CC BY
20
ОНТОЛОГИЯ В ОНТОГЕНЕЗЕ: РОЖДЕНИЕ СОЗНАНИЯ
М. Л. Груздева
В статье исследуется проблема возникновения первых или самых ранних экзистенциальных проявлений сознания. Рассматриваются вопросы о том, когда проявляет себя сознание, почему маленький ребенок стремится постичь смысл жизни и бытия всего окружающего, в чем причина того, что он видит то, чего не видят взрослые. Предпринимается попытка разрешения данных проблем, что способствует раскрытию истинной природы человеческого сознания.
Когда мы начинаем судить о рождении сознания в самом конкретном человеке? Поднять этот вопрос необходимо в силу того, что мы, как философы, так и психологи, социологи и антропологи, привыкли рассуждать о феномене человеческого сознания «вообще», порой отделываясь чисто формальными фразами о том, что «сознание присуще человеку в отличие от животных». Эта фраза звучит как несколько надменно (по отношению к животным), так и формально, присваивая неоднозначно понимаемый феномен некоему человечеству или человеку как абстрактному носителю. Нам же необходимо понять, когда, в каком возрасте человек начинает осознавать себя именно как человек, ощущать себя существующим в мире и отдельным от него. Раскрытие данной проблемы поможет нам раскрыть сущность эволюции сознания в конкретном человеке от его рождения и до конца жизни.
Еще со времен Р. Декарта бытует мнение, что сознанием обладает каждый человек, кроме младенцев и слабоумных. К сожалению, в дальнейшем философия, следуя своему назначению быть абстрактной теоретизирующей мыслью, практически обходит данную проблему стороной, оставляя вопрос появления сознания в онтогенезе уделом или психологии, или педагогики. Но та и другая наука, опять же к нашему глубокому сожалению, в силу традиционных позитивистских установок пытаются свести онтогенез сознания к социализации, адаптации к семье или детскому коллективу. Психоанализ же отводит детству вообще неблагоприятную роль формирования бессознательных комплексов и проблем, лежащих в сфере семейных и половых отношений [1]. Под влиянием теории З. Фрейда в ведущих направлениях психиатрии и психотерапии закрепилось понятие о новорожденном и маленьком ребенке как о tabula rasa (пустой, чистой доске), а о его развитии - как полностью предопределенном воспитанием, социализацией и переживаниями, связанными с ситуациями насилия или пробуждающегося полового влечения, которое формируется непосредственно под влиянием родительского Суперэго (эдипов комплекс у мальчиков и комплекс Электры у девочек). Поэтому «формирование» детского сознания, согласно теории Фрейда, жестко и механистически детерминизировано психосексуальными фазами. Все психологические, деструктивные по своей сути проблемы, которые может испытывать человек во взрослой жизни, имеют корни именно в таком малопривлекательном детстве, которое, даже по мнению обычного человека, мало общего имеет с самим детством [2].
Но зададимся вопросом: раскрывает ли данная теория феномен «открытия своего сознания» начинающим свою жизнь человеком? На наш взгляд - нет, поскольку в данной системе рассматривается лишь рассудочно-адаптационная функция сознания, ее возникновение и развитие. А такая важнейшая составляющая сознания, как онтологические переживания, экзистенциальные
ощущения, вопрошания и вся формирующаяся еще в раннем детстве развертывающая природа сознания в актах раскрытия глубинных смыслов собственной и чужой жизни, остается фактически отброшенной в сторону. Несомненно, детское сознание - это своеобразное, непосредственное мировосприятие через формирующееся «я», когда рассудочная система еще не успела сформироваться, а глубинные слои раскрыты к естественному восприятию мира.
Известный российский психолог М.В. Осорина, касаясь темы формирования детского сознания, приводит на страницах своей книги следующие факторы, влияющие на формирование сознания: «Первый (фактор) - это влияние «взрослой» культуры, активными проводниками которой являются прежде всего родители, а затем и воспитатели. Второй - это личные усилия самого ребенка, проявляющиеся в разных видах его интеллектуально-творческой деятельности. Третий - это воздействие детской субкультуры...» [3]. В данной структуризации нас интересует второй фактор формирования сознания у детей, но с небольшой оговоркой: личные усилия ребенка без наполнения внутреннего мира маленького человека онтологическими и экзистенциальными смыслами будут иметь все тот же вид рассудочно-познавательной деятельности. И опять мы лишаем ребенка истинной встречи с миром в момент понимания своей отделенности от него, и одновременное внутреннее ощущение единства с ним.
В данном контексте необходимо вспомнить древнекитайскую легенду о мудреце Лао-цзы, создавшем учение о пути к совершенству и мудрости Дао-Дэ цзин. В переводе имя мудреца означает седовласый или старый младенец. Имя, говорящее само за себя, по-особому характеризовало этого человека. Собственно, особенностью мудреца было то, что его мудрость сохраняла совершенно детский взгляд на мир, не испорченный рамками и ограничениями социума. Как пишет отечественный китаевед В.В. Малявин, «аналитическая наука, так жаждущая понимания (логически-доступного. - М.Г.), немало преуспела в том, чтобы сделать наследие Лао-цзы непонятным. Но ни метафизические теории, ни математические схемы, особенно модные у нас в последнее время, не раскроют той последней глубины смысла, которой странные писания «Старого Ребенка» обязаны своей долгой жизнью» [4]. Что же характеризует этот особенный, детский взгляд на мир? В. Малявин замечает: «Лао-цзы сродни ребенку еще и в том смысле, что живет в сердечной близости [5] с миром и лелеет по-детски целомудренное нежелание разбивать обыденно-безличным словом полноту и цельность своего бытия» [6]. Здесь ученый замечает ту истину, которую не могут заметить многочисленные педагоги и психологи, анализирующие в большей степени детское поведение (на которое необходимо обязательно влиять), а именно
- непосредственную близость детского сознания миру, его открытость до тех пор, пока его не начинают закрывать рассудочные фильтры, вносимые в сознание ребенка извне.
Конечно, очень трудно и практически недоступно жить непосредственно в самом бытии, как живут маленькие дети и восточные мудрецы. Но нам необходимо постараться понять, что маленький ребенок - это совсем не тот рассудочный индивид, которым он становится через несколько лет благодаря воздействию на его психику социальных институтов в виде семьи и школы, само существование которых направлено на создание и развитие рассудочнологических фильтров, накладывающих на сознание маленького человека необходимые для приспособления мыслительные штаммы. Так ребенок
прекращает непосредственно любить жизнь, радоваться ей, стремиться понять окружающий мир (исчезает любопытство, но не потому, что школа отвечает ребенку на все его вопросы, а потому, что сам процесс познания, лишенный чувственно-переживающей основы, становится механистическим и неинтересным). Пока мы не будем давать оценок самому феномену социализации, скажем лишь, что, с нашей точки зрения, он является неполным, не учитывающим все особенности детского сознания, в котором гармоничным образом сочетаются как рассудочные задатки, так и пока не закрытые глубинные слои сознания. Насильственным образом «обучая» ребенка отвлеченной от его внутреннего мира науке взрослых, мы формируем у него не познавательный интерес, а тоску и разочарование от самого процесса познания [7].
Известный детский психолог Жан Пиаже обнаружил то знаменательное отличие, которое отделяет мир детей от мира взрослых: маленькие дети умеют жить только настоящим (сегодняшним днем), в то время как взрослые живут исключительно будущим [8] (телеологическое мышление, соответственно
носящее рассудочный штамм направленности на цель и реализацию ее) [9]. В связи с этим замечанием необходимо вспомнить о том ограничении обыденного человеческого сознания, принятого в буддизме махаяны, настаивающем на особом переживании Таковости, основанном на растворении в нем и исключении временных рассудочных установок из системы такого проживания действительности [10].
Возникает следующий вопрос: каково место рассудочных установок в мировосприятии ребенка? На наш взгляд, их формируют инстинкты сохранения жизни, т.е. необходимость, но не более того. Эта необходимость, схожая с инстинктом сохранения жизни у животных, не имеет «морали» и поэтому кажется проявлением бездушности, говоря словами Р. Декарта, несознательности детей. Ребенок сломал недавно купленную игрушку, значит, он поступил неосознанно, поскольку не научился ценить приобретенную вещь. Ребенок не отдает ведерко своему соседу по песочнице, несмотря на уговоры мамы или воспитательницы «быть добрее», - он «эгоистичен». Но в этом поведении заключена его природа, созвучная всем проявлением природы в мире - ни один детеныш животного не отдаст найденную палку или косточку собрату, поскольку данный факт владения
- инстинктивное условие сохранения его биологической жизни. И это при том, что ни у двухлетнего ребенка, ни у детеныша той же обезьяны или собаки нет устоявшегося осознания собственного, отдельного от природы «я». Как ни странно, «я» окончательно формируется в тот момент жизни ребенка, когда он под воздействием среды учится отдавать - отделять от себя свою естественную принадлежность в виде вещи или мысли. Отдавая другим, общаясь или доказывая другим свое право, убеждение, возможности, ребенок понимает особенность своего личного «я», огражденного и отделенного различными установками, в том числе и моральными. Так, хотим мы того или не хотим, рождается экзистенциализм ребенка - понимание им собственной заброшенности в мир и возникающие от этого онтологические, бытийственные переживания.
Момент осознания собственного «я», наверное, один из самых драматичных моментов в жизни ребенка. Согласно научным (педагогическим и психологическим) данным [11], он наступает в возрасте примерно 3-4 лет и окончательно утверждается в возрасте 5-6, становясь источником как самосознания, так и рассудочно-трансформирующей деятельности мысли. Понимание «я» знаменуется прекращением называния себя в третьем лице
(вместо «я» маленькие дети обычно называют свое имя: «Миша встал», «Аня хочет игрушку»). Ребенок как бы понимает, что «Миш» на свете может быть очень много, а «я» - один, и в этом детском «я» мир начинает постепенно раздваиваться: «я - мир» отделяется от «они - мира», с течением лет эта пропасть между мирами только увеличивается.
На наш взгляд, это один из самых трагичных, переживаемых экзистенциальных периодов в жизни ребенка, когда, только родившись, его «я» требует почвы, удерживающей его в собственном существовании. Поэтому именно в возрасте 4-5-6 лет, когда «я» окончательно формируется как первичная эго-концепция, возникают первые вопросы о смысле собственной жизни. Заметим, что маленький ребенок в этом возрасте еще не умеет читать, и ему ничего не известно о том, что жизнь непременно закончится (учитывая, что он еще очень мал и несколько десятков лет для него - океан времени), тем не менее, мысль о том, что его жизнь ограничена некими рамками, обычно вселяет страх и ужас в его сердце. Именно в этом возрасте, а не в 20-30-40 лет впервые возникает экзистенциальное чувство - ощущение временности своего бытия, хрупкости и незащищенности своего «я», отделенности и заброшенности себя в мире. Обычно дети стремятся найти помощь у взрослых, поэтому обращаются к ним с соответствующими вопросами: «Где же я был, когда меня еще не было?», «Мог ли я не родиться?», «Что будет со мной, когда меня не будет?», «Могут ли люди жить вечно?» и т.д. Так, на первый взгляд может показаться, что вопрос: «Где я был, когда еще не родился?» носит некий познавательный характер, связанный с детским любопытством по поводу процесса зачатия и рождения, но на самом деле здесь центральный фигурант - «я» пытается выйти за рамки собственных объективных восприятий в сферу, находящуюся за пределами биологической жизни ребенка. «Я» требует вечности даже в младенческом состоянии. В момент задавания данного вопроса ребенок как бы испытывает чувство раздвоенности, основанное на пошатнувшейся уверенности в незыблемости собственного существования: как возможно, что «я есть», когда было время и «меня не было»? Что означает это драматическое «не было», как это вообще могло быть? Возникающая в сознании ребенка неопределенность требует однозначного разрешения, но помочь ему тем труднее, чем острее он чувствует и понимает возникающую дихотомию: сознание («я») и тело (жизнь). При этом телесное, под воздействием социализации, начинает воспринимать те установки общества, которые исповедуют исключительную важность именно адаптивных возможностей сознания, в обход интуитивно-метафизических, глубинных. Так происходит встреча раннего детского «я» с миром, который в силу формирующихся рассудочных установок становится все более враждебным, непонятным и пугающим. Именно в связи с этим причину ранних экзистенциальных переживаний ребенка мы видим в свойственном детскому сознанию феномену понимания все возрастающей отделенности от мира, когда субъективно переживаемое «я» начинает воспринимать его как ряд ограничений. «Я» одновременно - это чувство внутренней свободы (я есть - я свободен), и чувство ограничения его от этой свободы рядом обстоятельств. Мир, который в раннем детстве был «другом», отчуждается, становясь рядом явлений и вещей (и чужой воли), ограничивающих ощущаемую свободу, о которой «я» заявляет самим своим существованием. «Я» ребенка, образуясь как феномен ощущения целостности себя и своего видения мира, обрастает практической обусловленностью, которая предлагает ребенку общество в виде семьи или
детского коллектива, и из мира истинной свободы, ощущения целостности «я» уводит в несвободу, закрепощение социализацией. Социум «вытаскивает» ребенка из мира наивных детских фантазий, мира, лишенного границ и дихотомий, в котором можно радостно переживать каждый день и не заботиться о будущем, равно как и не думать о прошлом, в сферу обучения нормам и рамкам рассудочного поведения. Таким образом, ощущение «я» в душе ребенка создает лишь иллюзию свободы, на самом деле являясь основой закрепощения рамками рассудочных установок. Постепенно теряется детское интуитивное чувствование мира, радостное единение с ним. Интересные непрактичные находки, «теплые» прозрачные камушки, причудливые ветви и корни еще продолжают радовать и насыщать внутренний мир ребенка, но их постепенно вытесняет необходимость адаптаций к социуму, новым требованиям и т.д. Таким образом, «я», не успев появиться, под воздействием рассудочных штаммов тут же начинает страдать от несвободы и враждебности окружающих людей и мира. Невозможно становится жить одним днем, поскольку взрослые открывают перед ним перспективу -телеологическую установку на будущее: «Если не сделаешь то, что должен сделать сейчас, завтра не пойдешь гулять». Еще не до конца «оформленное» рассудочными установками «я» ребенка пытается сопротивляться такому внедрению в свой мир различными капризами, отказами и другими проявлениями негативизма. Но самое драматичное в данной трансформации детского сознания -зарождение дихотомичных противоречий, проявляющихся в совершенно непримиримых соотношениях между чувственным постижением мира и рассудочными познавательными установками, между свободой и несвободой «я» одновременно, между «низменным» телесным и интуитивным духовным.
Страдания раннего эмпирического «я» вызывают расстройства, стрессы и депрессии, сопровождающиеся ночными кошмарами и ужасами. Но ребенок интуитивно чувствует выход из данной ситуации. В большинстве своем дети ищут возможности удержать существование в себе самом, пытаясь выяснить основы собственного бытия. Так появляется черед онтологических вопрошаний, попыток вырваться в запредельное из надоедающей суеты обыденного мира. Именно поэтому детей так тревожит вопрос о жизни и смерти, о том, «что было, когда меня не было» и т. д. Невозможность решить головоломки дихотомий, зарождает и расширяет в психической сфере ребенка область бессознательного, являющегося изначально только скрытыми штаммами генетической памяти.
В этом аспекте мы согласны с рядом открытий чешского психолога С. Грофа, который ввел в представление о сознании термин СКО - системы конденсированного опыта, концентрирующие в психической сфере человека те сферы памяти, которые не откроются никогда в процессе воспоминаний, но на генетическом, симбиотическом уровне сохраняют все его глубинные переживания, даже перинатального и постнатального периода [12]. Согласно его теории, бессознательное заполняется не сексуальными комплексами (по Фрейду), а глубинной памятью о переживаниях рождения - смерти, как базовых основах самого человеческого сознания. Значит, переживание смерти (смертельного ужаса) заложено в самом подсознании любого человека как интрансляция особо драматического состояния, которое на протяжении всей жизни человека дает о себе знать в явлениях неожиданного, немотивированного страха за жизнь, паники, депрессиях и т.д. Основываясь на данных трансперсонального опыта, ученый приходит к мысли о том, что подсознательное глубинное переживание смерти, заложенное в СКО, напрямую сопряжено с перинатальным опытом -
внутриматочной жизни и собственного рождения: «Эмпирическое столкновение со смертью. будет во многих случаях органично переплетаться с разнообразными явлениями, связанными с процессом рождения. Те, кому доводилось это пережить, не просто ощущают борьбу за рождение или разрешения от бремени, - многие сопутствующие физиологические изменения, происходящие в этот момент, несут в себе знаки типичных событий при родах [13]. Исследователи часто ощущают себя внутриутробным плодом и способны переживать различные аспекты биологического рождения с очень специфическими и достоверными подробностями.» [14].
Таким образом, уже к моменту собственного рождения человек обладает определенными слоями сознания, как закрытыми бессознательными, так и пока открытыми глубинными. Данная теория, выдвинутая чешским исследователем бессознательного и трансперсонального, близка нам потому, что, в отличие от механистического и биологического взгляда на человека, позволяет допустить саму возможность постановки онтологических вопросов и переживаний в раннем детстве, когда понятие жизни и смерти как таковое еще не осмыслилось на уровне личного опыта. Также нельзя утверждать, что онтологические и экзистенциальные переживания в раннем детстве обусловлены инстинктами сохранения жизни, поскольку инстинкт отвечает определенным образом лишь на непосредственную или предполагаемую угрозу, в то время как рассуждения маленького ребенка о жизни и смерти носят подчас отвлеченный, даже абстрактный характер, связанный, скорее всего, не с вопросами о возможностях сохранения самой жизни, а о самом запредельном: «Где я был, когда меня не было?».
Таким образом, если верить данным психоделических и медитативных сеансов, человек вступает в жизнь не «чистой доской», а сущим, обладающим глубинным, базисным опытом существования до рождения, являющимся своеобразной основой духовных, метафизических, онтологических и экзистенциальных переживаний, которые периодически, на протяжении всей жизни, дают о себе знать порывами к трансцендентальному, стремлениями к вере, тревогой о смысле жизни и смерти. И на самом деле, рождение человека, равно как и смерть, - две метафизические тайны, которые случаются только раз и больше никогда. Поэтому не только смерть способна потрясти основы существования человека, но и само его рождение, таинственный приход в жизнь на этой планете, способен многое открыть, если рассматривать его с онтологической точки зрения. Согласимся с чешским ученым: жизнь до рождения
- это уже бытие, существование, когда закладываются глубинные структуры сознания и подсознания, тесно переплетенные, но имеющие различные выходы. Подсознательные слои, являясь нейтральными, малоощущаемыми, но интуитивными данными, сохраняют в себе базисные сведения о перинатальных переживаниях, в то время как глубинные слои сознания, являясь открытыми в самом раннем детстве, во время медитативных практик и в состояниях сидхи и сатори, способны являть человеку истины самого бытия, безграничную радость от самой жизни, акты духовного просветления, чувственного постижения, открытости и сострадательной любви ко всему иному.
Но, в отличие от С. Грофа, чья позиция нам, несомненно, крайне близка, мы считаем, что подсознание нельзя отождествлять с глубинными слоями сознания, которые, в принципе, постижимы, явственно проявляют себя в моменты онтологических и экзистенциальных переживаний и исканий или раскрываются в
моменты духовных или медитативных практик. Что касается подсознания, то согласимся в данном вопросе с Фрейдом: оно явственно не раскрывается никогда, давая о себе знать лишь в ощущениях смутной тревоги, дискомфорта, образов в сновидениях, непроизвольных стремлениях и фобиях. Поэтому вполне возможно, что раскрываемые под воздействием психоделиков на эмпирических сеансах опыты, активизируя подсознательные слои, на своем пике предельно обнажают именно глубинные состояния сознания. В данном случае глубинное раскрытие сознания переживается как экстатическое постижение непрерывно понимаемых смыслов бытия, ощущение океанического единения с основами самой жизни, потрясение, радость, любовь, возникающие после разрушения эмпирического эго. Именно поэтому глубинные слои сознания, являющие себя вне эмпирического эго, более отчетливо ощущаемы как в раннем детстве, когда непосредственная открытость миру переживается ребенком через ощущение радости самой жизни одним днем, интуитивно-мистическим ощущением присутствия живого и сознательного в неживых предметах, а также стремлении чувственного постижения окружающего мира в противовес рассудочно-логическому познанию, так и в ходе духовных и медитативных практик, когда путем внутренних, граничащих с умственным и физическим истощением опытов разрушается личностное эго и открывается именно данная сфера сознания.
Л и т е р а т у ра и п р и м е ч а н и я
1. См.: Юнг К.Г. Конфликты детской души. М., 1995.
2. С. Гроф назвал такой взгляд на детство в частности и на человеческое сознание вообще «чересчур пессимистическим и механистическим», неоправданно лишенным онтологического, экзистенциального и трансцендентального уровней. См.: Гофф С. За пределами мозга. М., 2005.
3. Осорина М.В. Секретный мир детей. СПб., 2004. С. 10.
4. Малявин В.В. Книга о пути и совершенстве // Дао-Дэ цзин. М., 2003. С. 27.
5. Китайский иероглиф, обозначающий сердце, также имеет значение разума, т.е. сам разум не отделен от сердечной чувственности, любви и непосредственного, не рассудочного постижения мира.
6. Малявин В.В. Книга о пути. С. 27.
7. Обычно маленькие дети с удовольствием ждут своего первого выхода в школу. Это связано с тем, на наш взгляд, что ребенок искренне надеется познать неизведанное, таинственное и влекущее неведомое. Но школа раз и навсегда прекращает такие стремления, поскольку «ничего таинственного и непостижимого» там нет. Все можно выучить, вызубрить, а «тайну бытия» навсегда замуровать в глубинах сознания. Ребенок быстро понимает, что школа -это совсем не то место, где учат понимать, постигая предмет переживанием, и у него остается только два пути: или прекратить учиться, или адаптироваться к требованиям, чтобы «не ругали».
8. Российский психолог Г.К. Ушаков почему-то квалифицирует такой тип осознавания как низший, в то время как рассудочно-логический (взрослый) считается высшим. См.: Ушаков Г.К. Очерк онтогенеза уровней сознания // Проблемы сознания. М., 1966. С. 61-62. На наш взгляд, такая градация не совсем соответствует истине: древнегреческие философы способность «разумного неразумения» и «жизнь одним днем» считали показателем мудрости.
9. См.: Пиаже Ж. Речь и мышление ребенка. М.-Л., 1932.
10. См.: Судзуки Д.Т. Основные принципы буддизма махаяны. С. 51-60.
11. См.: Стеценко А. П. Рождение сознания: становление значения на ранних этапах жизни. М., 2005.
12. Гроф С. За пределами мозга. С. 116.
13. Здесь имеется в виду сам опыт трансперсонального переживания, исследованием которого и занимался С. Гроф. Исследователи - люди, которые под контролем специалистов снимали рассудочные штаммы и раскрывали области бессознательного и глубинных слоев сознания психоделическими средствами, утверждали, что они заново переживали сам процесс собственного внутриутробного состояния. Данные переживания открывали перед ними те истины, которые отвечали их духовным запросам, желаниям познать смысл собственной жизни и существования Вселенной и сознания.
14. Гроф С. Там же. С. 118.
The article explores the problem of the appearance of the first or the earliest existential manifestations of consciousness. The work shows when consciousness becomes evidence, analyses why a child aspires to realize the meaning of life and being of everything, helps to understand why he sees what adults can’t see. The author tries to solve these problems and it favors the revelation of authentic nature of human consciousness.
