CC BY
167
УДК 111.12+316.123-053.2
Т. Д. Попкова
ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ КАК ДУХОВНАЯ СУТЬ ЛИЧНОСТИ РЕБЁНКА (НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТИ Ч. АЙТМАТОВА «БЕЛЫЙ ПАРОХОД»)*
В статье рассматривается проблема экзистенци-онального бытия ребенка как первоначала духовного самоопределения личности на примере повести Ч. Айтматова «Белый пароход». В сложном, сугубо индивидуальном пути становления личности экзистенциальные переживания создают в сознании ребенка когнитивно-аксиологическую, сущностно-смыс-ловую картину собственной жизни. Процесс освоения им духовных ценностей, содержание которых становится для него смыслом и исходной ценностью, подразумевает свободный выбор способов самоидентификации, самоопределения и самоактуализации собственного существования.
The article considers the system of existential motifs and plot situations embodied in the story "The White Ship" by Ch. Aitmatov. In the period when individual personality is formed, existential experiences construct cognitive and axiological aspects of a child's world-view. These experiences are the origin of the process of self-determination, world-view, life-style and activity. Spiritual Culture begins to have meaning and value while a person is learning this culture. Learning of a culture implies free choice of the ways of self-identification, self-determination and self-actualization of a child's being.
Ключевые слова: ребенок, сознание, самосознание, экзистенциальное восприятие, экзистенциальные переживания, язык, самовыражение, самобытие ребёнка.
Keywords: child, consciousness, self-consciousness, existential perceptions, existential experiences, tongue, self-expressions, childhood autonomy.
1. Экзистенциальное пространство философии и литературы
Экзистенциализм, как нередко отмечают исследователи, начал формироваться в западноевропейской культуре как философское и литературное течение в конце XVIII в. и окончательно утвердился в XX в.
Желание разобраться в природе человеческого сознания посредством интроспекции («взгляда вовнутрь»), обнажающей внутренний мир человека как особую реальность самопознания, наблюдается уже у представителей классической философии - Р. Декарта, И. Канта, противопоставляющих самопознание познанию мира (т. е. внутреннее - внешнему). И. Фихте объединил в единый целостный круг рефлексии самосозерцание человека и созерцание им внешнего мира.
* Исследование выполнено при поддержке гранта РГНФ № 09-06-826059а/у.
© Попкова Т. Д., 2010
Благодаря работам Э. Гуссерля и М. Хайдеггера произошло углубление понятия «сознание»: в бытии сознания (феноменология человеческого бытия) они выделили его первоначало (феноменология «чистого сознания»). К середине ХХ в. в интерпретации большинства исследователей понятие «сознание» стало рассматриваться как «единство переживаний, организованное в потоке времени», а в качестве главной проблемы экзистенциальной философии утвердилось исследование соотношения в человеческом сознании субъективного и индивидуального начал.
Первый опыт описания экзистенциальных переживаний принадлежит С. Кьеркегору, который на примере собственной жизни - попытки вырваться из объятий «общего» - предлагает апологию страха, средством преодоления которого служит общение с Богом - одна из возможных форм выхода человека из личностного одиночества. Известно, что Кьеркегор, будучи талантливым литературным мистификатором и используя разнообразные литературные приёмы (выступая то в качестве героя, то издателя, то рецензента), в своих сочинениях вскрывает философскую проблему «феноменов индивидуального духа». В качестве одного из таких феноменов он выделяет «проникнутое вечностью» мгновение, которое предстает в его возможности повторения [1]. Экзистенциальное мышление, согласно С. Кьер-кегору, связано с внутренней духовной жизнью личности, с её интимными переживаниями, которые имеют подлинный, конкретный человеческий смысл. Субъективное мышление заинтересовано в существовании одновременно в субъективной реальности и ирреальности по причине сложной противоречивости собственно человеческой жизни, наполненной сомнением, страхом, недоверием и бессилием [2]. В философских концепциях Х1Х-ХХ вв. духовная суть человека рассматривалась в одних случаях с позиций субъективного рационализма, а в других - субъективного иррационализма. В первом случае человек пытается найти объяснение существования мира независимо от воли человека; во втором человек познаёт сущность бытия через свое существование (экзистенцию). Для познания своей сущности человеку необходимо выполнить ряд необходимых условий: освободиться от господствующих ценностей, норм, установок и т. п., то есть обрести свою подлинную сущность. Подобный процесс катарсиса осуществляется в ситуациях, когда бытие граничит с небытием: в страданиях, переживаниях чувства вины, отчаяния, перед лицом смерти. Исходя из индивидуально-единичного существования, экзистенциализм, на первый взгляд, характеризует бытие человека как комплекс отрицательных эмоций - страха, озабоченности, стремления к смерти, вызванных самой
жизнью. А. Хюбшер, например, считал, что экзистенциальная философия XX в. отражает непосредственное выражение современности - её затерянности, безысходности, упадка, «радикальной конечности» [3]. Безусловно, одиночество, индивидуализм, утрата чувства сопричастности происходящему - главные черты менталитета данной эпохи, но при этом мы можем отметить, что экзистенциалисты не выступали в качестве защитников кризиса разума и кризиса гуманности и не делали попыток их оправдать. Протестуя против капитуляции личности перед пропастью разрушенных идеалов и ценностей, они поднимали на высокий пьедестал онтологическую проблему бытия человека, его жизненного мира.
Философская позиция М. Хайдеггера, рассматривавшего мир субъективных человеческих переживаний - экзистенцию как «здесь-бытие» оказала значительное воздействие на процесс становления экзистенциализма как самостоятельного философского течения. По мнению Хайдег-гера, своеобразие человеческого бытия заключается в том, что оно представляет собой нечто подвижное, становящееся, постоянно выходящее за свои пределы и отличающееся особой открытостью. Человек, таким образом, в качестве «чувствующего тела» становится тождественен своему бытию [4], а его самосознание оказывается сращенным с пониманием и переживанием мира.
К. Ясперс, исходя из единства сознания и самосознания, называет экзистенцию «необъекти-вированным началом личности», доказывая при этом, что у человека нет никакой другой возможности знать что-то о мире и о себе в этом мире, кроме одного - переживания этих знаний, которые имеют для него нравственно-практическое значение. В связи с этим в интерпретации Ясперса экзистенция обретает возможность тран-цендирования, высшим достижением которой он полагает обращение человека к Богу [5].
«Бытие в мире» Ж.-П. Сартра определяет сознание человека как активное, спонтанное «бытие для себя». Выделяя проблему существования в мироустройстве субъективного и объективного начал и, как следствие подобной дихотомии, диалектическое противоречие «свободы» и «необходимости», Сартр рассматривает свободу как неотъемлемое условие жизни человека, берущего на себя ответственность за сделанный выбор. Понимая индивида как отчужденное лицо, Сартр возводит человека в метафизический статус онтологии существования. Сартровский экзистенциализм выражается в формуле «существование предшествует сущности» [6].
Лейтмотивом произведений А. Камю выступают обречённость, несчастье, беспросветность, абсурд существования - объективные реалии жизни человека. Осознание обречённости и бес-
смысленности своего существования выкладывается в дилемму: либо признать абсурдность мира, либо обнадеживать себя гипотетическими и эфемерными призраками каких-либо изменений в нем, либо ожидать смерть. Первый вариант, по мнению Камю, предпочтителен - именно он и составляет суть смысла жизни: человек обретает свободу посредством бунта, восстания против «диспорядка» и хаоса... [7].
Выделяя главной проблемой человеческого существования отчуждение индивида от общества, экзистенциализм позиционирует его противостояние с окружающими: через призму своего бытия, разума, чувств, эмоций человек раскрывается сам перед собой и тем самым получает возможность смотреть и воспринимать окружающий мир иначе, чем другие.
Сопоставляя и анализируя идеи экзистенциальной философии и творчество русских философствующих писателей Х1Х-ХХ вв., можно вслед за А. В. Лесевицким прийти к выводу о том, что философам этого направления принадлежит заслуга теоретического обоснования проблемы отчуждения человека и общества, а писатели предлагают практические выходы для реализации человеком своего права на свободу: либо путь христианской соборности, либо бунт против диктуемых социумом условий жизни, поведения, поступков (Ф. Достоевский, Н. Бердяев, С. Франк, М. Бакунин и др.).
Многие исследователи справедливо считают, что своеобразным предшественником экзистенциализма является Ф. М. Достоевский, произведения которого оказали серьезное влияние на многих представителей западной философии -Ж.-П. Сартра, А. Камю, М. Хайдеггера, К. Яс-перса, М. Буббера. Философские воззрения крупнейших представителей западного экзистенциализма, в свою очередь, оказали существенное воздействие на русских философов - Н. Бердяева, Л. Шестова и других, в работах которых можно увидеть обращение к антропологическому контексту экзистенциализма.
Завершившийся ХХ в. и начало XXI в. обострили экзистенциальные проблемы существования человека и человечества в мире. Бурное развитие науки и техники сопровождалось процессом, в котором человечество стало катастрофически терять духовные ценности и смыслы, приобретённые им на протяжении предшествующих столетий. Пророчеством наступающего обезбо-женно-обездушенного мира прозвучали слова Н. Бердяева: «.Свободная игра человеческих сил от возрождения перешла к вырождению, она не творит уже красоты. Мир меняет свои покровы. », - при этом оптимистически восклицая: «Бытие неистребимо в своей сущности, нерас-пылимо в своем ядре.» [8].
В сферу русской культуры экзистенциализм органично вошел на протяжении второй половины XIX в. как явление, выразившееся, в первую очередь, в литературе. Наличие комплексов идей («вопросов»), характерных для экзистенциализма, исследователи сегодня отмечают в произведениях Л. Толстого («Смерть Ивана Ильича»), в романах Ф. Достоевского, рассказах и драмах А. Чехова. На протяжении XX в. отдельные положения экзистенциализма развивались в художественных произведениях И. Бунина, Г. Иванова, В. Набокова, А. Платонова, В. Шаламова. «Экзистенциализм формировался как своеобразная философия кризиса. Не случайно его плодоносное развитие происходило в кризисные, переломные моменты истории человеческой цивилизации» [9].
Неоднозначные процессы в развитии культуры, наблюдавшиеся на протяжении ХХ в., - распад традиционных систем ценностей, деформация типа духовности, изменения в коллективном сознании общества, обреченность на одиночество человека, получившего, по словам Достоевского, «дар свободы», - все это определяло экзистенциальную картину жизни России того времени, которая, в свою очередь, достаточно адекватно выражалась литературой.
Как показывает В. В. Заманская, русская литература ХХ в. представляет собой «систему доминант, типов сознания (экзистенциального, диалогического, религиозного, мифологического, политизированного и др.), которые «материализуются» в индивидуальном художественном мышлении писателя.» [10]. Онтологические сферы бытия человека, его душевной жизни как самостоятельные и самоценные проблемы философии становятся основополагающим контекстом творчества писателей, тяготеющих к экзистенциальным традициям.
Художественное сознание русских писателей двадцатого столетия, выразивших в своем творчестве принципы экзистенциализма, нередко рассматривает те же проблемы бытия в контексте культурного пространства России, что и философия. Это позволяет проследить диалог литературных и философских интенций самосознания человека в мире: экзистенциальный компонент в идейном содержании и в сюжетной линии художественных произведений становится своеобразным «гносеологическим стержнем» их композиционной структуры.
Данный диалог связан с двумя взаимоисключающими направлениями существования отчужденного человека в мире: с его саморазрушением и самоуничтожением или с его стремлением к многогранному духовному возрождению (например, в вере).
Такой диалог можно увидеть в творчестве одного из крупнейших писателей XX в. - Чингиза Айтматова.
2. Художественный мир Чингиза Айтматова
Творчество Чингиза Айтматова стало органичной частью мировую культуры XX в. Изучению его произведений в контексте мировой культуры посвящены работы исследователей из многих стран мира. Его лучшие произведения («Плаха», «И дольше века длится день», «Пегий пес, бегущий краем моря», «Белый пароход», «Тавро Кассандры», «Белое облако Чингисхана» и другие) прочно вошли в сокровищницу мировой литературы.
Ч. Айтматов - художник, не укладывавшийся в системы стереотипов XX в.: в советский период его творчество не соответствовало канонам «социалистического реализма», но в то же время он не был и традиционным «реалистом». Айтматов не принадлежал к лагерю ортодоксальных «советских» писателей, каким его иногда пыталась представить критика советского периода (его творчество невозможно было уложить в схемы «социалистического реализма»); при этом он не был и диссидентом, противником советского режима. Не случайно вокруг его произведений постоянно возникали споры, рождались многочисленные интерпретации [11].
Творчество писателя своими корнями глубоко уходило в мировую культуру: мифологию и фольклор разных народов, в традиции русской, восточной и западноевропейской классической литературы. Художественный мир произведений писателя и запечатленная в нем система ценностей были глубоко национальны и тесно связаны с историей человечества. Однако авторский взгляд на этот мир, поражающий своей глубиной и проникновенностью, был соотнесен с иными эпохами, с иными системами ценностей.
Истинность и глубина художественных прозрений Ч. Айтматова может открываться только сейчас, после обретения нами опыта сложнейших глобальных исторических сдвигов, произошедших в конце XX в.: постоянное ощущение катастрофичности существования современного мира, угроз, таящихся в межнациональных и межкультурных противоречиях, торжестве ценностей «общества потребления», опасности утраты культурных корней, разрушения связей между человеком и Природой, человеком и Космосом, влекущих разрастание грандиозных экологических проблем, ощущение быстротечности времени - все эти и многие другие проблемы, в его произведениях, встали в полный рост перед человеческой цивилизацией XXI в.
Творчество великого киргизского писателя было основано на гуманистических убеждениях, которые противостояли технократическим тенденциям, все сильнее и сильнее утверждавшимся на протяжении последних десятилетий.
Ч. Айтматов, как никакой иной художник XX в., понимал, что «неизвестности» в современ-
ном мире становится все больше и больше, что у человечества остается все меньше и меньше шансов создать в мире что-либо устойчивое, самодостаточное и «замкнутое» в себе. И в то же время герои его произведений стремятся найти в этой незавершенности мира «духовную опору» и стабильность.
Художественный мир произведения Ч. Айтматова - мир межкультурной коммуникации, важность следования принципам которой обнаружилась на протяжении последних десятилетий. Писатель ощущал, что «прогресс», во всемогущество которого верили люди ХХ в., не может в полной мере способствовать разрешению многих гуманитарных проблем.
Творчество писателя глубинно связано с традиционной культурой киргизского и казахского народов, что проявляется в устойчивой тенденции обращения к фольклорным источникам, мифам как к средству выражения миропонимания героев произведений, как выражения бесконечной энергии художественного воображения. В поэтике мифа Ч. Айтматов находит возможность оттолкнуться от событийности, случайности, интуитивного миропознания к экзистенциальным глубинам осмысления человеческой судьбы.
Герои произведений Ч. Айтматова, как правило, представлены в сложнейших экзистенциальных ситуациях. Они всегда идут собственным путем, пытаясь понять сущностные основы бытия, выявить личностные смыслы свершающихся вокруг них событий, понять истинный смысл собственных отношений с другими людьми и с природой, определить свое назначение в мире. «Что есть добро и что есть зло?», «В чем выражен смысл жизни?», «Какими путями следует идти по жизни человеку?», «Как преодолеть в себе страх перед окружающим миром?» - эти вопросы постоянно задают себе персонажи его произведений. Такие экзистенциальные категории, как «одиночество», «заброшенность», «отчужденность», «страх», «тоска» и другие, неизменно присутствуют в качестве концептов его произведений. Рассматривая судьбу человека, Ч. Айтматов раскрывает ее трагичность, временность бытия, показывает их «перетекаемость» и конечность.
Одно из наиболее ярких произведений писателя, в котором выразились глубокие экзистенциальные размышления о человеческой судьбе в контексте судьбы народа, - повесть-притча «Белый пароход (После сказки)». Это произведение замечательно, в частности, еще и тем, что в нем глубоко раскрыта экзистенциальная природа сознания ребенка.
3. Экзистенциальное пространство мира детей
Мир детства в соответствии с установившимися в мире науки канонами не рассматривается в качестве объекта философского анализа - воз-
можно, по той причине, что он по традиции исследуется педагогикой и психологией. Однако следует отметить, что размышления о детстве и о проявлениях «детскости» у взрослого человека (в качестве характеристики особых духовных проявлений) мы находим у Платона, Аристотеля, Августина, Г. Гегеля, К. Маркса, Л. Фейербаха, Дж. Локка, И. Г. Песталоцци, Ж.-Ж. Руссо, А. Камю, Ж.-П. Сартра, Г. Спенсера, Э. Фромма, 3. Фрейда и многих других мыслителей.
Мир детства, рассматриваемый как феномен, существующий в социуме автономно от мира взрослых, привлёк особое внимание исследователей лишь в ХХ в. Приоритетной областью исследования учёных стало психическое развитие ребёнка (труды Л. С. Выготского, А. В. Толстых, Ф. Т. Михайлова, Л. Ф. Обуховой, Н. Б. Шумаковой, М. И. Лисиной, Д. Б. Эльконина, А. Н. Леонтьева, Л. А. Венгера, Э. Эриксона, Г. Крайга, Л. Хьелла, Д. 3иглера, Н. Хомского и др.). В их работах были исследованы проблемы становления личности ребёнка, основные периоды его психического развития, а также тщательно проанализированы исторические корни Детства как особого, автономного этапа жизни человека. Тем не менее представления о «мире детства» и о ребенке, существовавшие в Х1Х-ХХ вв., сегодня оказываются явно недостаточными, раскрывающими лишь самые общие основы феномена детства [12].
Наиболее сложной для интерпретации и противоречивой областью исследования жизнедеятельности ребенка можно считать изучение экзистенциальных компонентов детского миропонимания и мироосознавания. Переживание ребенком мира и осмысление им собственного места в мире может быть объяснено не только при помощи психологических понятий, но и философскими интенциями экзистенциальных основ человеческого сознания. Природа мироосозна-ния и самосознания человека открывает перед ним сущностные основы мироздания - его дуальность (контрастность, противоречивость, противопоставленность - и в то же время целостность, гармоничность, взаимосвязанность), амбивалентность окружающей действительности и самого человека - его мыслей, слов, намерений, поступков.
На первый взгляд может показаться, что проявления экзистенциального сознания могут быть присущи только взрослому индивиду. Однако следует признать, что детство, будучи первоначалом бытия человека, выполняет потенциально конституирующую функцию «зачина» интимной сущности внутреннего мира: ребёнок познает мир своим всепринимающим, всечувствующим сознанием, которое выступает прообразом экзистенциальной духовной ипостаси человеческой личности.
Восприятие мира формируется в сознании детей на основе их мировидения, включающего в себя мироощущение, миропонимание, мироистол-кование и миропреобразование, которые в своей совокупности создают предпосылки для возникновения мироосознания.
Как правило, наиболее приемлемым объяснением особенностей мировидения ребёнка выступает его мифологическая направленность. Способность ребенка к мифологизации того или иного явления жизни заложена в особой «готовности» его сознания интерпретировать событие в рамках системы собственных понятий. Легкость во «всепринятии» мира помогает ребёнку верить в чудо и волшебство, способствует очеловечиванию в его сознании животных и природных явлений, одушевляет предметы, благодаря чему он может объяснять самому себе порядок мироустройства, правила взаимодействия между людьми, человеком и природой, создавая в своем сознании личную картину мира.
Экзистенциальным компонентом мировосприятия детей можно признать их способность к созерцанию [13]. Подтверждением данного факта могут служить собственные воспоминания о детстве, наблюдение за детьми, примеры из произведений художественной и публицистической литературы для детей и о детях и т. д.
Наличие экзистенциального сознания можно обнаружить также и в миропереживании ребёнка.
На протяжении первых лет жизни в мироо-сознании детей жизни преобладает гносеологический и праксиологический компоненты: мир для них - это прежде всего нескончаемый поток впечатлений и открытий. Средний и старший периодБ детства характеризуются новым значимым приращением - возникновением устойчивой потребности в осознании аксиологического контекста мироустройства. Осваивая духовно-нравственные основы социального взаимодействия, ребёнок начинает предпринимать попытки самостоятельно разрешать возникающие в его жизни дилеммы: «добро - зло», «истина - ложь», «радость -горе», «справедливость - несправедливость» и т. п. - с целью найти разумное (для себя!) объяснение всему происходящему в его жизни. Этот долгий, порою трагичный по своей безысходности процесс разворачивается в автономной, интимной сфере жизни ребенка - миропережива-нии [14].
На этом поле внутренних побуждений и внешних коллизий рождаются первые экзистенциальные переживания, возникающие в качестве реакции на существование дисгармонии между индивидуальными представлениями и реальностью. Дети задают вопросы: «Почему люди бывают добрыми и злыми?», «Зачем люди обманывают друг друга?», «Что такое смерть?», «Почему
взрослые не умеют веселиться?» и т. п., за которыми следует утопический сценарий будущих потенциальных преобразований: «Когда я выросту, то сделаю так, чтобы не было войны. чтобы дети никогда не плакали. чтобы мамы и папы никогда не умирали. чтобы никто ни с кем не дрался.» и т. д.
Диалектика мифологического и экзистенциального сознания детей гармонизируется взаи-моперетекающей аксиологичностью событий и явлений окружающего мира. Если первое оперирует ирреальными идиомами, то для второго необходимым атрибутом является наблюдаемый ими процесс изменений в окружающем их пространстве (например, смена времен года, модификация бытовых условий, трансформация окружающего ландшафта и т. д.), людей (их возрасте, внешнем облике, поведении), вызывающий экзистенциальные переживания и, как следствие, попытку объяснить происходящие события и определить их скрытый смысл.
Все дети наделены способностью «врожденного понимания и переживания» различных явлений и смыслов. Состояние, которое характеризует процесс формирования детского экзистенциального мира, можно назвать «всеприни-мающим», обладающим «свободной лёгкостью» в познании себя и в открытии окружающего мира. Впитывая события собственной жизни через личностные переживания, дети создают своеобразную нишу, в которой можно либо «спрятаться» от негативного воздействия внешнего мира, либо, переосмыслив мир, принять его как нечто важное и необходимое для себя.
Реальность проявляется для ребенка в бесконечном многообразии форм. Живя одновременно в двух мирах - внешнем (публичном) и внутреннем (интимном), дети не устанавливают принципиальных границ между ними. Это органическое «перетекание» из одной сферы в другую сопровождается чувством единения (гармонии) с другими людьми или, наоборот, чувством своей «инаковости» (дисгармонии). В обоих случаях дети насыщают «свою действительность» разнообразной гаммой трансцендентальных эманаций, такими, как «истинность» (реальность, правдивость), «благость» (искренность, доброта), «случайность» (экспрессия), «необходимость» (нравственность) и «закономерность» (ответственность, допустимость), и многими иными.
Основой экзистенциального мироосознания и мировосприятия выступает локализированное пространство внешнего и внутреннего мира человека - его внутреннее (интимное) «Я» и отношение этого «Я» к «Другому Я» (внешнему, публичному). Взаимодействуя, эти миры в своем центростремительном движении создают экзистенциальное ядро, представляющее самоценное, са-
модостаточное и самоутверждающее начало личностного самосознания.
Экзистенциальная природа мировосприятия детей опирается на первичные мыслительные реакции, которые онтологически формируются в сознание, апеллирующее к разнообразным способам выстраивания отношений с миром, которые не всегда бывают взаимопритягательными. Современная социальная атмосфера такова, что, находясь в окружении многого и многих, дети находятся в пространстве отчуждения (от общения, природы, культурной и цивилизованной среды, в конечном итоге от собственного «Я»). 3амк-нутое пространство порождает утрату целостного мировосприятия, ведёт к искажению ценностной картины мира, низвергает сущность бытия до уровня существования.
В сущностных проявлениях внутреннего мира возникают интеллектуальные потенции, подготавливающие сознание ребенка к рефлексивной деятельности: осмысленная ориентировка в личностных переживаниях, осознание себя в качестве субъекта социальных отношений, выделение собственных ценностных приоритетов. Аксиологическим компонентом детского миропереживания можно назвать этическую и эстетическую направленность притязаний и интересов ребенка. Претерпевая значительные изменения в содержании, потребности детей по своей природе остаются эмансипированными от взрослого мира сферой бытия.
4. Экзистенциальный мир ребёнка в повести Ч. Айтматова «Белый пароход»
Повесть-притча Ч. Айтматова «Белый пароход», созданная во второй половине ХХ в., во многом предвосхитила открытие отечественными философами в конце ХХ - начале ХХ1 в. трансцендентальной и экзистенциальной составляющих мира детства [15]. Писатель пронзительно описал особое отношение ребёнка к реальности, филигранно озвучил словом тончайшие нити, связующие его мировосприятие с миропониманием, мироощущение с миропереживанием, ми-роосознание с миропреобразованием.
Постановка в повести проблемы бытия ребенка, не ограниченного догматическими запретами и узким социологизмом, по сути, развенчивала советские идеологические мифы «о безоблачном детстве», о «закрытости» детского сознания по отношению к глубинным экзистенциальным переживаниям. Следуя традициям, заложенным в философии Ясперсом, Камю, Сартром, Бердяевым, Шестовым, Чингиз Айтматов создаёт произведение, направленное на решение именно экзистенциальных задач - истечение внутренне замкнутого от окружающих мира мальчика в его внешнее жизненное пространство, преодоление противоречия между рациональным и иррациональным в повседневной жизни, проблема взаи-
модействия индивида (ребенка) и общества, трансформация жизни в смерть и смерти в иную жизнь. Воспроизведенное в повести-притче частное явление - «случай» - раскрывается как результат высокой степени обобщения фатальности случая-события через объективированное описание трагической судьбы мальчика. Айтматов воспроизводит психологически надрывные ситуации и события, в результате которых сознание ребенка подвергается атаке циничной действительности и в конечном итоге «дематерилизуется», «раз-воплощается» человеческая плоть (термины Н. Бердяева).
Характерным феноменом мира переживаний айтматовского мальчика является детское одиночество. Постоянно окруженный в своей жизни чужими взрослыми людьми, семилетний ребенок остается глубоко одиноким в мире своих интимных переживаний. «Один, без друзей, мальчишка жил в кругу тех нехитрых вещей, которые его обступали...» [16].
Интенциональность детского одиночества порождает множество одновременно сосуществующих реальностей. Мир мальчика - это многомерное пространство параллельных, пересекающихся, линейных и сакральных миров, которые переживаются им одновременно или последовательно. Формы проявления возникающих в его судьбе новых реальностей имеют собственные источники, из которых черпается все многообразие жизни, поэтому основаниями для существования того или иного мира служат вполне объективные обстоятельства жизни ребёнка.
Пересекающиеся миры мальчика представляют собой ряд независимых друг от друга миров, которые сосуществуют в его личной действительности, то соприкасаясь в определенной событийной точке (привычная для него жизнь с дедушкой и бабушкой - скандалы в семье тети Бекей; одинаково текущие дни - приезд машины-магазина), то отдаляясь друг от друга (ночевка в доме молодых водителей - их отъезд; жизнь без родителей - незнакомая жизнь отца и матери в других семьях с новыми детьми). Происходящие события, накладывающиеся на его незаметную для окружающих жизнь, создают точку пересечения в экзистенциальном пространстве для того, чтобы позволить сознанию мальчика принять многоликость этого мира: «Почему люди так живут? Почему одни злые, другие добрые? Почему есть счастливые и несчастливые? Почему есть такие, которых все боятся, и такие, которых никто не боится? Почему у одних есть дети, у других нет?» [17]. Это миры «первого слоя», представляющие собой поверхностный уровень, который, как выяснится позже, подпи-тывается иллюзией глубинных слоев предсозна-ния: «Верный, надежный, родной, быть может,
единственный на свете человек, который души в мальчике не чаял, был таким вот простецким, чудаковатым стариком, которого умники прозвали Расторопным Момуном... Ну и что же? Какой ни есть, а хорошо, что все-таки есть свой дед» [18]. Сердце, разум мальчика самозабвенно принадлежат единственной во всей округе аула доброй, но совершенно безвольной душе старика.
Жизнь ребенка представлена через последовательность «вложенных» друг в друга «параллельных» миров, каждый из которых реально существует как в объективной, так и в субъективной реальности.
Параллельные миры существуют реально в окружающем мальчика мире - рядом с ним и независимо от него. В них представлена жизнь растений, камней, реки, которые, преломляясь в имманентном сознании мальчика, силой его воображения приобретают чувственное начало: «Полевые вьюнки... самые умные и веселые цветы. Лучше всех встречают они утром солнце. Другие травы ничего не понимают - что утро, что вечер, им все равно. А вьюнки, только пригреют лучи, открывают глаза, смеются. Сначала один глаз, потом второй, и потом один за другим распускаются на вьюнках все закрутки цветов. Белые, светло-голубые, сиреневые, разные... И если сидеть возле них совсем тихо, то, кажется, что они, проснувшись, неслышно шепчутся о чем-то. Муравьи - и те это знают. Утром они бегают по вьюнкам, жмурятся на солнышке и слушают, о чем говорят цветы между собой. Может быть, сны рассказывают?» [19].
Сознание мальчика интуитивно сливается с чувственно-действенным опытом и с представлениями о мире, в котором он живет. Его мысли оказывают прямое воздействие на окружающую реальность и мифологизируют ее: «"Лежащий верблюд" - ...так он назвал рыжий горбатый гранит, по грудь ушедший в землю. Обычно мальчик не проходил мимо, не похлопав своего "Верблюда" по горбу. Хлопал он его по-хозяйски, как дед своего куцехвостого мерина - так, небрежно, походя; ты, мол, обожди, а я отлучусь тут по делу. Был у него валун "Седло" - наполовину белый, наполовину черный, пегий камень с сед-ловинкой, где можно было посидеть верхом, как на коне. Был еще камень "Волк" - очень похожий на волка, бурый, с сединой, с мощным загривком и тяжелым надлобьем. К нему он подбирался ползком и прицеливался. Но самый любимый камень - это "Танк", несокрушимая глыба у самой реки на подмытом берегу. .Были еще и другие - "вредные" или "добрые" камни, и даже "хитрые" и "глупые"» [20].
Природа - в отличие от семейного окружения - не является для мальчика враждебной сре-
дой: она локализируется отдельными внешними замкнутыми пространствами - рекой, её каменистыми склонами, запрудой, лесным кордоном, далёкими горами, которые вызывают в его сознании чувство гармоничной сопричастности: «Ширалджины - верные друзья. Особенно, если обида какая-нибудь и хочется плакать, чтобы никто не видел, в ширалджинах лучше всего укрыться. Надо лечь на спину и смотреть в небо. Сначала сквозь слезы почти ничего не различить. А потом приплывут облака и будут выделывать наверху все, что ты задумаешь. Облака знают, что тебе не очень хорошо, что хочется тебе уйти куда-нибудь иди улететь, чтобы никто тебя не нашел и чтобы все потом вздыхали и ахали - исчез, мол, мальчишка, где мы теперь его найдем?.. » [21].
Чувства страха, одиночества, темноты, характерные для любого ребёнка семилетнего возраста, замещаются у мальчика стремлением к их преодолению, что трансформируется его сознанием в действенную картину: «Деревьям ведь очень страшно ночью в лесу. Они одни, и никто им слова не скажет. Стынут голые деревья на стуже, некуда им приткнуться. А я бы ходил в лесу и каждое дерево похлопал бы по стволу, чтобы ему не так страшно было. Наверно, те деревья, что весной не зеленеют, - это те, которые застыли от страха» [22].
Все эти существующие в сознании мальчика мифологические миры находятся в одном пространстве-времени, но пребывают на разных линиях жизни, представляя при этом объективную целостность и упорядоченную гармонию его мироощущения.
Закрытость внутреннего мира, его отчуждённость от мира сверстников проявляется у мальчика в имманентно присущей детскому возрасту потребности разговаривать с самим собой и с неодушевлёнными предметами (портфелем, камнями, растениями, белым пароходом.). Разговоры мальчика с другими людьми - это, по сути, монологи (по аналогии с предельно монологичными «диалогами» Кафки), которые подчиняются закону «неуслышания» (М. Бахтин); его мир закрыт от окружающих взрослых, которые, впрочем, и не пытаются приоткрыть завесу его глубинных тайн. «У него были две сказки. Одна своя, о которой никто не знал. Другая та, которую рассказывал дед. Потом не осталось ни одной. » [23].
Линейный мир родовой сказки, о котором мальчику поведал дедушка, - мир, существовавший задолго до его рождения: «Волей детского воображения впереди. по дороге невидимо бежала Рогатая мать-олениха. Она охраняла их от бед и несчастий на трудном пути. От обвалов, от снежных лавин, от пурги, от тумана и
прочих невзгод» [24]. Это мир постоянного присутствия в сознании мальчика одухотворенного потока нравственного восприятия событий. Мифологический образ Рогатой матери-оленихи, хранительницы бугинского рода, в экзистенциальном сознании ребенка оказывается неотъемлемо животворящим: простудившись в ледяной воде, в горячем воображении он призывает её к разговору; зимой, во время бурана она «появляется» и просит его спасти своих детей (молодых шоферов, застрявших в дороге), гордится его отвагой и решительностью, а сама в это время оберегает людей от неминуемой смерти в снегу. Мать-олениха - это материнский оберег жизни (что признает и сам мальчик: «Я - тоже твой сын»), заместивший в его сердце несуществующую в его реальной жизни, живущую где-то далеко настоящую мать.
Сакральный мир - это его «собственная сказка»: «Была у него такая странная мечта: он хотел превратиться в рыбу. И уплыть... мальчик долго думал о том, как он превратится в рыбу и поплывет по реке к нему, к белому пароходу. мечтал превратиться в рыбу так, чтобы все у него было рыбье - тело, хвост, плавники, чешуя, - и только голова бы оставалась своя, на тонкой шее, большая, круглая, с оттопыренными ушами, с исцарапанным носом... До свидания, я уплываю в Иссык-Куль, к белому пароходу. Там у меня мой папа-матрос...» [25]. Сознание мальчика обладает особой организацией, имеющей уникальные проявления, которые причудливым мыслительным узором раскрашивают его одинокую жизнь, лишенную родителей, братьев и сестер, друзей-сверстников.
Бытие ребенка - это особого рода реальность, включающая ценностно-смысловые структуры его биографической, культурной, психической и ментальной жизнедеятельности, в рамках которой осуществляется процесс формирования личностного начала. Мысли мальчика оказывают такое же сильное влияние на его судьбу, как и его конкретные поступки: «Мальчик стонал, плакал и сквозь слезы, задыхаясь от рыданий, бормотал: - Нет, я лучше буду рыбой. Я уплыву отсюда. Я лучше буду рыбой» [26]. Предрешенный исход такого состояния - небытие, уход из реальности.
Мысли непосредственным образом формируют реальность ребенка. Мальчик живет, мыслит, чувствует, двигается и действует внутри собственного мира (который во многом не совпадает с миром окружающих его взрослых); он полностью погружен в сферу своих чувств, ощущений и переживаний, которые выражают своеобразную бессознательную установку личности, позволяющую находиться одномоментно на уровне внутреннего восприятия мира и реального себя «здесь
и сейчас». Сознание ребенка формирует его среду, оно определяет субъективную действительность как одну из форм проявления реальности. Таким образом, сознание мальчика предопределяет его бытие для себя и бытие в себе.
В своем произведении Ч. Айтматов обращается к проблеме «чистого сознания» (Гуссерль, Хайдеггер): сознание и бытие мальчика находятся в состоянии «чистоты» и «первозданности»: его разум не пытается выявлять и анализировать причинно-следственные нити происходящих событий, рефлексировать. Его сознание воспринимает реальность в своей первозданности.
Понимание себя существующим, вырастающее из предпонимания и предосознавания как первичной данности иррационального мира, обретает свое самоопределение перед лицом смерти. Воздействие мысли на поступки мальчика проявляется незаметно, а поэтому результат представляется необъяснимым и непредсказуемым. Экзистенциальный катарсис понимания, трагичности осознавания - это трепещущий нерв духовной личности, это обнажённость боли, глубоко ощущаемая беззащитность и безысходность перед неизбежностью свершившегося «прелюбодеяния» Человека с Природой. Оголённая глубина человеческого духа привела к катастрофе сознания... Через развоплощение сознания проясняется смысл жизни мальчика: мы обнаруживаем в нем экзистенциальную инициацию - обретение свободы.
В каскадном развертывании кульминации сюжета к кодовому случаю-событию ребенок оказывается перед действенной по своей эмоциональной силе реальностью факта - убийством мара-лицы. Для взрослых это событие представляется совершенно обыденным; для мальчика же Рогатая мать-олениха - после встречи с ней на берегу реки - стала настоящей, существующей уже не в сказке, а в реальной жизни. Пьяное беспамятство деда, предавшего свои сердце и душу, память предков, совесть и заветы предков, оказалось окончательной развязкой картины, представшей перед глазами мальчика, выражавшей бессмысленность, жестокость, бессилие, невозвратность.
В завершающем акте сознания мальчика мы обнаруживаем глубинную экзистенциальную проблему существования допустимого «предела» оправдания ребёнком поступков взрослых людей, которая разрешается «уходом» разума за пределы «нормального, живого сознания». Создавшее свой собственный мир - особенный и, безусловно, отличный от мира окружающих его взрослых - сознание ребёнка не было готово к столь стремительно фатальной потере всего самого дорогого в жизни, что у него было.
Окружающее пространство во всей алогичности и незавершённости оказывается для ребенка
прообразом бытия и его собственной судьбы; при этом ценностные приоритеты выстраиваются в соответствии с возможностями, которые ему предоставляет среда. Реальность, перевоплощаясь в ирреальность и возвращаясь в действительность, формирует в сознании мальчика сферу трансцендентальных эманаций (ощущение «сопричастности» миру), затрагивая при этом все основные экзистенциальные аспекты бытия, - и в этом выражается суть одиночества айтматовского мальчика. Из плоскости социально-этической Айтматов уводит мальчика в онтологическую: человек одинок в жизни, одинок он и в смерти.
Повесть-притча Ч. Айтматова по своему содержанию «катастрофична»: все развивающиеся в ней события стремятся к трагичной развязке. Каждый эпизод жизни мальчика представляет собой сложный узел его экзистенциальных переживаний - это сеть маленьких драм и трагедий, предвосхищающих заключительный Реквием: «Ты отверг то, с чем не мирилась твоя детская душа. И в этом мое утешение. Ты прожил, как молния, однажды сверкнувшая и угасшая. А молнии высекаются небом. А небо вечное...» [27].
Далеко не каждый ребёнок сталкивается в своей жизни с ситуацией циничного и бескомпромиссного свержения идеалов и сокровенной мечты, окружающие его взрослые (родители) стараются создать и как можно дольше сохранить в его сознании веру в справедливость, истинность и надёжность мира, в котором он живет. Художественный образ мальчика, созданный Айтматовым, представляет собой трепещущий сгусток трагических судеб детей разных поколений: детей эпохи войны, детей-сирот, детей, которых общество лишило родителей, заменив их социальным суррогатом идеологизированного воспитания.
Раскрывая экзистенциальный мир мальчика, писатель во многом предвосхитил образ нынешних детей, которые, родившись в конце ХХ -начале XXI в., не имеют устойчивой системы ценностей, исходящих от представителей предшествующего поколения, но постоянно сталкиваются со сложнейшими бытийственными проблемами, необычайно остро испытывая при этом сложнейшие нравственные коллизии, решение которых они должны искать самостоятельно: «...Детская совесть в человеке - как зародыш в зерне, без зародыша зерно не прорастает» [28].
Нам представляется, что экзистенциальные составляющие детского сознания, раскрытые в произведении Ч. Айтматова, заслуживают глубокого изучения не только на примерах художественных образов, но и в реальной действительности. Творчество Ч. Айтматова, по сути, утверждало новый для искусства XX века подход к личности человека, новые принципы интерпре-
тации детского самосознания, его мировоззренческих и этических основ.
Современные тенденции в области изучения мира детства и детской субкультуры предоставляют возможность приоткрыть неизвестную до сих пор нишу экзистенциональных и трансцендентальных компонентов детского самосознания.
Мир ребёнка, закрытый от внешнего взора, не однозначен, он пронизан глубокими гносеологическими, экзистенциальными и аксиологическими коллизиями, которые выступают достойной исследовательской областью с позиций восприятия личности ребёнка не как формирующейся будущей ипостаси, а как действующего, переживающего субъекта своей онтологической сущности.
Примечания
1. Кьеркегор С. Повторение. М., 1997. С. 126.
2. Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: ТЕРРА; Республика, 1998. С. 72-86.
3. Хюбшер, А. Мыслители нашего времени (62 портрета) / пер. с нем. М., 1994. С. 8-24.
4. Хайдеггер М. Пролегомены к истории понятия времени. Томск, 1998.
5. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991.
6. Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. М.: Республика, 2000.
7. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.
8. Бердяев Н. А. Кризис искусства // Бердяев Н. А. Падение священного русского царства: публицистика 1914-1922 гг. / вступ. ст., сост. и примеч. В. В. Сапова. М.: Астрель, 2007.
9. Лесевицкий А. В. Экзистенциальные идеи русских почвенников (на примере творчества Ф. М. Достоевского): монография. Пермь, 2010. С. 5.
10. Заманская В. В. Экзистенциальная традиция в русской литературе XX века. Диалоги на границах столетий: учебное пособие. М.: Флинта; Наука, 2002. С. 8.
11. См., например: Современный литературный процесс и творчество Чингиза Айтматова: межвуз. сб. науч. статей / Киргизский государственный университет. Фрунзе: КГУ, 1985; Строилов Л. Ф. Творчество Чингиза Айтматова в западноевропейской критике. Фрунзе: Кыргызстан, 1988.
12. Попкова Т. Д. Становление личности ребёнка: монография: в 2 ч. Пермь: ПКИПКРО, 2008.
13. В данном случае под «созерцанием» мы понимаем способность сознания ребёнка, привлеченного каким-либо визуальным, кинестетическим, аудиальным источником, непроизвольно импровизировать с использованием мыслительных образов. Созерцание способно предшествовать воображению и фантазированию. При этом следует иметь в виду, что процесс созерцания отличается от наблюдения, который, как правило, является целенаправленным процессом.
14. Попкова Т. Д. Экзистенциальный мир современной детской субкультуры // Гуманизация образования. 2009. № 6.
15. Указанный период характеризуется появлением большого интереса к проблеме детства со стороны российских ученых. См. работы В. Т. Кудрявцева, Т. К. Мухиной, И. Э. Куликовской, Д. И. Фельдштей-
на, Н. С. Юлиной, Л. Т. Ретюнских, В. Ф. Сержанто- 21. Там же. С. 9.
ва, Т. Д. Попковой и др. 22. Там же. С. 33.
16. Айтматов Ч. Собрание сочинений: в 3 т. Т. 2. 23. Там же. С. 6.
Повести. Роман. М.: Молодая гвардия, 1983. С. 9. 24. Там же. С. 88-89.
17. Там же. С. 90. 25. Там же. С. 27, 29.
18. Там же. С. 16. 26. Там же. С. 112.
19. Там же. С. 8. 27. Там же. С. 114.
20. Там же. С. 7-8. 28. Там же. С. 113.
