CC BY
54
© А.Ю. Чернов, 2007
ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ И ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКИЙ СТАТУС СОЦИАЛЬНОЙ ПСИХОЛОГИИ
А.Ю. Чернов
Многочисленные кризисы социальной психологии всегда возникали вокруг вопроса «что есть социальная психология?». От ответа на этот вопрос зависели теоретические и исследовательские предпочтения, равномерно распределяемые между приверженцами «социологического», «психологического», «личностного» и иных направлений. Каждое из них по-своему определяло ведущую цель, теоретические и прикладные стратегии, способы интерпретации и использования результатов социально-психологических исследований. Универсальной концепции социальной психологии до сих пор не существует. В результате современная социальная психология представляет собой область научных интересов, относящихся к формированию и изменению установок, проблемам атрибуции, Я-концеп-ции, соотношению социальных структур и развития индивида, групповому поведению, кросскультурным вариациям поведения и т. д. Границы этой области включают в себя предметные сферы психологии, социологии и ряда других дисциплин. Результаты научных поисков излагаются на разных концептуальных языках. Иногда создается впечатление, что точек пересечения социально-психологических теорий и подходов, специфических методов исследования слишком мало для того, чтобы отнести имеющиеся теории к компетенции одной и той же науки.
Для того чтобы вернуть социальную психологию в пространство «парадигмальных координат», необходимо, на наш взгляд, при определении ее научного статуса выполнить несколько условий. Во-первых, следует признать, что социальная психология не свободна от «социальности» в том смысле, что существует и развивается в различные эпохи, характеризующиеся спецификой экономических отношений, политических интересов, укладом жизни людей, особенностями комму-
никации и взаимодействия и т. д. Второе условие состоит в определении онтологических и эпистемологических оснований социальнопсихологического теоретизирования. Здесь решения требуют вопросы соотношения естественнонаучной и социальной природы самого социально-психологического знания и в связи с этим выбора методологических ориентиров социально-психологического объяснения, в частности, ответа на вопрос о его объективности. Наконец, третьим условием является очерчивание предметной области социальной психологии. Отправной точкой, как представляется, в этом случае мог бы стать вопрос об интеграции «психологического» и «социального» в единой научной дисциплине. Каждое из этих условий не существует само по себе. Так, смене социально-исторических эпох (доиндустриальной, индустриальной, постиндустриальной) соответствуют представления о сущности и характере знания, что, в свою очередь, сказывается на специфике понимания предмета науки.
Исторический подход к объекту психологии и социальной психологии (то есть к человеку как носителю психологических и социально-психологических качеств и свойств) важен не только в ретроспективном аспекте. Современный мир с точки зрения экономических, политических и социальных обстоятельств явно неоднороден. В нем так или иначе, в той или иной пропорции представлены черты каждой из предшествующих и настоящих эпох. Следовательно, эти черты находят отражение как в индивидуальной, так и коллективной психологии людей.
В этой связи возникает потребность определения онтологических и эпистемологических ориентиров социально-психологического знания.
Дискуссии по поводу специфики психологического и социально-психологического знания
в мировой психологической науке ведутся на протяжении последних двадцати лет. К концу 80-х гг. кризис социальной психологии разрешился, но весьма своеобразно: путем деления дисциплины на две социальные психологии, которые существуют бок о бок при минимальном взаимодействии друг с другом. Часть исследователей по-прежнему ориентируется на «старую парадигму». В основе этой парадигмы лежит гипотетико-дедуктивная процедура, вытекающая из естественнонаучной модели психологического и социально-психологического знания. Стержнем старой парадигмы служит убеждение в принципиальной познаваемости внутренних каузальных механизмов, управляющих социальным поведением, путем строгого лабораторного эксперимента.
На другом полюсе находятся представители «новой парадигмы», к числу создателей которой принадлежат Р. Харре и К. Герген. Отказавшись от классической дедуктивной модели науки, Р. Харре и К. Герген, при всем различии их позиций, сходятся в убеждении, что постижение законов общественной психологии требует принципиально иной эпистемологической модели. С этой точки зрения научная истина не тождественна знанию о мире «как он есть», которым располагает «объективный наблюдатель». Соответственно, научная теория не может быть сведена к описанию этой истины «избранными учеными». Теория и истина представляют собой специфические «формы дискурса, которые отражают социально-практическую «укорененность» своих носителей. Критерием оценки социально-психологической теории служит уже не степень ее соответствия «подлинному миру», а ее социальная интеллигибельность и способность порождать новые поведенческие формы.
В отечественной психологии имеется ряд работ, в основном реферативного и констатирующего характера, посвященных анализу смены научной парадигмы в психологии1. Тем не менее актуальность разработки онтологической и эпистемологической проблематики социальной психологии еще далеко не исчерпана.
Дискуссия о смене парадигм психологического знания имеет общенаучную природу. Она находит отражение в философии и социологии знания, лингвистике, социологии, этнографии2.
Взгляды на природу знания, способы их получения и использования сопровождают смену описанных выше исторических эпох. Каждая из них порождает собственную парадигму, применимую для объяснения и понимания соответствующей реальности, в том числе, а для нас в первую очередь, социально-психологической реальности. Так, Т. Секстон считает, что каждый из периодов (пре-модерн, модерн и постмодерн) характеризуется специфическими онтологическими взглядами, объясняющими то, каким образом люди относились к событиям и проблемам и принимали решения3.
Стремление создать «науку о природе» связано с эпохой Возрождения и именами Г. Галилея и Р. Декарта. С. Толмен так отзывался о их вкладе: «Интеллектуальная революция началась с Галилея и Декарта. Она имела два аспекта: это была научная революция, так как имела последствиями важные открытия в физике и астрономии. И это было рождение нового метода, поскольку зародилась традиция в теории познания и философии разума - традиция, остающаяся сильной и до нынешнего времени. Ей отмечен переход от качественных к количественным или метрическим исследованиям, от гетерогенности к гомогенности, от эстетической гармонии к математической точности, от умозрительного удовольствия к активной манипуляции и контролю, от вечных объектов к временным последовательностям»4.
Вполне объяснимо, что когда в XIX столетии появилась научная психология, базовой моделью для нее послужили естественные науки. Ориентация психологических исследований находилась под влиянием научных интересов Гельмгольца - в физике, Вундта - в физиологии, Фехнера - в физике и философии. Такие американские психологи ученые, как С. Холл, У. Джеймс, были их учениками и не могли не разделять требований к научным психологическим методам своих наставников. Для того чтобы соответствовать общепринятым критериям объективности, феномены, изучаемые психологией, должны были быть измеряемы. Это, конечно, налагало некоторые ограничения на объект исследования, поскольку именно измеряемость определяла, что можно, а что нельзя изучать. Идеи и идеалы пси-
хологии конца XIX - начала XX в. были усилены методологией позитивизма, так как считалось, что психологии, чтобы оставаться наукой, необходимо было использовать публично воспроизводимые процедуры и методы описания, которые были бы «объективны», то есть не допускали бы возможности личных суждений и оценок исследователя. Целью была разработка единой теории науки, «телом» которой была бы физика, а языком «математика».
Тем не менее в психологии ХХ в. постепенно зарождались предпосылки для возникновения иных способов понимания и объяснения: символический интеракционизм (Д. Мид), феноменологический подход (К. Роджерс), генетический конструктивизм (Ж. Пиаже), теория персональных конструктов (Дж. Келли), теория социальных репрезентаций (С. Московичи), культурно-исторический подход (Л.С. Выготский) и др. Эти работы являлись свидетельством постепенной трансформации психологии в направлении переосмысления ее естественнонаучных позитивистских оснований. В разной степени имплицитно или эксплицитно в каждой из них формулировался вопрос о соотношении природной и психической реальностей, об объективности психологического знания, о методе, обеспечивающем доступ к изучению психологических феноменов. При этом происходит осознание ограниченности естественнонаучного способа мышления при попытках «вдохнуть жизнь» в психологические и социальнопсихологические феномены. «Игнорирование вклада некоторых существенных объемлющих систем в то, что мы хотим назвать психикой, - вот, что, на наш взгляд, характеризует профессиональный менталитет адептов естественнонаучных подходов в изучении психики и с чем нельзя, безусловно, примириться, если соответствующее видение мира распространяется за пределы собственно природной реальности и переносится на реальность, социальную жизнь», - пишет Е.А. Климов5. Е.Л. Доценко подчеркивает в этой связи, что «психолог соприкасается с несколькими классами феноменов, которые упрямо отказываются подчиняться естественнонаучной логике: факты возникают в результате желания их иметь; почти каждое утверждение ока-
зывается относительным и допускает множественность толкований; как факты, так и суждения видоизменяются при смене контекста; взаимосвязанность всего со всем столь велика, “что установить наличие зависимости” можно между всем, чем угодно»6.
Здесь, на наш взгляд, необходима конкретизация позитивистских метатеоретических положений, использующихся как основа социально-психологического знания. Прежде всего ими подчеркивается приоритет причинно-следственной обусловленности как природных, так и социальных феноменов. Целью науки является открытие этих универсальных причинных закономерностей. Она достигается посредством редукции феномена к базовым элементам, взаимодействие которых изучается в контролируемых экспериментальных условиях. Осуществление исследователем контроля над включаемыми в экспериментальную ситуацию переменными позволяет ему делать выводы о причинно-следственных связях между ними. Таким образом, «незамутненное» наблюдение позволяет формулировать и проверять гипотезы относительно поведения. Дальнейшая логика сводится к тому, что «ложные» гипотезы отбрасываются, а «истинные» используются в качестве универсальной истины. В основе эмпирико-позитивистской методологии лежат четыре положения:
1. Существует объективная реальность, независимая от исследователя и подчиняющаяся причинно-следственным закономерностям.
2. Познание объективной реальности возможно при наличии квалифицированного исследователя, вооруженного научным методом.
3. Использование научного, прежде всего экспериментального, метода позволяет избежать влияния на результат исследования случайных переменных.
4. Опровержение или подтверждение накопленных в научном исследовании гипотез приводит к точности репрезентации объективной реальности.
Критика позитивистских положений касается, во-первых, экспериментального подхода к осуществлению научного исследования в социальной психологии7. Несмотря на то что эксперимент может оказаться необходимой техникой в определенных ограниченных условиях, распространенное предположение,
что экспериментирование является единственным и лучшим средством, с помощью которого можно получать знания о социальном поведении, имеет дезориентирующие и вредные последствия для области знаний, целью которой является прояснение и понимание такого поведения. Смысл поведению участников тех или иных событий придает непостижимо сложная сеть трудно учитываемых обстоятельств. Эти обстоятельства не ограничиваются непосредственно предъявляемым или имеющимся стимулом. Посредством памяти они прикреплены к прошлому, а через антиципацию обращены к будущему. Событие приобретает для человека смысл только в том случае, если оно составляет часть истории других событий. Далее совокупность обстоятельств, которые конституируют смысл данного поведения, изменяется от индивида к индивиду в историческом и культурном контекстах. Поэтому традиционно принимаемый в социально-психологических исследованиях экспериментальный подход искажает исторический характер социального действия
Например, диапазон факторов, которые могут быть восприняты индивидом как оскорбление и вызвать гнев в качестве ответной реакции, формируется в индивидуальном опыте человека, приобретаемом в культурном контексте понимания «оскорбления» и «гнева». К. Герген пишет: «...мы можем сказать, что стимул связан со смыслом, только будучи рассмотрен в контексте конкретных культурных обстоятельств индивида»8. Гнев ребенка в семье как ответ на вторжение матери в его физическое пространство на территории родного дома имеет совсем другой характер, чем гнев тридцатилетнего пуэрториканца в испанском Гарлеме. Таким образом, социальные стимулы помещены в гораздо более широкий круг обстоятельств, а реакции на стимул зависят от смыслов, которые придаются этим обстоятельствам.
В лаборатории основной акцент делается на описание связей поведения с вызывающими его причинами. В экспериментальной логике эти связи могут быть различимы только тогда, когда исследователь обладает полным контролем над поведением индивида, что не может быть достигнуто вне лаборатории. Это обстоятельство ограничивает количество
факторов, которые принимаются во внимание при теоретическом объяснении получаемых результатов, сужает временные рамки исследования. В результате поведение, являющееся частью обширного сценария, состоящего из неопределенного числа факторов, в экспериментальной ситуации редуцируется до конечного количества переменных, а социальный смысл поведения искажается.
Если, как считает К. Герген, поведение обретает смысл только в последовательности событий, которые, в свою очередь, обладают смысловой структурой, то экспериментальная ситуация есть сама по себе последовательность событий, которая придает значение всему тому, что происходит в лаборатории. Там, где экспериментатор типично исходит из того, что лабораторные условия являются «чистым» стимулом для нормального (усредненного) поведения, на самом деле можно ожидать чего угодно, только не «нормального» поведения испытуемого. К. Герген пишет: «При попытке изолировать данный стимул от комплекса, в котором он нормально существует (к которому он в норме привязан), значение (смысл) этого стимула в отношении культурной структуры затемняется или искажается. Когда индивид реагирует на событие вне его нормального контекста, он может быть вынужден к реакции на конкретную ситуацию, не имеющую ничего общего с его поведением вне экспериментальной ситуации»9. И. Паркер и Дж. Шот-тер выразили это образно, назвав экспериментаторов «жертвами трагического заблуждения» и заключив, что «эксперименты в большинстве своем бесполезны, если только не служат для описания странных способов, посредством которых люди продолжают стараться найти социальный смысл самих экспериментальных лабораторий»10.
Таким образом, критика традиционных для социальной психологии методов исследования сводится к тому, что экспериментальная лаборатория создает разрыв между значением поведения участников эксперимента и научным объяснением этого поведения. Причина в том, что экспериментаторы убеждены, что они изучают «нормальный» или «идеальный» факт поведения, но на самом деле они конструируют образ нормального поведения. С этой точки зрения социальные психологи, ограни-
ченные жесткими границами экспериментальной лаборатории, скорее, являются писателями, чем учеными.
Во-вторых, критика позитивистской ориентации в социальной психологии касается предписываемых ей моделей, по которым осуществляется познание психической жизни индивида11. В этом случае внимание привлечено к следующим положениям:
1. Эмпирико-позитивистская метатеория настаивает на отделении познающего субъекта от познаваемых им объектов. Задача ученого посредством варьирования переменными добиться точной репрезентации объективной реальности. Применительно к социальной психологии постановка такой задачи означает, что человек обладает сознанием, которое действует как зеркало, отражающее в себе независимо существующую от его сознания реальность.
2. Приоритет в объяснении функционирования психики отдается когнитивным процессам. Логика и абстрагирование рассматриваются в качестве инструментов, с помощью которых ученые отстраняются от непосредственного «чувственного восприятия» и, таким образом, обеспечивают себя средствами для обобщений, касающихся изучаемых объектов реальности. В психологических теориях подчеркивается центральное место когнитивных процессов, поскольку с позитивистской точки зрения именно они позволяют людям преодолеть влечения и импульсы, которые могут помешать рациональной оценке происходящего и вызвать дезадаптивные формы поведения.
3. Когнитивные процессы рассматриваются в отрыве от аффективных - от эмоций, влечений, мотивов. Аффекты концептуализируются в позитивистской психологии как мотивирующей когнитивные процессы силе. Однако после того как когнитивный процесс «запущен», аффекты уступаю место абстрагированию и логике.
Для иллюстрации сказанного можно, в частности, обратиться к теории персональных конструктов Дж. Келли. Как известно, он рассматривает любого человека как ученого, формулирующего собственные конструкты и использующего их в своем понимании объективного мира, для контроля и предска-
зания событий. В этом случае теория персональных конструктов является не чем иным, как воспроизведением позитивистской объяснительной модели в психологии. Люди представлены в ней как субъекты, помещенные в объективную реальность, и их задача состоит в конструировании по возможности точных ее образов с тем, чтобы увеличить свои предсказательные способности с целью адаптации к природной и социальной среде. Представленный Дж. Келли способ объяснения и понимания психологической природы человека является воспроизведением позитивистской метатеоритической модели. Наличие субъекта и объекта познания, существование когнитивной и аффективной систем не являются открытиями, сделанными психологией. В этой связи К. Герген отмечает, что традиционная социальная психология не обеспечивает понимания действий индивидов, а лишь уточняет некоторые детали, существенные для эмпирико-позитивистской метатеории. Он пишет: «Позитивизм навязывает жесткие модели научного поведения. Делать науку в позитивистском смысле значит следовать уже установленным философским стандартам. Одновременно это означает принимать подразумевающиеся этими стандартами универсальные психологические закономерности и соблюдать предписания по их оптимальному использованию»12.
Тем не менее, по нашему мнению, методологические и теоретические позиции пози-тивистко-эмпирической социальной психологии, отвергаемые «новой парадигмой», ни в коем случае не могут игнорироваться. Т. Кун считал, что «сторонники соперничающих парадигм всегда будут не согласны со списком проблем, нуждающихся в решении»13. Даже признание того, что культурные факторы способны исказить наблюдения и ограничить возможности творческого теоретизирования, не отрицает принципиальной возможности преодоления этих препятствий. Такие же препятствия существуют в физике и других естественных науках. В то же время имеется достаточно доказательств того, что они открыли законы, которые при их правильном использовании имеют прикладную ценность для решения задач контроля и предсказания явлений и событий.
Прагматическими стандартами преодоления ограничений, накладываемых культурным контекстом на исследовательскую практику, являются положения, относящиеся, с одной стороны, к сфере исследовательских методов, а с другой - к самой ситуации исследования как разновидности социальной ситуации. В первом случае речь идет об интерсубъективных или конвенциональных стандартах объективности, требующих согласия некоторого количества компетентных специалистов по поводу полученных в исследовании результатов. Кроме того, формулирование выводов о выявляемых взаимосвязях должно базироваться на законах формальной логики. Во втором случае во внимание принимается имманентно присущая исследовательскому процессу соревновательность и стремление сохранить научную репутацию, а также культурная диверсификация исследовательских практик.
Вместе с тем вопрос об объективности социально-психологического знания, а значит,
о научности самой социальной психологии представляется достаточно сложным. Несмотря на существование названных прагматических стандартов, сомнения в возможности социальной психологии открывать объективные универсальные законы все же вполне обоснованы. Понятие объективности открыто для множества интерпретаций. Важным является методологический вопрос, какие стандарты (критерии), методы, исследовательские приемы могут гарантировать объективность научных исследований. В этом случае сами критерии, методы и приемы становятся «объектами» исследования в смысле своей объективности.
Другая интерпретация рассматривает объективность с онтологической точки зрения. Причина обращения к рассмотрению объективности в этом ракурсе имеет два аспекта. Во-первых, не все объекты, онтологически говоря, одинаковы: атом, температура, уровень инфляции, акт насилия, красота заката, беспризорный ребенок; онтологически не эквивалентны, хотя, с некоторой точки зрения, они являются объектами одного и того же мира. Во-вторых, определение критериев и способов достижения объективности сопряжено с тем, каким образом объекты той или иной научной дисциплины идентифицированы, классифици-
рованы и описаны14. Такая постановка вопроса не является новой в истории философии. А.С. Данто считал, что объяснению любого феномена всегда предшествует его описание и что всегда существует возможность дать разные описания одного и того же феномена. Соответственно, имеется несколько приемлемых способов объяснения феномена в зависимости от того, каким образом он описан. К описанной ситуации можно подходить с различных сторон, причем они не являются взаимоотрицающими или образующими замкнутый круг, а взаимодополняющими 15.
Проблема в этом случае в сложности взаимодействия между тем, что подвергается изучению, и тем, что определяется как объект изучения. Объект научного исследования - это не то же самое, что объекты повседневной жизни (естественные объекты) или, по терминологии Л. Дэстон и П. Галисон, «рабочие объекты»16.
Они являются выбранными или специально сконструированными представителями природного или социального мира, который подвергается изучению. Природные и, по общему согласию, социальные объекты слишком многочисленны и вариативны, чтобы найти универсальную точку зрения, с которой они могли бы быть исследованы. Поэтому все науки сталкиваются с проблемой выбора и конституирования «рабочего объекта», поддающегося обобщениям и сравнениям. Если провести границу между повседневными объектами и объектами научного изучения, отпадает необходимость в терминах позитивистской/постпозитивистской альтернативы, согласно которой, если объекты сконструированы, они не могут быть реальны, и наоборот. Это указывает на то, что, во-первых, «рабочие объекты» выбираются из множества объектов повседневной жизни и конституируются на их основе и, во-вторых, что выбор и конституирование могут быть осуществлены по-разному, в зависимости от специфических целей исследования. Объективность, таким образом, должна определяться в отношении конкретного поля «рабочих объектов», подразумевающих наличие таких практических и теоретических процедур описания, классификации, концептуализации, которые позволяют им быть объектами научного изучения. Последнее утверждение не означает привер-
женности к некоей радикальной форме релятивизма. Контекст исследования на самом деле тесно связан с его действительными или предполагаемыми результатами, но это не делает все результаты одинаково объективными. Напротив, понимание того, каким образом сконструирован некоторый объект исследования, проясняет ожидания относительно используемых исследовательских процедур. Другими словами, задача не сводится к тому, чтобы утверждать, что любые средства анализа одинаково валидны и ведут к одинаково объективным результатам.
В связи с этим необходимо следующее рассуждение. Объективность является атрибутом научности прежде всего в естественных науках. Научность рассматривается как идеал теми дисциплинами, которые стремятся получить надежную информацию об объекте исследования. «Научное знание» с этой точки зрения является высшим типом знания в исследуемой области. Трудности возникают тогда, когда в стремлении достичь идеалов объективности социальные науки изучают «свои» объекты с применением тех же самых процедур и методологических подходов, которые свойственны естественным наукам. Тогда вопрос об объективности заменяется другим вопросом, если не равнозначным, то, во всяком случае, предварительным: насколько «научны» сами социальные науки? Это, в свою очередь, заставляет рассматривать объекты социальных наук как вид или подвид естественных объектов (объектов повседневной жизни), или, что то же самое, рассматривать онтологию социальных фактов как подчиненную естественным фактам. Однако это не всегда приемлемо и оставляет без ответа поставленные исследовательские вопросы.
Сложность социальных объектов проиллюстрирована Дж. Серлем. Он говорит, что социальные факты онтологически субъективны и в то же время эпистемологически объективны. Говоря о социальных объектах как «объективных», Дж. Серль имеет в виду, что их объективное существование объясняется его коллективным конвенциональным признанием. Физическое существование социального объекта не является достаточным основанием для того, чтобы рассматривать его в качестве «социально объективного». В качестве
примера он приводит клочок зеленой бумаги, который становится пятидолларовой банкнотой только тогда, когда остальные люди с этим согласны. Физическое существование социальных объектов должно быть репрезентировано и использовано определенным кругом людей, которые условились об их репрезентации и использовании с тем, чтобы это существование сделалось «объективным». Следовательно, социальные объекты отличаются от объектов природных. Их объективное существование является более сложным, и эта сложность определяет их специфику по отношению к объектам природы17. Развитие позиции Дж. Серля порождает две полярные точки зрения. Дж. Милл считает, несмотря на то что социальные объекты характеризуются большей сложностью, чем природные, в конечном счете они не отличаются от них18. Сложность, по Дж. Милу, зависит от числа и силы влияния внешних по отношению к объектам факторов, «местных условий», контекста, в котором существуют феномены. Погода или приливы, так же как поведение людей, не были бы столь непостоянны и непредсказуемы, если бы не действие этих факторов с трудом поддающихся учету. Однако это утверждение нисколько не означает, что они не поддаются объяснению с точки зрения строгих закономерностей и, следовательно, не могут быть научно изучены.
П. Уинч считает, что различие между объектами обусловлено не степенью их сложности, а тем, к какому классу феноменов они принадлежат 19. Социальные объекты являются сложными не потому, что включают в себя больше переменных, чем природные объекты, а потому, что обладают специфическим характеристиками (значениями, правилами, причинами), которые никак не соотносятся и не сравнимы с определениями, подходящими для природных объектов. То, что воспринимается как «сложность», должно рассматриваться как симптом «непреодолимого разнообразия» объектов, подлежащих изучению социальными науками. Отсюда П. Уинч делает вывод, что понятия, используемые для объяснения общества и поведения в нем индивидов, не имеют ничего общего с теми, которые используются для изучения природы. Само понятие «общество» не является «эм-
пирическим» и не может анализироваться с помощью традиционных научных понятий (причинно-следственные связи, законы и т. п.).
Промежуточная позиция принадлежит Дж. Серлю. Он считает, что социальные и природные факты онотологически однородны. Тем не менее онтология природных фактов недостаточна для того, чтобы понять, каким образом существуют и развиваются социальные факты. В последнем случае необходимо учитывать роль свойственной социальным фактам репрезентативности. Если такая онтология корректна, возникают эпистемологические вопросы: каким образом социальные репрезентации возникают, принимаются и сохраняются? какую роль при этом играет социальный контекст? при каких условиях поведение людей строится в соответствии с ними?
Для ответа на эти вопросы И. Хэкинг использует понятие взаимодействия20. Как и Дж. Серль, он признает, что репрезентативность является отличительной чертой социальной онтологии. Для того чтобы проиллюстрировать эту ее специфику, И. Хэкинг проводит различия между «индифферентными» и «интерактивными» объектами. Например, такой объект, как электрон, является «индифферентным», так как если мы его называем, так или иначе он все равно останется электроном. Когда же объектом изучения становятся люди, они «взаимодействуют» со способом, которым они классифицируются, описываются, репрезентируются, и они часто ведут себя в соответствии с избранной классификацией, описанием и т. д. Типы людей могут меняться, потому что, классифицированные определенным образом, они сами могут измениться вследствие использованной классификации. Предмет социального исследования находится в постоянном движении. Взаимодействие в данном случае означает наличие двусторонних отношений, которые в отдельном временном отрезке объединяют «актеров, их действия и влияние».
Употребляемое И. Хэкингом понятие «взаимодействия» дает возможность продолжить рассуждения о специфических аспектах социальной онтологии. Во-первых, как было показано выше, природные и социальные объекты по-разному соотносятся с принципами, лежащими в основе их классификации. Во-вторых, понятие взаимодействия позволя-
ет понять, что классификация и категоризация - только один из способов получения и переживания опыта для индивидов, объединенных в сообщество. С этой точки зрения интерес представляют не сами классификации, а то, как они формируются. Те или иные типы (людей, отношений, вообще социальных объектов) формируются внутри матриц, состоящих из большого числа различных типов элементов. Матрица благодаря своему разнообразию может включать и понятия, свойственные естественным наукам.
Таким образом, анализ онтологических и эпистемологических оснований социальной психологии позволяет понять историчность ее объекта, связанную со сменой парадигм знания, представленных позитивистской и пост-позитивистской научными ориентациями. Однако, на наш взгляд, это не делает социальную психологию лишь «историей». Объяснительный потенциал социальной психологии должен рассматриваться не в плоскости приоритетности той или другой научной парадигмы, а с точки зрения возможности интеграции, нахождения общего пространства сосуществования межпарадигмальных связей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Онучин А.Н. Новая парадигма в социальной психологии. Смена ориентиров: от естествознания к интерпретирующим дисциплинам // Мир психологии. 1999. № 3. С. 90-97; Петренко В.Ф. Конструктивистская парадигма в психологической науке // Психологический журнал. 2002. Т. 23. № 3. С. 113-121; Якимова Е.В. Западная социальная психология в поисках новой парадигмы: анализ методологических дискуссий 70-90-х годов: Науч.-ана-лит. обзор / РАН ИНИОН; Лаборатория социологии. М.: ИНИОН, 1993; Она же. Социальное объяснение психологического поведения: дискуссионные проблемы // Thesis. 1993. Вып. 2.
2 Гайденко П.П. Эволюция понятия науки. Т. 2. М., 1987; Putnam H. The Question of Realism // Putnam H. Words and Life. Cambridge: Harvard University Press, 1994. P. 297; Rorty R. Science as Solidarity // Rorty R. Objectivity, Relativism, and Truth. Cambridge, 1991. P. 38.
3 Sexton T.L. Constructivist thinking within the history of ideas: The challenge of a new paradigm // T.L. Sexton & B.L. Griffin (Eds.), Constructivist
thinking in counseling practice, research, and training. N. Y.: Teachers College Press, 1997. P. 3-18.
4 Toulmin S.E. Cosmopolis: The hidden agenda of modernity. N. Y.: Free Press, 1990. P. 14.
5 Климов Е.А. О соотношении некоторых отраслей психологии и возможных «пограничных спорах» // Вестник Московского университета. Сер. 14, Психология. 1999. № 3. С. 3-15.
6 Доценко Е.Л. Психология манипуляции: феномены, механизмы и защита. М.: ЧеРо, 1997. С. 10.
7 Gergen K.J. Experimentation in social psychology: A reappraisal. European // Journal of Social Psychology. 1978. № 8. P. 507-527.
8 Ibid.
9 Ibid.
10 Parker L., Shotter J. Deconstructing social psychology. N. Y.: Routledge, 1990. P. 146.
11 Mos L.P., Thorngate W, Kaplan B. (Eds.) Recent trends in theoretical psychology. N. Y: Springer-Verlag, 1993; Rappaport L. Comment: Up, down, and sideways: The possible futures of Theory // C. Tolman, F. Cherry. R. van Hezewijk and I. Lubek (Eds.). Problems oftheoretical psychology. North York, ON: Captus Press. 1996. Р 346; Tolman C.W., Cherry F., Hezewijk R. Lubek I. (Eds.).
Problems of theoreticai psychology. North York, ON: Captus Press; Stam, 1996.
12 Gergen K.J. Toward Transformation in Social Knowlege. N. Y.: Springer Verlag, 1994.
13 Kuhn T.S. The structure of scientific revolutions. 2nd ed. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1970.
14 Montuschi E. Rethinking objectivity in social science // Social Epistemology. Vol. 18. No. 2-3. Apr. -Sept. 2004. P. 109-122.
15 Danto A.C. Analytical philosophy of history. Cambridge: Cambridge University Press, 1965.
16 Daston L., Galison P. The image of objectivity. Representations. N. Y., 1992. P. 40.
17 Searle J. The Construction of Social Reality. N. Y.: Free Press, 1995.
18 Mill J.S. A system of logic // J.M. Robson and R.F. McRae (Ed). Collected Works of J.S. Mill. Vol. VIII, 8th ed. Chap. 1. Toronto: Toronto University Press, 1981.
19 Winch P. The idea of social science and its relation to philosophy. L.: Routledge, 1958.
20 Hacking I. The social construction of what? Cambridge, MA: Harvard University Press, 1999.
