CC BY-NC-ND
26
DOI: 10.17323/1728-192X-2022-3-309-318
Онтологическая безопасность в международных отношениях: о механике присвоения территорий
в сознании наций1
Ejdus F. (2020). Crisis and Ontological Insecurity. Serbia's Anxiety over Kosovo's Secession.
Cham: Springer Nature Switzerland AG. 202 p.
Петр Куслий
Кандидат философских наук, старший научный сотрудник Института философии РАН.
Адрес: ул. Гончарная, д. 12, стр. 1, Москва, Российская Федерация, 109240 E-mail: kusliy@iph.ras.ru
Почему государства зачастую ведут себя на международной арене крайне неожиданным или даже иррациональным образом? Почему государства ввязываются в войны или иные конфликты без, казалось бы, объективной нужды или принимают решения, имеющие долговременные последствия, никак не отвечающие их объективным экономическим приоритетам, а, наоборот, ведут к спаду в экономике или не позволяют им получить значимые экономические преимущества? Ответ, который дает на эти вопросы в рецензируемой книге ее автор профессор политологии Белградского университета Филип Эйдус, заключается в том, что государства могут вести себя таким образом, стремясь сохранить свою «онтологическую безопасность».
«Онтологическая безопасность» — это термин известного британского социолога Э. Гидденса2, на работы которого опирается в своем исследовании Ф. Эйдус. По Гидденсу, онтологическая безопасность есть система идей, представлений и ценностей, обеспечивающих людям постоянство конкретных практик, воспроизводящих существующие социальные структуры и создающих новые. Онтологическая безопасность важна для чувства стабильности и для самоидентификации социальных акторов. Кризис — это ситуации, в которых чувство безопасности утрачивается и возникает ситуация дисбаланса3. Однако если у Гидденса онто-
1. Исследование проведено при финансовой поддержке гранта Министерства науки и высшего образования РФ (проект «Новейшие тенденции развития наук о человеке и обществе в контексте процесса цифровизации и новых социальных проблем и угроз: междисциплинарный подход», соглашение № 075-15-2020-798).
2. Giddens A. (1984). The constitution of society: Outline of the theory of structuration. Univ of California Press; Giddens A. (1991). Modernity and self-identity, Cambridge: Polity Press.
3. Понимание термина «онтологическое» у Гидденса очевидным образом опирается на хайдег-геровское видение онтологии как сферы бытия, как возможности существования того или иного предметно-чувственного мира. Гидденс пишет: «Понятие онтологической безопасности тесно связано с тем, что относится к практическому сознанию и его специфике не выражать словами. Иначе говоря, речь идет о связи с тем, что в феноменологии называется "заключением в скобки" в рамках "естественной установки" ежедневной жизни. По ту сторону тех или иных аспектов повседневных
RUSSIAN SOCIOLOGICAL REVIEW. 2022. Vol. 21. No. 3
309
логическая безопасность была связана с жизнью индивида, то в данной книге это понятие используется для анализа сферы международных отношений.
Сам теоретический аппарат Гидденса был введен в дискуссии в сфере международных отношений А. Вендтом 4. Однако, как указывает Эйдус, концепции онтологической безопасности в этой сфере знания, чтобы она обрела ту форму, в которой он обсуждает ее в своей книге, потребовались дополнительные этапы осмысления и обсуждения в работах исследователей международных отношений. В данной книге субъектом поиска онтологической безопасности рассматривается государство как сущность с собственным онтологическим статусом и антропоморфными признаками. А источником потребности в обретении государством онтологической безопасности оказываются не его внешние интеракции с другими государствами, а внутренняя динамика существования и развития государственной идентичности (в развитие идей Б. Стила5).
Таким образом, в рассматриваемой книге государства представляются как действующие агенты в среде международных (межгосударственных) отношений, и им как таковым агентам необходимо для целей собственной идентичности то, что называется онтологической безопасностью6.
Кейсом государства, стремящегося поддерживать свою онтологическую безопасность вопреки собственным объективным экономическим и политическим интересам, выбрана Сербия и ее поведение на международной арене в связи с темой Косово.
Автор обсуждает идею права Сербии на этот регион как часть превалирующей в Сербском государстве и обществе концепции ее онтологической безопасности. Автор исследует корни этой идеи и ту роль, которую она играет в социальной организации сербского общества. Критической ситуацией для сложенной таким образом концепции онтологической безопасности стала, разумеется, провозглашенная Косово декларация о его независимости от Сербии. В книге исследуются социальная и политическая механика, которая использовалась при появлении у сербов такого отношения к Косово и проявляется сегодня в попытках Сербии
действий и дискурса (которые могут казаться тривиальными) скрывается хаос. И этот хаос заключается не только в дезорганизации, но и в потере чувства повседневной реальности предметов и других людей» (Giddens A. (1991). Modernity and self-identity, Cambridge: Polity Press. Р. 36).
4. Wendt A. (1987). The Agent-Structure Problem in International Relations Theory // International Organization. Vol. 41. № 3. P. 335-370; Wendt A. (1999). Social Theory of International Politics. Cambridge: Cambridge University Press.
5. Steele B. (2008). Ontological security in international relations: self-identity and the IR state. NY: Routledge.
6. Для более подробного обсуждения концепции онтологической безопасности в контексте социально-психологических теорий и проблематики международных отношений, соответственно, см. работы: Баринов Д. Н. (2017). «Онтологическая безопасность» и ее границы в современном обществе // Социодинамика. № 9. С. 75-89; Худайкулова А. В., Неклюдов Н.Я. (2019). Концепция онтологической безопасности в международно-политическом дискурсе // Вестник МГИМО Университета. № 6 (69). С. 129-149.
преодолеть созданный кризис, а также достигнуть нового равновесия в сфере онтологической безопасности.
На протяжении всей книги автор, обсуждая государства как самостоятельных акторов, оговаривается, что действия, предпринимаемые ими, являются следствиями решений, принимаемых их лидерами. При этом он указывает на то, что политические лидеры, будучи, с одной стороны, инициаторами тех или иных действий, тем не менее не оказываются в полной мере создателями, порождающими те или иные идеи. Согласно позиции Эйдуса, они скорее оперируют в рамках дискурса, который отображает существующий в обществе онтологический консенсус.
Я попытаюсь задаться в данной рецензии вопросом о том, насколько данная перспектива на «зависимые» действия представителей государства оказывается оправданной в свете того материала, который, собственно, и предлагает нам автор. Опираясь на текст самого Эйдуса, я покажу, что так называемый дискурс онтологического консенсуса не возникает стихийно и не существует самостоятельно, а инициируется, конструируется и поддерживается теми же политиками. Он является скорее инструментом в достижении ими конкретных тактических или стратегических целей (по крайней мере, применительно к случаю Косово).
Для реализации этого замысла я во втором разделе данного исследования представлю общую экспозицию содержания книги и той концептуальной рамки, которая в ней обосновывается, а в третьем разделе, опираясь непосредственно на текст автора, я попытаюсь выявить обозначенную выше альтернативную перспективу.
Косово как онтическое пространство
Как уже было сказано, теория онтологической безопасности формулируется Эйдусом с отсылкой на работы Гидденса, содержание которых, в свою очередь, переводится автором в нужном ему ракурсе в плоскость теории международных отношений. Так, у Гидденса онтологическая безопасность индивида связывается с наличием у него ответа на четыре вопроса экзистенциального характера: о самом его существовании, конечности жизни, способах взаимоотношения с другими людьми и стабильности его самоидентификации. Наличие у индивида ответов на эти фундаментальные вопросы дает ему возможность спокойно решать свои ежедневные задачи и заниматься связанными с ними заботами. Онтологическая безопасность индивидов нарушается, когда они по тем или иным причинам не могут вынести за скобки своего сознания хотя бы один из перечисленных выше вопросов. Это порождает в них соответствующее беспокойство и озабоченность, а вместе с ними и стремление восстановить онтологическую безопасность.
В политической плоскости, как указывает Эйдус, эти вопросы и ощущения возникают у коллективных политических акторов. Они нуждаются в понимании устройства миропорядка и их места в нем: «Ощущение нахождения на своем месте (at home) наделяет политических субъектов (polities), существующих на международной арене, чувством наличия у них собственной роли в международном
порядке и, как следствие, определенной степени когнитивного контроля за тем региональным и международным окружением, в котором они пребывают» (p. 18). Когда возникает кризисная ситуация, она задевает как минимум один из четырех параметров онтологической безопасности (существование, конечность, отношения с другими и восприятие собственной биографии), превращая государства в экзистенциально дезориентированных субъектов и мешая им спокойно реали-зовывать их рутинную ежедневную деятельность. В качестве исторического примера такой кризисной ситуации, с которой столкнулось государство, Эйдус приводит ультиматум, выдвинутый Германией Бельгии в 1914 году, который поставил последнюю перед угрозой не только для ее физической, но также и онтологической безопасности. Другим примером является приход к власти в США в 2017 году Дональда Трампа, который неожиданным образом подорвал ощущение онтологической безопасности как у многих региональных политических акторов внутри США, так и у международных акторов на глобальной арене.
Теоретический вклад, который стремится сделать Эйдус в своем исследовании, относится именно к этой транслированной в сферу международных отношений версии теории онтологической безопасности. Он заключается в двух аспектах: во-первых, это прояснение природы критических ситуаций как препятствий, которые государства вынуждены преодолевать с большей или меньшей степенью успешности, чтобы продолжать свое существование; во-вторых, это демонстрация того, что государства осуществляют материализацию тех или иных компонентов символического комплекса, из которых состоит их онтологическая безопасность. В частности, они превращают некоторые элементы окружающей материальной среды (территории, локации, памятники и т. п.) в «онтические пространства», т. е. «пространственные расширения коллективной самоидентификации, помогающие государственной идентичности выглядеть более крепкой и непрерывной» (p. 2). В таком статусе элементы окружающей среды обретают совершенно иную значимость, становясь конститутивными частями социальной структуры, с которой государства связывают свою идентичность и прочие ключевые вопросы7.
Как указывает Эйдус, данный процесс превращения осуществляется не за счет каких-то внутренне присущих данным территориям свойств, а посредством установления особой дискурсивной связи одним из двух способов: интроекцией и/ или проекцией. Интроекция предполагает поглощение некоторого материального объекта или пространства внутрь государственной идентичности в качестве конститутивного элемента. Практически в каждом государстве есть свои сущностные
7. К сожалению, Эйдус не проводит более глубокого исследования понятия онтического пространства. Продолжая аналогию с хайдеггеровским различением между «онтологическим» и «онтиче-ским», можно предположить, что онтическое — то, что, будучи материально-чувственным, является одной из возможных реализаций абстрактного онтологического. Поясняя в другом месте книги приведенное выше его описание, автор лишь добавляет: «Привязывая свою идентификацию к конкретной материальной среде, государства усиливают чувство согласованного коллективного действия, "выводя за скобки" ("bracket out") фрагментарную и спорную природу этой идентификации» (p. 162).
территории, с которыми ассоциируется национальная идентичность. Подвергаться интроекции могут не только территории, но и, например, результаты археологических раскопок, которые также начинают восприниматься как выявляющие важные аспекты национальной идентичности. Проекция, с другой стороны, предполагает создание важных артефактов и подобных предметов или территорий в рамках государства, которые также становятся частью национальной идентичности: башни-близнецы в Нью-Йорке, уничтоженные 11 сентября 2001 года, лишь один из таких примеров.
Именно подобным онтическим пространством в картине онтологической безопасности Сербии стало Косово. Регион, считающийся в рамках национального дискурса в Сербии «колыбелью нации», по мере его постепенной албанизации с конца 1960-х и ослабления контроля над ним со стороны официального Белграда становился источником все большей озабоченности сербов в отношении их национальной онтологической безопасности. Как известно, попытка Белграда в 1999 году восстановить контроль над регионом после распада Югославии привела к войне с НАТО, а уже в 2000 году в Сербии был официально провозглашен курс на членство в ЕС и НАТО.
С этого времени, как пишет Эйдус, политика Сербии стала состоять из двух несовместимых устремлений — непринятие сецессии и непризнание независимости Косово, вопреки позиции подавляющего большинства стран Евросоюза, с одной стороны, и готовность стать частью объединенной Европы — с другой. Объяснить такое «иррациональное или иногда даже шизофреническое» поведение государства, не приносящее ему на протяжении десятилетий ничего, кроме материальных убытков и репутационных издержек, по мнению Эйдуса, можно в терминах осуществляемой этим государством попытки «поддерживать свою биографическую непрерывность (continuity) перед лицом полной утраты региона, который воспринимается широкими слоями как национальное онтическое пространство» (p. 3), т. е. утраты конститутивного элемента онтологической безопасности.
Более конкретно: провозглашение независимости Косово и последовавшие процессы затронули обозначенные выше параметры онтологической безопасности Сербии следующим образом. Во-первых, активные действия ведущих членов мирового сообщества по расчленению Сербии, при общем согласии с этим большинства остальных его представителей, разрушили веру Сербии в окружающий ее мир, как понятный, непрерывный и предсказуемый. В этом отношении, как пишет Эйдус, был нанесен удар по первому экзистенциальному компоненту онтологической безопасности. Во-вторых, наличие внутри Сербии других территорий, на которых проживают национальные меньшинства, поставило вопрос о возможном конце Сербского государства в силу просматривавшейся перспективы дальнейшего расчленения Сербии. В-третьих, отношения Сербии с другими государствами претерпели резкие изменения, что сделало нетривиальным вопрос о том, на каких принципах следует выстраивать отношения с этими государствами и главном образом с Евросоюзом. В-четвертых, перспектива сецессии Косово
затронула биографическую составляющую уходящей в Средневековье идентичности Сербии.
Проводя исторический анализ, автор показывает, как именно Косово обрело свой специальный статус онтического пространства в восприятии сербов, а также более подробно исследует положение того «онтологического диссонанса», в котором Сербия сегодня пребывает в результате случившегося конфликта вокруг этой территории и его последствий. В рамках этого исследования он демонстрирует, в результате каких событий в истории Сербии Косово, не всегда рассматривавшееся сербами в качестве «колыбели нации», стало восприниматься в качестве такового.
История Косово для сербов связывается с легендой о произошедшей здесь в 1389 году битве с турками, которая была ознаменована героизмом и самопожертвованием со стороны сербов, но закончилась их поражением в результате предательства, что привело к многовековому рабству. Автор описывает, как долгое время история битвы была частью национального эпоса и национальной идентичности без каких-либо претензий на контроль над регионом, который находился под контролем Османской империи. Обретение территорией Косово соответствующего статуса в рамках национальной идентичности Сербии началось после Берлинского конгресса 1878 года, когда устремления Сербии в плане территориальной экспансии в Боснию и Герцеговину натолкнулись на позиции Австро-Венгрии и переориентировались на юг в сторону Косово. Именно тогда в процессе легитимизации претензий Сербии на эти территории и стала происходить их ин-троекция внутрь национальной идентичности. Сербия смогла аннексировать эти территории в 1913 году после Лондонской мирной конференции, посвященной результатам Первой Балканской войны.
В книге утверждается, что одним из ключевых моментов, приведших к началу распада Югославии в 1991 году, стала растущая на протяжении последних двух десятилетий существования этого государства озабоченность Сербии демографической ситуацией в Косово, а именно увеличением албанского населения. Одновременно с этой озабоченностью набирал силу и сербский национализм, который привел к дезинтеграции Югославии, а потом и к войне 1999 года. Как уже было сказано выше, поражение в войне с НАТО заставило сербские элиты выбрать путь евроинтеграции и перейти к политике «сидения на двух стульях» из-за их позиции по Косово.
В двух заключительных главах книги в подробностях обсуждается то, как сербское общество реагировало на декларацию о независимости Косово и на последующее взаимодействие Белграда с Приштиной, с одной стороны, и Брюсселем, с другой. Основной итог состоит в том, что и сербские правящие элиты (по заявлениям их представителей), и собственно сербское общество (по результатам опросов) в подавляющем большинстве продолжают придерживаться лозунга «и Европа, и Косово», при этом осознавая несовместимость этих двух опций. Именно статус территории Косово как онтического пространства, связанного с представ-
лениями об онтологической безопасности сербской нации, по мнению автора, является той объективной причиной, которая приводит Сербию к такому незавидному поведению на международной арене, которое сейчас наблюдается.
О роли политических элит в формировании онтических пространств
Данная книга дает и некоторое понимание той роли в формировании образа Косово как онтического пространства и колыбели нации, которую на протяжении веков играли сербские политические элиты. Уже в начале повествования, обсуждая взгляды Б. Стила 8 на природу критических ситуаций, Эйдус пишет: «Не имеет никакого значения <...> считает ли исследователь некое событие критической ситуацией; важно то, считают ли его таковым представители политического истеблишмента (policymakers). Критические ситуации, таким образом, не объективные факты, а социальные конструкции, создаваемые в самом процессе интерпретации» (p. 15). И хотя он уточняет, что «представители государства, выступая агентами этого процесса, оперируют не в вакууме, а внутри ранее созданных и установленных дискурсов идентичности» (p. 30), его собственный текст, как кажется, позволяет усомниться в этом последнем утверждении. Ниже я попытаюсь, используя текст самого Эйдуса, показать, что (по крайней мере, в случае с Косово) более широкие дискурсы идентичности возникали уже вследствие агентной деятельности властей предержащих, которые руководствовались скорее корыстными целями и ситуативными соображениями, нежели исходили из неких ранее существующих дискурсов идентичности.
Роль политических элит проявляется на всех ключевых этапах создания мифа о Косово как «колыбели нации». Так, на протяжении всей второй главы, обсуждающей процесс трансформации Косово в онтическое пространство для Сербии, автор описывает роль властей и их конкретные мотивы на каждом из ключевых этапов этого процесса. Ссылаясь на работы сербских историков, Эйдус считает, что битва при Косово, вошедшая в национальную память как катастрофическое поражение, во-первых, не была поражением, а во-вторых, с военной точки зрения не имела серьезного стратегического значения, хотя известно, что в ней погиби и сербский князь Лазарь, и османский султан Мурад. Прославление Лазаря как великомученика этой битвы, повлекшее впоследствии превращение Косово в «сердцевину самой идеи Сербии» (p. 40), имело, по словам автора, политическую составляющую, т.к. позволяло наследникам Лазаря легитимировать свои претензии на власть и тем самым давало им преимущества над конкурентами.
Возникшие уже тогда (т. е. в конце XIV — начале XV века) песни и легенды о Лазаре, его героизме и якобы предательстве его зятя Вука Бранковича (хотя предательства, как считается, на самом деле не было) стали важной основой нацио-
8. Steele B. (2008). Ontological security in international relations: self-identity and the IR state. NY: Routledge.
нальной идентичности сербов и осуществляли эту функцию на протяжении столетий. Отсылка именно к этим событиям со стороны политических и религиозных лидеров Первого сербского восстания против Османской империи в 1804 году стала одной из мотиваций, позволившей организовать действия людей в нужном направлении.
Однако в начале XIX века образ Косово, хоть и наращивал свою символическую значимость, тем не менее оставался метафорическим и не конвертировался в какие-либо территориальные претензии: в сербских восстаниях этого периода территориальный контроль над Косово идеологами и лидерами этих восстаний ни в каком виде не рассматривался (p. 45). Их устремления были направлены на земли современной центральной Сербии, Черногории, а также Боснии и Герцеговины. Включение же территории Косово в Сербию не присутствовало даже в проекте Сербской империи, который часто обсуждался в первой трети XIX века (p. 46).
Изменения в данном вопросе произошли лишь во второй половине 1870-х годов, когда претензии Сербии на Боснию и Герцеговину натолкнулись на аналогичные претензии со стороны Австро-Венгерской империи. Этим устремлениям Сербии, как указывает автор, было не суждено сбыться из-за секретных соглашений между Российской империей и Австро-Венгрией, по которым право оккупировать Боснию и Герцеговину было отдано последней. При этом известно, что российский министр иностранных дел А. М. Горчаков сказал сербскому посланнику прямым текстом: «Говорю Вам, что бы вы ни делали, вы не получите Боснию...» (p. 48). И только после того, как вопрос о возможности получения контроля над Боснией и Герцеговиной был закрыт, а Сербия в 1877 году вступила во вторую войну с Турцией, сербское правительство изменило свои ориентиры на территориальную экспансию Косово (p. 48).
Эйдус пишет, что отказ от Боснии и Герцеговины, являвшейся «основным объектом желаний Сербии с 1804 по 1878 год», и переориентация на военную экспансию в другом направлении потребовали от сербских властей «значимых дискурсивных усилий», в результате которых был дан старт процессу символической интроекции внутрь идентичности Сербии не только метафорического образа, но и непосредственно материальной территории Косово (p. 49). И данный процесс на своих первых этапах был вполне контролируемый: осознанные изменения в официальной внешней политике Сербии, позициях, озвучиваемых сербскими консулами, образовательная политика и прочие сферы, формирующие национальную идентичность, ориентировались на обсуждение Косово (Старой Сербии) как ключевой для сербов территории. Только после этого, насколько можно понять из повествования автора, этот процесс стал массовым: «В последовавшие два десятилетия вплетение территории Косово в генеральный сербский нарратив (master-narrative of Serbia) осуществлялось за счет усилий ученых, художников, писателей, композиторов и прочих интеллектуалов, а не государственных деятелей или военных» (p. 50).
К 1912 году во время Лондонской мирной конференции сербское правительство уже высказывалось о Косово исключительно как о «священной земле», в отношении которой «сербский народ не может и не будет идти ни на какие уступки, сделки или компромиссы, и ни одно сербское правительство также не будет готово на что-либо подобное» (р. 53). Косово было аннексировано Сербией по результатам Бухарестского мирного договора 1913 года.
Период между двумя мировыми войнами, по словам автора, характеризуется процессом проекции сербской идентичности на территорию Косово через появление новых сербских поселений, носивших характерные названия, отсылавшие к временам конца XIV века. Во время коммунистического правления миф о Косово не использовался официальной пропагандой, но и не пресекался. Он продолжал поддерживаться дискурсом Сербской православной церкви. Но, как уже было сказано выше, усиление озабоченности демографическими процессами в Косово вызвал рост сербского национализма, который, по словам автора, привел к распаду Югославии. Здесь интересно упомянуть, что коммунистические лидеры начали апеллировать к этому мифу, когда это стало необходимо для сохранения власти: «Несмотря на то, что эти претензии [т. е. претензии этно-националисти-ческого характера в отношении Косово] поначалу порицались представителями [коммунистической] партии, начиная с 1987 года они стали открыто использоваться лидером сербских коммунистов Слободаном Милошевичем. Этот идеологический разворот на 180 градусов ускорил распад Югославии, позволил сербским коммунистам, обратившимся теперь в националистов, удерживаться у власти еще на протяжении тринадцати лет, а также на протяжении более чем десяти лет формировал агрессивную политику Сербии в отношении к Косово» (р. 89).
Таким образом, статус Косово, сначала как ключевого для сербской идентичности метафорического образа, а потом — как и онтического пространства, был конструктом, формировавшимся в рамках усилий властных элит, преследовавших вполне конкретные и в известной степени корыстные цели, а лишь потом уже усваивался и поддерживался более широкими слоями общества.
Заключение
Данная книга, помимо научных целей, которые ставит перед собой автор, демонстрирует читателям, каким образом такой компонент социальной реальности, как онтологическая безопасность, преобладающая в той или иной стране, оказывается настолько значимой, что сохраняет свое влияние на поведение страны на международной арене, даже когда вступает в прямой конфликт с ее экономическими интересами.
Данная книга не только фиксирует новые аспекты в сфере социальной онтологии, но и проливает свет на рычаги, при помощи которых может осуществляться управление теми или иными элементами соответствующей социальной реальности. Если онтологическая безопасность государства формируется элитами
посредством акцентирования одних определенных идей и компонентов и вынесения за скобки других, то и ответственность за преодоление кризисов лежит также на них. В этой связи можно предположить, что в случае с Сербией преодоление ее «онтологического дисбаланса» может произойти путем выработки правящими элитами новой ценностной и символической повестки, а также онтологической рамки, которую сможет воспринять общество, отказавшись от старого мифа, подобно тому, как это происходило ранее, когда миф о контроле над Косово был вплетен в сознание сербов, заменив устремления сербских элит в сторону Боснии и Герцеговины.
Ontological security in international relations: on the mechanics of appropriation of territories inside the consciousness of nations
Book review: EjdusF. Crisis and Ontological Insecurity. Serbia's Anxiety over Kosovo's Secession (Cham: Springer Nature Switzerland AG, 2020).
Petr Kusliy
Oandidate of philosophical sciences, Senior researcher Institute of Philosophy, Russian Academy of Sciences Address: ul. Goncharnaya, 12, bl. 1 Moscow, Russian Federation 109240 E-mail: kusliy@iph.ras.ru
