CC BY
215
И.В. Пешков (Москва)
БАХТИНСКИЙ ПОДХОД К АВТОРСТВУ
Аннотация. В статье рассматриваются истоки теории авторства М.М. Бахтина, как очевидные: аналитические, западные, так и менее очевидные: синтетические, связанные с российской богословской традицией и систематизированные Н.Д. Тамарченко. Собственно бахтинские представления об авторстве предлагается структурировать в категориях классической риторики. В ходе исследования показывается, что в этой концепции с изобретением прежде всего связан автор как творец того мира, в котором живет герой; с расположением - автор, выбирающий жанр и располагающий героев в сюжете и композиции; с выражением - автор-писатель, превращающий все предыдущее в связный текст. И, наконец, автор отвечает за поступок, связанный жизнью произведения в обществе, что соотносится с этапом actio в античной риторике.
Ключевые слова: проблема авторства; автор; герой; Бог; Бахтин; Тамарчен-ко; Соловьев; Трубецкой; риторика.
I. Peshkov (Moscow) BAKHTIN'S APPROACH TO THE AUTHORSHIP
Abstract. The article deals with origins of Bakhtin's authorship theory. These are obvious analytical west sources and less obvious synthetic ones, connected with the Russian theological tradition and described as a system by N.D. Tamarchenko. Bakhtin's own ideas concerning authorship are supposed to describe in terms of classical rhetoric categories. Invention presupposes an author-as-creator of the world which hero lives in; disposition deals with an author who chooses the genre and constructs the heroes in the plot and composition; in elocution an author is a writer converting all the previous steps into the text. And at last the author becomes responsible for the life of his work in a society. It correlates with the stage of "actio" in ancient rhetoric.
Key words: the problem of authorship; author; hero; God; Bakhtin; Tamarchenko; Soloviev; Trubeckoy; rhetoric.
Хотя во многом ввиду своеобразия стиля Бахтина его подход к проблеме авторства на первый взгляд кажется не просто уникальным, но и ни с чем предшествующим генетически не связанным, предыстория и источники у этого подхода, конечно, имеются. Если для начала попытаться разделить эти источники на две глобальные группы, то, во-первых, это западный, прежде всего немецкий систематико-аналитический взгляд, непосредственным образом основанный на общей философской эстетике, о чем фактически сам Бахтин и сообщает в своей работе, упоминая Липпса (идея вчувствования), Гюйо (идея социальной симпатии) и Когена (идея эстетической любви)1. Во-вторых же, это отечественный литературно-философско-богословский синтетический взгляд. При всей условности
эпитетов «аналитический» и «синтетический», они, по нашему мнению, выражают глубинную доминанту подходов к проблеме.
Наиболее системно описал источники Бахтина Н.Д. Тамарченко в своей последней книге2. Подробный анализ ближайших философско-эстети-ческих (аналитических в нашей классификации) истоков концепции авторства Бахтина проделан им в параграфе «Автор "имманентный" и автор "внежизненно активный" (М.М. Бахтин и А.П. Скафтымов)». Общая точка зрения ученых - «автор организует смысл». Основное же их различие (свой смысл или чужой) выводит в генетическую плоскость - к противопоставлению «экспрессивной» и «импрессивной» эстетик. В первом случае теряется автор, т.к. форма считается «внутренней установкой героя»3, а во втором утрачивается герой «как самостоятельный, хотя и пассивный, момент художественного события»4.
Далее Тамарченко располагает оценки, данные Бахтиным экспрессивной эстетике, по четырем пунктам.
1. Предлагаемый тезис в общем виде можно назвать антропологическим подходом к художественному произведению: «эстетический объект есть человек, и все остальное одушевляется, очеловечивается (даже краска и линия)»5. Едва ли есть основания сомневаться, что Бахтин полностью разделяет этот общий тезис, который имеет и частное приложение к рассматриваемому эстетико-философскому направлению, по определению Бахтина, «одному из могущественнейших» и «наиболее разработанных» «направлений эстетики XIX века, особенно второй его половины, и начала XX века». Имея объектом человека, это направление «истолковывает эстетическую деятельность как вчувствование или сопереживание» этому объекту6.
2. Но не надо забывать, что «в художественном целом не всякий эстетически значимый момент обладает внутренней жизнью и доступен сопереживанию, таковы только герои-участники»7. Итак, сопереживать можно герою или героям, сопереживающий - автор или читатель. Но сопереживание, - и это уже собственно бахтинский категорический императив, данный как вывод из анализа экспрессивной эстетики, - не есть еще искусство, искусство требует завершения.
3. Однако, поскольку при вчувствовании получается как бы «сопереживаемое самопереживание субъекта», постольку «в пределе созерцатель и созерцаемое совпадают» «в плане одного сознания», «в категории "я"»8.
4. Отсюда вывод: «Экспрессивная эстетика роковым образом всюду имеет в виду героя и автора - как героя, или поскольку он совпадает с героем»9. Это понятно, е-житься, со-переживая, е-чувствоваться в героя значит войти в его жизненную роль и, если при этом наслаждаться своим собственным «я», то это «я» неизбежно должно слиться с «я» героя.
Итак, по мысли представителей экспрессивной эстетики, автор, как бы он ни сохранял свое «я» в его лучшем, незамутненном бытом виде, неизбежно растворяется в герое (объекте созерцания у Липпса). Кстати, важно то, что там, где Липпс видит объект восприятия, Бахтин наблюдает героя
творчества. Уже этой заменой термина Бахтин преобразует понимание авторства из процесса пассивного восприятия в, пусть и внежизненную, но активность, т.е. восприятие героя как героя не может совсем терять свое «я», не может растворяться в герое, теряя изначального субъекта этого восприятия.
Второй объект критики, условно названный «импрессивной эстетикой», - течение, которое сам Бахтин чаще и позже называл материальной эстетикой. Если первое направление в своей теории оставляет героя без автора, то представители второго направления, наоборот, оставляют автора без героя. Критике такого подхода посвящены и отдельные статьи10, и целая книга «Формальный метод в литературоведении», бахтинское авторство которой с разносторонней убедительностью доказывает Тамарченко11.
В работе «Автор и герой в эстетической деятельности» материальной эстетике уделено место в разделе «Проблема автора», и это принципиально противоречит установкам самих формалистов, рассматривающих текст, вообще любое произведение искусства абсолютно имманентно и в понятии «автор» в принципе не нуждающихся. Однако из анализа Бахтина с полной убедительностью следует, что подход к искусству как к приему, как к набору приемов обработки некоего материала, из которого сделано произведение искусства, неизбежно ведет к выпячиванию автора-мастера, критически не осознанного, при полном игнорировании героя произведения. Раз есть прием, то должен быть тот, кто его применяет, как бы ни хотели о нем забыть исследователи.
Впрочем, автором такого мастера можно назвать лишь условно, не забывая, что эстетически предполагаемое условие - произведение без героя - невозможно. Это принципиально важный момент бахтинской концепции. Без героя мастер - не автор: можно прекрасно рифмовать стихи, умело вырубать мрамор и технично накладывать краски на холст, но без героического содержания, которое будет передаваться всеми этими приемами, материал искусства так и не станет формой, поскольку форма в искусстве это не форма материала (как в ремесле), а форма содержания, т.е. форма жизни героя, изображенной автором.
Но у формалистов, представителей материальной или импрессивной эстетики автор оказывается именно и только мастером со своими техническими приемами. Дополнительным плюсом теоретики считали то, что эти приемы можно перечислить, просчитать, а значит представить литературоведение точной наукой, наряду с другими естественными науками: позитивизм перехлестнулся в гуманитарные науки, по выражению Бахтина. Наивный позитивизм полагает, что материя, психика, математическое число «могут объяснить наш поступок, наше творчество <.. .> Между тем эти понятия объясняют лишь материал мира, технический аппарат события мира. Этот материал мира имманентно преодолевается поступком и творчеством». По Бахтину, важно понять не внешнюю технику, а внутреннюю логику творчества, и прежде всего «ценностно-смысловую структуру, в которой протекает и осознает себя ценностно творчество, понять контекст,
в котором осмысливается творческий акт»12.
Содержательно, как можно предполагать, речь идет о контексте героя как о контексте, возможно, и недостаточном, но абсолютно необходимом, именно с этим контекстом работает творческий акт автора, вне него одинокий «автор» остается в лучшем случае мастером, в худшем - дилетантом-самозванцем.
Два рассмотренных источника концепции авторства Бахтина, критикуемых самим Бахтиным, а следовательно лежащих на поверхности предыстории этой концепции, вовсе не являются единственными составными частями бахтинской теории авторства. Выше мы условно разделили эти составные части на аналитический и синтетический взгляд. Только что проанализированные подходы являются преимущественно западными и аналитическими.
Остается рассмотреть подход синтетический, связанный прежде всего с отечественной традицией. Хорошим примером (и, скорее всего, - первым) этого взгляда может послужить опубликованная в 1794 г. в альманахе «Аглая» небольшая заметка Н.М. Карамзина «Что нужно автору?»13. Суть мысли Карамзина - нераздельность эстетической и этической составляющей авторства, конечно, сформулирована в иных терминах, но идея императивного превалирования добра и любви в сущностных свойствах автора вполне может претендовать на роль бабушки бахтинского единства культурных сфер в творчестве14. Даже наивная концовка Карамзина («дурной человек не может быть хорошим автором», «ибо дыхание любви не согревает»15 его) перекликается с необходимо любовным отношением автора к герою в бахтинской концепции авторства.
Более близкие отечественные источники в богословско-философ-ской традиции рубежа прошлого и позапрошлого веков проанализировал Н.Д. Тамарченко. В главе «Проблема автора: теологический подход к телеологии произведения» раскрывается связь богословских понятий, проработанных в трудах В.С. Соловьева, Е.Н. Трубецкого и др. с бахтин-скими идеями об авторе и герое. По Тамарченко, кроме этого, важно иметь в виду и традиционные представления о Боге как художнике и о мире как его «произведении», истоки которых он видит еще в античности. «Оба направления мысли пересекались в "философии всеединства" и поскольку в целом значение русской религиозной философии рубежа веков для Бахтина сомнений не вызывает, особое внимание должны были привлечь такие фигуры, как Вл. Соловьев, Вяч. Иванов, П. Флоренский, А. Белый»16.
Сразу заметим, что, хотя несомненно традиционные представления о Боге-художнике и о мире как «произведении» учесть надо, в данном контексте термин «художник» не стоит напрямую однозначно связывать с понятием автора художественного произведения. Бог «Ветхого завета», как и боги-олимпийцы греческой мифологии, конечно, устанавливал некий порядок в мире, первый даже создал его из ничего, но никакой аналогии с авторством тут нет, для авторства нужен герой, без героя - даже Бог не автор, и это совершенно ясно из дальнейшего анализа Тамарченко отече-
ственной богословской традиции и прежде всего трудов Е.Н. Трубецкого. «Е.Н. Трубецкой выдвигает мысль о взаимном самоопределении или о встрече творческих активностей Бога и мира как о подлинном смысле человеческого бытия во времени»11 [выделено полужирным автором] - это исходная точка анализа боговоплощения. Творческая активность человека предполагает возможность свободного выбора, без этого «Слово не стало бы ни человеком, ни плотью»18. Этот акт свободы философ связывает с ответным «Да будет» Девы Марии, которую Е.Н. Трубецкой считает «высшим выражением души мира»19. «К аналогичной идее пришел и Вл. Соловьев - там, где он говорит не о становлении мировой души, а о ее предстоящем только рождении»20. Однако есть и принципиальное расхождение: для Трубецкого, по Тамарченко, становящийся мир - «мир вне-божественных возможностей», «другое» по отношению к Безусловному. Вот как он определяет эту «другость»: «То, что в Боге есть субстанция, то для его другого есть задача»21. Это в какой-то степени можно рассматривать как вариант бахтинских оппозиций данности и заданности, бытия и долженствования22.
В конце главы «Эстетика» Трубецкой приводит краткие выводы, которые еще раз подтверждаются в «Заключении».
1. «Мир должен быть понят как другое по отношению к "Софии"»; как возможность, «не как субстанция, а как потенция»23.
2. «Обоюдная свобода Бога и человека с самого начала была понята здесь <...> как возможность двустороннего самоопределения, в котором Бог творит, а человек становится соучастником божественного творческого акта»24.
3. Необходимо высоко ценить значение дела «во времени, к которому призвана человеческая свобода»25.
Н.Д. Тамарченко обобщает эти выводы, соотнося их с бахтинским подходом: мир - это «существо», в своем роде «персонаж, сущность которого потенциальна и должна реализоваться в итоге его собственного становления», но одновременно «как результат божественного творческого акта». Выводы дополняются идеями Вл. Соловьева, который фактически моделирует ситуацию автор-герой при рассмотрении деятельности Бога по отношению к «субъекту, воспринимающему это действие»26, или же Софии. «Иначе говоря, - продолжает анализ Тамарченко, - в данном случае София - персонаж, протагонист Бога-автора21.
Выше мы заметили, что «без героя - даже Бог не автор», и утверждали, что это можно вывести из анализа богословской традиции (в лице Вл. Соловьева и Трубецкого), проделанного Тамарченко, который предпринял все возможные усилия, чтобы в частности доказать наличие аналогии Бога -автору в отечественной традиции. Однако все аподиктические аргументы заканчиваются на дальних подступах эманации божества в мир через Софию, божественную мудрость, так что приходится доформулировать, что «в данном случае София - персонаж» для Вл. Соловьева, как и «мир для Трубецкого». Эти утверждения, конечно, относятся к категории вероят-
ностного, их трудно полностью как подтвердить, так и опровергнуть. Но, безусловно, даже на уровне метафоры они плодотворны.
Нам представляется, что поиски прямых аналогий Бога и автора художественного произведения могут быть начаты задолго до отечественного богословия, вообще до любого богословия в позднейшем смысле слова, истоки этой аналогии непосредственно в самом «Новом завете». При этом не нужно даже делать дополнительное допущение, что мир - это художественное произведение, допущение явно или неявно противоречащее бах-тинской идее разграничения культурных сфер, не предполагающей бытия некоего абстрактного «мира». Евангелие - произведение, да еще не просто художественное, а словесно-художественное. То, что автор этого произведения - Бог, по крайней мере в конечном счете, тоже не нужно специально доказывать, богодухновенность Библии вообще и Нового завета в частности - общее место христианской традиции.
Однако Бог становится автором лишь в том момент, когда героя пред-находит, а не просто порождает из ничего или из себя, эманируя, например, Софию или всеединство. Именно преднаходит в качестве своего сына. Христос - эманация Бога (в мире), но и герой в созданном Богом произведении - «Новом завете», которое вполне можно считать перво-матрицей художественного произведения. Во-первых, «Новый завет» потому и новый, что создает свой, новый мир, пусть и с надеждой на мир более чем художественный, но ведь и художественный тоже, во-вторых, в «Четвероевангелии» есть Автор и есть рассказчики, разные в каждом из четырех Евангелий; в-третьих, в этом, по выражению О.М. Фрейденберг, «греческом романе»28 присутствует именно новый герой: по-настоящему новый и по-настоящему героический персонаж - спаситель мира.
Бог послал своего сына в человеческий мир, послал как человека, с которым от рождения до смерти происходили определенные события, в этом смысле Бог-отец вступил в определенные этические отношения с Сыном, посылал ангела для его непорочного зачатия, помогал, укреплял и т.п. Сын тоже активно общался с отцом: обращался, молился и пр. Они были в некотором смысле в едином жизненном пространстве.
Как автор «Нового завета» Бог преднаходит героя, а не выдумывает его (такой был бы неубедителен, по слову Бахтина). Затем влагает в голову и уста рассказчиков способность передать события его жизни и делает их участниками этих событий. Другие герои Нового завета являются не только со-участниками, но и свидетелями жизни протоганиста. Автор заранее знает о грядущей смерти героя (смерть как способ придания формы) и о его бессмертии, т.е. завершает его художественно, любовно обымая его плоть и душу. Но, будучи активным внежизненно, Бог оставляет Христу духовную свободу, все принципиальные этические решения герой принимает сам, автор лишь придает им эстетическое завершение, форму. Например, природные явления, сопровождающие гибель на кресте.
И главное бахтинское качество Бога в этой эстетической деятельности - вненаходимость: та абсолютная вненаходимость герою, к которой
стремится любой автор, как идеал представлена в первом христианском авторе - Боге. Вот Кто абсолютно внеположен миру героя в завершенном художественном произведении, вот Кто точно не является рассказчиком излагаемых событий, вообще полностью оторван от наррации в любом ее понимании, вот Кто преодолевает язык: Новый завет передает одно и то же содержание на любом развитом языке. Мы знаем, что Евангелие писали люди, но автор его - Бог. Евангелисты богодухновенны, но они не авторы.
И при этой абсолютной вненаходимости автора в Новом завете отражены также моменты «преднахождения» автором своего героя, отражен сам творческий процесс создания произведения. И не может быть по-другому, ведь содержанием книги является как раз это: рождение для мира нового героя, готового погибнуть не за часть мира (родовая этика античного героя), а за весь мир, чтобы объединить его своей гибелью. Причем погибнуть не в борьбе с другим, а в борьбе за другого: пострадать за других, радикально других, не замечающих в себе изначально божественной составляющей. Только так можно попытаться убедить их самих в том, что эта составляющая в них есть, что искра Божия заложена в человеке изначально.
Преднахождение героя вненаходимым автором как раз и является ключевым парадоксом автора-творца, принципиально неразрешимым никакой логикой. Только Бог как автор способен полностью разрешить этот парадокс, поскольку имеет возможность не только преднаходить содержание будущего произведения, но и одновременно создавать его. Лепить содержание не просто формой завершения, а актом преднахождения: в абсолютном смысле изобретать его!
Герой изобретается как действующее в мире лицо и становится таким лицом с помощью произведения. Таким образом, художественное произведение не замыкается в себе, а делается частью ответственной этической реальности мира, событием этого мира. Ключевое художественное произведение - ключевое событие мира! Такой эстетически подготовленной этике полностью соответствует бахтинская логика взаимодействия культурных сфер.
Понять, где кончаются истоки бахтинской концепции авторства и начинается сама эта концепция, не легко: концептуализм Бахтина особого рода, это не отвлеченная от живой исторической этики теория, а концепция, кровно с ней связанная. Но и новозаветную авторскую матрицу трудно назвать теоретическим истоком, Новый завет - не научная теория и даже не этическая доктрина, ее создание не определено конкретным временем, это произведение находится в постоянном современном становлении, Бахтин просто продолжил ее становление в своем творчестве, в частности несколько концептуализировал и литературоведчески специализировал отношения автора и героя. Но пора подробнее рассмотреть эту специализацию.
Автор определяется Бахтиным как принципиально безучастный с точки зрения реальной этики и познания жизни, что равняется его любовно-
му устранению из поля жизни героя (любовь как способность устраниться ради другого!), но глубоко участный в понимании и завершении события жизни героя зритель. Очистив этическое поле жизни героя от собственного присутствия, автор изымает героя из «круговой поруки вины и ответственности» незавершимого жизненного потока и завершает его в новом плане бытия (эстетическом, разумеется), рождая его в новой плоти как нового человека.
Автор - пассивный зритель в том плане, что он, не вмешиваясь, созерцает жизнь героя, но в то же время он активный, любящий созерцатель, именно своей любовью способный родить героя. Эту-то пассивную активность, точнее активную пассивность автора по отношению к герою Бахтин и называет «напряженной вненаходимостью», т.е. автор извне активно-напряженно лепит героя, не вмешиваясь изнутри в его жизнь.
Даже в тех крайних метароманных случаях, когда автор является как бы активным игроком на поле героя (не как рассказчик, а именно как автор), - например, у М. Унамуно в романе «Туман», эстетическое событие состоит в том, что герой все-таки уходит из-под контроля автора и действует даже наперекор ему, - созерцание и внешнее оплотнение героя все же остается функцией автора. Задача автора в любом случае «собрать всего героя, который изнутри себя самого рассеян»29.
К сути этой авторской активной пассивности или «напряженной вне-находимости» автора по отношению к герою можно приблизиться, используя понятийный аппарат разграничения культурных сфер, не забывая при этом, что собственно культура, по-бахтински понятая, не имеет своей внутренней изолированной территории, а вся живет на границах, т.е. смысл этого аппарата не столько в разграничении, сколько в соположении различных ипостасей культуры.
Итак, герой не выдумывается (такой был бы недостоверен, еще раз повторим эту бахтинскую мотивировку) автором, он как бы преднаходится им в мире поступка и познания. Как данность он может быть познан в литературной традиции, а как не завершенная в себе заданность воспринят в живом поступке в социальном мире автора. В первом случае это литературный тип (или характер), а во втором - прототип. Автор активно воспринимает, даже, возможно, вживается в героя: тут этика и познание только ищут границы эстетического, а эстетика воспринимает гораздо больше, чем останется в произведении: «И автор не сразу находит неслучайное, творчески принципиальное видение героя <.. .> Борьба художника за определенный и устойчивый образ героя есть в немалой степени борьба его с самим собой»30.
Найдя героя в этико-познавательном мире (в традиционной, добахтин-ской терминологии: в жизни) как равного себе в смысле стремления в будущее, эмоциональных столкновений и т.п., автор затем должен отрешиться от своих прямых эмоций, направленных на героя, и сосредоточиться на самом герое. Активность автора в том, чтобы стать пассивным по отношению к герою, воспринимать его извне, т.е. превратить его восприятие из
Новый филологический вестник. 2016. №1(36). --
этического в эстетическое.
Эстетика ограничивает этико-познавательное поле жизни, но тем самым дает ему плотность и объем, разлетающаяся в будущее вселенная уплотняется до земного человеческого мира, к которому мы можем ценностно отнестись. Такая ценностная вненаходимость автора по отношению к герою определяется Бахтиным отчасти методом от противного. Он рассматривает три случая, которые могут возникнуть, если эта вненаходи-мость теряется.
«Первый случай: герой завладевает автором»31 в том смысле, что герой становится непререкаемым авторитетом для автора, который способен видеть мир лишь глазами героя и переживает события изнутри него. Если это отношение доводится до предела, мы имеем уже не художественное произведение, а «философский трактат, или самоотчет-исповедь» или вообще не имеем никакого литературного произведения, автор же (не автор уже в этом случае) проявится в познавательной или этической активности. Чтобы художественное произведение, даже несовершенное, «состоялось, какие-то завершающие моменты нужны, а следовательно, и нужно как-то стать вне героя»32. Спасительным отчасти может оказаться то обстоятельство, что обычно в произведении не один герой, а подобные изоморфные отношения у автора возможны лишь с главным героем. Но в результате диалоги живых людей, с их лицами, костюмами, мимикой, обстановкой вырождаются в диспут, где обсуждаемые проблемы важнее героев, чьи «завершающие моменты не объединены, единого лика автора нет, он разбросан или есть условная личина. К этому типу относятся почти все главные герои Достоевского, некоторые герои Толстого (Пьер, Левин), Кирке-гора, Стендаля и проч., герои которых частично стремятся к этому типу как к своему пределу»33.
Во втором случае наоборот, автор «завладевает героем», внося внутрь героя моменты завершения. Отношение автор - герой превращается до некоторой степени в отношение «героя к самому себе». Это вид овладения автора героем имеет два подвида. В первый подвид Бахтин включает неавтобиографического героя «и рефлекс автора, внесенный в него, действительно его завершает», хотя герой теряет в реалистической убедительности «жизненной эмоционально-волевой установки»: герои ложноклас-сиков Сумарокова, Княжнина, Озерова часто сами высказывают завершающую их «морально-этическую идею, которую они воплощают с точки зрения автора» 34.
Второй подвид второго случая связан с автобиографичностью героя, усвоившего завершающий посыл автора, его общую оформляющую реакцию, которую герой делает «моментом самопереживания и преодолевает ее; такой герой незавершим»35, он чувствует завершающее единство как стесняющие путы и противопоставляет ему свою внутреннюю тайну. «Такой герой бесконечен для автора, то есть все снова и снова возрождается, требуя все новых и новых завершающих форм, которые он сам же и разрушает своим самосознанием». Это герой романтизма: автор-романтик
боится выдать себя своим героем и «оставляет в нем какую-то внутреннюю лазейку, через которую он мог бы ускользнуть и подняться над своею завершенностью» 36.
Бахтин очень коротко описывает еще третий случай, когда «герой является сам своим автором», словно роль играет, осмысляя свою жизнь эстетически - «такой герой в отличие от бесконечного героя романтизма и неискупленного героя Достоевского самодоволен и уверенно завершен»37. Этот теоретический случай, кажется, мало имеет отношения к художественной литературе в собственном смысле слова, тут речь скорее идет о явлениях масс- и попкультуры, что отчасти находит отражение в постмодернизме.
В принципе и без подробного рассмотрения отмеченного Бахтиным третьего случая ясно, что как только два участника общения - автор и герой - приближаются к слиянию в единственное сознание, в одного деятеля, искусство как таковое исчезает и вместе с ним исчезает и понятие «автор художественного произведения», т.е. вывод прост: нельзя стать автором, не создав героя. Автором в эстетическом, конечно, а не в юридическом или еще каком-нибудь смысле слова. Впрочем, Бахтин признает и этическую форму авторства, когда герой есть, но находится в той же плоскости, что и автор - в плоскости поступка. Ясно, что отношения «автор - герой» здесь будут условны и обратимы, например, когда политики обмениваются памфлетами, где рисуют своих антагонистов в качестве их героев. Но мы от этих видов авторства последовательно отвлекаемся и всегда имеем в виду под понятием «автор» создателя художественного произведения, автора, включенного в эстетическое событие; если же героя нет, даже потенциального, перед нами «познавательное событие (трактат, статья, лекция); там же, где другим сознанием является объемлющее сознание Бога, имеет место религиозное событие (молитва, культ, ритуал)» 38.
Зафиксируем две позиции в бахтинском понимании автора. Во-первых, автор не столько концепт, сколько проблема. Во-вторых, попытка ввести это понятие-проблему в научный контекст осуществляется до некоторой степени апофатическим методом, аналогичным способом в богословии представляют Бога. Автор неопределим в научно-монологических терминах, он выводится из диалога с героем, соответственно в логической дефиниции автора (и героя) содержится круг, понятия замыкаются друг на друге и вне зависимости друг от друга не могут быть определены. Это известное явление, лежащее в основании всякой логической системы: например, при обосновании математических понятий мы в конце концов упремся в некое изначальное понятие, которое неопределимо или определимо через другие понятия, зависящие от этого же понятия.
Таким образом, бахтинские представления об авторстве не столько концептуальные, сколько феноменологические. Нам приходится делать попытки концептуально транскрибировать эти представления. Наиболее полно, на наш взгляд, бахтинская феноменология авторства описана в статье Н.К. Бонецкой39, которая рассматривает ее в русле той общей философ-
ской антропологии, которую, по ее мнению, Бахтин выстраивал на протяжении всей жизни: частями ее являются все книги и статьи Бахтина, но исход, зерно содержится в работе «Автор и герой...». Антропология эта, по мысли Бонецкой, включает свою этику, эстетику, онтологию, гносеологию, но эти разделы функционируют у Бахтина не изолированно, а во взаимной связи, что и понятно, учитывая принципиальный подход Бахтина к культуре как совокупности границ различных сфер человеческой жизни.
Главным пограничьем «Автора и героя.» оказывается культурное по-граничье сферы поступка (этики) и художественного созерцания (эстетики), а основными субъектами, существующими на этом пограничье, становятся герой и автор, подробностям взаимоотношений (диалогу) которых и посвящена вся работа. Я и другой в сфере жизненного поступка и автор и герой в сфере художественного творчества становятся как бы смысловыми зеркалами друг для друга: я в жизни - единственный полноправный автор самого себя и своих поступков, отношение к другому человеку в сфере этики аналогично во многом отношению автора к герою. И в жизни и в искусстве мы завершаем другого, оформляем его тело и душу, имея по отношению к нему избыток видения (вненаходимость!), разница лишь в степени (полноте) этого завершения. Чисто феноменологическое описание этих отношений и составляет большую часть бахтинской работы, и только главы «Смысловое целое героя» и «Проблема автора» подключают к анализу традиционные литературоведческие понятия и термины.
Суть бахтинской антропологии автора состоит в том, что в отношениях я - другой формируются основные составляющие человека: тело, душа и дух. Императив бахтинского этико-эстетического пограничья - в том, что дух человека незавершим, всегда направлен в будущее и в этом смысле абсолютно свободен в отличие от души и тела, которые зависимы от другого. Значит, дух есть ядро человеческого я и развитие этого ядра никому не дано предугадать, по крайней мере, в этической сфере, отвлеченной от эстетики. Конечно, это отвлечение всегда, по Бахтину, в той или иной степени условно, но ведь и императив - не чистая эмпирия.
Как только дело касается художественного творчества, то автор не видит проблемы с завершением тела и души героя, определенный навык в этом имеется у каждого я, общающегося с другими. Проблема возникает при завершении духа, сущностного ядра человека, ядра, которого сам герой не видит и не слышит, которое живет преимущественно в целепола-гании, а проявляется в ответственном поступке и то лишь частично. Дух неуловим и потому свободен. Однако пока автор этот дух героя не уловит (хоть в какой-то степени), по-настоящему художественного произведения не возникнет, новый мир не родится. В этом парадоксальность «деятельности» автора: он должен остановить мгновенье целеполагающей активности героя, а значит сначала породить эту активность своей активностью (живая вода), а потом завершить ее, подарив герою форму (мертвая вода). Это и есть проблема автора, которая по-разному решается в разных художественных системах или, точнее, который по-разному решает ее в раз-
ных художественных системах, различных с точки зрения рода и жанра произведения и с точки зрения стиля-направления, свойственного той или иной эпохе.
Эстетический процесс создания произведения, - а именно в этом случае имеет смысл вообще рассуждать об авторе, который никогда не бывает данностью, а всегда заданием и процессом, - может быть описан с помощью терминов классической риторики с некоторым уточнением их содержания. Почти весь тот феноменологический антураж, который мастерски использован Бахтиным в «Авторе и герое...», безусловно, относится к этапу нахождения-изобретения (в античной риторической традиции inventio), имеется в виду собственно творчество автора. Это и есть эстетическое открытие нового мира (героя).
Все, что связано с литературной формой произведения, отчасти пред-заданной традицией в таких категориях как род, жанр, сюжет, ритм, размер, композиция, литературный стиль, перерабатываемые автором в неповторимую архитектонику, можно отнести к разделу расположения (например, пушкинское «я думал уж о форме плана»), или на языке риторики dispositio. Преимущественно этим этапом занималось отечественное литературоведение, начиная с А.Н. Веселовского и формалистов, включая В.В. Виноградова и Ю.М. Лотмана, и кончая Б.О. Корманом, Н.Т. Рыма-рем и М.М. Гиршманом.
Следующий этап в терминологии классической риторики - выражение (ornatio), т.е. собственно словесное завершение произведения, авторский стиль, который, согласно представлениям новейшего времени, неповторим. Его изучением занимаются языковеды и литературоведы, методологически тяготеющие к лингвистике. Второй и третий этапы - это, по Бахтину, во многом технические моменты творчества, которые имеют художественное значение только при наличие главного - изобретения, рождения героя и мира. И тогда технические моменты преобразуются в архитектонические, творящие форму целого. Или, точнее, наоборот: сотворение формы героя и его мира сопровождается литературной техникой.
Есть еще этап (воз)действия (actio), когда произведение находит зрителя, читателя, критика, т.е. становится в ряд событий в окружающем автора мире.
В соответствии с каждым этапом речевого художественного творчества, можно выделить и свой слой авторства: 1) автор-созидатель, в муках рождающий образ нового мира, в котором живет герой; 2) автор-композитор, избирающий жанр и располагающий героев в сюжете и композиции; 3) автор-писатель, скрипящий пером, диктующий или стучащий по клавиатуре; 4) юридический автор, несущий ответственность за влияние произведения на общество и получающий гонорар за него.
Нужно подчеркнуть, что примененные здесь риторические этапы творчества должны пониматься феноменологически, а не психологически, не как последовательный способ эстетического мышления или психической деятельности. Вообще сама этапность или последовательность этапов ав-
торского творчества вещь сугубо условная, их иерархия - ценностная, а не временная или пространственная.
Хотя без любого из этапов создать литературное художественное произведение невозможно, ценностная доминанта принадлежит этапу изобретения, собственно поступку творчества. В этом отношении созидательное изобретение условного мира можно назвать сферой этического взаимодействия автора и героя, в конечном счете, общения автора и героя. Автор своей активностью, ответственным подходом к судьбе другого, до-создает этого другого до героя. Это случай эстетического смирения «до персональной участности и ответственности»40: участности автора в судьбе героя и ответственности автора за судьбу героя. Это и есть порождающая и завершающая активность автора. Не случайно именно данный этап подробнейшим образом описывает Бахтин в своей работе. Впрочем, предпочтению Бахтина можно найти и внешние объяснения: во-первых, работа не окончена (но план ее не предполагал более подробного теоретического рассмотрения других, более технических этапов творчества), а во-вторых, вопросами, как сделано произведение, как устроен поэтический язык, пристально занимались в 20-е гг. формалисты, методологические оппоненты Бахтина. (Впрочем, логическим продолжением этого можно считать другую не опубликованную в 20-е гг. работу Бахтина, острие которой как раз направлено на метод формалистов: это «Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве»).
Этап расположения изобретенного - выбор рода, жанра, ритм, сюжет, композиция и т.п. - кажется самым техническим в авторской работе, однако и здесь нужно различать материал как предданное, его обработку и ценностное использование художественной формы для целостного охвата героя. Расположение, несомненно, доминантно связано с миром познания, в сюжете герой уже не самостоятельно активен, а завершается автором, познается в его целом. Именно поэтому такой уровень поэтики лучше всего поддается анализу, здесь живет «концепированный автор», здесь помещаются «образ автора», «рассказчик», наряду с другими образами произведения, именно отсюда проще всего пытаться извлечь его теоретический смысл. Причем, как уточняет М.М. Гиршман, «познание потому и является художественным, что осуществляется не до и не вне, а лишь в самих актах художественного творчества, и даже не просто в произведении, а именно и только произведением»41. Это различие «в произведении» и «произведением» существенно: художественное познание производит новый мир, прежде чем воплощается в произведении, и тут процесс важен не меньше, чем результат, точнее результат как живой мир никогда полностью не отделяется от процесса творчества. Пожалуй, лишь последнее «только» в приведенных словах М.М. Гиршмана выглядит чрезмерно ригористично. Акты творчества не всегда увенчиваются произведением или не все акты входят в созданное произведение. Но это нюансы, принципиально важным же здесь является подход с точки зрения целостности художественного произведения: познание в процессе авторского завершения это не то же
самое, что научное (принципиально незавершимое) или бытовое (фрагментарное и малосистемное) познание.
Этап выражения - самый незаметный для мастера. Когда автор осознанно работает со своим стилем, это означает, что он еще этим стилем не владеет или не владеет пока своим эстетическим материалом, не домучился с изобретением героя, не нашел нужную форму завершения произведения: «Художественный прием не может быть только приемом обработки словесного материала (лингвистической данности слов), он должен быть прежде всего приемом обработки определенного содержания, но при этом с помощью определенного материала»42.
Выражение есть собственно чистое искусство, этап эстетического оформления этических и познавательных моментов творчества. Это «ложь» изреченного слова-вымысла, над которым будет обливаться слезами читатель. Лгать автору легко и приятно, потому что эта эстетическая ложь создает новый мир, цельно завершенный и уже тем противопоставленный смертному миру жизненной правды. Но, несмотря на незаметность и даже приятность для мастера, выражение технически - самый трудоемкий этап, тут автор действительно писатель, сюда прорывается и биографический автор-человек, потому что автор пишет не в пустоте, а в некоем социальном окружении, голоса которого могут как мешать, так и помогать эстетическому выражению замысла.
Наконец, этап коммуникативного воздействия (публикация произведения) - чисто технический этап, с точки зрения автора, который после его осуществления, с одной стороны, движется в сторону позиции биографического автора, а с другой стороны, утверждается как автор произведения в восприятии его читателей.
Читатель воссоздает феноменологические этапы авторства в гораздо более линейной, но обратной последовательности: от текста (выражение) через композицию (расположение) к целостному восприятию героя (изобретение) - и в этом смысле даже более концентрированно воспроизводит всю парадигму авторства. (Не случайно Бахтин иногда писал «автор-читатель», предполагая в некоторых случаях здесь нерасторжимое единство.) Этим художественное чтение отличается от иного информационного взаимодействия, которое в большинстве случаев лишено не только художественного объема, но и нормальной линейности (точечно).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 13.
2 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011.
3 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 143.
4 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бах-
Новый филологический вестник. 2016. №1(36). --
тин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 168.
5 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 138.
6 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 137.
7 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 142.
8 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 138-139.
9 Бахтин М.М. <Автор и герой в эстетической деятельности> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 142.
10 Бахтин М.М. Проблема содержания, материала и формы в словесном художественном творчестве // Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. С. 6-71.
11 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 61-91.
12 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 168.
13 Карамзин Н.М. Что нужно автору? // Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 38.
14 Бахтин М.М. Искусство и ответственность // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 5.
15 Карамзин Н.М. Что нужно автору? // Карамзин Н.М. Избранные статьи и письма. М., 1982. С. 39.
16 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 226.
17 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 231.
18 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 262.
19 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 262-269.
20 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 231.
21 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 272.
22 Бахтин М.М. <К философии поступка> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 22, 32.
23 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 272.
24 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 354, 378.
25 Трубецкой Е.Н. Миросозерцание Вл. Соловьева. Т. 1-2. М., 1995. С. 379.
26 Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия // Соло-
вьев В.С. Сочинения: в 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 114.
27 Тамарченко Н.Д. «Эстетика словесного творчества» М.М. Бахтина и русская философско-филологическая традиция. М., 2011. С. 233.
28 Фрейденберг О.М. Евангелие - один из видов греческого романа // Атеист. 1930. № 59, декабрь. С. 129-147.
29 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества>. М., 1979. С. 15.
30 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 8.
31 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 19.
32 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 19.
33 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 20.
34 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 20.
35 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 20.
36 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 21.
37 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 21.
38 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 22.
39 Бонецкая Н.К. Проблема авторства в трудах М.М. Бахтина // Studia Slavica Hungarica. 1985. Vol. 31. P. 183-226.
40 Бахтин М.М. <К философии поступка> // Бахтин М.М. Собрание сочинений: в 7 т. Т. 1. М., 2003. С. 48.
41 Гиршман М.М. Литературное произведение в свете философии и филологии диалога (Вместо заключения) // Гиршман М.М. Литературное произведение: теория художественной целостности. М., 2007. С. 539-545.
42 Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 167.
References (Articles from Scientific Journals)
1. Freydenberg O.M. Evangelie - odin iz vidov grecheskogo romana [The Gospel as a Type of Greek Novel]. Ateist, 1930, no. 59, December, pp. 129147. (In Russian).
2. Bonetskaya N.K. Problema avtorstva v trudakh M.M. Bakhtina [The Problem of Authorship in the Works of M.M. Bakhtin]. Studia Slavica Hungarica, 1985, vol. 31, pp. 183-226. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
3. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 13. (In Russian).
4. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 143. (In Russian).
5. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 168. (In Russian).
6. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 138. (In Russian).
7. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 137. (In Russian).
8. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 142. (In Russian).
9. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, pp. 138-139. (In Russian).
10. Bakhtin M.M. <Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti> [<Author and Hero in Aesthetic Activity>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 71. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 142. (In Russian).
11. Bakhtin M.M. Problema soderzhaniya, materiala i formy v slovesnom khudozhestvennom tvorchestve [The Problem of Content, Material and Form in Verbal Art]. Bakhtin M.M. Voprosy literatury i estetiki [Questions of Literature and Aesthetics]. Moscow, 1975, pp. 6-71. (In Russian).
12. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 168. (In Russian).
13. Bakhtin M.M. Iskusstvo i otvetstvennost' [Art and Answerability]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 7 t. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 5. (In Russian).
14. Bakhtin M.M. <K filosofii postupka> [<Toward a Philosophy of the Act>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 7 t. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, pp. 22, 32. (In Russian).
15. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 15. (In Russian).
16. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 8. (In Russian).
17. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 19. (In Russian).
18. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 19. (In Russian).
19. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 20. (In Russian).
20. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 20. (In Russian).
21. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 20. (In Russian).
22. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 21. (In Russian).
23. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 21. (In Russian).
24. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 22. (In Russian).
25. Bakhtin M.M. <K filosofii postupka> [<Toward a Philosophy of the Act>]. Bakhtin M.M. Sobranie sochineniy: v 7 t. T. 1 [Collected Works: in 7 vols. Vol. 1]. Moscow, 2003, p. 48. (In Russian).
26. Girshman M.M. Literaturnoe proizvedenie v svete filosofii i filologii dialo-ga (Vmesto zaklyucheniya) [A Literary Work in the Light of Philosophy and Philology of Dialogue (Instead of Conclusion)]. Girshman M.M. Literaturnoe proizvedenie: teoriya khudozhestvennoy tselostnosti [The Literary Work: the Theory of Artistic Wholeness]. Moscow, 2007, pp. 539-545. (In Russian).
27. Bakhtin M.M. Avtor i geroy v esteticheskoy deyatel'nosti [Author and Hero in Aesthetic Activity]. Bakhtin M.M. Estetika slovesnogo tvorchestva [Aesthetics of Verbal Creation]. Moscow, 1979, p. 167. (In Russian).
(Monographs)
28. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow, 2011. (In Russian).
29. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow,
Новый филологический вестник. 2016. №1(36). --
2011, pp. 61-91. (In Russian).
30. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow, 2011, p. 226. (In Russian).
31. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow, 2011, p. 231. (In Russian).
32. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, p. 262. (In Russian).
33. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, pp. 262-269. (In Russian).
34. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow, 2011, p. 231. (In Russian).
35. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, p. 272. (In Russian).
36. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, p. 272. (In Russian).
37. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, pp. 354, 378. (In Russian).
38. Trubetskoy E.N.Mirosozertsanie Vl. Solov'eva. T. 1-2 [The Worldview of Vl. Solovyov. Vols. 1-2]. Moscow, 1995, p. 379. (In Russian).
39. Tamarchenko N.D. "Estetika slovesnogo tvorchestva"M.M. Bakhtina i russkaya filosofsko-filologicheskaya traditsiya [M.M. Bakhtin's "Aesthetics of Verbal Creation" and Russian Tradition of Philosophizing Philology]. Moscow, 2011, p. 233. (In Russian).
Игорь Валентинович Пешков - кандидат филологических наук, ведущий редактор издательства «Вентана-граф».
Шекспировед, переводчик «Гамлета», издатель наиболее полных комментариев к этой трагедии на русском языке, автор нескольких монографий и многочисленных статей о произведениях Шекспира. Член Шекспировской комиссии при АН РФ.
E-mail: [email protected]
Igor Peshkov - Candidate of Philology, acquiring editor (publishing house "Ventana-graf").
Specialist in Shakespeare, author of the greatest commented translation of the "Hamlet" in Russian, the author of the books and articles about Shakespeare's plays, a member of Shakespearean Commission in Russian Academy of Sciences (RAS).
E-mail: [email protected]
