CC BY
510
УДК 82.09
ХУДОЖЕСТВЕННАЯ КОНЦЕПЦИЯ ПОВЕСТИ Н. В. ГОГОЛЯ «ВИЙ»
© 2009 Сулейманова М.С.
Дагестанский государственный педагогический университет
В совершенно ином, новом свете рассматривается художественная концепция повести Гоголя «Вий». Опираясь на текст, автор статьи отрицает традиционную для советского литературоведения трактовку повести как произведения, отражающего социальную проблематику. Повесть Гоголя «Вий» - это погружение во внутренний мир человека, населенный дьяволами, в душу грешную, спасение которой возможно лишь путем исправления недостатков и пороков через молитвы, приближающие человека к Богу.
The auhor of the article considers the artistic concept of the tale "Viy" by Gogol in absolutely different light, the new one. Guided by the text, she denies the traditional for the Soviet literary criticism interpretation of the tale as a work, reflecting social problems. The tale "Viy" by Gogol is a submersion into the human inner world, populated with devils, into the sinful soul, salvation of which is possible only by mistakes and vices corrections through prayers, bringing the human nearer to God.
Ключевые слова: Гоголь, «Вий», художественная концепция, добро, зло, фантастика, грешник (грех), нечистая сила, ведьма, человек, молитва, Бог, душа, церковь, смерть.
Keywords: Gogol, "Viy", artistic concept, kindness, evil, fantasy, sinner (sin), witchcraft, witch, human, prayer, God, soul, church, death.
Николай Васильевич Гоголь, по общему признанию критиков и литературоведов, принадлежит к самым загадочным русским писателям. Русский философ и критик Н. А. Бердяев подчеркивает загадочность Гоголя, сопоставляя его с Достоевским: «Он (Гоголь) загадочнее Достоевского. Достоевский много сделал сам для того, чтобы раскрыть все противоположности и все бездны своего духа. Видно, как дьявол с Богом борется в его душе и в его творчестве. Гоголь же скрывал себя и унес с собой в могилу какую-то неразгаданную тайну» [2. С. 124].
В данной статье мы попытаемся разгадать тайну магической повести Гоголя «Вий» и определить ее художественную концепцию. Нам представляется это особенно важным еще и потому, что советские литературоведы и критики в большинстве своем обходят ее стороной. Так, например, в учебном пособии для
филологических факультетов вуза «История русской литературы Х1Х века (1-я половина)» под редакцией С. Петрова о повести Гоголя «Вий» упомянуто лишь вскользь, в то время как остальные три повести из цикла «Миргород» рассматриваются
подробнейшим образом.
Цикл повестей Н. В. Гоголя «Миргород» имеет подзаголовок: «Повести, служащие продолжением «Вечеров на хуторе близ Диканьки». В цикл «Миргород» включены следующие четыре повести: «Старосветские
помещики», «Тарас Бульба», «Вий» и «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Однако преемственность первых
гоголевских повестей наглядно ощущается только в одном произведении из цикла «Миргород» - в повести «Вий», хотя и в ней мы обнаруживаем отличие от ранее созданных повестей. Романтическая
стихия народной фантастики, столь характерная для «Вечеров на хуторе близ Диканьки», сталкивается в повести «Вий», как отмечает исследователь С. И. Машинский, «с отчетливо выраженными чертами реалистического искусства, свойственными всему циклу
«Миргорода». Достаточно вспомнить искрящиеся юмором сцены бурсацкого быта, а также ярко и сочно выписанные портреты бурсаков - философа Хомы Брута, ритора Тиберия Горобца и богослова Халявы» [4. С. 79-80].
В примечании к «Вию» автор указывает: «Вий есть колоссальное
создание простонародного
воображения. Таким именем называется у малороссиян начальник гномов, у которого веки на глазах идут до самой земли. Вся эта повесть есть народное предание. Я не хотел ни в чем изменить его и рассказываю почти в такой же простоте, как слышал» [1. С. 409]. Однако исследователи утверждают, что до сих пор не обнаружено ни одно произведение фольклора, сюжет которого точно напоминал бы повесть Гоголя. В монографии
«Художественный мир Гоголя» (М.,
1979) С. Машинский отмечает, что «лишь отдельные мотивы «Вия» сопоставимы с некоторыми народными сказками и преданиями» [4. С. 80].
Однако близость этой повести к народно-поэтическим традициям и мотивам отчетливо ощущается в ее художественной концепции, в ее атмосфере пронизанности фольклорной тканью. Как и в устном народном творчестве, в повести злые силы, противостоящие человеку, выступают в облике ведьм, колдунов, чертей и прочей нечистой силы. Они ненавидят человека и все человеческое и готовы уничтожить его с такой же злобной решительностью, с какой панночка губит Хому Брута.
В то же время необходимо отметить, что в художественной концепции повести Гоголя «Вий» наблюдаются элементы, существенно отличающие ее от фольклорной традиции и даже от его «Вечеров...». Вспомним, что поэтический мир «Вечеров на хуторе близ Диканьки» отличается
романтической цельностью и
внутренним единством. Герои в «Вечерах.» чаще всего отражают романтизированную, идеальную
действительность, противопоставленную правде жизни. В них черти, ведьмы и вся нечистая сила скорее смешны, чем страшны, и человек заставляет нечистую силу служить себе, то есть человек сильнее чертовщины. Именно так чаще всего происходит в сказке, в произведениях устного народного творчества. Все это соответствует светлому оптимизму народнопоэтической традиции, которая лежит в основе «Вечеров.». Поэтическому сознанию народа, как известно, присуща вера в победу света над тьмой, добра над злом, человека над дьяволом. Эта особенность художественного
мировоззрения народа отразилась на повестях цикла «Вечера на хуторе близ Диканьки». Поэтическая атмосфера повести все же отличается от «Вечеров.». Действие в ней
происходит не в вымышленном, романтизированном мире, а вполне реальном. Именно этим объясняется то, что человеку не удается победить ведьму. В реальном мире соотношение сил между добром и злом, светом и тьмой совсем не такое, как в сказке. В сказке человек всегда выходит победителем, а в реальной жизни, к сожалению, добро не всегда одерживает победу над злом, а, наоборот, человек часто становится жертвой зла и собственных грехов. Так случилось и с героем повести «Вий» Хомой Брутом, который умирает, не сумев одолеть нечистую силу.
В повести, в отличие от «Вечеров.», по справедливому замечанию Г. А. Гуковского, уже нет единства мира, «а есть, наоборот, мир, расколотый надвое, рассеченный непримиримым
противоречием» [3. С. 187].
Действительно, герой повести Хома Брут живет как бы в двух измерениях: попеременно то в одном, реальном, то в другом, фантастическом, мирах. Исследователь С. Машинский приходит к следующему выводу: «Эта
раздвоенность бытия героя повести отражала раздвоенность человеческого сознания, формирующегося в условиях неустроенности и трагизма современной действительности» [4. С. 81].
При всем уважении к С. Машинскому, мы полагаем, что повесть Гоголя нельзя сводить лишь к социальной проблематике, на которой
акцентируют основное внимание и ряд других советских исследователей. По их мнению, «Вий» - это повесть о
трагической неустроенности социальной жизни. Для большей ясности приведем цитату С. Машинского о проблематике «Вия»: «Вся повесть основана на
контрасте: добра и зла, фантастического элемента и реально-бытового, трагического и комического. И в этом красочном многоголосье
художественных приемов, которые так щедро использует здесь Гоголь, отчетливо звучит страстный голос писателя, необыкновенно чуткого к радостям и печалям простого человека, к живой душе народа. Недаром Хома Брут, стоя у гроба панночки и с ужасом узнав в ней ту самую ведьму, которую он убил, «чувствовал, что душа его начинала как-то болезненно ныть, как будто бы вдруг среди вихря веселья и закружившейся толпы запел кто-нибудь песню об угнетенном народе». Выделенные курсивом слова никогда при жизни Гоголя не печатались. Эта цензурная или автоцензурная купюра была впервые восстановлена лишь в советские годы» [4. С. 83]. Исследователь делает далеко идущий вывод: «Только один раз
промелькнула в повести фраза «об угнетенном народе». Но как значительно ее звучание! Каким глубоким смыслом наполняет она содержание всего произведения!» [Там же]. Конечно, в целом нельзя не согласиться с высказыванием С. Машинского. Однако обратим внимание на тот факт, что остается неизвестным, по признанию самого исследователя, сделана ли эта купюра «об угнетенном народе» цензурой или все-таки самим автором («автоцензурная купюра»). Это заставляет усомниться в сознательном намерении Гоголя придать повести остро социальный характер.
На наш взгляд, скорее, наоборот, Гоголь перемещает акцент от внешнего, реального мира во внутренний, демонический мир человека. Не случайно автор вычеркивает из текста повести «Вий» фразу «об угнетенном народе», поскольку она не играет в ней ключевой роли. Мы долгие годы вслед за Белинским, Чернышевским и критиками и литературоведами советской эпохи привыкли считать Гоголя основателем реалистического
направления в русской литературе, а странности его творчества объяснять тем, что он был сатириком, разоблачающим недостатки и уродства государственной системы
крепостнической России, пороки и грехи современного ему общества. Как же тогда объяснить, что гоголевские образы не умерли, не канули в прошлое, а живут и действуют преспокойно и сегодня, почти через 200 лет? Ответ на этот вопрос отчасти дает нам Н. Бердяев в литературно-публицистической статье «Духи русской революции»:
«Художественные приемы Гоголя, которые менее всего могут быть названы реалистическими и представляют своеобразный эксперимент,
расчленяющий и распластывающий органически-целостную действительность, раскрывают что-то очень существенное для России и русского человека, какие-то духовные болезни, не излечимые никакими внешними общественными реформами и революциями. Гоголевская Россия не есть только дореформенный наш быт, она принадлежит метафизическому характеру русского народа.» [2. С. 125].
Мы считаем, что нельзя измерить и исчерпать творчество Гоголя лишь с позиции его общественно-социального звучания. Гениальность его творчества состоит не только в разоблачении внешнего, общественного зла,
связанного с политической отсталостью России и непросвещенностью народа, но и в художественном откровении зла как внутреннего, метафизического начала, заложенного в человеке. Тьма и зло заложены не в социальных оболочках народа, а в его внутреннем мире, в его душе.
Однако вернемся к повести Гоголя «Вий» и ее главному герою. Хома Брут -совершенно земной человек веселого нрава, со свойственными ему причудами, с удалью и бесшабашностью, с презрением к «святой жизни». Первое же упоминание о герое указывает на преобладающие черты его характера: «Любил очень
лежать и курить люльку» [1. С. 413]. Конечно, из этого замечания автора можно сделать вывод о философском, созерцательном характере Хомы, который предается глубоким раздумьям.
Но упрямо напрашивается другой вывод: автор подчеркивает склонность героя к праздному времяпрепровождению, к лени. А лень, как известно, один из смертных грехов человеческих в системе религиозных ценностей. Хома Брут любит жизнь и даруемые ею земные блага. Чуждый аскетизма, он никогда не отказывает себе в удовольствии попировать, повеселиться при малейшей возможности. Хома вовсе не стремится к тому, чтобы стать образцом добродетели, высокой морали. «Святая» жизнь совсем не по душе ему, поэтому мертвой церковной схоластике он предпочитает земные радости. Грешниками предстают и богослов Халява, который «имел чрезвычайно странный нрав: все, что ни лежало, бывало, возле него, он непременно украдет», и к тому же предавался пьянству. И даже ритор Тиберий Горобець, характер которого «в то время еще мало развился», часто являлся в класс с большими шишками на лбу, что свидетельствует о драчливом нраве героя. В свете греховности всех трех попутчиков представляется глубоко символичным то, что они заблудились, сбились с истинного пути: «Бурсаки заметили, что они сбились с пути и давно шли не по дороге» [1. С. 414].
Спасение человека возможно только в молитве, в стремлении избавиться от грехов и тем самым стать ближе к Богу. Вспомним, что только молитва помогает Хоме Бруту скинуть с себя старуху-ведьму: «Изнеможенный, растерянный, он начал припоминать все, какие только знал, молитвы. Он перебирал все заклятия против духов - и вдруг почувствовал какое-то освежение; чувствовал, что шаг его начинал становиться ленивее, ведьма как-то слабее держалась на спине его» [1. С. 419]. Наконец, ему удалось выпрыгнуть из-под старухи, и он «вскочил, в свою очередь, к ней на спину». Когда Хома Брут начал изо всех сил колотить старуху поленом, «дикие вопли издала она; сначала были они сердиты и угрожающи, потом становились слабее, приятнее, чище, и потом уже тихо, едва звенели, как тонкие серебряные колокольчики» [там же]. Процесс
очищения души, изгнания из нее дьявола должен, наверное, вызывать подобную смену звуков: от диких дьявольских
воплей до звона серебряных колокольчиков. На этот раз победа осталась за Хомой: победить ведьму ему помогло обращение к Богу, чтение спасительной для души человека молитвы. Вспомним, что Гоголь всегда считал молитву главным оружием человека. Так, в 1847 году он писал: «Россия молилась не напрасно. Когда она молилась, то она спасалась. Она помолилась в 1612 году, и спаслась от поляков; она помолилась в 1812 году, и спаслась от французов».
Старуха, оседлавшая бурсака, превращается в прекрасную девушку: «Он встал на ноги и посмотрел ей в очи: рассвет загорался, и блестели золотые главы вдали киевских церквей. Перед ним лежала красавица, с растрепанною
роскошною косою, с длинными, как стрелы, ресницами. Бесчувственно отбросила она на обе стороны белые нагие руки и стонала, возведя кверху очи полные слез» [Там же]. При виде
девушки Хомой овладело «какое-то странное волнение и робость», неведомые ему прежде. Гоголь не называет это чувство - любовь к женщине, а лишь подчеркивает
необычность этого состояния
повторением слова «странное»:
«Дорогой билось беспокойно его сердце, и никак не мог он истолковать себе, что за странное, новое чувство им
овладело» [Там же].
Однако Хома скоро успокоился и «уже не думал о своем необыкновенном происшествии». Но дело в том, что забыл он об этом, совершив другой грех
- прелюбодеяние: «...он прошел,
посвистывая, раза три по рынку, перемигнулся на самом конце с какою-то молодою вдовою в желтом очипке, продававшею ленты, ружейную дробь и колеса, - и был того же дня накормлен пшеничными варениками, курицею. и, словом, перечесть нельзя, что у него было за столом, накрытым в маленьком глиняном домике среди вишневого садика» [1. С. 420]. К этому греху присовокупляется и прежний грех героя
- лень, праздность: «Того же самого вечера видели философа в корчме: он лежал на лавке, покуривая, по обыкновению своему, люльку, и при всех бросил жиду-корчмарю ползолотой. Перед ним стояла кружка. Он глядел на приходивших и уходивших хладнокровно-
довольными глазами .» (там же). О душевном состоянии Хомы Брута, о его пресыщении земными радостями и наслаждениями больше всего говорит его взгляд: смотрел он «хладнокровнодовольными глазами».
В то время как Хома Брут уже перестал и думать о своем необыкновенном происшествии,
распространился слух о том, что дочь одного из богатейших сотников пришла с прогулки избитая и лежит при смерти. В предсмертном состоянии она пожелала, «чтобы отходную по ней и молитвы в продолжение трех дней после смерти читал один из киевских семинаристов: Хома Брут» [1. С. 420]. Тут и начинается чертовщина. Обратим внимание, что в повести «Вий», после того как приехали по повелению сотника за Хомой, трижды повторяется дьявольская цифра-перевертыш «шесть». Количество посланных за Хомой составляло шесть: «Его ожидало человек шесть здоровых и крепких козаков» (1. С. 423). В кибитку садятся шестеро: «Другие пять вместе с философом (что в сумме составляет шесть - С.М.) полезли в углубление и расположились на мешках...» [1. С. 422]. Знакомясь с описанием дома сотника, мы опять встречаем эту же цифру: «Он (дом) был утвержден на дубовых столбиках, до половины круглых и снизу шестигранных, с вычурною обточкою вверху» [1. С. 425].
При описании дома сотника Гоголь использует, на наш взгляд, и символы масонства (отвес, угломер, шляпа, циркуль, напоминающий треугольник): «стояли треугольниками два погреба», «треугольная стена», «темные шляпки труб», «крутая гора», «селение вместе с отлогостью». Видим мы и другой знак масонства - гроб, символизирующий печаль об исчезновении истины. Конечно, мы не можем утверждать, что Гоголь сознательно использует символы масонства в повести, тем более что нам до сих пор мало что известно об этой самой тайной организации в мире, и потому не можем быть уверенными в правильной трактовке знаков. Полагаем все же, что сам Гоголь не мог не знать о существовании масонской ложи и ее символах.
Однако, на наш взгляд, самым важным в повести является вопрос о
причине смерти Хомы Брута. На вопрос, почему не выдержал единоборства с этим миром Хома, исследователь-гоголевед С. Машинский отвечает, исходя из диалога Халявы и Горобца в конце повести: «Конечно, смешно
соображение Горобца о том, что надо было плюнуть на хвост ведьме. А вот касательно того, что Хома побоялся, -это всерьез. Именно здесь зерно гоголевской мысли» [4. С. 82]. Странно, что Машинский не обратил при этом внимания на следующую фразу семинариста: «Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, - все ведьмы» [1. С. 448]. Значит, если все женщины - ведьмы, то именно она, женщина, является источником всех бед, несчастий и гибели мужчины. И чем красивее женщина, чем она соблазнительнее, тем больше зла она причиняет. В свете этого становится понятным, почему Гоголь так и не женился. Если в жизни Пушкина мы находим целый «донжуанский список», то в жизни Гоголя лишь дважды мелькают упоминания о женщинах. Первое упоминание мы слышим в письме Гоголя матери после полного фиаско поэмы «Ганц Кюхельгартен», в котором содержится туманный намек на несчастную любовь. Никаких других источников, подтверждающих это сообщение Гоголя, мы не имеем. Второй раз - предложение, сделанное дочери графа Виельгорского, крупного мецената, который всячески помогал Гоголю. Однако и здесь мы не можем утверждать, что на данное предложение его сподвигла любовь к худосочной красавице, которую Гоголь затем вывел в образе дочери губернатора в поэме «Мертвые души». Современники писателя также не оставили нам никаких свидетельств о близких отношениях Г оголя с какой-либо женщиной.
Спасти свою душу, уберечь себя от греха, от дьявольщины и чертовщины можно одним путем: через молитвы, очищающие от скверны, через праведную аскетическую жизнь. Гоголь сам прожил всю жизнь в борьбе с собой, с собственными грехами и пороками. Вспомним признание самого автора: «Во мне заключалось собрание всех возможных гадостей и притом в таком множестве, в каком я еще не встречал доселе ни в одном человеке ... Если бы
они открылись вдруг и разом перед моими глазами, я бы повесился ... Я стал наделять своих героев моею
собственною дрянью. Вот как это делалось: взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое
чувствительное оскорбление,
преследовал его злобою, насмешкою и всем, чем ни попало. Если бы кто видел те чудовища, которые выходили из-под пера моего вначале, для меня самого, он бы точно содрогнулся». Дмитрий Мережковский в статье «Осколок кривого зеркала» очень точно подмечает: «. Эта страшная борьба, которая началась в искусстве, в отвлеченном от жизни созерцании, должна была решиться в самой жизни, в реальном действии. Прежде чем одолеть зло во внешнем мире как художник, Гоголь должен был одолеть его в себе самом как человек. Он это понял и действительно перенес борьбу из творчества в жизнь; в борьбе этой увидел не только свое художественное призвание, но и «дело жизни», «душевное дело» [5. С. 37]. Великая борьба человека с чертом, с дьяволом происходит не только в творческом созерцании Гоголя, но и в его жизни, в религиозном действии. В безуспешной борьбе с вечным злом состоит трагедия Гоголя.
Измученным нечистой силой, но живым выходит Хома Брут из церкви первые две ночи, потому что он читает молитвы и заклинания, очертив вокруг себя магический круг. Образ человека, чертящего вокруг себя мелом круг, преследовал меня в течение долгих лет после просмотра в раннем детстве кинофильма по мотивам повести Гоголя «Вий». Что это был именно «Вий», поняла много позже. Однако с тех самых пор выработалась на долгие годы привычка спать, укрывшись одеялом с головой, не оставляя даже маленькой щели. Видимо, подсознательно одеяло мое и было тем магическим кругом, которым я спасалась от жутковатострашного мира таинственного зла.
На третью ночь Хома опять чертит вокруг себя круг и начинает припоминать все свои заклинания, но оказывается, что он читает не молитву: «Тишина была страшная; свечи трепетали и обливали светом всю церковь. Философ перевернул один лист, потом перевернул другой и заметил, что он читает совсем не то, что написано в книге» [1. С. 446]. И далее мы читаем: «Он только крестился да читал как попало молитвы» (там же). Неусердное чтение молитвы приводит к победе злых темных сил. Перед нами открывается страшная картина осквернения церкви: «Вихорь поднялся по церкви, попадали на землю иконы, полетели сверху вниз разбитые стекла окошек. Двери сорвались с петлей, и несметная сила чудовищ влетела в Божью церковь. Страшный шум от крыл и от царапанья когтей наполнил всю церковь» (там же). Но ужаснее - другое: нечистая сила, не успев убежать до рассвета, так и осталась в церкви: «Испуганные духи бросились, кто как попало, в окна и двери, чтобы поскорее вылететь, но не тут-то было: так и остались они там, завязнувши в дверях и окнах . Так навеки и осталась церковь с завязнувшими в дверях и окнах чудовищами, обросла лесом, корнями, бурьяном, диким терновником; и никто не найдет теперь к ней дороги» [1. С. 447] (выделено нами - С.М.). Означает ли это, что сама церковь не свободна от темных сил? Может быть, церковь, по Гоголю, извратила истинное учение Христа и тем самым осквернила себя? Мы не можем однозначно ответить на эти вопросы. Полагаем, что проблема «Гоголь и церковь», «Гоголь и
христианская религия» требует отдельного обстоятельного
исследования, так как много «белых пятен» в этом вопросе.
Повесть «Вий» - это попытка Гоголя предостеречь человека от смертных грехов и наставление его следовать заветам христианства, спасая душу свою молитвами, иначе оживут гоголевские чудовища. И помнить о смерти, ибо, как сказано в Писании, «кто помнит
ежеминутно конец свой, никогда не согрешит».
Примечания
1. Гоголь Н.В. Вечера на хуторе близ Диканьки. Миргород. М., 2003. 2. Бердяев Н.А. Духи русской революции // Литературная учеба. Книга вторая. М., 1990. С. 123-140. 3. Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. М., 1959. 4. Машинский С. Художественный мир Гоголя. М., 1979. 5. Мережковский Д. Осколок кривого зеркала // Цитата: Классики глазами наших современников. №1 (13). М., 2008. С. 35-37.
Статья поступила в редакцию 14.03.2009 г.
