CC BY
105
В. П. Капитон
ОПЫТ ГЕРМЕНЕВТИЧЕСКОГО ПРОЧТЕНИЯ «ВИЯ» ГОГОЛЯ
Литература о творчестве Н. В. Гоголя обширна, и писать о нем будут ещё очень и очень долго. Необычен художественный мир Н. В. Гоголя, притягивающий к себе и словом, и символом, и образами, и идеями. В художественном мире Гоголя есть острота и сила одновременно, в его мире есть некая тайна как отражение жизненной тайны самого автора.
Я не собираюсь в статье, посвященной анализу отдельной повести Гоголя, преодолевать весь спектр различных интерпретаций его произведений, поскольку каждый критик понимает и видит в тексте то, что он способен увидеть, что соответствует или не соответствует его мировосприятию.
Однако когда речь заходит о специальном методе истолкования и понимания текстов, то необходимы оговорки, особенно когда речь идет о герменевтическом анализе. Здесь вольное истолкование структуры того или иного метода может привести к противоположным результатам.
В герменевтике текст рассматривается как целое, но герменевтический круг не исчерпывает указанный метод. Принципы герменевтического круга, или отношение части к целому, скорее исходная точка метода. Герменевтический анализ любого текста базируется на неуклонном соблюдении следующего алгоритма.
1. Логико-герменевтический анализ текста. Он предполагает: а) выявление массива используемых синтаксических форм и умение отличать герменевтически правильные элементы от неправильных; б) выявление массива логических констант и соотнесение их употребления в данном тексте с общепринятыми нормативами логики.
2. Выявление смысловых структурных единиц текста и решение вопроса об их общем семантическом значении; фиксация знания о структурных единицах текста.
3. Учёт контекста употребления. Контексты бывают как языковые, так и неязыковые (языко-
вые контексты позволяют преодолевать, устранять многозначность выражений).
4. Вычленение прагматических критериев, от которых зависит употребление тех или иных выражений, текстов.
Из всех перечисленных элементов четвёртый является наиболее сложным, он включает ряд условий: а) сведения биографического характера об авторе текста; б) историческую обстановку; в) учет различия эпох, культур и языков; г) характер диалогов; д) определенный уровень знаний автора и интерпретатора.
Наконец, герменевтический анализ текста базируется на герменевтической логике. Вопрос о герменевтической логике непростой. Герменевтическая логика еще не вышла из стадии формирования. Предметом её исследования являются основания, методы и правила понимания смысла текстов. В герменевтической логике возникают проблемы совершенно необычные с точки зрения формальной логики. Например, в формальной логике отвлекаются от анализа тропов слов или выражений, употребляемых в переносном значении для достижения большей выразительности. Она отвлекается также от анализа метафор, местоимений, эпитетов, сравнений. Для герменевтической логики анализ тропов, синтаксических форм, наоборот, приобретает существенное значение. В формальной логике вопрос о соотношении первоначального (этимологического) и общеупотребительного значений слов особой роли не играет. В герменевтической логике - это одно из условий понимания текста.
Отметим, что в герменевтической логике делается различие между интерпретацией, объяснением и пониманием. Интерпретация и объяснение -средства достижения понимания. В формальной логике текст считается понятым, если соблюдены следующие условия: 1) проанализирован основной массив логических форм; 2) учтена взаимосвязь между родами и видами понятий и произведена их соответствующая классификация; 3) выявлены основные типы суждений; 4) охарактеризована структура доказательства и опровержения.
В герменевтической логике, как правило, учитываются два вида понимания: индуктивное и дис-
КАПИТОН Владимир Павлович - доктор философских наук, профессор, заведующий кафедры гуманитарных дисциплин Днепропетровской государственной финансовой академии © Капитон В. П., 2009
курсивное. Оба вида базируются на реконструк-ционных гипотезах: общей и частных [1].
Эти предварительные замечания позволяют наметить аспекты герменевтического анализа «Вия». При этом из указанного алгоритма я охарактеризую некоторые аспекты пунктов 4(б); 2 и 3. Из требований герменевтической логики при необходимости и по возможности учитывалась важность соотношения первоначального (этимологического) и общеупотребительного значений слов.
Первое прочтение «Вия» вызывает смешанное чувство, тем более что Гоголь сам подталкивает читателей к этому: «Вий есть колоссальное создание простонародного воображения». А коль народная фантазия, то сказка, и не более, хотя и с некоторыми назидательными следствиями. Одним словом, как в сказке. Более внимательный анализ повести порождает вопросы: что скрывается за именами героев повести - богословом Халявой, философом Хомой Брутом и ритором Тиберием Горобцом? Почему главные герои повести только три семинариста? О каких книгах идёт речь в разговоре ректора семинарии с одним из посланных за философом от сотника: «...Как только будут готовы те книги, о которых он пишет, то я тот час пришлю. Я дал их уже переписывать писцу»?
Эта тема присутствует и позднее, в частности по дороге на хутор: «Я хотел бы знать, чему у вас в бурсе учат: тому ли самому, что протодьякон читает в церкви, или чему другому... Нет, я хочу знать, - говорил Дорош, - что там написано в тех книгах. Может быть, совсем другое, чем у дьяка... Я хочу знать всё... »
Интересно, что сотник сам предлагает философу Хоме Бруту книги: «Сотник оборотился и указал ему место в головах умершей, перед небольшим налоем, на котором лежали книги».
И что за книги читал философ, и какова их конфессиональная ориентация, остаётся непонятным и неясным для читателя. На это уже указывалось в литературе, как, впрочем, и на странные таинственно-близкие отношения сотника и ректора семинарии [2].
Указанные вопросы - уровень неявного, за ними что-то скрывается. Но что? Это тема будущих исследований гоголеведения. Однако с учё-
том традиций анализа произведений Гоголя сформулируем общую гипотезу. Речь идет о столкновении, контрастах мира добра и мира зла, мира и антимира, смерти и жизни, власти и свободы, жизни и карнавальности, реального и мистического [3].
Частная гипотеза: философ Хома - жизнь, свет, карнавальность, необузданность, стремление к абсолютной свободе; ведьма-панночка - зло, тёмная сила, смерть, власть.
Обратим внимание. С самого начала Гоголь ставит читателя перед вопросом: почему главным действующим лицом выступает философ Хома, а не богослов Халява и не ритор Тиберий Горобец? Об этом говорят, в общем-то, фамилии главных героев. Это один момент. Но есть и другой, более глубокий, скрытный. В самом «Вие» Гоголь показывает страшную судьбу человека с неукоренён-ной верой. Это - философ Хома Брут.
Образом богослова Халявы Гоголь подчёркивает противоречие между предназначением широких слоев православного духовенства и теми реальными чертами, которые присущи им в обыденной жизни. От того и халявность богослова: «...богослов уже успел подтибрить с воза целого карася». Фигура Халявы противоречива: с одной стороны, вера, её незыблемость, необходимость, с другой -жить «единственно по привычке». Ритор Горобец в самой повести - образ неопределённый. Лишь в конце он проявляет себя в слове, но уже «на правах "философа": „А я знаю, почему пропал он: оттого, что побоялся. А если бы не боялся, то бы ведьма ничего не могла с ним сделать"». Эволюция ритора ещё не завершена, еще есть выбор, есть возможность для развития. У богослова Халявы уже все завершено: есть вера, по которой можно лишь звонить, но можно, как и раньше, спрятаться в отдаленном месте в бурьяне и при этом по старой привычке что-то утащить, «подтибрить». В слове, риторике есть выбор, разнообразие, неопределенность; в вере выбора нет, вера если есть, то она безальтернативна.
Хома, несомненно, среднее между полной неопределенностью и абсолютной завершенностью. Поэтому коллизия в «Вие» - это коллизия между жизнью, которая всегда неопределенна, нео-
днозначна, скептична, и смертью, которая страшна разрушением, отрицанием.
Философские и литературные памятники представляют интерес не только с точки зрения явного содержания и смысла, но и тем, что авторы утаивают, о чем не говорят. Мы ничего не знаем, какими философскими знаниями располагал Хома. Но мы знаем, что не обладал он спасительным знанием, - тем, которое оградило бы его от дьявольского искушения увидеть, пережить само зло как таковое.
В спасительном знании нет ни заблуждений, ни страстей, ни лукавства. Спасительное знание -знание света и знание дня. Знание ведьмы - это знание хаоса, знание тьмы. Спасительное знание -это принятие любви, истины. Спасительное знание - это знание, в котором «святится Имя Твоё»; спасительное знание - знание, способствующее приходу царства правды, «ибо без прихода Божия не быть правде, ибо Бог есть правда» [4]. Спасительное знание - знание, полученное разумом и верою в Бога; знание без веры в Бога делает человека надменным, горделивым. Знание в вере - знание в истине, поскольку сама вера «есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» [5].
Столкновение ведьмы-панночки с философом Хомой - это, между прочим, столкновение обы-денно-профанного и оккультного. Когда в литературе подчёркивается, что философ Хома - воплощение демократического, народного начала [6], то отсюда автоматически не следует, что он представляет силы добра. Хома о себе говорит: «И сам я - чёрт знает что». Это сказано скороговоркой, между прочим, так сказать, походя, в разговоре с сотником. Фраза почти не осмыслена, но сакраментальна, в ней он весь целиком - человек прихотей, страстей и т. д.
Оккультное в данном случае тождественно сакральному. Не следует, однако, полагать, что сак-ральность оккультного связана с какими-то сторонами нравственности. Оккультность в «Вие» абсолютно вненравственна, то есть нравственности просто нет; оккультный порядок онтологичен. Сак-ральность оккультного и ценности не имеет; сак-ральность оккультного имеет негативный смысл, противоположный тому, который вкладывают в
«Вие» в понятия «святой», «свет», «благодать» и т. д. В сакрально-профанных же отношениях гоголевского «Вия» вообще отсутствует какая-либо ценность. Впрочем, сакрально-профанные отношения несли бы некую абсолютную ценность, если бы имели нравственный характер. Такой подход возможен лишь в рамках христианского мировоззрения и миропонимания. Поскольку Гоголь в Хоме не видит приверженности христианским принципам, постольку он ироничен и сатиричен. В философе Хоме отсутствуют прочные, внутренние основания православного миросозерцания и миропонимания.
Почему же ведьма-панночка выбрала философа Хому? Ведь когда бурсаки просились на ночлег, то из текста неясно, кто из них конкретно произнёс эти слова: «Умилосердись, бабуся! Как же можно, чтобы христианские души пропали ни за что, ни про что! Где хочешь помести нас. И если мы что-нибудь, как-нибудь того или какое-то другое сделаем, - то пусть нам руки отсохнут, и такое будет, что Бог один знает. Вот что!» Можно лишь догадываться, что эти слова принадлежат философу Хоме. И ведьма, услышав такие слова, решила испытать именно философа Хому. Философия как любовь к мудрости - это ещё помимо всего и страсть к знанию, и страсть к истине. Философия как любовь к мудрости - это стремление постичь суть, сущность вещей, «прилагать ум» к «вещам» различной природы, но в первую очередь духовным и идеальным. Вот ведьма-панночка и решила выяснить, насколько сильна страсть к истине, а не просто к знанию. И может ли эта страсть к истине не быть бесстрашной. Ведьма знала, что если философ Хома хоть на йоту поступится в этой страсти, то она победит, одолеет его. Слово «ведьма» происходит от слова «ведать» -знать. «Ведьма» первоначально - «ведающая, знающая».
Почему Гоголь захотел столкнуть философа с ведьмой, какие знания столкнулись между собой? Философ Хома поступился ведьме в вере, знание без веры само по себе недостаточно, оно не способно противостоять злу, хаосу, разрушительности. Гоголь был человеком глубоко верующим, и это не могло не сказаться на его творчестве. В
«Вие» чувствуется скрытое влияние книги Иова. В философе Хоме нет долготерпения. «Господь дал, Господь и взял» [7] - это было присуще Иову; в философе нет правды, мы не встречаемся с дерзкими воплями Хомы. Мы не знаем, в чём перед ним раскрылась неисчерпаемость жизни, что в этой жизни заставило в конечном счете примириться с непримиримым. А если и бунтует, то не как христианин, скорей как язычник, рассчитывающий лишь на себя, лишь на свои силы, и в этом его трагедия.
Хома весь в сомнениях, нерешительности, но и одновременно он любвеобилен. Об этом Гоголь говорит трижды. Первый раз мы узнаём об этом, когда Хома обращается к старухе-панночке.
«Э-ге-ге! - подумал философ. - Только нет, голубушка, устарела». Он отодвинулся немного подальше, но старуха опять подошла к нему.
- Слушай, бабуся, - сказал философ, - теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться».
А если бы не пост?! Можно было бы и оскоромиться. Здесь столкнулись притязания влечений эротической (Хома) и агрессивной (ведьма-панночка) природы. Тут в овечьем хлеву Хома испытывал страх ожидания [8].
Второй эпизод происходит уже после того, как он обнаруживает, что вместо старухи ведьмы избивает красавицу «с растрёпанною роскошною косою». Его сознание вытесняет происшедшее - вытесняет известным способом, тем, что хорошо, «безотказно» срабатывает - половой, сексуальной страстью. Хома преодолевает горе (Гоголь употребляет термин «горе» неоднозначно: это и чувство голода, и необыкновенное происшествие -внезапная мистическая метаморфоза старухи ведьмы при непосредственном участии жизнелюбивого Хомы) известным способом. «Он прошёл, посвистывая, раза три по рынку, перемигнулся на самом конце с какою-то молодою вдовою в желтом починке, продававшею ленты, ружейную дробь и колёса, - и был того же дня накормлен пшеничными варениками, курицею... и, словом, перечесть нельзя, что у него было за столом, накрытым в маленьком глиняном домике среди вишнёвого сада...» Уже в корчме он на всё глядел «хладнок-
ровно-довольными глазами» - сознание Хомы вытесняло мистическое, страшное происшествие.
Третий раз Гоголь упоминает об этом, когда Хома уже побывал в «объятиях» панночки. Он был филантроп, особенно если удовлетворено его чувство голода и... Гоголь замечает: «Одна молодка хватила его порядочно лопатой по спине, когда он вздумал было пощупать и полюбопытствовать, из какой материи у неё была сорочка и плахта». Но все поступки Хомы пронизаны страхом.
Гоголь мастерски описывает состояние страха. Страх имеет свою динамику. Страх имеет свои модусы, относящиеся к другим модусам как к иному. Через преодоление страха раскрывается содержание зла как хаоса, как мистического, как иррационального, выходящего за пределы, нормы привычного. Хома просто жаждет в силу своей привязанности к жизни увидеть то, что является слабым, жалким, механическим и зеркальным её отображением. Он хочет пережить, перечувствовать эту мистическую реальность. «..Леса, луга, небо, долины - всё, казалось, спало с открытыми глазами... Он чувствовал томительное, неприятное и вместе с тем сладкое чувство, подступавшее к его сердцу». Хома чувствовал, переживал «томительно-страшное наслаждение». Сознание Хомы было раздвоено, та сторона, которая соответствовала его «я», была растворена в «бесовски сладком чувстве». В нём часто отсутствовало понимание содеянного, происходящего, Хома полностью растворялся в иррациональном. В обычном состоянии человек чувствует своё сердце. Сердце - сосредоточие совести, памяти, привязанности, сопричастности к действительности - тончайший инструмент, реагирующий на появление нежизненного, уравнивающего, потустороннего. Сердце - центр жизни, её источник, её начало, её конец. «Ему часто казалось, как будто сердца уже и вовсе не было у него, и он со страхом хватался за него рукою».
Столкновение философа Хомы и ведьмы - это столкновение жизни и власти, понимаемой как смерть. Гоголь не осмысливает до конца эту проблему во всех «метафизических» тонкостях, поскольку резко противопоставляет два различных по сути дела влечения: сексуальное влечение, по-
нимаемое в широком смысле как стремление, переживание, ощущение жизни, и агрессивное влечение, цель которого - разрушение, подавление, ликвидация разнообразия. В обыденной, реальной жизни человека эти влечения переплетаются. Их трансформация через систему запретов и дозволений культуры порождает причудливые симбиозы их проявлений в различных её сферах. Осознанно или бессознательно, но Гоголь словно предупреждает, что слепая вера в «доброту» человеческой натуры является одной из самых вредных иллюзий, от которых человек ожидает улучшения и облегчения своей жизни, в то время как в действительности она наносит только вред. Нет нужды продолжать эту мысль, ибо столкновение философа Хомы и ведьмы-паночки - это не только и не столько столкновение «добра и зла», как иногда истолковывается в нашей литературе [9], точнее будет сказать - это столкновение жизни и смерти, свободы и власти. И это столкновение характеризуется абсолютной несовместимостью, противоположностью. Нрав, характер, «природа» философа Хомы разгульны, карнавальны, дионистич-ны, необузданны. Это отнюдь не означает, что философ Хома - олицетворение добра в противоположность ведьме-паночке. В разгуле, карнавально-сти кроется зло; разгульность, карнавальность есть некая изнанка зла, насилия, жестокости, своеволия, поскольку отсутствуют самообуздание, самоуправление. Человек предаётся телесности и душевности. Силы философа Хомы поглощены про-тиводуховными содержаниями; философ Хома действует как раб своих влечений и душевных механизмов.
Стоит отметить два момента. Хома прячется за разгульность, он стремится в ней раствориться, с другой стороны, он этого не может добиться, сделать, поскольку боится, бессилен противостоять страху. «...Он упросил Дороша, который посредством протекции ключника, имея иногда вход в панские погреба, вытащить сулею сивухи, и оба приятеля, севши под сараем, вытянули немного не полведра, так этот философ, вдруг поднявшись на ноги, закричал: "Музыкантов! Непременно музыкантов!" - и, не дождавшись музыкантов, пустился среди двора на расчищенном месте отплясывать
трепака». И ниже: «Не побоюсь, ей-богу, не побоюсь!» - сказал он и, очертивши по-прежнему около себя круг, начал припоминать все свои заклинания».
Стремление, желание, влечение пережить силу мистического, иррационального оказалось для Хомы сильнее страха. Вспомним последнюю сцену в церкви. «Поднимите мне веки: не вижу! - сказал подземным голосом Вий, - и всё сонмище кинулось поднимать ему веки».
«"Не гляди!" - шепнул какой то внутренний голос философу. Не вытерпел он, глянул...». «Не вытерпел», захотел глянуть в глаза Вию. Страсть почувствовать, пережить мгновение смерти оказалась сильнее жизни. Внутренний голос, интуиция говорили одно, но страсть продиктовала другое. Гоголь был знаком с древнегреческой мифологией. И хотя он в примечаниях специально оговаривает, что «Вий есть колоссальное создание простонародного воображения», тем не менее, аналогия с «глазом» кормчего Линкея, всё видящего насквозь, несомненна [10]. Вопрос здесь в другом: зачем Гоголю понадобился образ Вия? Вроде бы ведьма-панночка сама могла бы справиться с философом Хомой. Однако это кажущееся впечатление.
Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть, как представлено пространство в данной повести. Ю. М. Лотман, касаясь пространственной организации художественного произведения, пишет: «Пространство в художественном произведении моделирует разные связи картины мира: временные, социальные, этические и т. д.» [11].
Пространство в повести Гоголя имеет несколько уровней. Это и социальное пространство киевских площадей и рынков, и тот ландшафт, в котором очутились ритор, философ и богослов, и архитектурное пространство хутора, пространство церкви и пространство зла, и, наконец, сакральное пространство, в котором силы зла уже не действуют, в котором они бессильны.
Видящий насквозь Вий понадобился ведьме-панночке, чтобы рассечь непроницаемое, неподвластное пространство. Когда Гоголь описывает пространство, то оказывается, что оно пожирает, схло-пывает время - время останавливается, сжимается до мгновения; Хома в одно и то же время нахо-
дится в двух местах - в некоторой области ландшафта и в пространстве зла. Например: «Он опустил голову вниз и видел, что трава, бывшая почти под ногами его, казалось, росла глубоко и далеко и что сверх её находилась прозрачная, как горный ключ, вода, и трава казалась дном, какого-то светлого, прозрачного до самой глубины моря». Там, где находится зло, там нарушается привычная пространственная и временная структура.
Это пространство зла имеет реальные черты, характеристики, телесные свойства евклидового мира, но только с той разницей, что преодолевают его «во всю прыть», и «всё от быстроты мелькало неясно и сбивчиво в его глазах». Пространство гоголевского «Вия» полно динамики, изменчивости. Это характерная черта его; причём это касается и профанного пространства, и пространства зла, только сакральное пространство характеризуется инвариантностью и однородностью, которую не может преодолеть зло: «Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окружённого таинственным кругом».
Столь же необычно и время. В «Вие» время не просто изменчиво, это не просто смена минут, часов, дней. В «Вие» время - это «верем1я», некая кутерьма. Время в «Вие» не суматоха, не хаос, но определённая круговерть, цикличность. Главная особенность времени «Вия» - его обратимость. Об этой обратимости Гоголь пишет трижды.
Первый раз Гоголь говорит об этом так: «Может быть, даже она не поразила таким паническим ужасом, если бы была несколько безобразнее... Оно было живо, и философу казалось, как будто бы она глядит на него закрытыми глазами... » Зло принимает различные лики, оно на некоторое время способно все процессы обратить вспять, сделать мёртвое подобно живому.
Второй раз: «...труп уже стоял перед ним на самой черте и вперил в него мёртвые, позеленевшие глаза». Обратимость времени слабеет, не достигает силы прежнего, всё явственные проявления сил распада. В самой обратимости времени нет никакой связанности, единства промежутков и мгновений; каждое мгновение отграничено от другого. Эта обратимость не линейна, не циклична, а скорее «винтообразна». Всё равно есть предел обра-
тимости времени. Деформация обратимости порождает эффект близости развязки: «Наконец вдруг что-то засвистело вдали: это был отдельный крик петуха. Изнурённый философ остановился и отдохнул духом». Это можно истолковать и как «возврат времени» в прежнюю колею, и как то, что ведьма-панночка (силы зла) и философ Хома находятся в разных - каждый в своём, но в соприкасающихся, тождественных временах.
Третий раз: «...и поднялся мертвец. Ещё страшнее был он, чем в первый раз. Зубы его страшно ударялись ряд об ряд, в судорогах задёргались его губы, и дико взвизгивая, понеслись заклинания...».
В последнюю ночь энергия распада достигла своего апогея. Гоголь нигде не говорит, что это ещё «действовала», сопротивлялась ведьма-панночка. Философ Хома в последнюю ночь противостоял злу как таковому во всей каменности, желез-ности.
Обратимость времени дошла до предела, «винтообразный промежуток времени» редуцировался в одно место, куда поставили «Вия», «где стоял Хома».
Вновь возникает вопрос: почему Гоголь связывает появление зла со временем, а не с пространством? Здесь сказывается особенность понимания природы зла. Зло не всюду присутственно, зло локально в пространстве. Гоголь разрывает пространство и время - это разные ипостаси. Только лишь обратимость времени способно наполнить пространство злом. Время - особый субстрат, особая субстанция. Приходит время, и встают, и оживают силы зла и само зло.
В «Вие» легко различить время внешнее и локальное, например время ведьмы-панночки. Различие внешнего времени и локального характерно для всех циклов «Миргорода». Но в «Вие» локальное время опространственно. Обратимость, деформируемость локального времени происходит в пределах отграниченного пространства - пространства церкви. В пределах отграниченного пространства пересекаются обычное время, локальное время ведьмы-панночки и время Хомы. Отличием локального времени является необычность процессов, с резко выделенными признаками разложения, рас-
пада, аритмии (особую роль играют хаотические движения и звуки - грохот, шум, визг, треск, скрежет, кипение, завывание и т. д.). Главным признаком локального времени является резкая противоположность обычному времени, которое выступает как фон. В самом пространстве церкви имеется место - по форме это цилиндр, уходящий в небо: «Наконец гроб вдруг сорвался со своего места и со свистом начал летать по всей церкви, крестя во всех направлениях воздух. Философ видел его почти над головою, но вместе с тем видел, что он не мог заполнить круга им очерченного, и усилил свои заклинания». Это и есть сакральное пространство. В сакральном пространстве нет времени, оно безвременное. Гоголь скуп на его характеристику. Даже Хома не совершает никаких особых физических движений. Он «не имел духу разглядеть всю эту нечисть». «Все глядели на него, искали и не могли увидеть его, окружённого таинственным кругом».
Почему умирает Хома? Почему читатель видит, что и панночка-ведьма, тем не менее, не вышла победительницей?
Хома пренебрег сакрально-духовным, сакрально-христианским. Конечно, тут сказывается авторское понимание демонологии. Но «измотанный, растерянный, он начал припоминать все, какие только знал молитвы... »
Философ Хома имеет возможность преодолеть силы зла через обращение к молитве. Хому погубила непоследовательность. Он уже знал, что есть зло, он начал его побеждать через молитву и сопротивление силою, но страсть увидеть, узреть самую суть зла, само его основание, глянуть ему как таковому злу в глаза оказалась сильнее. Гоголь безотчётно, неосознанно указывает, обращает внимание, что в народной традиции сложилось определённое представление о том, как и какими способами можно противостоять злу. Идея молитвенной покорности с сопротивлением злу силою позволяет предположить, что «Вий» Гоголя есть исток и тайна его дальнейшей духовной эволюции, которая привела его к «Выбранным местам из переписки с друзьями». И можно предположить, что непонимание В. Г. Белинским идейной
направленности «Вия» послужило отправной точкой в неприятии «Выбранных мест...» и «Размышлений о божественной литургии».
Философ Хома вынес себе смертельный приговор ещё там, в хлеву, той сакраментальной фразой:
«- Слушай бабуся! - сказал философ, - теперь пост; а я такой человек, что и за тысячу золотых не захочу оскоромиться».
Старуха ведьма уже знала, что Хома-философ не устоит. Перед злом тяжело устоять, особенно когда оно способно превращаться, принимать лики прямо противоположные, чтобы человек соблазнился. «Затрепетал, как древесный лист Хома: жалость и какое-то странное волнение и робость, неведомые ему самому, овладели им... » Философ Хома ошеломлён - он боролся со злом, уничтожал зло, сопротивлялся злу - ведьме, и вдруг перед ним девушка, красавица, и его охватывает смятение, сострадание, печаль, досада. И страх ещё больший овладел его душою, и оставалось одно: «бежать во весь дух».
Таков Гоголь: малейшее самопредание злу оборачивается трагедией человека - безумием или смертью. Человек должен противостоять злу всею своею волею, крепостью души. Всякие же колебания по поводу сопротивления злу силою - свидетельство того, что оно фактически внутренне воспринято.
Все поведение философа Хомы строится на сомнении в бытии Божием, хотя внешне он читает молитвы и знает заклинания монаха против зла, против «нечистых духов». Хому не постигают ужасы Божьи, как Иова, поскольку философ в общем-то не страдает. Он старался преодолеть свой страх и своё одиночество посредством собственного разумения и увещевания. Характерно, что и еще одна сакраментальная фраза, так сказать, с головой выдаёт философа: «Три ночи как-нибудь отработаю, - подумал философ, - зато пан набьет мне оба кармана чистыми червонцами». Будь Хома до конца, воистину верующий, будь его невинность выстрадана, он бы интимно обратился к Господу, он бы увидел повышенное, пристальнейшее к себе внимание, он бы, как и Иов, вопросил Господа: «Что такое человек, что Ты столько ценишь его и обращаешь на него внимание Твое, посещаешь его
каждое утро, каждое мгновение испытываешь его? Доколе же Ты не оставишь, доколе не отойдешь от меня, доколе не дашь мне проглотить слюну мою? Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость? И зачем бы не простить мне греха и не снять с меня беззакония моего? ибо, вот, я лягу в прахе; завтра поищешь меня, и меня нет» [12].
Философ Хома не в тягость себе и беззакония своего не ощущает, не понимает, что Господь дал шанс ему, когда «в страхе очертил он около себя круг».
Гоголь как раз и подчёркивает начерченным кругом присутствие Господа - только открой глаза свои, признай, поверь в Божие милосердие. Мы же видим обратное - отсутствие чувства присутствия. Гоголь, чтобы подчеркнуть этот трагический момент, пишет: «Хома не имел духа взглянуть на неё. Она была страшна...» Все же философ Хома смотрит на ведьму-панночку. Но как? Какими глазами, чьими глазами? И почему он не смотрит туда, где присутствует Бог, почему его взор не устремлён к небу? Поэтому он и один, остался сам на сам, поэтому он не побеждает зло...
В заключение приведём высказывание Гоголя, которое для широкой публики покажется странным, поскольку многолетние старания критиков, писателей, искусствоведов, историков и так далее превратили великого писателя в кого угодно, только не в верующего человека: «Мы видим одни только препятствия, не замечая, что они-то суть наши ступени восхождения. А чаще всего мы видим иначе: пригорок нам кажется горою, малость великим
делом, призрак действительностью, всё преувеличивается и пугает нас. Потому, что мы глаза держим вниз и не хотим поднять их вверх. Ибо если бы подняли их несколько минут вверх, то увидели бы свыше всего только Бога и свет, от Него исходящий, освещающий все в настоящем виде, и посмеялись бы сами тогда слепоте своей» [13].
Нам представляется, что с позиций религиозно-нравственной веры должно быть переосмыслено всё творчество Гоголя, поскольку православный образ мира никогда серьёзно у нас не исследовался. И эта тема ещё ждет своих исследователей.
Примечания
1. Кузнецов В. Герменевтика и её путь от конкретной методики до философского направления // Логос. 1999. № 10. С. 86-87.
2. Есаулов И. А. Спектр адекватности в истолковании литературного произведения «Миргород» Н. В. Гоголя. М., 1997. С. 99.
3. См., напр.: Лотман Ю. М. В школе поэтического слова. Пушкин. Лермонтов. Гоголь. М., 1988; Ма-шинский С. И. Художественный мир Н. В. Гоголя. М., 1979.
4. Гоголь Н. В. Размышления о божественной литургии. М., 1990. С. 90.
5. Евр., 11, 1.
6. Машинский С. И. Художественный мир Н. В. Гоголя. М., 1979. С. 80.
7. Иов., 1, 21.
8. См.: Фрейд 3. Введение в психоанализ: лекции. М., 1991. С. 256.
9. Гус М. Живая Россия и «Мёртвые души». М., 1981. С. 23, 80.
10. Голосовкер Я. Э. Логика мифа. М., 1987. С. 12.
11. Лотман Ю. М. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь. С. 252.
12. Иов, 7. 17-21.
13. Гоголь Н. В. Правило жития в мире. Днепропетровск, 1999. С. 8-9.
