CC BY
58
ческой усталости не бывает», склонны «очароваться томностью, бледностью красавицы», видя в них отражение сильных страстей1.
«Бледность» романтических героев в «Метели» и в «Барышне-крестьянке», как и в «Выстреле», имеет четкую семантику. В контексте данных повестей этот знак - ограничитель интерпретации. В свете этого мотива очевиден финал - не в меньшей степени, чем появление ласточек, связанных серебряной цепочкой в саге о Кухулине и Фердиаде. Выявление устойчивой семантики повторяющегося мотива сдерживает субъективность интерпретаций.
В заключение приведу рассуждение Д.С. Лихачева о литературоведческой «розе» дисциплин, имеющей «жесткую периферию
2
и менее жесткую сердцевину» : по мнению ученого, мера точности достигается лишь при их взаимодействии. Выявление ограничителей интерпретации, каковыми часто выступают «сквозные мотивы», способствует повышению ее точности.
УДК 882. 161. 1
2020.01.019. КРАСАВЧЕНКО Т.Н. ОЛЬГА СЛИВИЦКАЯ О ЛЬВЕ ТОЛСТОМ. (Обзор).
Ключевые слова: сопряженность; Всеединство; повседневность; космическое измерение; поэзия в прозе; Запад; Восток; М. Лермонтов; А. Герцен; И. Бунин.
Петербургский ученый, доктор филологических наук Ольга Владимировна Сливицкая принадлежит к первому ряду современных исследователей Л.Н. Толстого и представляет тот тип ученых, которые вышли за рамки литературоведения к культурфилософии. Она рассматривает Толстого и его творчество, следуя толстовскому принципу всеединства, и видит в Толстом художника, ощущавшего целостность жизни в ее повседневности и в прорывах к космическому масштабу бытия. Толстой для нее феномен и русской, и мировой культуры, связанный как с Западом, так и с Востоком, т.е.
1 Чернышевский Н.Г. Избр. философские сочинения: в 3 т. - М., 1950. -Т. 1. - С. 60-61.
2 Лихачев Д.С. Еще о точности литературоведения // Лихачев Д.С. О филологии. - М.: Высшая школа, 1989. - С. 30.
© Красавченко Т.Н., 2020.
она выявляет его универсальность, объясняющую, почему в современном мире Толстой - самый знаменитый писатель.
О.В. Сливицкой близка позиция выдающегося российского литературоведа С.Г. Бочарова: картина мира интереснее, чем метод1. Изучение фрагментов созданной Толстым картины мира ради воссоздания ее целостности - эта задача объединяет все книги и многочисленные статьи исследовательницы. Ей близко суждение Франсуа Мориака, заметившего, что «"Война и мир" - это не пройденный нами этап, а утраченный нами секрет»2. И она считает возможным так определить все творчество писателя: стадиально Толстой - пройденный этап, но в большом времени, где господствует синхрония вечных ценностей, Толстой - утраченный секрет.
Толстой затруднялся дать точное определение отношению человека и мира. О.В. Сливицкая находит это определение в слове сопряжение у самого толстовского из толстовских героев - Пьера Безухова, который из единственного наблюдателя Бородинского сражения, из созерцателя по складу личности впервые становится участником. Сопрягать у Пьера - это итог душевного кризиса и начало нового этапа его жизни. К концу романа, после кристаллизации в его характере способности «сопрягать», у него появилась собранность, интерес к человеческой жизни и радость существования, но новый этап жизни Пьера начался на Бородинском поле. Поздняя деятельность - уже за пределами романного времени.
Ответ на главный вопрос Толстого, сформулированный Пьером: «Сопрягать, но как сопрягать всё?», - кроется в законе подвижного равновесия и резонансного взаимодействия бытия в его полноте. «Сопрягать» - универсальный закон толстовского мира. «Сопрягать» - вектор духовных поисков его героев. «"Сопрягать" определяет место Толстого в мировой литературе. Он со всеми "сопряжен": с предшественниками, с современниками, с художниками последующих поколений. Культурный ареал его сопряжений безграничен: Россия, Запад, Восток» [4, с. 3]. Толстой назвал сопряжением и универсальный принцип своего искусства: изменчивость и тождественность. Но самое глобальное «сопряжение»
1 Бочаров С.Г. Филологические сюжеты. - М.: Языки славянских культур, 2007. - С. 625.
2 Франсуа Мориак о «Войне и мире» // Вопросы литературы. - М., 1961. -№ 1. - С. 161.
О.В. Сливицкая находит в сопряжении в его творческой личности поэта и аналитика, что обусловило уникальность Толстого, позволило ему создать «интегральный образ» человека, и в результате психологи ввели термин «поэтическая антропология». Наиболее полно «поэтическая антропология» Толстого воплощена в «Войне и мире», главный смысл которой в том, чтобы любить жизнь во всех ее проявлениях.
О.В. Сливицкая замечает, что у Толстого мир и человек равнозначны и единосущны. Впервые «человек Толстого» - князь Андрей - воплощен полно в сцене ранения под Аустерлицем. Отныне все кульминационные сцены с князем Андреем погружены в тему непостижимой силы - «великого Всё», всеохватной доминанты. Вечность, высота, «великое всё» - не только итог жизни князя Андрея, тут важна распахнутость повествования в высшее измерение. Объем «Войны и мира» грандиозен за счет и времени, и пространства. Казалось, художник не хотел пренебрегать ни одной подробностью. Но литературный текст имеет пределы эстетической реальности. Подводя к пределам и размывая границы, Толстой дает ощутить, что за пределами того, что он называл Всё, существует Бог.
Повествованию Толстого присуща высококонцентрированная атмосфера поэтического - всё подчинено законам поэзии и воздействует на восприятие читателя. Поэтично, по Толстому, всё, что не ограничивается целесообразностью. Поэтичность сопряжена с беспредельностью: беспредельно небо; выйти за пределы стремится человек в поэтические мгновенья своей жизни. Вместе с тем исследовательница признает, что модель мира Толстого не строго антропоцентрична, ибо речь идет о мире в его всеобщности: война, мир, жизнь, смерть, поэзия, музыка, любовь, - однако состояния мира и человека резонируют друг с другом, создавая единое поле.
Один из «секретов» Толстого О.В. Сливицкая видит в том, что в «его мире Единое и единичное, беспрерывное и точное» находятся в «ситуации не противопоставления, а максимально возможного тождества <...>. Осуществляется это путем индивидуализации Единого и универсализации единичного» [4, с. 4]. Что касается бесконечного и конечного в искусстве Толстого. Бытие -бесконечно, художественный текст конечен, но роман Толстого за-
вершен так, что создается впечатление: вокруг беспредельность и бесконечность, а роман - лишь фрагмент великого Всё.
О. В. Сливицкой в отношении Толстого как автора двух великих романов близок взгляд С. Франка на человека как на малую частицу вселенной1. Но уникальность Толстого в том, что, прорываясь в глубины, он простирается и вширь.
Особое внимание О.В. Сливицкая уделяет изучению оптической системы романа «Анна Каренина», что подводит к фундаментальной проблеме современного смысла антропологии Толстого. В эпоху после смерти Толстого человек, искусство, художественная антропология, как и весь мир, кардинально изменились. «В известном смысле мир, созданный Толстым, оказался прочнее мира, созданного Господом Богом. Старая Россия ушла безвозвратно, а толстовская Россия всё еще властвует над читательским сознани-ем»2. Тут важны кардинальные вопросы: что в человеке сущностно, а что изменяемо? В ХХ в. человек оказался под действием глобальных сил, его личная воля стала значить немного, возобладали ситуационная этика, относительность, подвижность границ добра и зла. Жизнь потребовала от него разнонаправленных реакций, и он перестал выдерживать напор внеположных сил, что повлияло на эстетические принципы создания «образа человека». В искусстве возник «реализм четвертого измерения»3. Постижение «феномена человека» проникает на всё большие глубины. Толстой, как отмечает О.В. Сливицкая, столь необъятен, что вмещает в себя, казалось бы, несовместимые, полярные начала. Он расширил изображение человека до «срезов общей жизни», и в то же время «проник в подсознательные глубины», но не разрушил, а сохранил определенность характера и твердость нравственной позиции.
Один из парадоксов Толстого-художника О.В. Сливицкая видит в том, что у него понимание сопряжено с нравственным суждением, т.е. с взглядом с «позиции вечности». Парадоксальна и эстетика Толстого. Его читатель пребывает и под диктатом авторской
1 Франк С. Л. Предмет знания. Душа человека. - Минск; М., 2000. - С. 714.
2 Франк В. Реализм четырех измерений: (Перечитывая Пастернака) //
Франк В. Избранные статьи. - Лондон, 1974. - С. 65.
3
Франк В. Указ. соч. - С. 81.
воли, и вне зоны его действия. Необъятность Толстого, включающего в себя несовместимое, делает его созвучным любой эпохе.
Задачу соотношения антропологии Толстого и нашей эпохи О.В. Сливицкая сужает до одного аспекта - оптики изображения, которая в ХХ-XXI вв. стремится отойти от ренессансной и миметической, и в ней нередок сдвиг, «преломление», деформирующие явление. Ее предшественник в русской классике - Достоевский. Оптика Толстого «не преломляет», «не деформирует». Его источник «света» - прямо над изображаемым, сущность светит сквозь явление, до глубин.
Признано новое понимание человека Джойсом в период модернизма. Но вот что, прочитав «Улисса», пишет Вирджиния Вулф в дневнике 6 сентября 1922 г.: «Я чувствую попадание и жжение мириадов крошечных пуль; но от этого не получаешь смертельного удара прямо в лицо - как от Толстого <...>, однако смешно сравнивать его с Толстым»1. В записи 26 сентября Вулф приводит мнение Т.С. Элиота: «Он не считал, что Джойс сумел по-новому показать внутреннюю жизнь человека, - ничего нового, в отличие от Толстого. <.> Этот новый метод подачи психологии доказал свою несостоятельность»2. Вулф и Элиот предпочитают толстовский подход к человеку. «Мириады крошечных пуль» - т.е. бессчетное множество элементов душевной жизни - разрушают единство души, уничтожают ее как индивидуальность: искажается сама истина о человеке. У Толстого, в восприятии Вулф и Элиота, всё разрозненное, несовместимое собирается в фокус, не отсеивается, а находит место в синтезе, схватывается самое существенное.
Кроме первого, эссенциального аспекта, О.В. Сливицкая находит у Толстого второй аспект - рецептивный: автор открывает читателю «прямой доступ» к сознанию и психике другого, и у читателя обостряется способность видеть и понимать.
На человека воздействует восприятие внешнего и внутреннего. В связи с этим О.В. Сливицкая приводит мнение М. Мамарда-швили о Прусте: он весь «внутри», а в русской культуре есть «нечто совершенно антипрустовское» - абсолютная зачарованность
1 Вулф В. Дневник писательницы. - М.: Вагриус, 2009. - С. 83.
2 Там же. - С. 84.
внешним1. Толстой, художник и всепонимающий, и выносящий нравственную оценку, нашел дистанцию, позволяющую и понимать (изнутри), и судить (извне), т.е. диапазон понимания - суждения широк и подвижен, хотя и не беспределен, позиция автора определённа. Исключение - «Анна Каренина», один из самых «живых» и загадочных современных романов, порождающих новые толкования, о чем свидетельствует книга американского русиста Г.С. Морсона - «"Анна Каренина" в наше время. Более мудрый взгляд»2, где автор рассматривает идеи прозаики (prosaic) как повседневного, хаотичного бытия, более адекватного миру Толстого, чем романс (модель жизни по романтическим канонам), и обвиняет Анну в ее собственной трагедии и в зле, принесенном другим, в частности ее маленькой дочке Ане, о дальнейшей судьбе которой автор ничего не рассказал. Но Морсон невольно задумывается о ней. Смысл «Анны Карениной», где много поэтических сцен, О.В. Сли-вицкая видит в понимании сложности жизни, но роман не погружен в стихию поэтического целиком.
О.В. Сливицкая использует в связи с текстами Толстого понятие монтажа, которое Сергей Эйзенштейн считал непременным атрибутом искусства (не только кинематографического)3 и которое иллюстрировал не раз примерами из Толстого, созвучного новому искусству, в частности имея в виду многообразную оптику расстояния при максимальной широте изображения. Дуальность четко структурированного мира Толстого (война и мир, человек и история, «два брака») сродни «перспективе» Эйзенштейна (крупным планам, крупным деталям).
«Анна Каренина» - с ее символикой, знаками, снами - представляется О.В. Сливицкой предтечей искусства новой эпохи. Используя лексику кино, она пишет о «камере» Толстого, с первых глав романа находящейся постоянно в движении, в перемене ракурсов, варьировании точек зрения. Первые семнадцать глав эпически медлительны и создают «интегральный образ жизни» - еще нет погружения в душевные бездны. Событие, взорвавшее обыч-
1 Мамардашвили М.К. Лекции о Прусте: (Психологическая топология пути). - М., 1995. - С. 74.
2 Morson G.S. Anna Karenina in our time: Seeing more wisely. - Yale, 2007.
3 Эйзенштейн С.М. Монтаж. - М., 1998. - С. 63.
ный ход жизни - страсть Анны и Вронского, пока подспудно. Но после сцены бала («взрыва») ровный ток жизни сменяется зигзагообразными движениями. Встреча Анны с Вронским - это «сотрясение основ бытия». Автор проникает глубже уровня сознания, в спутанное состояние смеси сна и яви. Камера движется от глубин подсознания до вершин космоса. О.В. Сливицкая находит в романе не два типа жизни (Анна - Левин), а два уровня бытия. Один -подчинен закону причинности или игре случайностей. Второй -сопряжен с космосом, мало зависит от житейских обстоятельств. Когда камера выходит за горизонт обыденного опыта, привычные этические оценки оказываются недостаточными, даже несостоятельными. Самоубийство Анны и все предшествовавшее ему - это выход за пределы «естественного» уровня, погружение в глубины потока сознания, взлет к «высшему» с его символикой железной дороги и свечи. Гибель трагической героини затягивается в повествовании потоком жизни. Но «естественный» уровень не торжествует. Конкретика эпохи, социума не затемняет смысл, заложенный в архетипе страсти и его космической природе. Эстетически это воплощается в символике, мистических знаках и в иной оптике изображения. Толстой сохраняет иллюзию осязаемости физической реальности жизни, но, не деформируя ее, прорывается за пределы эмпирики. Два типа повествования «Анны Карениной» вписывают «естественный» уровень в законы универсума.
В центре внимания О.В. Сливицкой - одна из доминант художественной антропологии Толстого: человек как динамическое тождество; она приводит толстовское сравнение человека с рекой, вечно меняющейся и непрерывной. Изложение мыслей Толстого о природе человека она переводит на язык современной науки. Толстой различает понятия генотипа и фенотипа. В человеке сосуществуют прирожденное и приобретенное, неизменное и изменяющееся. Писатель входит в литературу со своей, сквозной темой динамики и тождественности личности. Но его интересует не тема «романа воспитания», а движение личности в пределах ее взрослости - удел не каждого, - к такому выводу подводит Толстой в «Войне и мире». В Николае Ростове, по мнению О.В. Сливицкой, представлен тип человека, не способного к «движению», натура поэтическая, но интеллектуально бедная, не «рвущаяся ввысь»; с возрастом его сущность не меняется. Жизнь же Пьера подчиняется
законам психологии, «глубинной» (ассоциируемой с Фрейдом) и «вершинной», разработанной учеником Фрейда В. Франклем и русским психологом Л.С. Выготским, полагавшим, что человеку свойственно стремление к смыслу; а его отсутствие рождает страдание от «экзистенциального вакуума».
О.В. Сливицкая находит в «Анне Карениной» слова об «отверстиях во что-то высшее» - мгновениях, когда человек оказывается в состоянии резонанса с миром. Они издавна назывались эпи-фаниями, озарениями, в христианской традиции - проявлением божественной силы, в восточной - сатори. Эти спонтанно переживаемые мгновения дают человеку чувство абсолютного счастья, ощущение того, что он - Всё и Часть Всего, участник вечно творимой жизни и ее созерцатель. Тут ближайшее «сопряжение» с Толстым - восточная литература. О.В. Сливицкая называет знаменитые «Записки у изголовья» Сэй-Сёнагон - цепочку сатори, японские хайку (хокку). Тексты восточных авторов эстетически наиболее близки толстовским «отверстиям во что-то высшее», но они принципиально фрагментарны, и каждый фрагмент завершен и самоценен. В «Войне и мире» «отверстия во что-то высшее» - это элементы длящегося нарратива. В данах «Записок у изголовья», в хайку Басё художественное время замирает: точка воплощает в себе вечность. В эпосе Толстого время господствует, но в «отверстиях» оно приостанавливается и в чистом виде выступает поэзия, эстетически организованная по законам не эпоса, а лирики, что способствует поэтической ауре романа. Текст «Войны и мир» усеян эпифаниями. Дуб князя Андрея, небо Аустерлица, лунная ночь в Отрадном, лиловая собачка Платона Каратаева. Их присутствие в тексте создает поэтическое повествование, воплощающее то, что Поль Валери назвал органическим переживанием, проникнутым идеей всеединства1. Так осуществляется присущий большому искусству изоморфизм «образа человека» и эстетического целого текста.
Отличие «Войны и мира» и ее высоких героев - князя Андрея и Пьера - от «Воскресения» и Нехлюдова О.В. Сливицкая усматривает в разной социальной и моральной проблематике, в отсутствии в духовном и жизненном пути Нехлюдова «поэтической» (опреде-
1 Козовой В.М. Комментарии // Валери П. Об искусстве. - М.: Искусство, 1993. - С. 464.
ление Толстого) основы поворотов судьбы. Духовные поиски Нехлюдова не затрагивают глубинных пластов души.
О.В. Сливицкая замечает, что феномен «вдруг» считается прерогативой «вероятностного» мира Достоевского, в мире Толстого господствует общий закон и преобладает выражение «как это обычно бывает». Тем не менее в «Войне и мире» «вдруг» встречается 500 раз1. У Толстого случаются неожиданные события и поступки: признание Анны, христианский порыв Каренина у постели умирающей жены, попытка самоубийства Вронского, увлечение Наташи Анатолем, в каком-то смысле самоубийство Анны, поворот в мире и судьбе Нехлюдова после случайного участия в судебном заседании... У Толстого «вдруг» мотивировано, но смысл эпизода проясняется с разной мерой глубины, иногда он сопрягается с эстетическим целым романа, и важно именно это, а не слово «вдруг». О.В. Сливицкая рассматривает два неожиданных события в романе с их разной мотивировкой. Неожиданно, несообразно - пребывание на Бородинском поле Пьера, толстого, в очках, в несуразной белой шляпе. Пьер - самый толстовский из толстовских героев, «движущийся тип», отмеченный «динамическим тождеством» и способностью к изменчивости. «Прирожденный характер» Пьера проявился в первых двух томах, т.е. до начала Отечественной войны: Пьер добр, рассеян, непрактичен, безволен. Периоды апатии у него сменяются активностью, нередко в нем просыпается буйный нрав отца, резко меняются душевные состояния - от восторженности до черной «ипохондрии». По обычаям высшего общества той эпохи он - Пьер, но автор подчеркивает его, Петра Кирилловича, национальный характер: ему внятно исключительно русское чувство. Характер - первый уровень мотивации. Намерение - убить Наполеона, обречено на неудачу, ибо не соответствует характеру. Но «характер» - это еще не последний уровень глубины. «Узенькими щелками», попыткой вслушаться в подземный поток можно считать прорыв в подсознание, который задолго до Фрейда совершил Лев Толстой2. Задавленные инстинкты, скрытые от себя чувства органично входят в антропологию Толстого. В свете проблемы
1 Частотный словарь романа Л.Н. Толстого «Война и мир». - Тула, 1978. -
С. 24.
2 См.: Ф. Мориак о «Войне и мире» // Вопросы литературы. - М., 1961. -№ 1. - С. 161-162.
«вдруг» это выразительно представлено в сцене христианского порыва Каренина, простившего Анну, примирившегося с Вронским и взявшего на себя заботы о новорожденной девочке (все это - «отверстия в высшее» в обыденной жизни), но в основе лежало - не отменяя высшее! - стремление к восстановлению прежнего жизнеустройства.
О.В. Сливицкая ссылается на работы А.В. Михайлова о характере как порождении ядра человека. У Пьера «ядро» личности, т.е. нечто глубже характера, - «знание» о «беспредельном» в себе. Рубеж для личности Пьера сложился к началу Отечественной войны и был обозначен увиденной им кометой. Повседневность переключается в высшее измерение. От поступлении на военную службу его удерживают принадлежность к масонам, проповедующим вечный мир, и мысль о своей высшей миссии. О.В. Сливицкая объясняет происходящее с помощью современного понятия - синергетики. Личность Пьера, всё, пережитое им в начале войны, на языке синергетики - перенапряженная система, подошедшая к развилке дорог и находящаяся в «предпусковой готовности». Выбор возникает внезапно и определяет судьбу системы. Для этого бывает необходимо малое резонансное воздействие: им стала экзекуция над французом, послужившая пусковым механизмом.
О.В. Сливицкая анализирует знаменитое толстовское рассуждение о «лабиринте сцеплений», определяющем основной принцип синергетики: «от сложения к переплетению». В художественном целом эпопеи Толстой переплетает причины. Пьер, отправившись в армию, не мог знать, что там обретет счастье «сопрягать», а значит, найдет путь к «ядру» своей личности, чтобы решать мучившие его вопросы. «Война и мир» - народная эпопея, поэтому в центре величайшего события национальной истории - не профессиональный военный, а человек, олицетворяющий собой мир и мiр. Пьер не воюет, он постигает смыслы. Пьер на Бородинском поле - странное, неуместное явление, если рассматривать событие с точки зрения одного человека - Пьера. Но с позиции высшего смысла эпопеи - это не случайность, а «необходимость поэтическая».
Иной вариант соотношения персонажа и эстетического целого текста - эпизод неожиданного признания Анны Каренину. Ни у одного участника драмы не было разумной причины желать, чтобы
всё стало ясно. И все-таки Анна призналась. Глубже уровня ситуации был характер Анны: ее правдивость. Еще глубже - то, что Анна переживает не любовь, а страсть - как архетип с предопределенной трагической развязкой. Здесь проявляется правда надындивидуального начала бытия. После этого сюжетного поворота роман стал трагедией. При всей своей неожиданности этот эпизод обусловлен «необходимостью поэтической» всего художественного целого.
Эпизод с попыткой самоубийства Вронского тоже входит в ранг неожиданностей, ибо не соответствует представлению о прирожденном характере героя, которого подхватил поток неудержимого полета Анны навстречу жизни, счастью и гибели. Вронский обрел масштаб в атмосфере страсти, рождения, смерти - в окружающей Анну атмосфере вечного. Но, кроме приобретенного характера, действуют и внешние обстоятельства. Своим великодушным поступком Каренин поставил себя выше Вронского, униженного не в житейском смысле, а перед лицом высшего. И остается лишь добровольный уход из жизни. Вронский достигает тут максимально возможного для своего масштаба личности, но он не мог долго оставаться на несвойственном его «прирожденному характеру» уровне. Сцена не созвучна нарастающей трагедии, в ней нет глубин, прорывов в подсознательное, нет того, что глубже характера и проявило себя в судьбах Пьера и Анны. Эстетику эпизода определяет характер персонажа. Всё правдоподобно мотивировано «лабиринтом сцеплений», но корневая система события неглубока.
Так в эпопее переплетаются две художественные задачи -антропологическая и эстетическая. Неожиданности часто не замечаются, ибо стоят на прочном фундаменте закономерности. Всеохватное эпическое искусство Толстого отражает законы мироздания, согласно которым неожиданности так же укоренены в бытии, как и устойчивые состояния. Но читатель может почти не заметить это «вдруг», потому что проникся общим духом эпической закономерности.
О.В. Сливицкая воспринимает роман Толстого как целостность и фрагмент Всего. Проблема границы между миром, сотворенным художником, и тем миром, что «синеет за строкой страницы», остро стояла перед писателем. Его эпическое искусство изоморфно его мироощущению. В его основе лежало - Всё, безмерное и бесконечное бытие. Этим определялась и структура его
произведения как целостности. Созданная силой гения Толстого эстетическая реальность - такая же реальность, как и та, что лежит за ее пределами. Поэтому - она тоже Всё. В повествовании Толстого слишком всего много. Подробности накапливаются, наполняют собой ход жизни, рвутся за рамку текста. Пределы неизбежны, но они размываются. Это фрагмент вечности, фрагмент Всего. Текст Толстого пронизан «отверстиями в высшее» - соприкосновениями с «вневременной, внепространственной» реальностью. Сквозь них видны и небо, и дуб, и туман, и звезды, и комета. Эти «отверстия» -признаки погруженности текста в беспредельное Всё. Известно, как сложно было Толстому определить жанр «Войны и мира».
О.В. Сливицкая не обходит вниманием и любимого героя автора - князя Андрея. Его хотелось оставить в живых, но его смерть -это мифологический аспект произведения. Смерть князя Андрея отодвинута от конца текста и не была внезапной: мотив умирания Болконского проходит через весь роман: сначала ранение под Аустерлицем, затем - под Бородином и долгое умирание. Но после смерти князя повествование длится. После развязки - два эпилога -конец оттягивается. Рассказ о счастливой жизни двух семей ослабляет силу удара, нанесенного смертью князя Андрея, если бы Толстой завершил ею роман. Князь погиб, но жив равный ему, хотя и совсем другой - Пьер. Его дети, политическая деятельность, спор с Николаем Ростовым (предвестие декабризма) - это не концы, а начала. Жив маленький князь Николай Болконский, сын Андрея, он думает об отце, грезит во сне о славе. Всё продолжается.
Второй эпилог адресован «нехудожественному» читателю. Толстому близка тенденция европейского романа к авторскому голосу, оформленному в приемах философско-риторической поэтики суждения; тем самым решалась проблема «бесконечного текста»1, распахнутость в бесконечное Всё.
В «Анне Карениной» внимание исследовательницы привлекает мировоззренческая трагедия Левина, предвещающая трагедию самого Толстого. И в этом романе последняя мысль - о продолжающейся жизни, имеющей «несомненный смысл добра». Духовный кризис автопсихологического героя - кризис самого Толстого.
1 Исупов К.Г. Чары троянского наследия: Лев Толстой в пространствах приязни неприятия // Лев Николаевич Толстой. - М.: РОССПЭН, 2014. - С. 23-24.
Духовные искания Левина - Льва из эстетической реальности перетекают в реальность духовной жизни автора и длятся «за чертой страницы».
Романы Толстого - по своей пространственно-временной ориентации - XIX век. Но «Война и мир» рвется за свои пределы и тяготеет к пространственной форме модернизма. И «немыслимость конца», и расширение повествовательного пространства, и «отверстия в высшее», и проницаемость оболочки, отделяющей текст от окружающего Всё, - проявления сильной тенденции к пространственной форме. В «Анне Карениной» та же тенденция осуществлена необычно - автор, разделив сюжет на два сюжетных потока, вдвое расширил повествовательное пространство. В этом О.В. Сливицкая видит уникальность Толстого. Фактор времени при этом не умаляется: итоги предполагают новые перспективы, концы - начала. Равновесие временного и пространственного начал делает Толстого величайшим эпиком. А усиление роли пространства вплотную приближает роман Толстого к новой эстетике: великие романы Золотого века - к начинающемуся Серебряному.
О.В. Сливицкая обращается к толстовскому ключевому понятию «сопрягать», определяя место писателя в мировой литературе. Здесь она особое внимание уделяет «сопряжению» Толстого с его русскими предшественниками и последователями.
Сопоставление Лермонтова и Толстого, их «идеальная встреча» (выражение О. Мандельштама [4, с. 7]) рассматривается О.В. Сливицкой как фрагмент большой истории литературы, находящийся в основном фарватере русской литературы с ее «вековечными» вопросами. Это один из самых главных «сюжетов русской литературы»1, порожденный соборным целым русской литературы.
В «большом русском романе» - Толстого и Достоевского О.В. Сливицкая находит уровень универсализации, позволяющий говорить о кардинальных антропологических открытиях. «Человек Толстого», «человек Достоевского» - важнейшие этапы в постижении феномена человека, который настолько приподнялся над конкретикой текста, что ведет свое, словно независимое существование, но не теряет связь с породившим его текстом, ибо неизменно
1 Бочаров С.Г. Сюжеты русской литературы. - М.: Языки русской культуры, 1999.
проявляется присущий высокому искусству изоморфизм поэтики и антропологии.
О.В. Сливицкая считает возможным говорить о новом подходе Лермонтова к феномену человека не тогда, когда фокус сосредоточен на Печорине как индивидууме, а когда он переносится на соотношение Печорина и Максима Максимыча - в их нераздельности и неслиянности. Максим Максимыч - образ, определяющий наиболее тесное соприкосновение миров Лермонтова и Толстого. Как заметил в свое время В. Розанов, Толстой населил свой мир Максимами Максимычами.
Из «Героя нашего времени» следует, что все его проблемы нужно воспринимать как компонент широкой картины универсу-ма1. Роман сопряжен с лирикой Лермонтова, особенно со стихотворением «Выхожу один я на дорогу.», где из мира человеческой жизни поэт выходит в космическую беспредельность. Широкая картина универсума представлена и в мире Толстого. Так, если на одном уровне Лермонтов, автор «Героя нашего времени», - антипод Толстому с его идеей текучести человека, то на другом, распахнутом в бесконечность, - он его предтеча.
О. В. Сливицкая находит в мире Толстого несколько характерных для Печорина и Максима Максимыча линий противостояния. Одна из них - социальная. Проблема народа и культурных верхов - мучительная проблема России, и Толстого особенно. Проблема человека из образованных верхов и человека из народа у Толстого - сквозная и болезненная, неразрешимая в пору «Утра помещика» и «Казаков», в «Войне и мире» она нашла относительное разрешение: Отечественная война породила единство нации. Различно и место «простого человека» в жизни высоких героев. Скромный Максим Максимыч не интересует Печорина, а те, кого Пьер называл они, - существуют в сознании толстовских героев постоянно. Впечатления о них проникают в органику личности, становясь и фактором ее роста, и постоянным высоким ориентиром. По этому пути шли князь Андрей и Пьер. Но лишь Пьеру су-ждена была долгая романная и, судя по замыслу, построманная жизнь. Пьер снял кажущуюся несовместимость интеллектуализма и
1 Cm.: Morson G.S. Narrative and freedom: The shadows of time. - Yale, 1994. -
P. 68.
сердечности, т. е. личностный аспект противостояния Печорина и Максима Максимыча: Пьер столь же интеллектуален, как Печорин, и столь же человечен, как Максим Максимыч. В Пьере представлено редкое единство разнородных ценностей, снимается проблема их несовместимости, т.е. нравственная проблема, возникшая при встрече Печорина и Максима Максимыча. Толстой не решил все проблемы, поставленные Лермонтовым. Но «Война и мир» - вершина, а не итог. «Утраченный секрет» «Войны и мира» - в гармонизации мира, который в пространстве романа Лермонтова выступает как мир неразрешимых противоречий. Синтез, возможность которого Лермонтов допускал лишь в высшем измерении бытия, Толстой осуществил в ситуации всенародной войны - эпического бытия мира.
В сопоставлении Лермонтов - Толстой речь идет о новой стадии литературы. Лермонтов - художник дотолстовской эпохи с дотолстовской антропологией. Но как художники они равномощны и прояснили друг в друге смыслы, не столь внятные вне связи друг с другом. Толстой позволяет открыть в Лермонтове то, что вписывает его роман в перспективу универсализации «образа человека».
О.В. Сливицкая отмечает правоту критиков, видевших в современнике Толстого - Герцене - человека послепушкинской поры, унаследовавшего пушкинский дар целостной жизни, чуждой ограниченности. Пушкинская атмосфера счастья и душевного здоровья сближала Герцена и Толстого. Мировоззрение и эстетика Герцена иные, чем у Толстого, но Герцен вызывал у Толстого постоянный интерес, переходящий в восхищение и влюбленность. Возможно, их сближало и свойственное обоим благородство личности.
К концу 1840-х - началу 1850-х годов в русской литературе как явлении художественной антропологии О.В. Сливицкая усматривает определенную развилку. С одной стороны, «подпольный» «человек Достоевского» и персонаж «Дневника лишнего человека» Тургенева, с другой - «человек Толстого» и «человек Герцена». Смысл развилки - в отношении к ресентименту: комплексу ядовитых чувств, которые испытывают люди, униженные и искалеченные обостренной мнительностью, завистью, жаждой реванша, самоумалением, т.е. компенсаторным наслаждением своей униженностью. Ввел это слово Ницше в 1887 г. в «Происхождении морали». По
мнению Макса Шелера в работе «Ресентимент в структуре моралей» (1912-1915; глава в сборнике «О перевороте в ценностях», 1919), ресентимент, или «самоотравление души», болезненный сдвиг в мироощущении современного западного человека, сделал неизбежной мировую войну с ее разрушительными последствиями1.
Слово «ресентимент» не употреблялось в эпоху Герцена и Толстого, но само явление было им хорошо известно. Молодой Толстой ресентимент преодолевает [3, с. 21-50]. Герцен его отторгает. Толстой, Достоевский, Ахматова, Пастернак считали Герцена поэтом. То же говорил и Аполлон Григорьев о Толстом, для которого «поэтический» - опорное понятие; в нем сливаются этика и эстетика. Как поэты, Толстой и Герцен враждебны ресентименту. На взгляд О.В. Сливицкой, это момент наиболее тесного «сопряжения» их поэтических миров. Толстой преодолевает ресентимент изнутри, психологически, Герцен - извне, «поэтически».
О.В. Сливицкая новаторски толкует тему «Толстой и Бунин», впервые рассматривая философию Всебытия как основание близости этих художников. Бунин - художник толстовской ориентации. При всем различии масштабов, идеологии, жанров - Бунин и сам указывал, что между ними есть глубинное родство. Одна из его основ - идея всеединства: первичного единства Всего, из него происходит всё существующее, и всё резонирует со всем, в единичном проявляется единое. Идея Всебытия - для Бунина именно всё. Мироощущение Бунина - космическое [2, с. 52-83]. Космизм и всеединство - это один, общий, часто совпадающий круг идей. С ним сопряжена и ориентация Бунина на Восток. В восточной культуре идеи Всебытия имеют фундаментальную значимость.
Интеграл всего искусства Бунина О.В. Сливицкая определяет как Эрос, исток которого - чувство Всеединства. Мысли Бунина о Всеединстве сосредоточены в книге «Освобождение Толстого». Всеединое - это единый комплекс разных проявлений бытия; оно вне времени и пространства. Для обоих художников Всеединое и Бог - это синонимы.
Расхождение между Буниным и Толстым О.В. Сливицкая усматривает в том, что для Толстого включенность человека во Все-единое - благо. Это расширяет сознание, раздвигает границы лич-
1 Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. - СПб., 1999. - С. 13.
ности, вовлекая ее в жизнь, не ограниченную пространством и временем. Для Бунина Всебытие - это и благо, и ужас оттого, что личность не только включена во Всеединое, но и противостоит ему. О.В. Сливицкая считает опорным образом мира Бунина океан -вечность и огромность Всебытия. Тем острее человек чувствует свою малость и краткость своего существования. В мире Толстого опорный образ - река: неизменность и изменчивость.
Эстетика Бунина основана на генетической памяти. И в этом также его расхождение с Толстым [1, с. 465-479]. Для Толстого основная функция искусства - коммуникативная. Оно должно «заражать» читателя чувствами и убеждениями художника, ибо он - источник истины. Бунин же не императивен, он ни к чему не призывает, он лишь излагает.
И у Бунина, и у Толстого форма повествования - экстенсивная: повествование рвется за свои пределы. Но насыщенность их повествований деталями выявляет другую тенденцию их художественного мира - интенсивность. В своей чувственности Бунин следует Толстому. Он внимателен к каждой детали как фрагменту общей картины мира. И у Бунина, и у Толстого стремление «за» сопрягается со стремлением вглубь. Художественный текст - это объемная модель жизни: постижение бытия во всех его измерениях, т.е. Всё. Чувство Всеединства определяет антропологию обоих писателей. Человек Толстого и уникален, и универсален, воплощая всеобщее. У Бунина равновесие уникального и универсального нарушено. Индивидуальность у него скорее не характер, а характерность. Характер растворяется в эмоциональной атмосфере рассказа, она первична и порождает события, чувства и сам характер.
Чувство Всеединства у Бунина первично и порождает ситуации, события, характеры, оно - предпосылка и смысл повествования. У Толстого мысли о всеединстве формулируются в основном в «Дневниках», будто постоянно заново рождаются, домысливаются, развиваются или отвергаются. Картина жизни у него предстает в бесконечной «сложности всего живого», из нее не извлечешь застывшего, итогового смысла.
Бунин уже Толстого, и поэтому, по мнению О.В. Сливицкой, в общей для них проблематике он ярче. У Толстого ее часто заслоняют другие проблемы и мотивы.
Вопрос Пьера «как сопрягать всё?», на взгляд О.В. Сливиц-кой, остро стоит в современном мире как проблема сопряжения разных культур. Свидетельство актуальности этой проблемы она находит в романе французской писательницы, профессора философии, живущей в Киото и влюбленной в Толстого, Мюриель Бар-берри (р. 1969) «Элегантность ежика» (2006). Роман переведен более чем на тридцать языков и экранизирован.
Основа единства романа - толстовский принцип сопряжения: мотивов повествования, создающих целостность текста, и человеческих душ, создающих единство Мира. Опорное толстовское понятие сопрягать означает здесь резонансное взаимодействие, осуществляющее полноту бытия. Все персонажи романа, каждый своим путем, приходят к выводу, что смысл учения Толстого таков: нужно не бороться со злом, а увеличивать сумму добра. Европа и Япония, Запад и Восток существуют в романе в органическом единстве, а истина о человеке заключена в его душевных глубинах.
Так О.В. Сливицкая показывает единство большого мира, озаренного гением Толстого.
Список литературы
1. Сливицкая О.В. «Что такое искусство?» (Бунинский ответ на толстовский вопрос) // Иван Бунин: Pro et contra: Антология. - СПб.: РХГИ, 2001. - С. 465479.
2. Сливицкая О.В. «Повышенное чувство жизни»: Мир Ивана Бунина. - М.: РГГУ, 2004. - 270 с.
3. Сливицкая О.В. «Истина в движеньи». О человеке в мире Толстого. - СПб.: Амфора, 2009. - 443 с.
4. Сливицкая О.В. В «сопряжении» с Толстым. - Музей-усадьба «Ясная Поляна», 2013. - 159 с.
5. Сливицкая О.В. О Толстом. - СПб.: Росток, 2019. - 192 с.
