CC BY
136
Новый филологический вестник. 2016. №2(37). ----
ТЕОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ. ТЕКСТОЛОГИЯ Theory of Literature. Textual Studies
Н.А.Бакши (Москва)
ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ И СТРУКТУРНЫЕ СХОЖДЕНИЯ РЕЛИГИОЗНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО ДИСКУРСОВ
Аннотация. В статье рассматривается соотношение религиозного и художественного дискурсов. Автор приходит к выводу, что онтологический статус как художественного, так и религиозного дискурса определим через категории Личности и языка или Слова. Фундаментальную роль для обоих дискурсов имеет коммуникативный треугольник, в котором оказываются схожи креативная, референтная и рецептивная позиции.
Ключевые слова: художественный дискурс; религиозный дискурс; коммуникативный треугольник; креативная позиция; референтная позиция; рецептивная позиция.
N. Bakshi (Moscow)
Ontological and Structural Similarities of Religious and Literary
Discourse
Abstract. The article discusses the correlation of religious and literary discourse. Analysis of both discourses reveals, that onthological status of literary discourse as well as religious discourse can be determined through the categories of Person and language or Word. Fundamental role for both oft hem plays the communicative triangle, where the creative, referental and reseptive positions seem to be similar.
Key words: literary discourse; religious discourse; communicative triangle; creative position; referental position; receptive position.
Глубоко различны художественная и религиозная сферы культуры и соответственно художественный и религиозный дискурсы. Однако и то, и другое уходит своими корнями в миф, является «продуктами разложения» синкретичного мифологического сознания. Это не могло не проявиться в их неочевидных, но глубинных схождениях. В частности, объект религиозного высказывания рационально непостижим, а объект эстетический рационально невыразим.
По словам Ю.М. Лотмана, художественный дискурс - это «текст в тексте», т.е. введение «внешнего текста в имманентный мир данного текста»1 . Литературное произведение становится в его интерпретации «семиотическим пространством, в котором взаимодействуют, интерферируют и иерархически самоорганизуются языки»2. Однако чисто семиотическое
объяснение дискурса, как отмечает В.И. Тюпа, не знает принципиально важной для художественного дискурса категории личности, составляющей концептуальное ядро художественного содержания.
Художественное высказывание концентрируется вокруг частной человеческой индивидуальности, вокруг экзистенциального «я-в-мире»3, тогда как Бог - реальность сверхличная. «Сущий», как представляется Бог Моисею в тексте Ветхого Завета, и временно «существующий» в контекстах земной жизни человек - принципиально различные реальности.
В то же время между эстетическим и религиозным дискурсами имеются глубокие как структурные, так и онтологические схождения. В.И. Тюпа, исследуя онтологический статус художественного произведения, приходит к выводу, что он по необходимости определим двояко: с одной стороны, через «личность» как ключевую категорию философии персонализма, с другой стороны - через категорию «языка». Следуя в своих рассуждениях за М.М. Бахтиным и А.Ф. Лосевым, Тюпа концентрирует внимание на том, что личность обладает «внутренним пространством», недоступным внешнему познанию, предстает «уникальной интериоризацией внешнего мира». «Ядро личности» (Бахтин) невоспроизводимо и неуничтожимо; «личность - это чистый смысл и, подобно всякому смыслу, актуализируется лишь при встрече с иным смыслом» 4. Произведение искусства и является такой «личностью» в широком смысле этого слова. Но при манифестации своего внутреннего пространства и встречи с другим смыслом произведение неизбежно нуждается в особом языке для образования собственного «тела» - текста. Соединение этих двух категорий - «личности» и «языка» - и приводит к определению онтологического статуса художественного произведения как коммуникативного события особого рода (эстетического дискурса).
Принимая в целом эти рассуждения, считаем необходимым заметить, что категория Личности в ее неповторимости, внутренней уникальности и абсолютной ценности, а также категория Слова (высшего единства смысла и языка в их нераздельности, недостижимой человеческой речью) являются также онтологическими основаниями и религиозного (христианского) дискурса.
Одно из структурных сходств обоих дискурсов состоит в особой, повышенной значимости формы - преимущественно символической по своей природе. Интересным представляется отмечаемое многими исследователями превалирование формы над содержанием как конститутивная особенность религиозного дискурса5.
«Эстетически значимая форма есть выражение существенного отношения к миру познания и поступка, однако это отношение не познавательное и не этическое: художник не вмешивается в событие как непосредственный участник его - он оказался бы тогда познающим и этически поступающим - он занимает существенную позицию вне события, как созерцатель, не заинтересованный, но понимающий ценностный смысл свершающегося; не переживающий, а сопереживающий его: ибо, не сооценивая в известной мере, нельзя созерцать события,
как событие именно»6.
Таким образом, форма и есть эстетическая оценка мира и героя. Согласно интерпретации Н.Д. Тамарченко, эстетически значимая форма оказывается границей двух принципиально разных действительностей. Она фиксирует не просто подобие актов человеческого и Божественного творчества, но именно осуществленное сотворчество субъектов, принадлежащих к разным мирам, граница между которыми остается неотмененной их взаимодействием. Именно форма маркирует нераздельное и неслиянное единство «внежизненно активного» (Бахтин) автора и его героя, и именно такое понимание, по мысли Тамарченко, сближает поэтику Бахтина с русской религиозной философией, в частности с представлением о Символе, выраженным в философии П. Флоренского7.
Для Флоренского целостность художественного произведения в качестве «относительного символа» - подобие символа Совершенного, нераздельного и неслиянного. Религиозный Символ, как и художественная форма, предполагает интерсубъективные отношения и коммуникацию. Кроме того, содержание художественного произведения представляет собой определенную систему ценностей8. Эстетическое создает «конкретное, интуитивное единство» познавательного и этического9. В художественном «поступке» эстетического свершения осуществляется онтологизация смысла культуры как целого. Эта творческая реакция есть «эстетическая любовь», по Бахтину, т.е. акт глубоко этический, что является фундаментальным основанием для сближения и взаимодействия художественного и религиозного в культуре.
«Отношение трансгредиентной эстетической формы к герою и его жизни - изнутри взятым - есть единственное в своем роде отношение любящего к любимому (конечно, с полным устранением сексуального момента), отношение немотивированной оценки к предмету ("каков бы он ни был, я его люблю", а уже затем следует активная идеализация, дар формы)»10. В данном рассуждении Бахтина легко просматривается аналогия с отечески любовным отношением христианского Бога к человеку.
Фундаментальную роль для обоих дискурсов имеет коммуникативный треугольник, включающий креативную, референтную и рецептивную позиции11. Для характеристики специфики дискурса художественного в его соотносительности с религиозным последовательно рассмотрим эти позиции.
И в религиозном, и в художественном дискурсе референтный мир является виртуальным, т.е. не фактически данным, а креативно заданным. В художественном дискурсе это мир воображаемый, хотя и не всегда вымышленный. Виртуальность заключается в том, что целостный мир художественного произведения и существование героя невозможно без креативного субъекта и воспринимающего произведение адресата. Так же, в сущности говоря, обстоит дело и с сакральной действительностью, которую невозможно верифицировать научными средствами и которая нуж-
дается для своей актуализации в воспринимающем сознании верующего.
Референтным содержанием эстетического дискурса является экзистенция, т.е. человеческое существование, присутствие «я» в мире (Dasein Хайдеггера). Герой литературного произведения (даже не антропоморфный) в качестве экзистенциального «я» осуществляет централизующую функцию в организации художественного целого. Главным свойством художественного мира является «ценностное уплотнение» воображаемого мира вокруг «я» героя как «ценностного центра» этого мира12.
В религиозном дискурсе - это мир действительный, но виртуально-действительный. Ведь присутствие Бога в действительной жизни невозможно проверить и доказать (при всей его интерсубъективной реальности для верующих), как нельзя верифицировать и сотворенного воображением литературного героя. Особое положение человеческого субъекта характерно и для религиозного дискурса с той, однако, разницей, что религиозный дискурс теоцентричен: хотя внимание здесь сфокусировано на человеке, ценностным центром мира и организующим его началом выступает Бог. Поэтому одним из важнейших аспектов соприкосновения религиозного и художественного дискурсов является антропология.
Фундаментальной характеристикой референтного мира любого рода высказываний является хронотоп. Причем важнейшим для него свойством, по Бахтину, служит его аксиологическая направленность. В частности, в художественном дискурсе функция хронотопа состоит в эстетическом завершении экзистенции героя и, тем самым, в манифестации художественного смысла. Базовые особенности пространственно-временной организации художественных миров в данной культуре всегда свидетельствуют о духе и направлении доминирующих в ней ценностных ориентаций.
Религиозный дискурс обладает своей особенной хронотопической природой. С одной стороны, это привычное для человека линейное время, протекающее в привычном ему пространстве. С другой стороны, это вневременное вне-пространство Бога, т.е. вечность. Важной особенностью религиозного дискурса является их наложение друг на друга, постоянное присутствие одного в другом. При этом христианский дискурс имеет конститутивно присущее ему эсхатологическое измерение. Временный и вечный аспекты мира соединяются в христианском Откровении, т.к. они подразумевают эсхатологическое завершение творения и направлены в царство будущего века. Таким образом, христианский дискурс манифестирует нераздельность и неслиянность временного («хлеб наш насущный дай нам на сей день») и вечного («да придет Царствие Твое») хронотопов.
Говоря об Откровении, С. Коначева точно формулирует эту двойственность: «Откровение дважды исторично: оно доступно только в историческом вопросе человека о значении Откровения для его экзистенции, и одновременно в этом вопросе оно становится узнаваемым как содержательный ответ на человеческий вопрос, требующий решения. Откровение обретает здесь свой смысл и становится узнаваемым в общей человеческой данности: историчности как конечности и как попытки разрыва этой конечно-
сти»13. Таким образом, религиозный хронотоп характеризует соотношение Истории как пребывания человека в мире и истории его Спасения.
Художественное произведение как эстетическая система ценностей определяется фактором целостности. Упрощенно говоря, с последовательно эстетической точки зрения, позитивно не то, что «правильно», а что гармонично, что активно участвует в оцельнении общей картины жизни. Тогда как этическая система ценностей религиозного дискурса направлена на поиск конечного смысла существования человека. Такой смысл обретается в искуплении и спасении человека, его освобождении от греха. В категориях дискурсного анализа можно говорить о коммуникации с Богом с целью нераздельного и неслиянного воссоединения с Ним, о преображении в результате этой коммуникации. В категориях Бахтина, именно в таком подлинном диалоге, где субъекты диалога (герой-автор) оказываются нераздельны и неслиянны, и состоит конечный смысл художественного произведения.
Если говорить о референтном событии религиозного дискурса, то это всегда отголосок главного евангельского события - Боговоплощения. Говоря словами И.П. Смирнова, событие религиозного дискурса имеет апокалипсический масштаб. «Событие в этом дискурсе принципиально конечно»14, - пишет Смирнов в отношении философского дискурса, что, однако, вполне приложимо и к дискурсу религиозному. При этом человеческий субъект события уступает себя трансгуманной силе, Богу, демонстрируя «безместность» и бессилие (умирающий Юрий Живаго, уходящий на покой Мастер, обратившийся и ставший нищим еврей Лазарь Бельфонтен из романа Элизабет Ланггессер «Неизгладимая печать» и т.д.). Перед лицом Бога он в конечном итоге теряет свою индивидуальность (обособленность), обретая ее заново уже в Боге (приобщенность). В отличие от религиозного или философского литературное событие «размыкает инобытие, впуская нас в него, а не подытоживает бытие»15. Литературное событие виртуально, но не запредельно бытию, оно наступает в качестве возможного, но не обязательного.
Для выявления креативной компетенции сопоставляемых дискурсов необходимо более подробно рассмотреть коммуникативного субъекта и его позицию. Креативная компетенция религиозного высказывания, как правило, состоит в наличии у говорящего убеждения, организующего учительный дискурс. «Формой авторства» (Бахтин) такого дискурса является «императивное, монологизированное слово»16. Не учительное, а, напротив, исповедально-покаянное слово веры имеет ту же самую природу: это «отраженное» монологическое слово, оно просительно-императивное.
В художественном дискурсе наиболее близка к религиозной форме авторства креативная позиция poeta vates, т.е. поэта-провозвестника.
Субъект художественного дискурса также имеет виртуальную природу. Это не человек из плоти и крови, это креативная позиция, «автор-творец» как «конститутивный момент художественной формы»17. Автор-творец осуществляет не только референтную функцию текста, т.е. воображаемый
художественный мир, но и рецептивную функцию, создавая виртуального адресата. Интересен в этом отношении роман французского писателя-католика Франсуа Мориака «Клубок змей», где автор эксплицитно включает адресата в текст. Роман построен как письмо-исповедь главного героя, которое прерывается на полуслове из-за смерти героя. Заканчивается роман двумя письмами его родственников, в которых изображены два прямо противоположных варианта рецепции исповеди - с позиции неверующего сознания сына главного героя и с позиции верующего сознания его внучки. Для сына дневник отца - бесспорное доказательство того, что он был сумасшедшим. Для внучки - это документ, свидетельствующий о его «просветлении» и религиозном обращении.
Со стороны виртуального субъекта-творца художественный дискурс является «искусством непрямого говорения»18. Именно так Бахтин характеризовал всю область художественных текстов. Эта формула подразумевает нечто иное, нежели использование в литературе иносказаний, аллюзий, тропов. Все это может встречаться и в текстах нехудожественных. И напротив, художественный текст не обязательно должен иметь подобные признаки непрямой речи. Примером может служить стихотворение Пушкина «Я Вас любил...», не содержащее ни единой фигуры поэтической условности.
Бахтинская формула «непрямого говорения» свидетельствует о том, что в художественном тексте мы никогда не имеем дело непосредственно с речью самого писателя (что перекликается с лотмановской идеей художественного текста как «текста в тексте»). Как пишет Бахтин, автор литературного произведения «облекается в молчание. Но это молчание может принимать различные формы выражения»19. Автор всегда высказывается устами кого-то другого, будь то герой, рассказчик, повествователь.
То же самое имеет место и в лирике, где поэт говорит не от себя, а от имени условного «лирического героя», которого он понимает не только изнутри (как себя самого), но и со стороны (как человека определенного душевного склада, определенной социальной и моральной ценности). Если речевым субъектом в художественном дискурсе является условный субъект, то в религиозном дискурсе это субъект действительный (святой, проповедник, мирянин). Однако объединяет их то, что источник их речи находится не в них самих, а в эстетически творящем авторе (в случае художественного дискурса) или в Святом Духе (в случае религиозного дискурса).
Сакральный текст также оказывается словом «непрямого говорения». Формально он всегда принадлежит человеку - пророку, вестнику, евангелисту. Но верующий знает, что подлинным субъектом этого дискурса является Бог, - вполне аналогично тому, как подлинным субъектом речей повествователя или лирического героя является художественный гений автора. Это родство религиозного и художественного начал культуры не может не сказываться на их взаимоотношениях и взаимодействиях. Достаточно вспомнить романтическую идею «божественного» статуса художествен-
ного автора как творца собственного мира.
Формула «непрямого говорения» означает, в частности, и то, что смысл художественного текста не сводится к значениям составляющих его слов. Он всегда много больше, чем сумма этих значений. Понимать художественный текст означает понимать его глубже, чем его речевой субъект. Авторы произведений искусства крайне редко прибегают к прямолинейным оценочным суждениям. Избыток авторского понимания находит свое выражение во всей организации художественного текста, в его литературной форме, обращенной к читателю. Это также напоминает символическую природу сакрального слова, всегда предполагающего усилие интерпретации.
Коммуникативное событие невозможно без наличия реципиента, без его «активной ответной позиции» (Бахтин). Так, религиозный дискурс может состояться только при наличии воспринимающего его верующего сознания. Художественный дискурс подразумевает сотворчески сопереживающее сознание.
В занимающей нас ситуации взаимодействия религиозного и художественного дискурсов субъект дискурса может изменить свою креативную позицию и из действительного субъекта говорения преобразиться в условный речевой субъект. В случае нераспознания реципиентом подмены субъекта коммуникативное действие не может состояться в своей полноте. Взаимопроникновение дискурсов требует от субъекта рецепции двойных компетенций. Он должен быть не только верующим субъектом или хотя бы пассивно принимающим и согласным с референтной картиной мира религиозного дискурса, но и обладать сотворческим сопереживанием, без которого художественная составляющая этого взаимодействия не сможет быть реализована.
Со стороны реципиента художественный текст представляет собой «совокупность факторов художественного впечатления»20.
Не только значения слов, но их расположение, их звучание, определяемые ими пространственно-временные отношения, их стилистическая окрашенность - все это может служить «факторами впечатления». Но без читательской восприимчивости, т.е. без «художественного впечатления» от текста невозможно приобщение к его смыслу. Художественное восприятие не сводится к пониманию слов и речей. Оно состоит в суггестивности рецептивного акта.
Суггестивность не следует сводить к эмоциональному «заражению» или гипнотическому внушению (латинское suggestio означало подсказку, наводящий вопрос). Суггестия представляет собой вовлечение адресата в актуальное коммуникативное событие21. Бахтин характеризовал лирическую суггестию следующим образом: «Я нахожу себя в эмоционально-взволнованном чужом голосе, воплощаю себя в чужой воспевающий голос, нахожу в нем авторитетный подход к своему собственному внутреннему волнению»22.
И в этом (рецептивном) отношении между художественным словом и
словом религиозным много общего. Религиозные практики, в том числе и словесные, принципиально суггестивны. Их адресация (как к Богу в молитве, так и к мирянам в проповеди) предполагает вовлечение участников религиозного дискурса в соборное единение.
Наконец, адекватной рецептивной позицией в обоих случаях - как искусства, так и религии - является позиция бахтинского «диалога согласия» как высшей формы диалогических отношений23. Диалог этот подразумевает различие вступающих в него голосов, однако «за ним всегда преодолеваемая даль и сближение (но не слияние)»24. Художественное восприятие обеспечивается со-творческим («согласие» читателя с автором) сопереживанием («согласие» читателя с героем), тогда как религиозное - верой (согласием с единоверцами в контексте убеждений).
Религиозным контекстом владеют, как правило, верующие, этот контекст поддерживающие. Веру, по определению В.И. Карасика, можно определить как «ментальное состояние человека, который 1) понимает различие между данным, обыденным миром, с одной стороны, и запредельным, сверхъестественным миром, с другой стороны, 2) не сомневается в существовании этого запредельного мира, сфокусированного в идее центрального существа - Бога, 3) делает выбор, признавая существование Бога, 4) доверяет Богу и ждет от него помощи»25.
Полемическое чтение художественного текста, оспаривающее автора, противопоставляющее ему собственную версию героя или сюжета, не является художественным восприятием. Аналогичным образом полемическое отношение к убеждениям верующих, неприятие сакральности предмета веры не позволяет присутствующему на литургии стать действительным участником религиозного коммуникативного события единения и общения с Богом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Лотман Ю.М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. 1981. Т. 14. С. 5.
2 Лотман Ю.М. Текст в тексте // Труды по знаковым системам. 1981. Т. 14. С. 9.
3 Теория литературы: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 1. М., 2010. С. 53.
4 Тюпа В.И. Аналитика художественного. Введение в литературоведческий анализ. М., 2001. С. 15.
5 Бобырева Е.В. Религиозный дискурс: ценности и жанры // Знание. Понимание. Умение. 2008. № 1. С. 162-167; Прилуцкий А.М. Семиотика религии: фило-софско-религиоведческие исследования. СПб., 2007; Романченко Ю.В. О понятии «теоретико-теологический дискурс» // Вестник Московского государственного лингвистического университета. 2009. Вып. 560. С. 211.
6 Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесной художественном творчестве // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 290.
7 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 120-128.
8 Фуксон Л.Ю. Проблемы интерпретации и ценностная природа литературного произведения. Кемерово, 1999.
9 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 287.
10 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 288.
11 Тюпа В.И. Онтология коммуникации // Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративное риторике. М., 2010.
12 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1986. С. 163.
13 Коначева С.А. Экзистенциальная интерпретация новозаветного провозвестия в керигматической теологии Р. Бультмана // Докса. Вип. 10. Одеса, 2007. С. 180.
14 Смирнов И.П. Событие в философии и в литературе // Событие и событийность / под ред. В. Марковича и В. Шмида. М., 2010. С. 196.
15 Смирнов И.П. Событие в философии и в литературе // Событие и событийность / под ред. В. Марковича и В. Шмида. М., 2010. С. 197.
16 Теория литературы: в 2 т. / под ред. Н.Д. Тамарченко. Т. 1. М., 2010. С. 88.
17 Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесной художественном творчестве // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 312.
18 Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества / сост. С.Г. Бочаров. М., 1979. С. 289.
19 Бахтин М.М. Рабочие записи 60-х - начала 70-х годов // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 6. М., 2002. С. 412.
20 Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесной художественном творчестве // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 276.
21 Пионтковская Ю.И. Поэтика суггестии в лирике Марины Цветаевой. М., 2013. Гл. 1.
22 Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесной художественном творчестве // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 231.
23 Тюпа В.И. «Диалог согласия» как неориторический проект Бахтина // Тюпа В.И. Дискурсные формации: очерки по компаративное риторике. М., 2010.
24 Бахтин М.М. Достоевский. 1961 г. // Бахтин М.М. Собрание сочинений в 7 т. Т. 5. М., 1997. С. 364.
25 КарасикВ.И. Языковой круг. Личность, концепты, дискурс. М., 2002. С. 204.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Lotman YuM. Tekst v tekste [Text in Text]. Trudypo znakovym sistemam, 1981, vol. 14, p. 5. (In Russian).
2. Lotman YuM. Tekst v tekste [Text in Text]. Trudy po znakovym sistemam, 1981, vol. 14, p. 9. (In Russian).
3. Bobyreva E.V. Religioznyy diskurs: tsennosti i zhanry [Religious Discourse: Values and Genres]. Znaniye. Ponimaniye. Umeniye, 2008, no. 1, pp. 162-167. (In Russian).
4. Romanchenko Yu.V. O ponyatii "teoretiko-teologicheskiy diskurs" [To the Concept "theoretic-theological discourse"]. Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta, 2009, issue 560, p. 211. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
5. Bakhtin M.M. Problema soderzhaniya, materiala i formy v slovesnoy khudozhestvennom tvorchestve [The Problem of Content, Material, and Form in Verbal Act]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 290. (In Russian).
6. Tyupa VI. Ontologiya kommunikatsii [Onthology of Kommunication]. Тyupa VI. Diskursknye formatsii: ocherki po komparativnoy ritorike [Discourse Formations: Essays to Comparative Rhetoric]. Moscow, 2010. (In Russian).
7. Konacheva S.A. Ekzistentsialnaya interpretatsiya novozavetnogo provozvestiya v kerigmaticheskoy teologii R. Bultmana [Existetial Interpretation of New Testamental Proclamation in the Kerigmatical Theology of R. Bultmann]. Doksa [Doxa]. Issue 10. Odessa, 2007, p. 180. (In Russian).
8. Smirnov I.P. Sobytie v filosofii i v literature [Event in Philosophy and Literature]. Markovich V. i Schmid W. (eds.). Sobytiye i sobytiynost' [Event and Eventness]. Moscow, 2010, p. 196. (In Russian).
9. Smirnov I.P. Sobytie v filosofii i v literature [Event in Philosophy and Literature]. Markovich V., Schmid W. (eds.). Sobytiye i sobytiynost' [Event and Eventness]. Moscow, 2010, p. 197. (In Russian).
10. Bakhtin M.M. Problema soderzhaniya, materiala i formy v slovesnoy khudozhestvennom tvorchestve [The Problem of Content, Material, and Form in Verbal Act]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 312. (In Russian).
11. Bakhtin M.M. Rabochie zapisi 60-kh - nachala 70-kh godov [Working Notes from the 60s and Early 70s]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 6 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 6]. Moscow, 2002, p. 412. (In Russian).
12. Bakhtin M.M. Problema soderzhaniya, materiala i formy v slovesnoy khudozhestvennom tvorchestve [The Problem of Content, Material, and Form in Verbal Act]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 276. (In Russian).
13. Bakhtin M.M. Problema soderzhaniya, materiala i formy v slovesnoy khudozhestvennom tvorchestve [The Problem of Content, Material, and Form in Verbal Act]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 231. (In Russian).
14. Tyupa V.I. "Dialog soglasiya" kak neoritoricheskiy proekt Bakhtina ["Dialog of consent" as Neorhetoric Project of Bakhtin]. Тyupa V.I. Diskursknye formatsii: ocherki po komparativnoy ritorike [Discourse Formations: Essays to Comparative Rhetoric]. Moscow, 2010. (In Russian).
15. Bakhtin M.M. Dostoevskiy. 1961 g. [Dostoevsky. 1961]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 5 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 5]. Moscow, 1997, p. 364. (In Russian).
(Monographs)
16. Tamarchenko N.D. (ed.). Teoriya literatury: v 2 t. T. 1 [Theory of literature: in
