CC BY
29
2004 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 5. Вып. 3 £№ 2 П
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ
И. М. Рисованный
НЕКОТОРЫЕ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ НАУКИ В РОССИИ В СОВРЕМЕННЫХ УСЛОВИЯХ
Обзор публикаций, посвященных проблемам развития отечественной экономической науки, свидетельствует о том, что выход из кризисного состояния, ее обновление многие авторы усматривают в создании парадигмы, которая базировалась бы на широком социальном контексте и, тем самым, обладала бы большей реалистичностью.1
Главным объектом критики объявляется принцип рационализма и «неоклассическая» парадигма с ее установкой на рационализацию (оптимизацию) человеческого поведения («теория рационального выбора»). По мнению многих, такие установки «не работают» или работают неудовлетворительно при объяснении трансформационных процессов, поскольку не учитывают национальную социально-культурную среду, особенности исторического развития, а также иррациональные факторы, определяющие «реальное» человеческое поведение. (Окончательным «приговором» служит тот аргумент, что «многовековой путь экономического развития не привел к полной победе принципа экономической рациональности «во всемирном масштабе» не только в обществе, но даже и в экономике».) Тем самым придается дополнительный импульс усилиям, направленным на опровержение общих закономерностей в экономике и ориентированных на них «космополитических» теорий.2 Среди конкретных направлений обновления экономической науки ставится задача расширить ее предмет и диверсифицировать методологию: предмет - за счет
распространения его на «реальный объект» - национальное хозяйство (при этом абстракция «особенное» с легкостью занимает место «общего»), а метод - путем включения в него этического, исторического, социологического и другого анализа.
В гносеологическом плане принципу рационализма нередко противопоставляется научный синтез, на основе которого должна строиться экономическая наука как наука историческая и этическая, имеющая не только классовые, но и национальные корни. На «синтетический» научный метод возлагается задача создания «интегрального» экономикотеоретического знания, пригодного для решения насущных практических задач, с которыми сталкивается общество.
РИСОВАННЫЙ
Иван Михайлович
- канд. экон. наук, доцент кафедры экономической теории СПбГУ. Окончил экономический факультет ЛГУ в 1970 г., аспирантуру - в 1974 г. В 1974 г. защитил диссертацию по теме «Актуальные проблемы социалистической экономической интеграции». В Университете работает с 1977 г. Сфера научных интересов: международная экономическая интеграция, институциональные преобразования в переходной экономике, макроэкономический анализ. Автор более 40 научных работ, в том числе 2 монографий.
© И.М. Рисованный, 2004
Примечательно, что критический энтузиазм не только не желает замечать встречающиеся на этом пути недоразумения и трудности аналитического порядка (легко сформулировать, сложнее смоделировать), но игнорирует опасность очередной раз наступить на пресловутые «грабли». Не секрет, что подобного рода претензии имеют давнюю историю. Ближайшим примером для нас может служить марксистская экономическая теория (марксистское учение в целом), которую намериваются обновить путем перебазировки и переформулировки широкого социального контекста (в частности, то, что раньше считалось «надстройкой», поместить в «базис»).
История'экономической науки свидетельствует, что требования широкой социальной перспективы возникали и тогда, когда дела в экономическом развитии шли «хорошо», и тогда, когда «хуже», но научное экономико-теоретическое знание неизменно держало определенную дистанцию в этом аспекте и следовало своей логике. И это не случайно.
Проблемы научного синтеза
Если всякая наука - это прежде всего метод познания, то основная проблема научного синтеза заключается в координации (интеграции) различных методов с целью достижения концептуального единства в исследуемом явлении. Идея объединить если не все, то много фактов (метод - это и есть выбор факта) представляется заманчивой, но труднодостижимой. Возникает немало вопросов, связанных с обеспечением искомого единства. В частности, должен ли синтез оснащаться особым специальным теоретическим аппаратом или остаются в силе элементарные понятия, принятые в каждом методе анализа? Как осуществляется корреляция различных структур в целостную систему? Приводит ли синтез к появлению нового объекта (типа или класса явления), отличного от составляющих его частей, или сохраняется принцип редукции?
Если обратиться к примерам из области собственно экономической науки, то здесь картина проясняется мало. Самым элементарным примером синтеза («междисциплинарного» исследования) можно считать исследования типа «экономическая история», «экономическая география», «экономическая психология», «экономическая (деловая) этика» и т.п., в которых существительное («что») проявляется в различных областях и получает соответствующее определение («какой»). Такого рода «мягкий» синтез сохраняет и доминирующую роль научного метода, принятого в той или иной дисциплине, и сам предмет ее исследования (история, психология, география, этика), расширяется лишь понимание различных аспектов одного и того же явления.
Попытки другого рода синтеза в экономической теории связаны с синхронизацией микро- и макроэкономического анализа («теория неоклассического синтеза» и т.п.).
Сложность проблемы научного синтеза становится понятной, если мы обратимся к известной попытке построения социальной системы с использованием различных видов анализа, осуществленной марксизмом. В синтетической концептуальной структуре К. Маркса объединяются история, социология и собственно экономическая теория с целью обоснования закона развития общества. Исторические факты и институты (войны, изменения форм собственности и политического устройства, законодательства и т.д.) служат для обоснования экономической теории («трудовая теория стоимости», «теория прибавочной стоимости» и др.) и подчинены объяснению, основанному на экономическом анализе. В свою очередь экономическая теория погружается в социологию и подвергается социологической метаморфозе. Такие экономические категории, как «труд», «капитал», «прибавочная стоимость», «присвоение», получают одновременно социологическую интерпретацию в спаренных понятиях «класс», «классовая борьба», «эксплуатация».
Таким образом, в Марксовом синтезе историко-социологические и экономические факты попеременно занимают положение эндогенных и экзогенных переменных. В
результате то, что можно признать допустимым (например, «экономизм», т.е. экономическая интерпретация исторических фактов и институтов), оказалось дискредитированным «социологизацией» экономической теории, от чего она и пострадала (в частности, «теория стоимости», теория «первоначального накопления капитала» и др.).
Капитал в системе Маркса является таковым только в руках определенного класса -капиталистов; те же ресурсы, но в руках рабочих, капиталом не являются.
Эксплуатация, по Марксу, выступает результатом купли-продажи (в соответствии с «законом стоимости») не услуг труда, но особого товара - «рабочей силы», и выражается в присвоении особым классом (капиталистами) неоплаченного труда наемных работников («прибавочной стоимости»), что и свидетельствует об их угнетении.
Труд (абстрактный труд) в соответствии с марксистской «трудовой теорией стоимости» объявляется «причиной» стоимости. Такой вывод может быть приемлемым для этического притязания на продукт (что, собственно, и имел в виду Маркс, используя свою концепцию для обоснования устранения экономических условий капитализма), но в качестве инструмента анализа феномена рыночного ценообразования является практически непригодным (за исключением очень специального случая, относящегося к далекому прошлому). Альтернативная теория - «теория предельной полезности», которая придает значение субъективному фактору, оказалась в этом смысле действительно «лучшей» постольку, поскольку имеет характер более общей теории, нежели трудовая теория. С одной стороны, она равным образом применима к труду разных видов и различного качества, к различным факторам производства (помимо труда), с другой - к условиям совершенной и несовершенной конкуренции (монополии).
Ошибочными оказались и выводы относительно «целого», призванные диалектическим способом объединить логическое и историческое в общественной эволюции (о чем не раз заявляли экономисты и философы немарксистского толка).
Хотя марксизм и подорвал веру в рационализм научного знания, проблема заключается не столько в оценке его варианта синтеза, сколько в понимании того, что взаимодействие «конкретного» и «общего» в реальной жизни не так просто подвергнуть логическому - причинному и функциональному - объединению в теории, а если и возможно, то в определенных и весьма ограниченных пределах (в пределах не столь длинных логических цепей).
Заметим, что и в естествознании (в физике, биологии) также не могут свести воедино микро- и макро (мега) процессы в единую модель. «Синтетическая» эволюционная теория, например, не отказывается от «редукционного» мировоззрения, считая, что свойства «целого» сводятся в конечном счете к свойствам его элементов и что только изучив элементарные эволюционные процессы в видовых популяциях, можно получить исчерпывающее знание об эволюции в целом. Попытки «физиков» и «биологов» создать всеобъемлющий синтез естествознания и социальной теории представляют собой скорее философскую задачу. Но и философия, которая занимается «всем» и видит все «единым» целым, не может пока похвастаться созданием единой философской системы. Некоторые философы, например российский ученый С.Н. Булгаков, отрицали саму принципиальную возможность «научного» синтеза» в науку (на том основании, что последняя не имеет прямого отношения к истине).3
Глобальный научный (теоретический) синтез вряд ли возможен. Другое дело -социальная практика. Здесь координация результатов анализов, предоставленных различными науками, не только возможна, но и необходима, поскольку позволяет проводить оптимальную политику. Но это - дело законодателей и политиков.
Одним из ключевых моментов дискурса о рационализме в экономической теории, пересекающимся с темой научного синтеза, является проблема выбора предпочтений в
поведении хозяйствующего субъекта (в первую очередь индивида) и попытка изобразить это поведение с морально-этических позиций, т.е. более реалистично.
О моральности рыночной экономики и экономической теории
Проблематика соотношения экономики и морали (этики) в экономической науке - тема деликатная и неоднозначная. Она имеет давнюю историю и связана с определением предмета и метода «положительного» («что есть») и «нормативного» («что должно быть») научного знания («позитивная» и «нормативная» наука). Особую актуальность она приобрела у представителей «новой исторической школы» в политической экономии середины XIX в.
Примерно в то же самое время (на той же «почве и крови»), когда разрабатывал свою синтетическую доктрину К. Маркс, «бунт» против «абстрактной» классической науки подняли приверженцы «исторической школы» в Германии, намеривавшиеся создать не менее грандиозную парадигму «новой» экономической науки. Не будем упоминать здесь о побудительных мотивах немецких авторов и приводить оценку их претензий, которую давали не только Маркс и Энгельс (хотя этот момент весьма симптоматичен для нашего времени), но и другие авторитетные экономисты прошлого и настоящего времени, подтверждавшие негативное влияние исторической школы на развитие науки).4 Отметим лишь то, что они исходили из наивной веры в возможность наблюдений, не опирающихся на теорию (девиз исторической школы - «пусть факты говорят сами за себя») и претендовали на создание науки с безграничными возможностями как науки этической и исторической (если, конечно, удастся учесть широкий социально-культурный и исторический контекст). Как отмечал русский экономист А.И. Чупров (слушавший лекции представителей этой школы Рошера и Книса), «что бы ни говорила историческая школа об изменчивости экономических законов, но анализ показывает, что в ряду хозяйственных явлений есть некоторая доля содержания, всегда и при всех условиях остающаяся одной и тою же. ... Экономическая теория отправляется от положения о человеке как существе разумном, обладающем способностью приспособлять средства к целям. Из этого предположения следует, что человек, если ему представляется выбор... будет стремиться достигать наибольшей выгоды с наименьшими пожертвованиями».5
Сегодня, в ситуации в известном смысле схожей с той, которая сложилась в Германии в середине XIX в. (т.е. в период перехода к капитализму), эти идеи переживают очередной виток «ренессанса».
В принципиальном плане претензии современных «этических экономистов» сводятся к устранению известной дихотомии между теоретической и эмпирической наукой. Главный тезис заключается в том, что моральность хозяйства - это то же самое, что «правота по существу дела», моральное долженствование не может оставаться за пределами экономического анализа, экономических аргументов. «Моральный подход, - пишет П. Козловски, - не противоречит экономической теории; его задача в том, чтобы приняв эту теорию, поставить вопрос, учитывается ли в ней все (выделено мною. - И.Р.) аспекты действительности» .6
Основной аргумент заключается в том, что движению в координатах рыночной экономики присуща свобода, которая может вести как к «добру», так и «злу», поэтому рынок не может быть оставлен без морально-этического контроля, причем уже на этапе формирования предпочтений ценностей. Во главу угла ставятся морально-этические требования подтверждения экономических концептов хозяйственного поведения и рыночной экономики; «научная точность должна достигаться не путем отказа от рассмотрения всех его возможных аспектов (капиталистического хозяйства. - И.Р.), а с учетом совокупности его признаков».7 С подобными аргументами трудно не согласиться, но
лишь отчасти. Рынок, рыночная экономика в целом и поведение отдельных хозяйствующих субъектов действительно существуют в рамках определенной (и меняющейся) социальноинституциональной структуры, создающей известные ограничения. Но значит ли это, что, например, рыночный механизм распределения ресурсов (ценообразование), экономический рост, собственность и т.п. в теории должны доказывать себя не только экономически (с точки зрения эффективности, полезности, конкурентоспособности), но одновременно и с морально-нравственных позиций «добра и зла» (справедливость, национальный или государственный интерес и т.д.), если даже исторические сведения свидетельствуют о чем-то подобном?
Учесть все аспекты, т.е. погрузить экономическую теорию в широкий социальнокультурный контекст, можно по-разному: либо распространять экономический анализ на область нравственных идеалов, на факторы, формирующие и изменяющие их, либо, напротив, подчинять экономический анализ, его аргументы и достоверность моральным оценкам, предварительно познав всю гамму законов сложной «природы» человека: моральные (психологические), нравственные, социологические, политические, наконец, экономические.
Судя по всему, «этические экономисты-теоретики» не приемлют первый вариант, который мы находим, например, у представителей «неоинституциональной» экономической теории.8 У них имеется в виду «нормирование» самой теории как таковой, но не совсем ясно, идет ли речь о внутренних регуляторах индивидуальной моральности (совесть, долг, порядочность и т.п.), или же исключительно о внешних регуляторах - «нравах» (религиозные заповеди, обычаи, традиции, правовые нормы и политические установки).
Экономическая наука всегда позиционировала себя с той сферой индивидуальных и общественных действий человека, которая теснейшим образом связана с созданием и использованием материальных основ благосостояния, с предпринимаемыми им усилиями для удовлетворения своих потребностей в тех пределах, в каких эти усилия и потребности поддаются измерению в единицах богатства или его всеобщего представителя, т.е. денег. Экономисты, подчеркивал А. Маршалл, изучают действия индивидуумов, но изучают их в свете не столько индивидуальной, сколько общественной жизни, поэтому они лишь в малой степени занимаются такими свойствами личности, как темперамент и характер. Они имеют дело с человеком как таковым, но обращаются преимущественно к тем сторонам его жизни, где действие побудительных мотивов столь постоянно, что может быть предсказано, и где оценку их силы можно проверить по их последствиям».9 При этом экономисты, по крайней мере те, кто оставил заметный след в науке, всегда признавали значимость и влияние морально-этических концептов на поведение человека в сфере экономики, но полагали это влияние неоднозначным в каждой конкретной области.1 Такой взгляд исходил из той установки, что отдельный, конкретный человек не поддается рациональным методам, поскольку он, его уникальные действия, опыт и отношения с другими людьми никогда не могут быть вполне рационализированы.
Экономические явления имеют своим основанием деятельность свободных агентов, которая может изменяться под влиянием перемен как в законодательстве, так и в нравственных идеалах самих агентов. Скажем, колебания рыночного спроса и предложения могут быть и результатом изменения нравственных условий. Публика вправе из-за патриотических побуждений покупать только отечественные товары или не приобретать товары, этически не «чистые», которые, по ее мнению, производятся в условиях, не совпадающих с нравственным идеалом (применение принудительного труда заключенных или детского труда, деятельность предприятий, нарушающих экологию и т.д.). «Этическое потребление» скажется на объеме и структуре спроса и предложения, но не изменит сам
экономический закон, который выводится вне зависимости от нравственных или политических предубеждений (чего нельзя сказать о юридических законах).11
Чрезмерное напряжение возникает, на наш взгляд, из-за смешения двух уровней моральности социальной практики и ее анализа. Рынок - это действительно не все общество, и правы были ранние институционалисты, когда подчеркивали, что законы рынка не все решают. В то же время рыночная экономика (как и любая другая сфера общественной деятельности) содержит «свою» этику: нравственно действовать в
соответствии с правилами (законами) рыночной аллокации ресурсов, в частности минимизировать затраты и максимизировать полезность (расточительство в мире ограниченных ресурсов - безнравственно); доверие есть способ снижения трансакционных издержек; свобода обмена способствует экономическому росту и т.д.
Чтобы явление «рынок» было «моральным» в абсолютном значении этого понятия, следует переделать также потребности и самих потребителей, но эта задача (утопическая) не входит в сферу ответственности экономической науки. Она - не все «обществоведение», не философия, которая, по Гегелю, есть «спекулятивный» способ познания, и не этика, которая, как «практическая философия», несет безграничную ответственность за все, что живет. Экономическая наука не является всеобщей теорией формирования предпочтений; можно «хотеть» и «не хотеть» рынок, и этот выбор остается за его пределами. Как подчеркивает в своих комментариях по поводу «этической экономии» Нобелевский лауреат по экономике Дж. Бьюкенен, «требовать от рынка порождения морально удовлетворительных предпочтений значило бы ставить перед ним совершенно неподобающую задачу».12 На этом основании безнравственно приписывать рынку всю заслуживающую критики действительную систему предпочтений.
Экономист не располагает специальными средствами для выявления всей природы человека и всех характеристик его поведения. Все, что он может, - это использовать свой метод рационального анализа, который не тождествен предпосылкам о всех мотивах поведения. По этому поводу другой Нобелевский лауреат Г. Беккер писал, что в основе поведения личности лежит не узкий эгоизм, а более широкий спектр ценностей и предпочтений, что поступки людей продуманы и согласованы со временем. Но все это не является препятствием для того, чтобы применять к их действиям экономический подход -теорию рациональных ожиданий, - который по степени обобщения является вполне конкурентоспособным.13 Модель рационального выбора представляет собой наиболее перспективное направление системного подхода к анализу социального мира (в том числе и в отношении традиций и обычаев, таких, например, как крепостное право или отношение к власти в России). Подобные модели применяются в социологии, правовых и политических науках, в истории, антропологии и психологии. Но экономисты избегают претензий на «всезнающего ученого», устремленного изучать поведение человека «в целом», дабы не оконфузиться там, где профессионально работают представители других дисциплин (даже философы считают, что «чувствование мира как целого есть мистика»).14
Ответы на все вопросы, стоящие перед человеком и человечеством, не могут быть даны одной лишь экономической наукой. Она не ставит себе задачу исследовать «природу человека» и все многообразие его действий и отношений, так же как и открывать экономические законы «исторического развития» общества. Поведение людей не определяется исключительно рациональным путем, такими его проявлениями, как, например, эгоизм или жажда наживы. Мотивация может быть самая разная, на выбор предпочтений влияет не только рассудок, но и чувства, что в совокупности и предопределяет нравственную позицию свободного индивида. Но жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, - это та, где поведение человека (который может быть честным и порядочным, а может - и «оппортунистом») обдуманно, где он чаще
всего высчитывает выгоды и невыгоды какого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить, т.е. где действие побудительных мотивов настолько постоянно, что их можно измерить, проверить последствия и предсказать. Это и составляет научную основу. «Нормальное» экономическое явление не может характеризоваться как «хорошее» или «плохое». Как и другие науки о человеке (например психология, антропология, теология), признающие существование и действие нравственных побуждений, не выдают нравственных приговоров, так и экономическая теория может признавать влияние нравственных мотивов в хозяйственном мире, не становясь вследствие этого наукой этической или теологической.
Выводы теории - это не прямые рекомендации для практиков (политиков, законодателей), а вопросы им. Когда на экономическую теорию возлагают задачу подробно описывать («отражать») всю фактуальную реальность (прошлую и настоящую) и быть способной решать конкретные проблемы, когда ее стремятся модифицировать в «прикладную этику», т.е. в практическое руководство относительно того «что должно быть», то это означает одно из двух: либо на нее пытаются взвалить всю полноту ответственности за результаты социальной практики (вряд ли кто даже из приверженцев этого подхода согласится на такое), либо (если наука не охватывает весь набор фактов) она объявляется «безответственной». Более правдоподобным исходом такого подхода может явиться превращение науки в свободную интерпретацию фактов, т.е. «мнения» (примерно так, как это имеет место в науке «история», которую можно переписывать каждому новому поколению), требующие дополнительных усилий (аргументов), чтобы быть востребованными там и теми, где и кто делает реальную социальную политику. Другими словами, возникает опасность того, что она становится «бесхребетной» (и мы уже это проходили). Однако прелесть подобного подхода заключается в том, что он позволяет легко прибегнуть к аргументам, снимающим с плеч теории (или перекладывающим с одного на другое) свою часть ответственности за решения и действия (например, постоянно апеллировать к политике или «обосновать» ненужность реформ, поскольку тому препятствуют «традиционные институты»).
Современная Россия, как и другие постсоциалистические страны, находится в сложном положении. С одной стороны, мы остаемся бедными относительно экономически развитых стран, с массой нерешенных проблем индустриального общества, с другой - моральнонравственная среда пребывает в запущенном состоянии, завалы в общественном сознании (нравы, институты) действительно шокируют не только нас самих, но и весь цивилизованный мир. Этими обстоятельствами, очевидно, и вызваны претензии на «интегральное экономико-теоретическое знание», на превращение экономической науки в этическую. Неудачи и разочарования, сопровождающие постсоциалистические преобразования, вызывают неудовлетворенность современной экономической наукой («мейнстрим»), которая, с этой точки зрения, не обеспечивает должного решения насущных вопросов переходного периода. В свою очередь, недостаток «онтологического» материала -незрелость и непрочность объективных связей, присущих меновому хозяйству, - усугубляет негативную восприимчивость адекватно описывающих его абстрактных конструкций как пустых формальностей, которые как бы «повисают в воздухе».
Понятно, что описывать «все и вся» - то, «что есть» и «что должно быть», «видимое» и «невидимое» (трансцендентное), - это традиция марксистской политэкономии, которая позиционировала себя как наука историческая, имеющая дело с объективными законами производства, распределения и обмена, присущими каждой общественной формации. От этой традиции трудно отказаться, поэтому и не случайно, что многие вчерашние теоретики-политэкономы, которые занимались преимущественно изучением «объективных экономических законов социализма», т.е. по существу этических законов долженствования
(«основной экономический закон», «закон распределения по труду», «закон неуклонного роста производительности труда» и т.п.), стремятся стать социальными философами и «этическими экономистами».
Свою лепту вносят и современные западные социальные теории, разрабатываемые в условиях надвигающегося «постиндустриального» общества, когда происходят фундаментальные структурные преобразования в экономике (смещение приоритетов ценностей от материальных к культурным) и в сфере культуры, и утверждается «постмодернистский» стиль не только в литературе и искусстве, но и в экономической науке, с присущей ему игрой понятий и свободных ассоциаций.
Наряду со всеми этими обстоятельствами следует принимать в расчет и другие соображения. Классическая политическая экономия зарождалась в те времена, когда население Европы, занятое преимущественно сельскохозяйственным трудом, по большей части было бедным и обреченным на короткую жизнь. Она имела дело с условиями, аналогичными тем, что сегодня превалируют в странах с низкими доходами, и строилась как «наука для бедных» (и бедного государства). А. Смит был профессором права и приверженцем «теории нравственных чувств», но при построении своей экономической теории он учел главную посылку «естественной» свободы личности, и делал ставку на силу общественного разделения труда (аналог современного НТП) и обмена. Коль скоро у нас еще не решены фундаментальные проблемы «индустриального общества», то отечественной экономической науке целесообразно ориентироваться на смитианскую традицию, продолженную неоклассикой, воспринимать ее как «науку о богатстве» и рациональном использовании ресурсов.
Дело, разумеется, не только и не столько в исторических аналогиях. Главное не потерять стержня науки - рационального экономического анализа, применимого к любым объектам (в том числе и к социальным институтам), но не содержащего нравственных характеристик изучаемых явлений. Переходная экономика - модус вивенди российской социальной системы; контрапункт нашего цивилизационного развития - современный экономический рост, экономическая и социальная модернизация. Если наука способна «внушать», т.е. быть идеологией, то для того, чтобы содействовать активизации усилий на повышение уровня благосостояния народа, на экономический рост, она как раз обязана актуализировать круг проблем, связанных с причинами и источниками благосостояния, с механизмами и институтами, которые способствуют достижению этих целей. В этом заключается и значимость ее как теории и ее моральный подтекст. Альтернативная позиция состоит в систематическом освещении и чувственном переживании «особенностей», которые в рациональном диалоге с «общим» испытывают сентиментальную обиду или неприязнь.
Этические претензии не в меньшей, а, пожалуй, в большей мере оправданы по отношению к государству - этому «вместилищу нравственности» (по Гегелю), неизменно амбициозному, но традиционно неэффективному институту. Именно государство в первую очередь нуждается в нравственном обновлении, но это тема для политических философов и законодателей.
1 См., напр., публикации проф. Ю. М. Осипова, а также: Ушанков В. А. I) Экономический образ мышления и его национальные особенности в России // Вестн. С.-Петерб.ун-та. Сер. 5. Экономика. 1993. Вып. 2. С. 45; 2) Отечественная экономическая наука и ее актуальность // Экономическая наука и Санкт-Петербургский университет:Всероссийская научная конференция 25-27 мая 1999 г. СПб., 1999. С. 53-57; Шевелев А. А. Экономическая теория как интегральная система знания // Там же. С. 67.
2 Р я з а н о в В. Т. Экономическое развитие России. Реформы и российское хозяйство в Х1Х-ХХ вв. СПб., 1998. С.265-268.
3 «Наука всегда специальна, такова ее природа, - утверждал С.Н. Булгаков. - Научное изучение есть изолирующее, сознательно одностороннее подхождение к предмету. Наука вырезает для себя кусочки действительности и изучает их так, как будто бы это и была вся действительность... Научное знание и не суммируется и не может быть суммировано ни в какой синтез, растущая специализация есть закон развития науки. Синтез наук в Науку - не философский, но именно научный - есть утопия» //Булгаков С.Н. Философия хозяйства. М., 1990. С. 30, 131.
А В свое время А. Маршалл отмечал, что похвальное стремление приверженцев исторической школы к «исторической эрудиции» вело к «пренебрежительному отношению к тщательному и строгому доказательству», оттесняло на задний план «понятий экономического закона и измерения», что делало ее «бесхребетной» // Маршалл А. Принципы экономической науки. Т. III. М., 1993. С. 206-207. - По мнению Нобелевских лауреатов по экономике Дж. Стиглера и Р. Фишера, историческая школа задержала развитие экономической науки в Германии и не оказала того влияния на развитие экономической мысли, которое она намеривалась оказать, ибо она занималась «не тем, чем надо» // Нобелевские лауреаты по экономике: взгляд из России / Под. ред. Ю.В. Яковца. СПб., 2003. С. 57, 375.
5 См.: Русские экономисты (XIX - начало XX в.) / Под ред. Л.Зубченко, Л.Зайцева. М., 1998. С. 91, 89.
‘Козловски П. Этика капитализма. СПб., 1996. С. 17.
7 «Этико-социологическая теория формирования предпочтений методологически должна предшествовать политэкономии как теории аллокации ресурсов для этих предпочтений. Мы должны задаваться как вопросом о разумности целей, так и вопросом об оптимальной аллокации ресурсов на эти цели. Эти два вопроса не сводимы друг к другу» (Там же. С. 43).
8 Р. М. Нуреев верно, на наш взгляд, указал на существенные различия между «старыми» и «новыми» институционалистами. В частности, на то, что если первые «пытались подойти к анализу проблем современной экономической теории при помощи других наук об обществе, то вторые идут прямо противоположным путем -изучают политические, правовые и другие проблемы общественных наук при помощи методов неоклассической экономической теории» //Нуреев Р. Институционализм: прошлое, настоящее, будущее // Вопросы экономики. 1999. № 1. С. 125.
’Маршалл А. Указ. соч. Т. 1. С. 56, 82, 83, 107.
10 «Нет надобности доказывать, - писал Кейнс-отец, - что ни экономическая, ни какая бы то ни было другая область человеческой деятельности не может быть поставлена вне зависимости от нравственных законов. Но это не значит, что экономическая теория обязана считать нравственные или политические воззрения критерием истины в своей области исследования» //Кейнс Д ж.Н. Предмет и метод политической экономии. М., 1899. С. 32, 36. - А. Маршалл, например, отмечал, что религиозные мотивы сильнее экономических, но их непосредственное воздействие редко распространяется на столь обширную жизненную сферу (Маршалл А. Указ. соч. Т. 1. С. 56).
11 «Этическое потребление», как и «этические инвестиции», сегодня становятся все более популярными на Западе, хотя их реальное значение пока не так велико. В Великобритании, например, в 2002 г. этический спрос составил около 2% потребительского спроса (примерно 20 млрд ф. ст.) //Эксперт. 2003. № 47. С. 52.
12 См.: Козловски П. Указ. соч. С. 79.
13 Нобелевские лауреаты по экономике. С. 560.
14 См.: Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. М., 1992. С. 284.
Статья поступила в редакцию 26 апреля 2004 г.
