных благ» (1886), и Фридрих фон Визер (1851-1924), написавший труд под названием «Теория общественного хозяйства» (1914).
Как показала практика, разработать теорию поведения потребителя, выявить его предпочтения, опираясь на классическую теорию стоимости, довольно сложно. «Классики» как бы оставляли в стороне категорию «потребительской стоимости», не находили для нее должного места в своей концепции. Между тем, исходя лишь из теории трудовых затрат, трудно себе представить, как выравниваются спрос и предложение. Как можно измерить и сопоставить предпочтения и выгоды покупателя? В какой последовательности, что именно он будет приобретать на рынке? Что купит раньше — хлеб, колбасу, сотовый телефон или фотоаппарат? Чем руководствуется покупатель, отправляясь на рынок? Что лежит в основе спроса, как он формируется, чем руководствуются покупатели при выборе альтернативных решений? Эту проблему положили в центр
своих исследований и попытались найти ее решение экономисты, положившие начало теории предельной полезности, теории предельных величин.
Другое направление теории — маржинализм (от marginal (фр.) — предельный) исходит из того, что при принятии экономических решений ключевое значение приобретает предельная полезность (предельная единица, предельная производительность, предельный доход и т. д.). Экономические процессы пытаются исследовать с учетом индивидуальных предпочтений участников, на этой основе строится система ценностей и обосновывается существо основных категорий. Маржинализм широко использует математический аппарат и соответствующие методы анализа.
Не приходится сомневаться в том, что многие из представителей экономической мысли, начиная со второй половины XIX в. и заканчивая первой половиной XX в., находились под влиянием той интеллектуальной и культурной среды, о которой уже говорилось выше. Особое влияние на мыслителей разного толка и калибра оказали идеи А. Шопенгауэра(1788-1860) и Ф. Ницше (1844-1900), последний в своих трудах предвосхитил основы «философии жизни» и «философии ценностей». Весьма влиятельными в академической и интеллектуальной среде были взгляды неокантианцев, таких как глава Баденской школы В. Виндельбанд (1848-1915), который полагал, что философия может продолжать существовать только как учение об «общезначимых ценностях». Другой видный представитель этой школы — Генрих Риккерт (1863-1936), разрабатывая онтологическую сторону своей концепции, разделил мир на совокупность четырех взаимодополняющих сфер бытия: чувственно воспринимаемый пространственный мир, охватывающий физическое и психическое бытие; мир ценностей и смысловых образований; сфера необъективируемой субъективности, в свободных актах которой соединяются ценность и сущее; сфера постигаемого лишь религиозной верой «потустороннего» бытия, в котором сущее и ценность совпадают.
Австрийская (К. Менгер, К. Бем-Баверк, Ф. Визер), лозанская (Л. Вальрас, В. Парет-то), англо-американская (А. Маршалл, Дж. Кларк) школы занимались разработкой новой по тем временам концепции независимо друг от друга. Представители субъективного направления исходили из того, что анализ экономических процессов следует начинать с изучения потребностей людей, с поиска «критерия» полезности благ. В отличие от классиков, подход к определению ценности благ у них меняется: ценность зависит не от затрат на их производство, а от полезности товаров и услуг. Полезность определялась ими как способность удовлетворить чью-либо нужду, что зависит от потребительских свойств товара (общая полезность), от самого процесса потребления, от того, кто и как удовлетворяет свои устремления (конкретная полезность). Полезности товаров, материальных и духовных благ, в понимании маржиналистов, лежат в основании потребительского выбора. Полезность — важная, но весьма трудноуловимая категория, с ней связано понимание мотивов поведения участников хозяйственной деятельности.
Теория предельных величин послужила одним из исходных оснований создания теории потребительского поведения, явилась одним из отправных оснований современ-
ной теории цен, анализа взаимосвязи спроса и предложения, оценки эффективности и оптимизации производственных факторов.
Экономические учения, их история постоянно нуждаются в переосмыслении в свете нового исторического опыта. Весь XIX в. и век XX вплоть до Первой мировой войны имеют ключевое значение для понимания тенденций последующей эволюции человечества. Именно в этот период произошел переход от сословно-абсолютистских порядков, господствовавших в континентальной Европе, к иным государственным и общественным системам. Переход от «старого порядка» к современному обществу был сложным и противоречивым. Инструментом решения конфликтов, хотя и не универсальным, стали политические и социальные катаклизмы. Недаром эпоху, начавшуюся с Великой французской революции, нарекли «Веком революций». Революции изменяли баланс между старыми и новыми укладами, создавали условия для модернизации в политической и экономической сферах. Но ни одна из революций не меняла одномоментно и кардинально отношения собственности. Сосуществование различных форм собственности сохранялось на протяжении длительного времени, хотя главенствующий тип социально-экономических отношений окрашивал и регулировал функционирование всех остальных. Несмотря на специфику этого процесса в разных регионах и странах Европы, общей тенденцией было вытеснение капитализмом всех остальных общественных укладов.
Механизм выбора — революция или реформа, как преобладающий инструмент модернизации политического и социально-экономического устройства, зависел не только от соотношения укладов традиционного общества и общества, соответствующего новым реалиям, которые принес XIX в., но и от способности людей, входивших в правящую элиту, к компромиссу. Немалую роль в этом играла и степень радикализации низших социальных слоев. Темпы процесса трансформации, которая не обошла ни одну страну Европы, зависели от того, когда началась и сколь бурно разворачивалась промышленная революция. В результате промышленного переворота произошел переход от ремесленного и мануфактурного труда к фабричному, что было вызвано технической революцией: заменой мускульной силы человека и животных, сил природы (воды и ветра) на паровой двигатель, а в конце рассматриваемого периода — на двигатели внутреннего сгорания и электричество. Революция в сферах связи и путей сообщения, бурное строительство железных дорог и парового флота вызвали мощный подъем металлургической промышленности, машиностроения и сопутствующих производств. Широкое и повсеместное внедрение с конца XIX - начала XX в. телеграфа, телефона и радио многократно улучшило сообщение между странами. Все это стремительно ускоряло процесс урбанизации, что существенно меняло соотношение между городским и сельским населением в пользу первого: возросли темпы миграции людей в города. Этому способствовал и демографический взрыв.
Процесс «партийного строительства» привел в 60-70-е годы XIX в. к формированию во многих европейских странах массовых партий современного типа. Все большую силу набирали христианские и социалистические партии, появившиеся в недрах преж-
них политических объединений, но стремившиеся использовать политику как орудие для осуществления того или иного идеала религиозного либо социального переустройства общества. Католические партии, привлекавшие в свои ряды консервативные массы, в особенности крестьян, остававшихся до тех пор инертными, стремились к восстановлению в современных формах церковной власти над политической жизнью. Социалистические партии требовали всеобщего избирательного права, но лишь как средства, которое должно привести к социальной революции. Эволюция политического строя на протяжении всего XIX в. проявлялась в основном в форме последовательных изменений: расширение круга избирателей шло поэтапно и завершилось победой всеобщего избирательного права. Большинство крупных стран Европы не избежали в этот период революций, кроме, пожалуй, Англии, стран Скандинавии, отчасти Нидерландов и Швейцарии, где социально-политические преобразования осуществлялись путем реформ. К этому ряду можно отнести и Россию, где отмена крепостного права в 1861 г. открыла путь реформам государственного и общественного устройства, была совершена «сверху», хотя этот процесс, медленный и мучительный, растянулся здесь на многие годы, что и вызвало в итоге революционные потрясения 1905-1907 гг. Следует отметить, что революция и реформа — это не антиподы, а специфические проявления сложного исторического процесса становления, охватывающего все сферы жизни общества: экономическую, политическую, культурную и духовную.
В истории Европы первой половины XIX в. имелось немало эпизодов, когда городской либерализм подвергался натиску распадающегося традиционного общества. В эти годы либерализму был брошен вызов и со стороны радикальных городских «низов», вдохновленных идеями социальной справедливости, что проявилось в распространении доктрин утопического социализма и, начиная с 1840-х годов, марксизма. Движения, участники которых вдохновлялись этими идеями, о чем говорилось выше, принимали самые различные организационные формы — от фаластеров Роберта Оуэна, положивших впоследствии начало кооперативному движению, до тайных обществ типа итальянских карбонариев и анархических сект. В этот же период в Европе важнейшую роль в политике и управлении государством стало играть общественное мнение. Эти годы были отмечены феноменом появления дешевой и массовой прессы, что стало возможным благодаря широкому распространению грамотности как результата реформ в области начального образования, особенно в странах Западной Европы. Этот феномен предвосхитил ту роль, которую стали играть средства массовой информации в XX в., с этого времени общественное мнение становится политической реалией, а СМИ — основным фактором его формирования.
Mass media обрели неисчерпаемую «емкость» благодаря их стилю «просто арифметического сложения», поскольку на первом этапе своего развития они установили для себя нулевой уровень мыслительного проникновения в то, о чем сообщают. СМИ могут говорить обо всем, потому что они окончательно отбросили тщеславную затею философии понять все то, о чем они говорят. Они охватывают все, поскольку не схватывают
и не понимают ничего, они заводят речь обо всем и не говорят обо всем ровным счетом ничего. Кухня СМИ ежедневно подает нам густое варево из бесконечно разнообразных ингредиентов, однако оно каждый день одинаково на вкус. СМИ позволяют развить до чрезвычайности хаотический эмпиризм, они могут сообщить обо всем, всего коснуться, обо всем сохранить информацию, все сопоставить, но тем не менее сообщить не обо всем, сопоставить не все и не всего коснуться. Вот здесь проявляются те исключительные способности СМИ лгать, замалчивая или избирательно подавая информацию.
Коснемся экономической стороны дела. Здесь очень явно просматривается исключительное влияние «поведения» mass media на подачу той или иной информации, от которой зависит поведение игроков на биржах, от которых, в свою очередь, зависят экономические показатели развития целых стран и регионов, а в конечном счете и движение всей мировой экономики. Крупнейшие биржевые игроки давно поняли эту зависимость цен от информации и формируют «поведение» цен, используя цинизм денег. Бизнес есть бизнес, а деньги — это величайшая абстракция в действии. «Деньги не пахнут» — вот основной лозунг профессиональных экономистов-интеллектуалов, которые, правда, благоразумно заменили его на лозунг «Деньги работают». Разработка большинства экономических теорий основана на том молчаливом соглашении, что «деньги не пахнут, а работают». Мы не будем уподобляться римлянину Веспасиону, который, понюхав монету, будто подозревал, что она воняет, с иронией заметил: «Не пахнет». Попытаемся разобраться вместе К. Марксом и Г. Зиммелем с «ароматом» этих самых денег.
Георг Зиммель в своей книге «Философия денег» открывает феномен денег в том факте, что им присуща способность вовлекать в обмен те блага, которые не являются товарами. Он писал: «Чем в большей степени здесь все интересы концентрируются на деньгах, тем в большей степени заметно, как на них обмениваются честь и убеждения, талант и добродетель, красота и здоровье души, и тем более насмешливый и легкомысленный настрой будет возникать по отношению к этим высшим ценностям жизни, которые продаются, также обладая ценостью, как и товары на воскресном базаре. Применимость понятия рыночной цены к ценностям, которые по сути своей не подлежат никакой иной оценке, кроме оценки, связанной с их категориями и идеалами, есть завешенное объективирование того, что представляет цинизм в субъективном отражении» (Zimmel, 1912, S. 264). Таким образом, согласно Зиммелю, если экономическая ценность денег оказывается способной втягивать в «гешефт» внеэкономические ценности — честь, добродетель, красоту, — у денег наряду с покупательной способностью проявляется иная их способность, которая лишь аналогична первой, но не идентична ей, — это способность вводить в соблазн.
Эта циническая функция денег — вводить в соблазн обретает власть над всеми, чьи желания, потребности и жизненные планы обретают форму «выставленного на продажу», а в буржуазной культуре это практически все. Так возникает «универсальный соблазн», «легкомысленный настрой» по отношению к высшим ценностям жизни, в которой поддавшиеся соблазну к тому же уже давно считают слово «коррупция» чересчур
большим перегибом в моральном плане. Такой циничный настрой в обществе может стать общей культурной атмосферой, как это и случилось в России.
Капитал неудержимо коррумпирует все связанные со старыми формами жизни ценности, и не имеет значения, делает он это для устранения препятствий на своем пути, для получения удовольствий или того и другого вместе. В природе капитала — постоянно расширять зону того, что покупается и продается. Тому мы можем найти десятки и сотни примеров ежедневно в тех же mass media. Но в соответствии со спецификой своего идеологического взгляда на вещи человек может понимать цинизм денег только как рыночный феномен. Неоконсервативные, неоморализаторские и коммунистические идеологи без особого труда находят свои обличительные примеры. Ни с чем капиталистическая форма экономики не уживается так хорошо, как с гуманистическими сетованиями на разлагающее нравы влияние «могущественных» денег. Плоть слаба, деньги способны на все, а соблазнение — в смысле «руководства потребностями» — принадлежит к числу основных принципов рынка, а потому циническую функцию денег в экономических теориях пытаются ограничить сферой обмена и потребления, в которой, как принято, не обойтись без отдельных дурно пахнущих элементов. Но кто может отрицать на этом основании преимущества рыночной системы в целом? Чтобы не говорить о цинизме рынка, экономисты и социологи открывают все новые и новые теории, дробят эти теории так, чтобы цинизм денег вывести за пределы исследования, создают теории модернизации, в которых относят «смену ценностей» на счет прогресса.
Если мы внимательно изучим упомянутую выше работу Георга Зиммеля, то обнаружим, что он имеет в виду особую форму продажности высоких ценностей. Речь здесь идет о чести, добродетели, красоте и душевном здоровье «женщины» (это тоже можно «купить»). Проституция — во всех ее смыслах — это сама суть цинизма обмена, при котором деньги в своем безразличии «опускают» на свой уровень ценности «более высокого порядка». «Нигде больше циническая потенция денег не проявляется столь резко, как там, где они взрывают особо оберегаемые области — чувство, любовь, самоуважение — заставляют людей продавать "самих себя" чужим интересам. Там, где "человек" выносит на рынок свои гениталии, капитал во внешней реальности сталкивается с тем, о чем он предпочел бы вовсе не знать в сфере внутренней, в сфере жизни души» (Слотердайк, 2000, с. 355).
Большинство экономических теорий предпочитает не замечать дурно «пахнущих» денег и концентрировать свое внимание на построении различных моделей производства и обмена, строить монетарные теории, теории функционирования фондовых и иных рынков. Никогда столь яростно оспариваемая теория прибавочной стоимости К. Маркса не могла бы стать плацдармом для атаки на капитализм, будь она всего лишь одной экономической формулой среди многих. Марксистская теория есть диагноз морального отношения трудящегося класса к классу, извлекающему прибыли. Таящийся в производстве прибавочной стоимости скандал обсчета весьма точно обозначается термином «эксплуатация», и логично, что бывшая партноменклатура в России, многие годы
пропагандировавшая труды «классиков марксизма-ленинизма», оказалась наиболее подготовленной к ней. Маркс ищет суть неравного обмена не там, где его значение преуменьшается благодаря сведению к «отдельным уродливым проявлениям», а там, где на него, как на основополагающий принцип, опирается вся структура производства. Следовательно, по этой причине деньги при капитализме никогда не перестанут дурно пахнуть — дурно пахнуть нищетой одних и сверхбогатствами других. Великое открытие политической экономии Маркса состоит в том, что она раскрывает за экономическим морально-политическое, за феноменом заработной платы видит власть. К. Маркс показал, что «свободный договор о труде» между рабочим и предпринимателем включает элементы принуждения, шантажа и эксплуатации. «Капиталистическая система остается в большей степени системой нажима, чем системой ценностей. Шантаж и принуждение, в том числе и в скрыто насильственной форме договоров, заключенных "без насилия и принуждения", составляют подлинную историю экономики» (Там же, с. 358).
К. Маркс столь реалистически описал капитализм, что лишил почвы все чисто экономические теории. Нельзя говорить всерьез о труде, будучи не готовым вести речь о шантаже, власти, полемике и войне. Моральная парадоксальность капитализма заключается в своеобразной выносимости «невыносимого», в комфортабельности разорения, в высоком уровне жизни во время перманентной катастрофы, перенесении центра тяжести эксплуатации в страны «третьего мира». Капитализм легко справляется со своими критиками, особенно после того, как рухнул «лагерь социализма», крылатой стала фраза, произнесенная Мартином Вальсером при получении Бюхнеровской премии за 1981 г.: «Всякий раз, когда капитализму пеняли на то, что он не может помочь миру, он мог ответить, что коммунизм не может помочь даже себе самому».
В исторической перспективе современность выделяется тем, что в ней становится все более не ясно, как общества могли бы осмысленней расплачиваться за выживание. Между тем «тяготы» и «суровости», которым они подвергают себя сегодня в интересах самосохранения, обладают столь роковой собственной динамикой, что ведут, скорее, к самоуничтожению, чем к достижению безопасности. В экономике установилась новая цена выживания: выживание всех обществ в целом оплачивается ценой подчинения масс политико-милитаристским структурам и ценой готовности народов видеть в отъеме прибавочной стоимости и в налоговом шантаже письмена, какими сообщает народам о своих намерениях «суровая и тяжкая действительность». Военное насилие и террор перевели себя на язык реализма, который признает правомерность самого факта войны и терроризма как «высшей непреодолимой силы».
Характерный признак феодальных обществ — перекачивание прибавочных стоимостей в военно-аристократические (господствующие) слои, однако современный капиталистический мир до сих пор нигде так и не смог решающим образом преодолеть этот процесс перекачивания. Все, чего он достиг в этом отношении, исчерпывается превращением прямого перекачивания прибавочной стоимости в косвенное, и то только в странах, входящих в так называемый «золотой миллиард». Немыслимой величины суммы
из прибавочной стоимости закачиваются в политико-военные структуры, которые неудержимо впутываются во все более рискованные авантюры, создающие все новые и новые угрозы. «Поэтому трудиться сегодня означает — нравится это нам или нет — обеспечивать поддержание системы, которая в перспективе никоим образом не может быть системой нашего выживания» (Слотердайк, 2000, с. 363).
Начавшая свое триумфальное движение на рубеже XVIII—XIX вв., иррациональность истории сегодня достигла той степени, которая не только выше понимания отдельных интеллектов, но даже ставит вопрос о том, способны ли еще центры действия этого мира произвести достаточно рациональной энергии, чтобы преодолеть действующую в них самих иррациональность. Все, что сегодня имеет силу и власть, позволявшие бы развязывать эти узлы, само является частью этих узлов. То, что сегодня называется рациональностью, скомпрометировано вплоть до глубочайших слоев тем, что позволяет разоблачать себя как мыслительную форму одичавшего принципа самосохранения.
Разве не основываются марксистские теории революции на трагически ошибочном толковании учения о прибавочной стоимости? Это учение, согласно его стратегическому замыслу, было, в сущности, попыткой разработать объективный, т. е. количественный, язык, на котором можно было бы обсуждать эксплуатацию как морально-общественные отношения. Оно стремилось представить понятие эксплуатации количественно, на основе расчетов, чтобы доказать, что дело этой эксплуатации отнюдь не будет продолжаться вечно. Но проблема эксплуатации «прописана» не в области количественных расчетов и размышлений. Проблема эксплуатации относится больше к политической психологии, чем к политической экономии: смирение сильнее, чем революция. То, что следовало бы сказать о русской земле, над которой тяготеет истинное проклятие, написано, к великому сожалению, не рукою русских мыслителей, а вышло из под пера Флобера: «Смирение — самая мерзкая из всех добродетелей».
Литература
Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв.: В 3 т. М., 1992.
Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Ивано-Франковск, 2002.
ИнгремДж. История политической экономии. М., 1897.
Кнапп Г. Ф. Очерки государственной теории денег. Одесса, 1913.
Ольсевич Ю. Я. Трансформация хозяйственных систем. М., 1994.
Рошер В. Начала народного хозяйства. М., 1860.
Слотердайк П. Критика цинического разума / Пер. с нем. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2001.
Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М., 1995.
Zimmel G. Philosophie des Geldes. München, 1912.
