CC BY
42Октябрь, Ленин, Мартов
Этика социальной борьбы
© Водолазов Г. Г.
© Vodolazov G.
Октябрь, Ленин, Мартов. Этика социальной борьбы October, Lenin, Martov. Ethics of social struggle
Аннотация. Ленин и Мартов — блистательный политик и безупречно моральный деятель. Что важнее? Могут ли быть совмещены эти два подхода (и нужно ли их совмещать)? Как повлияла позиция каждого из них на их роль и место в революционном процессе и на ход самого революционного процесса? Какие уроки могут быть извлечены из опыта их деятельности и борьбы? И каким, по мнению автора, должен быть современный политик?
Annotation. Lenin and Martov — a brilliant politician and impeccably moral figure. What's more important? Can these two approaches be combined (and should they be)? How did the position of each of them influence their role and place in the revolutionary process and the course of the revolutionary process itself? What lessons can be learned from their experiences and struggles? And what, according to the author, should a modern politician be like?
Ключевые слова. Мартов, Ленин, политика, мораль, марксизм, революция, этика социальной борьбы.
Key words. Martov, Lenin, politics, morality, Marxism, revolution, ethics of social struggle.
Пора! Пора воздать должное Юлию Осиповичу Мартову, выдающемуся общественному деятелю России, уникальному социальному мыслителю, непревзойденному публицисту.
Как «не горят рукописи», так «не горят», не сгорают в памяти людей имена и мысли тех, кто самоотверженно служил Человечеству и Отечеству своему.
Хотя немало сил было приложено, чтобы стереть память об этом замечательном человеке. Сталинские философствующие ястребы просто рвали его на куски. А начало этому положил Лев Давидович Троцкий (и об этом я говорю с сожалением). Это он, яростный оратор Октября, раздраженный злобными нападками и демонстративным уходом меньшевиков и эсеров со съезда, закреплявшего победу Октябрьского восстания, воскликнул: «Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории...» [13. С. 337].
ВОДОЛАЗОВ Григорий Григорьевич — вице-президент Академии политической науки, профессор, доктор философских наук.
Да, к основной (и откровенно враждебной) группе меньшевиков и эсеров Троцкий походя пристегнул и Мартова, который, отнюдь не собираясь покидать съезд, выступил лишь с предложением о поиске компромисса и возможного примирения всех социалистических партий на базе создания «однородного социалистического правительства». Хотя Мартова Лев Давидович, несмотря на разногласия, любил, но, будучи большим любителем острого словца, отправил его в мусорную корзину истории (хотя впоследствии не раз отзывался с большой теплотой, называя «Добролюбовым демократической публицистики»).
А вот сталинские ястребы швыряли Мартова в «мусорную корзину истории» с садистским наслаждением и старались запихнуть его на самое ее дно. И заталкивали его туда ленинскими цитатами, бессовестно вырывая их из контекстов статей и времен. И замалчивали постоянно прорывавшееся у Ленина тепло-трогательное отношение к своему оппоненту. И в особенности это, можно сказать, итоговое: «Жаль, Мартова нет с нами, очень жаль! Какой это удивительный товарищ, какой чистый человек!.. Какая умница! Эх...» Сравните с этим писания заместителя директора Института марксизма-ленинизма при ЦК ВКП(б) В. Г. Сорина: «На самом деле, Мартов просто-напросто прихвастнул и прилгнул насчет своей действительной роли в деятельности "Союза борьбы за освобождение рабочего класса"» [12. С. 92]. Или референт ВЧК И. Вардин: в протестах Мартова против террора и смертной казни он видит «лицемерие и двурушничество», литературные «упражнения попа от меньшевизма». И претендующий на роль интеллектуала директор Института Маркса—Энгельса—Ленина при ЦК ВКП(б) В. В. Адоратский: призыв Мартова к установлению демократии в России — призыв к «восстановлению диктатуры буржуазии», желание свергнуть Советскую власть и «заменить революционную диктатуру пролетариата буржуазным правительством» [16. С. 46]. Эти лживые инсинуации — по сути, подготовка судебной расправы над оставшимися еще в живых «мартовца-ми», которая не заставила себя долго ждать.
1 марта 1931 г. открылся «Процесс контрреволюционной организации меньшевиков», где главными фигурантами были «мартовцы» Н. Н. Суханов (ближайший сподвижник Мартова в событиях 1917 г.), А. Л. Соколовский и др. Прокурор Н. В. Крыленко изгалялся, как мог: они «называли себя социалистами», но на деле это «социалисты-вредители, сверх того интервенты — социалисты-интервенты. Сверх того, они часть блока, единого политического блока с откровенными буржуазно-фашистскими организациями», «они — "социалисты"-фашисты» [10. С. 325, 326]. И дальше — по нарастающей: «Мы будем обвинять данную группу лиц, так называемое "Союзное бюро" РСДРП (заметим, что такого "бюро" не существовало, его придумали следователи. — Г. В.) в тягчайших преступлениях: это, во-первых, в постановке своей целью реставрировать капиталистический строй в нашем Союзе, реставрировать со всеми мерзостями капиталистического строя»; «для ее осуществления заключили политический блок с откровенными буржуазными, контрреволюционно-фашистскими организациями»;
«поставя эту цель, они приняли вредительство как основной метод своей работы, понимая под этим дезорганизацию и расстройство нашего хозяйства, срыв наших хозяйственных построений и планов, и организовывали голод и страдания рабочих масс и страдания всех трудящихся масс нашего Союза»; «мы будем обвинять их в подготовке интервенции со всеми ее последствиями — с террором озверелой белогвардейщины, с реками крови, которые бы эта интервенция нам принесла»; «мы обвиняем их в измене мировой революции и предательстве мирового пролетариата» [10. С. 327, 328].
И прокурор-лжец, прокурор-палач Крыленко под «бурные аплодисменты всего зала» требует от судей «проявить максимум жесткости по отношению к подсудимым»: одним — назначить «высшую меру социальной защиты» (расстрел), другим — изоляцию (тюрьму или лагерь) «на максимально продолжительный срок».
Особое внимание, конечно, Суханову. Он не только «вредитель» и «социал-фашист», но еще, оказывается (чтобы совсем унизить и растоптать!), «Хлестаков в политике и авантюрист на практике». И вывод: «Я считаю, что эта политическая хлестаковщина вместе с этой беспринципностью создают из него, в связи с его претенциозностью, в связи с его желанием быть на первых ролях, лицо (я свято сохраняю всю неповторимость крыленков-ского стиля! — Г. В.), о котором я мог бы сказать, что не знаю, где та грань, на которой он мог бы остановиться в своей дальнейшей контрреволюционной эволюции. Этой грани нет».
И в заключение: «Ни одной минуты я не колеблюсь утверждать, что наша революция, мировая революция, а уже тем паче мировая история ничего не потеряют от того, что с лица земного шара исчезнет один из тех персонажей, представителем которых является гр-н Суханов» [10. С. 357].
Суд, правда, проявил некоторую гуманность (возможно, под давлением «мирового общественного мнения» и, может быть, по причине уж очень бросающейся в глаза абсурдности обвинений): тем, кому прокурор Крыленко требовал расстрела, назначил десять лет заключения (максимальный по тем временам срок).
Остается к этому сделать пару добавлений.
Первое. Через несколько лет, в 1938 г., товарищ Крыленко сам был арестован и расстрелян. И влепили ему все те замечательные характеристики, которые так блистательно он когда-то сам раздавал: «вредитель», «террорист», «враг социалистического строительства». И организацию «фашист-ско-террористическую» ему тоже придумали, и включил в нее товарищ Крыленко (наверное, при хорошей «помощи» следователей) 30 человек, судьба которых, по-видимому, тоже была нерадостной.
И второе. Суханова решили все же добить, «стереть с лица земного шара» (как выразился когда-то Крыленко). Ну как же можно оставлять его «на лице земного шара» в эпоху, когда из всех радиоточек, со страниц всех газет и журналов несется клич: «показывать во весь рост... исполинскую фигуру Сталина», — а в сухановских «Записках о революции» (самого подробного,
самого дотошного изложения событий февральско-октябрьского революционного процесса) Сталин «во время своей скромной деятельности в Исполнительном комитете производил — не на одного меня — впечатление серого пятна, маячившего тускло и бесследно» [13. С. 280].
В марте 1935 г. после ряда заявлений Суханова с требованием пересмотреть приговор, Президиум ЦИК СССР заменил оставшийся ему срок заключения ссылкой в Тобольск, где он работал экономистом, а затем учителем немецкого языка. 19 сентября 1937 г. снова арестован по ложному обвинению в связях с немецкой разведкой, в чем «признался» в ноябре 1938 г. под пытками и под угрозой «поставить в аналогичное положение» его жену Г. К. Суханову-Флаксерман. 29 июня 1940 г. приговорен к расстрелу трибуналом Сибирского военного округа. И расстрелян в тот же день в тюрьме города Омск. Захоронен во дворе тюрьмы.
Это была попытка «стереть с лица земли» не просто Суханова, но вместе с ним — память о его соратнике и учителе Юлии Мартове. Ибо нравственные и демократические принципы Мартова были абсолютно несовместимы с «казарменно-коммунистической» идеологией сталинизма.
А когда к концу ХХ столетия сталинско-брежневская историография рухнула, и как будто бы появилась возможность очистить от лжи и грязи славных деятелей прошлого, Мартову опять не повезло. Для захвативших идеологическое пространство политиков и идеологов насаждавшегося в России олигархического капитализма Мартов тоже был персоной нон-грата: он же за «социальное равенство», за «социализм». Да, за «гуманный», «демократический», «нравственный», но все же за «социализм» — слово, действующее на идеологов олигархата, как красная тряпка на известное животное.
И снова Мартов — в глубоком забвении, снова — где-то рядом с «мусорной корзиной».
Правда, не перевелись еще на Руси честные, мужественные, добросовестные авторы, готовые и способные идти против течения. В 1997 г. вышла книга И. Х. Урилова «Мартов» [16] — одинокий голос правды в антисоциалистическом, все собой заглушающем хоре идеологической обслуги олигархата. Книга Урилова — первый у нас фундаментальный рассказ о жизни, судьбе и идеях Мартова. Объективный анализ, без изначально заданной тенденции. Книга — стремление пробиться к истинному Мартову.
А теперь перейдем к проблеме, поставленной всей жизнью, судьбой, идеологической и публицистической деятельностью Мартова, — «Политика и мораль в революционном процессе».
Нравственный камертон: без единой фальшивой ноты
Мартов — уникальный случай нравственной чистоты. Нравственный камертон! Как рождается он и почему, не фальшивя, звучит на протяжении всей жизни Юлия Осиповича? Где его начало, его исток?
Вот один случай, о котором поведал Мартов в своих «Записках социал-демократа». Можно, конечно, сказать, что это пустячок — так, незначи-
тельное событие детской жизни. А можно увидеть в нем нечто совершенно поразительное, некий даже нравственный подвиг, обозначающий начало большой нравственной жизни.
Случилось это в 7-й санкт-петербургской гимназии, учебном заведении, подобном бурсе Помяловского, где старшие дети поколачивают младших, где шкода считается геройством, где грубые (а нередко и подвыпившие) учителя подавляют и унижают учеников. И где ученики, со своей стороны, встречая робкого учителя, не отказывают себе в удовольствии вдоволь поиздеваться над ним, доводя до слез, до истерики. Проблемы получения знаний для гимназистов там не существует, ни о каком человеческом достоинстве, чести там речь не идет. Просто не знают, что это такое. В общем: Помяловский, бурса.
Среди грозных и грубых учителей особенно выделялся один, о котором ученики, имея в виду его лютые расправы, распевали между собой: «Вильгельм Антоныч Канский — зверь американский». Этот «зверь американский» с особым пренебрежением относился к еврейским ребятишкам и детям из бедных семейств. И случилась очередная его грубость. Мальчику, сыну дворника, не слишком преуспевающему в учебе, Вильгельм Антоныч, ставя единицу, презрительно бросил: «Пишите письмо в деревню.»
И тут случилось ЭТО. Я увидел, вспоминает Мартов, как совершенно «убитый» возвращается гимназист на свое место. «Во мне что-то закипело, и я неожиданно громко и гневно крикнул: "Дурак!"»
Почему для меня это сродни подвигу? Ну, представьте себе: грозный, грубый, «лютый» учитель, от одного взгляда которого дрожали «бурсаки» 7-й гимназии, — и перед ним тщедушный 11-летний еврейский мальчик, побелевшими губами бросающий ему в лицо такое слово! «Класс обомлел, а я почувствовал, как душа моя стремительно летит по направлению к пяткам». И все-таки сказал!..
И это не был случайный эмоциональный взрыв, который быстро вспыхивает и быстро проходит. Это было закономерным проявлением системы нравственных принципов, которые уже тогда составляли духовный мир юного гимназиста. Юлий, вспоминает его сестра Лидия, придумал удивительную для мальчика его возраста игру, в которую вовлек своих братьев и сестер: основал некий город «Приличинск», граждане которого должны были жить по законам правды, чести, заботы о ближнем. Идеальный мир нравственной чистоты и моральной стойкости! «Уставу» этого необыкновенного города Мартов был верен всю свою жизнь.
Лидия Осиповна вспоминала, как в 1917 г. при разногласиях Мартова и Дана в связи с высылкой из России швейцарского социалиста Гримма Мартов «в ярости против Временного правительства, против Церетели и Дана стал отказываться от уже принятого решения — поселиться всем вместе и сказал: "Нет, уж лучше мне вернуться в "Приличинск". Ты решай, как можешь, а я — в "Приличинск". .В те далекие наши детские годы, — продолжала сестра Мартова, — было заложено многое из того, что осталось на всю жизнь и многое в жизни всех нас определило» [16. С. 18].
«Законы» этого идеального города проявлялись потом в каждом, большом и малом, поступке Мартова, в каждом его слове, в каждом жесте. Обогащенные жизненным опытом, они становились его мировоззрением.
Похороны революционного мыслителя Шелгунова. Демонстрация — рабочие, студенты, венки со свободолюбивыми лозунгами. И мальчики-гимназисты с Юлием во главе. По сторонам — полиция, фиксирующая участников шествия. Взрослые советует ребятам «раствориться», «не светиться» — могут быть серьезные неприятности в гимназии. Часть ребят уходит. Юлий остается! «Я почувствовал желание занять место в кучке рабочих... Пожилой (рабочий) сжимал в руках здоровую дубину, в которой я с почтением прозревал могучее оружие на случай столкновения с полицией и казаками. Робко предложил я рабочему с дубиной помочь им нести венок. Рабочие согласились, и я с восторгом держался за венок.» [5. С. 62]. «Приличинск»!
Университет. Естественное отделение физико-математического факультета. Ну, не может Юлий с головой уйти в научные формулы, когда вокруг столько бед, страданий, несправедливостей. Законы «Приличинска» требуют противостоять этому. Революционный кружок, первые листовки и первый арест. На следствии — безукоризнен: никаких сведений ни о ком из участников. А по выходе на свободу — беспощаден (морально!) к тем, кто «сломался» на следствии. Они становятся для него нерукопожатными. Сразу и навсегда! Врата «Приличинска» для них закрыты наглухо!
Год 1895-й. С Ульяновым — революционно-просветительский «Союз борьбы за освобождение рабочего класса». Новый арест. Ссылка в Туру-ханск. Место губительное вообще, а для Юлия с его слабыми легкими — в особенности. Обратись к властям, попроси более благоприятное место, сошлись на свое здоровье. Нет! Категорически — нет! Законы «Приличин-ска» не позволяют прогибаться перед власть имущими!
Но, пожалуй, никогда нравственный камертон Мартова не звучал с такой чистотой и с такой силой, как в июльские дни 1917 г.
«Июльские дни» — один из самых драматических моментов февральско-октябрьского революционного процесса. 3—4 июля вышли на демонстрацию доведенные нуждой и бесправием до отчаяния сотни тысяч рабочих и солдат. С лозунгами «Долой министров-капиталистов!», «Долой Временное правительство!», «Вся власть — Советам!». И звучали требования: «Мы требуем, чтобы немедленно была взята земля, чтобы немедленно был учрежден контроль над промышленностью, мы требуем борьбы с грозящим голодом» [14. С. 48]. Часть демонстрантов, зная жесткие нравы правительства, прихватила с собой для возможного отпора винтовки и пулеметы. Были, правда, среди них и горячие головы, требовавшие вооруженного свержения власти.
Большевики стремились удержать движение в мирном русле. «Мы понимаем горечь, мы понимаем возбуждение питерских рабочих, — писал Ленин в "Правде", — но мы говорим им: товарищи, выступление сейчас было бы нецелесообразным» [14. С. 48]. Но возмущенная народная стихия пе-
рекатывалась не только через головы возглавлявших Советы меньшевиков и эсеров, но и через головы большевиков. Сдерживающие речи большевистских агитаторов народ нередко встречал негодованием: «Долой, опять желают затянуть дело. Дальше так жить невозможно. Вся власть Советам!» [14. С. 25]. Показательна сценка, описанная Милюковым: «Рослый рабочий подносит кулак к лицу лидера эсеров Чернова и исступленно кричит: "Принимай, сукин сын, власть, коли дают!"» [14. С. 45].
И в такой накаленной обстановке большевик Каменев — с трибуны Таврического дворца: «Мы не призывали к выступлению, но народные массы сами вышли на улицу. А раз массы вышли — наше место среди них. Наша задача теперь в том, чтобы придать движению организованный характер» [14. С. 45]. И солидарный с большевиками Троцкий: «превратить июльское движение в восстание значило бы почти наверняка похоронить революцию» [14. С. 82].
Кажется, позиция большевиков абсолютно ясна: они за мирное шествие. Но большевики для всех партий — от октябристов и кадетов до меньшевиков и эсеров — как кость в горле. А тут вроде подворачивается хороший повод: обвинить во всем большевиков и разделаться с ними, стерев их с политического лица России. И после подавления июльского выступления масс начинается дикая травля, жесточайшее преследование большевиков.
Керенский: «Всех участвовавших в организации и руководстве вооруженным выступлением против государственной власти. арестовать и привлечь к судебной ответственности как виновных в измене родине и предательстве революции» [11. С. 54].
Таврический дворец 13 июля. Керенский и Чхеидзе в унисон: покончить с большевизмом. Обнимаются. «Зал сотрясался от рукоплесканий». И следом лидер меньшевиков Дан переводит пылкие объятья своих соратников на язык уголовной прозы — предлагает «в резких тонах резолюцию, обвинявшую большевиков в преступлениях против народа и революции» [11. С. 61, 62]. Травля большевиков набирает обороты. Ленин — Троцкому: «Теперь они нас перестреляют. Самый для них подходящий момент» [16. С. 260]. Подвластные правительству, кадетам, меньшевикам и эсерам газеты — в один голос: «предатели», «изменники», «немецкие шпионы», «германские агенты, субсидируемые Берлином».
Под аккомпанемент этой идеологической кампании ведутся силовые действия: 5 июля — разгром редакции и типографии «Правды», вооруженные отряды выбивают большевиков из их штаба в особняке Кшесинской; 6 июля — штурмом берут Петропавловку, где укрывались большевики. Кабинет министров издает приказ об аресте Ленина, Зиновьева, Каменева. Арестованы Троцкий, Луначарский.
Ситуация антибольшевистской истерии настолько накалена, что ни одна политическая сила, ни один политический деятель из небольшевистского лагеря не решается сказать хоть одно слово, осуждающее истерию лжи и угроз.
Впрочем, нет. Один человек все же нашелся. Один — против течения. Один — против всех! Это был Мартов!
Поразительно тут вот что. Мартов был принципиальным политическим оппонентом Ленина (и его партии). По-разному они видели цели и перспективы революционного процесса, по-разному оценивали допустимые методы революционных преобразований. И часто весьма остро и резко полемизировали друг с другом. И казалось, вот наступил момент, когда твой оппонент терпит жестокое фиаско. Может, порадоваться этому? А может, принять участие в его добивании? Или даже просто помолчать, внутренне радуясь, как его добивают другие?
А если вступиться? Страшно ведь. Тут не гимназические «звери американские», — тут «звери», обладающие тюрьмами, газетами, полицейскими дубинками и армейскими штыками. И настроенные весьма агрессивно.
Но. «Приличинск»!
И Мартов бесстрашно бросается на защиту большевиков. Нет, он не защищает их программы, их стратегические установки, их тактические решения. Он по-прежнему их противник. Он бросается защищать их от гнусной клеветы, от несправедливых обвинений, от преследований, далеко выходящих за пределы правовых и нравственных норм.
Заседание ВЦИК 13 июля. Дан (один из лидеров меньшевистской партии, членом которой являлся и Мартов) требует суда над большевиками, обвиняя их в организации мятежа 3—4 июля и в получении немецких денег. Но берет слово Мартов и заявляет, что «преследование большевиков вызвано давлением контрреволюционной улицы и прессы» [16. С. 257]. Иначе говоря, он не большевиков считает «контрреволюционерами» (как то хотят представить Дан с Керенским). Он «контрреволюционерами» считает тех, кто их преследует (прозрачный намек на подобных Дану и Керенскому).
Особенно ярко позицию Мартова высвечивает его схватка с Церетели на одном из заседаний ЦИК, описанная Сухановым: «Мартов потребовал слова для внеочередного заявления. Он произнес небольшую речь и огласил наш протест по поводу арестов». О, как взвился обычно выдержанный и спокойный Церетели (занявший место министра внутренних дел): «Зачем существуют на свете эти (выступавшие с протестами) большевики второго сорта, когда имеется первый сорт? Он, Церетели, предпочитает иметь дело с Лениным, но не с Мартовым. С первым он знает, как надо обращаться, а второй связывает ему руки. Что касается репрессий и арестов, то они вызваны государственной необходимостью и интересами революции. "Безответственным группам (т. е. мартовцам. — Г. В.)" надлежит помалкивать» [16. С. 364—365].
Мартов не был «большевиком второго сорта», он вообще не был большевиком. Он был нравственным камертоном и — самого высочайшего сорта.
Он страстно возражал (28 августа на заседании ВЦИК) против передачи власти «Директории» Керенского. Он требовал: «Вся власть — демократии!» И в этих целях ратовал за создание однородного социалистического правительства, без примеси «цензовых» (т. е. буржуазных) элементов.
Страстно выступал против малейшего нарушения демократических (и значит, нравственных) принципов. Когда Церетели (на объединенном съезде РСДРП(о) 19 августа) предложил не допускать в ЦК представителей одной из фракций, Мартов тотчас назвал это «тактикой русских держиморд». И это — о руководстве партии, которую когда-то создавал сам Мартов и которая претендовала на роль главного лидера российской демократии! Как это похоже на ту знаменитую реплику «Дурак!», которую бросил когда-то юный гимназист в лицо наставнику-хаму.
Нравственно-демократические принципы, исповедуемые Мартовым, предопределили и его своеобразное отношение к Октябрю, отличавшее его от политиков всех других небольшевистских и антибольшевистских партий.
Так, после взятия большевиками власти он скажет, что пролетариат имеет право на восстание. Но будет возражать против чересчур насильственных методов, диктаторских форм его осуществления. И попытается, следуя своим нравственно-демократическим императивам, изменить, трансформировать эти методы и формы. На II съезде Советов, решавшем вопрос об отношении к Октябрьскому восстанию, Мартов берет слово: «Прежде всего, надо обеспечить мирное решение кризиса. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией». Имелось в виду создание «общедемократического правительства» на основе «переговоров со всеми социалистическими партиями». И поразительно: «к предложению Мартова, пишет Суханов, присоединяются новожизненцы, фронтовая группа, а главное — левые эсеры. От имени большевиков отвечает Луначарский: большевики ровно ничего не имеют против, пусть вопрос о мирном разрешении кризиса будет поставлен в первую очередь. Предложение Мартова голосуется. Против — никого» [16. С. 335]. Единогласно! Это был звездный час Мартова. Казалось, удается повернуть события в демократическое русло, в мартовское русло ...
Но не получилось. Мы потом проанализируем, почему. А пока на этом завершим рассказ о нравственно-демократической идеологии Мартова. И перейдем к другой стороне его деятельности — собственно политической. И тут мы вынуждены будем констатировать, что в политике у Мартова провал следовал за провалом. Попробуем разобраться, в чем тут дело.
Политика: провал за провалом
Швейцария. Конец февраля 1917 г. Из газет оба они, Мартов и Ленин, узнают: в России революция. Возвращаться! Немедленно!
Заканчивается эмиграция — с ее жаркими теоретическими дискуссиями, полемикой в партийных газетах и журналах. Начинается время действия, которое они, лидеры партий (меньшевиков и большевиков), готовили и к которому стремились всю свою жизнь. Начинается главное дело их жизни!
Ленин пишет «Письма из далека» — советы своим однопартийцам. Но это — из «далека», а важно быть в самой гуще событий, чтобы ясно чувствовать их пульс, следить за калейдоскопически меняющейся ситуацией, за расстановкой социальных и политических сил, дабы точно и своевременно на все это реагировать. Тем более, что, похоже, его соратники в Питере наметили не слишком правильную стратегию. Успеть исправить! В общем — в Россию, и как можно скорее. Лучше бы, конечно, через Францию и Англию (союзные с Россией страны). Но английские власти не пропускают российских политиков, стоящих на антивоенных позициях.
А как еще? На аэроплане, как предлагает Натансон? Да где взять этот «аэроплан», и по небу каких стран на нем лететь? А может, ехать по паспорту какого-нибудь гражданина из нейтральной страны? Ну, скажем, шведа. И притвориться глухонемым (поскольку шведского языка не знает). Нет, чушь какая-то: «аэроплан», «глухонемой швед».
И тут — идея Мартова: через Германию! Но поскольку это воюющая с Россией страна, то Мартов предлагает обратиться к Временному правительству: пусть вернет Германии группу военнопленных в обмен на проезд россиян по ее территории. Но на запрос ответа нет и нет. Потом (через некоторое время) пришел от Милюкова ответ: никакого «обмена» не будет, езжайте через Англию. Выглядит издевательством, ибо позиция английских властей известна.
Ленин решает: ехать через Германию! Другого пути нет. Понимал, конечно, что проезд через страну, воюющую с Россией, даст богатую пищу его политическим врагам. Предпринял кое-какие шаги — дабы уменьшить возможность и масштабы инсинуаций: ехать в «пломбированном вагоне», который будет обладать статусом «экстерриториальности», куда никому из немецких граждан заходить не позволено. А при необходимости общения с россиянами — только через сопровождающего их жителя нейтральной Швейцарии Фридриха Платтена.
Нехороших последствий от такого решения будет немало. И ущерб большевистскому имиджу будет нанесен значительный. Но все перевешивает цель — как можно скорее войти в реку революционных событий. Едем!
И 3 апреля — в Питере! И сразу новая стратегия для партии — Апрельские тезисы: никакой поддержки Временному правительству, власть — Советам! И в тот же день доклад на собрании большевиков. Маховик революционной большевистской деятельности начинает набирать обороты.
А что же Мартов, лидер соперничающей с большевиками партии? Он хотел бы избежать неудобств, связанных с несанкционированным проездом через Германию. Мечется на швейцарской земле, посылает телеграмму за телеграммой и все ждет спасительного «разрешительного» ответа. Ленин уже завершает последние приготовления перед отъездом, а Мартов все еще ожидает официального разрешения. И жалуется своей подруге Надежде Кристи, что вот-де «милюковская банда», «дав полную свободу внутри, снаружи установила кордон хуже прежнего».
Ленин с товарищами уже в российской столице. Выступает с Апрельскими тезисами, намечая генеральную стратегию большевиков в революции. Уже выступил на одном, другом, третьем собрании. Речи — на массовых митингах. А Мартов все еще томится в Швейцарии и плачется Надежде Кристи, что «ответов на наши стоны и мольбы» из России нет.
Вот два вида политика: один уже полностью вошел в революционное русло — другой тратит время на «стоны и мольбы», обращенные к «милюков-ской банде»! А когда наконец становится ясно, что официального разрешения на «обмен» и «проезд» из России не будет, Мартов решает двигаться ленинским маршрутом — потеряв более месяца. И прибывает в Петроград 9 мая (через месяц с лишним после Ленина!). Это была не просто потеря времени — это была потеря возможности влиять на социальные и политические процессы (к чему стремился Мартов).
Ленин приехал, когда его, большевистская, партия только-только начинала нащупывать стратегию своих действий, когда еще и Совет, и правительство делали первые осторожные шаги, когда рабочие и солдатские массы еще приглядывались к партиям и их программам. Ленин приехал вовремя!
Мартов же прибыл, когда (до него и без него) меньшевистская партия определила направление своего курса, когда для проведения этого курса она выбрала лидеров (Чхеидзе, Дан, Церетели), когда она определила свое отношение к Совету и Временному правительству, когда она уже двинулась по политическим рельсам, проложенным ее новыми руководителями.
И вот опоздавший Мартов пытается догнать события, наверстать упущенное. Узнает в день приезда, что Всероссийская конференция его партии приняла решение войти в правительство, отрядив туда Церетели и Скобелева. Мартов категорически против. Вступить в буржуазное правительство, в коалицию с кадетами, да еще в заведомом меньшинстве — «это хуже преступления, это глупость»: нести ответственность за политику, на которую, будучи в меньшинстве, невозможно влиять. Такая коалиция губительна для партии, называющей себя «социалистической». Но — поздно! У меньшевиков уже новые вожди, у этих вождей другой взгляд на события, да и конференция уже определилась. Горячая речь Мартова растворяется в воздухе.
Прав историк В. И. Минер: «Если бы Ю. О. Мартов с соратниками вернулись в Россию раньше, скажем, в начале апреля, вместе с Лениным, курс меньшевиков в последующие месяцы был бы иным» [6. С. 62].
Серьезно влиять на политику созданной им и возглавлявшейся им когда-то партии «опоздавшему» Мартову не удается на протяжении всего февральско-октябрьского революционного процесса. Он постоянно, на всех форумах партии, заявляет о своей особой позиции, и столь же постоянно эта позиция отвергается подавляющим партийным большинством.
Первый Всероссийский съезд Советов (3—24 июня). Мартов критикует Временное правительство за то, что оно не решает ни одну из задач, стоящих перед страной; и снова он — против участия партии в этом правительстве.
И разящая критика министров-соглашателей Церетели и Скобелева. Столь революционно резкая, что идущий рядом с большевиками Лев Троцкий воскликнул: «Да здравствует революционный социал-демократ Мартов!» Но Мартов-то хотел поддержки не Троцкого, а своей партии, — которая шла за Церетели и Скобелевым.
Бюро ВЦИК (4 августа). Он против участия в Московском государственном совещании (это будет «сплошная стена контрреволюции военной и буржуазной»). Соратники не только отвергают эти характеристики Мартова, но запрещают «оппозиции» (т. е. Мартову) даже выступать на этом государственном совещании. Вот уж провал, так провал!
И подобных фактов множество. Ни по одному серьезному вопросу Мартов не получал поддержки своей партии.
В письмах Мартова Кристи все чаще и все печальнее звучит тема его одиночества.
Одиноким пристало быть философу, монашествующему проповеднику. Но не политику. Если ты — «одинокий», значит ты — не политик!
Уроки Мартова: что делать и чего не делать?
Невольно возникает вопрос: насколько же оправданы высокие оценки, данные Мартову в начале статьи? Но ведь то были оценки не его политической деятельности, а его нравственно-гуманистического мировоззрения, его блистательной публицистики.
Он не был ни вождем революционных масс, ни партийным руководителем, ни политическим организатором. Он вообще не был политиком (хотя и стремился им быть). Он был просветителем, проповедником гуманизма.
Да, Мартов не смог стать политическим вождем. И все же его нравственно-гуманистическая деятельность не прошла бесследно для политики и для политиков. Под влиянием завораживающей красоты его нравственной проповеди политики, соприкоснувшиеся с ней, становились (и хочется надеяться, будут становиться в будущем) чуть человечнее, гуманнее, демократичнее. И потому с такой симпатией относились к Мартову политики самых различных течений — от кадетов до большевиков.
То, что говорил Мартов о роли нравственности и демократии в социальном (и тем более революционном) процессе, войдет в золотой фонд социальной теории. Это уроки из разряда «что делать?». Это важные позитивные уроки Мартова.
Но есть в его деятельности и негативные уроки — из разряда «чего не делать?». Они не менее важны для современной политической теории и практики.
Урок первый. В основу политической деятельности Мартов (при всех оговорках) заложил нравственное начало, моральные принципы, гуманистические императивы. Он чересчур абсолютизировал их, — и эта абсолютизация была причиной его неудач. Если эти прекрасные сами по себе принципы и императивы будут положены в основу, в фундамент полити-
ческой деятельности, — ждите сокрушительного фиаско. У политики свои законы, и не все они совпадают с нравственными требованиями.
Нравится это или нет, но в основе, в фундаменте политики лежит насилие. Политика — процесс согласования интересов людей в обществе, выработка (на основе согласования) стратегии развития социума и реализация этой стратегии при опоре на власть, государство, легитимное насилие. Идете в политику — знайте: вам придется прибегать к насилию. Абсолютизация же «ненасильственных» методов, нравственных императивов не позволит вам быть эффективным политиком.
Разумеется, нравственные требования не исключаются из политической деятельности, они входят в нее как составная часть. Но вам придется основательно подумать над тем, как эти части — политика и мораль — будут сочетаться, как возможно сопряжение политических законов и нравственных императивов. Политика и насилие, не ограненные нравственностью, выливаются в деспотическое, тоталитарное правление оруэлловского типа. Оно разрушительно и для отдельной личности, и для общества в целом. С другой стороны, нравственная деятельность, не сочетающаяся с политической, бессильна эффективно влиять на социальное развитие. Это будет мир слов (прекрасных, возвышенных), — но не мир дел.
Нужно их сопряжение, которое породит феномен «нравственной политики». Политика должна быть огранена нравственностью. Нравственность должна быть формой гуманизации политических действий.
И наша итоговая формула такого сопряжения может звучать так. Нравственная политика — это политика, максимально минимизирующая насилие. Нравственная политика — та, что в каждом своем действии ставит и решает вопрос о цене прогресса. Нравственная политика ставит во главу угла интересы не «государства» (как у Макиавелли: «сильное, стабильное государство»), а людей, живущих в этом государстве. Для нравственного политика «государство» — не цель, а средство достижения достойного материального и духовного бытия каждого человека.
Заслуга (и великая заслуга!) Мартова состоит в том, что, всесторонне развивая нравственную сторону человеческой деятельности, он (объективно) готовил почву для ее сопряжения с деятельностью политической.
Урок второй. Мартов очень почитал схемы общественного развития, начертанные классиками марксизма: феодализм, исчерпав свои исторические возможности, сменяется капитализмом; капитализм, развив производительные силы, но запутавшись в противоречиях, должен уступить место социализму (но только тогда, когда в лоне капитализма созреют материальные и духовные предпосылки нового строя).
Для Мартова, абсолютизировавшего классические схемы, общее содержание исторического процесса в 1917 г. сводилось к альтернативе: капитализм или социализм? А поскольку социализм пока представлялся ему невозможным (не «созрели» для него условия!), то остается один-единственный путь — капитализм, со всеми вытекающими из этого задачами для деятельности социалистов в условиях буржуазного развития.
По Мартову, «третьего не дано»!
А вот его оппоненты из большевистской партии считали иначе, — что «дано». И «третье», и «четвертое», и «десятое». Ленин и его единомышленники исходили из того, что важно реализовывать требования не схем, а конкретного социального бытия России в данное время, в данных условиях, с данным состоянием социальных и классовых противостояний.
Ленин видит задачу (и в данном случае я целиком на его стороне) не в том, чтобы реализовать одну из моделей социального устройства («капитализм», «социализм»), затвержденных в марксистском учебнике Каутского (в соответствии с идеями Маркса и Энгельса), а в том, чтобы найти путь к такому социальному устройству, в котором бы наиболее полным образом, в соответствии с возможностями данной исторической эпохи удовлетворялись интересы широких слоев трудящихся, интересы эксплуатируемых и угнетаемых классов.
Урок третий. Важно не только уметь переводить язык общей теории (всеобщих схем и формул) на язык конкретного анализа конкретной ситуации, но еще и уметь воплощать результаты этого конкретного анализа в практико-политические действия.
Да, Мартову нередко удавалось схватывать особенности социально-политического момента и формулировать вытекающие из него политические задачи. Ему только, как правило, не удавалось переводить все это в сферу массового политического действия. И в этом главная слабость Мартова как политика.
С самого первого дня своего возвращения в Россию он из заседания в заседание, из выступления в выступление просто криком кричит против захватившей его партию идеи участия в правительственной коалиции с буржуазной партией кадетов.
На одном совещании Мартов заявляет: «Образование правительства на основе "гражданского мира" между классами. является по существу контрреволюционным». На другом: участие меньшевиков в работе коалиционного (с буржуазией) правительства — «непоправимая», «окончательная глупость». На третьем: практика коалиции — это «хуже преступления».
Это же он не о каких-то частностях говорит, а о главном вопросе в данный исторический момент, от решения которого зависит не только судьба его партии, но и весь ход революции. И как говорит! Он просто припечатывает руководство своей партии к позорному столбу: «контрреволюция», «хуже преступления», «окончательная глупость»! Куда же больше, куда же резче, куда же определенней!
Но большинство пренебрежительно отвергает критику Мартова. И что же Юлий Осипович? Он «проглатывает» это отвержение и. остается в этой партии — освящая тем самым все ее «контрреволюционности» и «глупости». Он, по сути, вступает в «коалицию» с ненавистными ему коалиционерами.
А возможность занять свободную в те времена нишу нравственно-демократического социализма у Мартова была. И появись такая партия — гля-
дишь, и изменилась бы расстановка партийно-политических сил в стране, да и ход революционного процесса получил бы новые, весьма симпатичные оттенки. Да вот и большевики (и Ленин, и Троцкий), зная все эти критические речи, неоднократно протягивали руку, приглашая к союзу. Почему бы Мартову не откликнуться на эти призывы? И не обязательно было бы при этом смешиваться, объединяться с большевиками (подобно «меж-районцам» Троцкого и Луначарского). Можно было оставаться на критическом расстоянии от них, но следовать старой революционной парадигме: «Врозь идти, но вместе бить!» Это была бы совсем другая «коалиция» — коалиция революционных масс.
«Мысли Мартова не хватало мужества, его проницательности недоставало воли. Первый отклик Мартова всегда обнаруживал революционное устремление. Но немедленно же его мысль, не поддерживаемая пружиной воли, оседала вниз» [15. С. 190]. Верно и точно, с одним уточнением: мысль Мартова не оседала (она сохраняла свою высоту), а оставалась в теоретической сфере, не переходя в практическое действие. И вот еще — Троцкий о мартовской группе: «расходясь с официальным меньшевизмом во всех основных вопросах, эта группа остается в рамках меньшевистской организации. Но этим самым она лишает себя притягательной силы. Политика, которая не мешает оставаться в одной партии с Даном, Церетели и пр., не может быть политикой революции» [16. С. 302—303]. Именно так! И в этом для нас суть третьего урока Мартова.
Мартов и Октябрь
Принято считать, что Мартов — враг Октября. Что в «Октябрьском перевороте» он видел авантюру большевиков, их насилие над историей и над обществом. И полагал, что история отомстит: что добром это не кончится, а кончится контрреволюционным Термидором. Раньше, когда в моде был сталинский «Краткий курс», его за это клеймили. Сегодня, когда прежние знаки меняются на противоположные, Мартова хвалят: он-де предвидел, что дело Октября завершится термидорианской диктатурой, а насилие Октября получит продолжение в жесточайших репрессиях эпохи сталинизма. Но и те, и другие утверждали, что Мартов — враг Октября.
Все это гораздо сложнее, интереснее и гораздо, для нашего времени, поучительнее.
Прежде всего, «врагом Октября» Мартов не был. А был он, скорее, — «сочувствующим».
Давайте дадим ему слово.
«Поймите, — пишет он Аксельроду 19 ноября 1917 г., — что все-таки перед нами победившее восстание пролетариата (заметьте: "восстание пролетариата", а не какая-то "авантюра большевиков". — Г. В.), то есть почти весь пролетариат стоит за Лениным (т. е. Ленин и его соратники — не какая-то кучка политических честолюбцев, кучка рвущихся к власти заговорщиков; пролетариат — за ними! — Г. В.) и ждет (пролетариат) от переворота социального освобождения ("социальное освобождение" — вот цель
Октября! — Г. В.) и при этом [пролетариат] помнит, что он вызвал на бой все антипролетарские силы (вот она, главная опасность для рабочего класса России — не большевики, а "антипролетарские силы"! — Г. В.)». Занимая такую позицию, Мартов и не желает «специально порочить перед Европой большевистскую диктатуру», поскольку это «может объективно помочь врагам революции и социализма вообще» (видит, стало быть, в «Октябре» не просто «переворот», но «революцию», а в ней — стремление к новому общественному устройству — «социализму». — Г. В.).
Мартов видит серьезные, глубинные социальные причины, вызвавшие Октябрьскую революцию, видит в ней восстание народных масс и потому не склонен думать, что она потерпит быстрое фиаско (как утверждали многие из «антипролетарского» лагеря, и Аксельрод — в их числе). Прав И. Х. Урилов, заметивший, что, в отличие от многих своих современников, Мартов не верил в скорое падение ленинской диктатуры и даже был согласен поддержать большевиков на условиях создания коалиционного демократического правительства [16. С. 319].
Мартов не устает подчеркивать, что Октябрьский переворот — значительный шаг по пути социального прогресса. «Мы, как партия политического реализма, — заявляет он на Чрезвычайном съезде РСДРП (30 ноября 1917 г.), — должны отдать отчет в том, что независимо от наших симпатий и антипатий пролетариат и те, кто идет за ним путем этого переворота, пытается осуществлять агрессивно-прогрессивные задачи, перед которыми запнулась буржуазная демократия». Поэтому «не верно, — убеждает он, — что этот переворот контрреволюционен»; и вообще он не был случайностью, он был предопределен «всем ходом русской революции». «В существе своем он вызван неудовлетворенными потребностями рабочего класса» — тем, что Временное правительство не решило и не пыталось решить три основные задачи, стоявшие перед страной: прекращение войны, создание условий для нормальной экономической жизни, радикального решения аграрного вопроса [16. С. 322, 323].
Мартовская позиция была четко зафиксирована в тезисах, принятых на заседании ЦК РСДРП (17—21 октября 1918 г.): «Совершенный в октябре 1917 года большевистский переворот являлся исторически необходимым» [16. С. 344]. А в письме Мартова Аксельроду (23 января 1920 г.) появится самая, пожалуй, важная констатация: Октябрьский переворот был «шагом вперед в общественном развитии» [16. С. 348].
«Шаг вперед в общественном развитии»! Только приняв во внимание подобную оценку, можно приступать к анализу критики Мартовым Октябрьских событий. Только в этом контексте она и может быть понята по-настоящему.
Да, Мартов был «сочувствующим» Октябрю. Но не его апологетом. Он развертывал широкую картину опасностей, которые стоят и встанут на его пути. Пытался определить причины этих опасностей и способы избежать их.
Он упрекал большевиков за их стремление «перескочить» через необходимые этапы исторического развития — за их попытки строить социализм, для которого не сложились необходимые предпосылки ни в сфере экономики, ни в сфере культуры, ни в сфере общественного сознания. А стремление к социалистической цели при отсутствии предпосылок рождает желание подстегивать процесс, что ведет к росту насилия, которое приобретает гипертрофированные формы и грозит выродиться в деспотическое политическое правление с произволом карательных органов, подавлением народной самодеятельности и прав личности.
Вот эти два взаимосвязанных фактора — стремление «перескочить» через необходимые этапы и разрастание насилия — могли, по мнению Мартова, погубить то позитивное, революционное, прогрессивное, что лежало в основе Октябрьского восстания. Как оценить эти констатации, эти предупреждения Мартова?
Давайте и здесь дадим слово самому Мартову и внимательно вчитаемся, вдумаемся в сказанное и написанное им.
Из письма Аксельроду (1 декабря 1917 г.).
— «Попытка коммунистического эксперимента ("перескакивание"), предложенная Лениным, ни к чему, кроме краха, привести не может».
— «Хотя массы за Ленина, его режим все более становится режимом террора».
— «Режим террора, попрание гражданских свобод готовит почву для бонапартизма».
— «Наш лозунг — объединение социалистического большинства Учредительного собрания путем согласования между ленинцами и всеми остальными на почве разрешения задач мира, регулирования промышленности и аграрной реформы с отказом от террора и социально-утопических экспериментов» [16. С. 302—303, 318].
Давайте разбираться.
Вначале — о «социально-утопическом эксперименте», связанном со стремлением «введения социализма» в условиях незрелости социальных отношений. Слишком упростил Мартов ленинскую позицию.
Ленин ведь и в ходе революционного процесса 1917 г., и позднее никогда не выдвигал задачу «введения социализма». В тех же Апрельских тезисах он с исчерпывающей ясностью пишет: «Не "введение" социализма, как наша непосредственная задача». А что же? Всего лишь — «переход, к контролю со стороны С.Р.Д. (Совета рабочих депутатов. — Г. В.) за общественным производством и распределением продуктов» [1. С. 116]. Что вовсе не является синонимом социализма. И позднее, через несколько месяцев после победы Октября, в феврале 1918 г., когда многое стало яснее, Ленин говорил: «Дать характеристику социализма мы не можем; каков социализм будет, когда достигнет готовых форм, — мы этого не знаем, этого сказать не можем, .потому что нет еще для характеристики социализма материалов. Кирпичи еще не созданы, из которых социализм сложится» [3. С. 65—66].
И в главных лозунгах Октябрьской революции («Мир!», «Земля — крестьянам!», «Фабрики — под контроль рабочих!») ничего специфически социалистического нет. Ленин был в поиске, понимая: капитализм в России — реакционен, социализм — пока невозможен. Он искал новые формы социального бытия: не капитализм и не социализм — а тогда что? Вот тут бы Мартову, тонкому аналитику и творческому теоретику, и прийти на помощь, и предложить свою модель социального развития, учитывающую специфику России и мирового развития ХХ в. Но он не смог уловить всю новизну ситуации и прошел мимо этой проблематики. Ленин был им не понят.
Теперь — о терроре, избыточном насилии и возможном в перспективе термидоре.
Ну конечно, насилия, и насилия избыточного, в те времена было предостаточно. И естественно, человека родом из «Приличинска», как и всякого другого высоконравственного человека, это не могло не огорчать. Но Мартов слишком упрощает проблему, очень поверхностно судит о ней. Он полагает, что главные импульсы насильственных действий идут от лидеров большевистской партии. Ему кажется: убеди он Ленина, Троцкого, Луначарского в необходимости снизить уровень насилия, те пошлют соответствующие указания в идущие за ними массы, — и насилие войдет в допустимые рамки.
А дело в том, что главные истоки насилия — в этих самых массах, в их социальном бытии, их политической культуре.
Октябрь — сложное, неоднозначное и внутренне противоречивое явление, содержащее в себе разные альтернативы и интенции. Две основные: одна — народно-демократическая, ставящая задачу удовлетворения материальных и духовных потребностей народа, создания системы народо-правия, демократической власти трудящихся; другая — делающая акцент на насилии как способе решения всех проблем и толкающая общество к антидемократическому, тоталитарному режиму, государственно-бюрократическому строю.
И две основные социальные силы, питавшие эти тенденции. Одна — политически и культурно развитые рабочие, типа Ивана Бабушкина, Якова Дубровинского, Александра Шляпникова. И другая — булгаковские шари-ковы, швондеры, герои платоновских повестей — ограниченные, малокультурные, примитивно мыслящие люди, понимающие социализм как казарму военно-коммунистического типа («казарменным коммунизмом» называл Маркс подобную систему взглядов).
В революционных событиях 1917-го они шли вместе, плечом к плечу. Вместе боролись за изменение ситуации в стране, за улучшение жизни простых людей, угнетенных и униженных в романовской России. Но по-разному видели будущее и способы борьбы за него.
Собственно, после окончания Гражданской войны, после победы над силами контрреволюции решался кардинальный вопрос дальнейшего социального развития страны — кто будет определять маршрут движе-
ния России: «Бабушкины» и «Шляпниковы» (поддерживаемые «Луначарскими») или невежественная и «злобная» масса «Швондеров» и «Шариковых».
Количественный перевес был, увы, на стороне последних. Но была одна политическая фигура, которая в программных установках и реальной деятельности обеспечивала доминирование культурных революционных сил. Этой фигурой в начале 1920-х гг. был В. И. Ульянов (Ленин). Его, как он однажды выразился, «коренной» пересмотр взглядов на социализм, связанный с разработанной им новой экономической политикой, его критика «леваков» (работа «Детская болезнь "левизны»" в коммунизме»), его последние статьи (называемые Политическим завещанием), в центре которых нэп, кооперация, культурная революция, — наметили основные контуры будущего культурного социализма. «Культура» стала всеопределя-ющим словом-паролем нового социализма. И постепенно к этим позициям «просвещенного социализма» подтягивались Николай Бухарин (пересмотревший свои позиции начала 1920-х гг. — периода написанной им с Преображенским «Азбуки коммунизма» и в 1925-м вступивший в острую полемику со своим соавтором, задержавшимся на позициях «казарменного коммунизма»), а также Леонид Красин, Алексей Рыков, Михаил Томский, Анатолий Луначарский.
Но в 1924 г. умер Ленин. И силы, влияние культурного социализма были катастрофически ослаблены. Ленинское политическое завещание было затоптано сворой получивших безраздельную власть казарменных псевдокоммунистических бюрократов. Надежды на культурный социализм угасали.
Сталинский «социализм» не был действительным социализмом, формацией, основанной на общественной собственности, социальном равенстве и народоправстве. Он был формацией, где собственностью реально владело и распоряжалось бюрократическое сословие. То была не общественная, а корпоративно-бюрократическая собственность. Там не было народопра-вия, вся власть — и экономическая, и политическая — сосредотачивалась в руках бюрократического сословия. Это была политическая диктатура бюрократии — особое, невиданное еще в истории, непредвиденное в теории социальное образование, которое можно было бы назвать государственно-бюрократической формацией.
Такая вот история с приходом «бонапартизма» и «Термидора».
И они были совсем не предопределены ситуацией и политикой руководимой Лениным большевистской партии в конце 1917 г. История могла пойти и иначе, если бы культурные революционно-социалистические силы самых разных направлений нашли способ соединить свои усилия по «окультуриванию» и «гуманизации» низового революционного процесса.
Если бы доминировавшие в Совете и входившие в правительство социалистические партии (меньшевики и эсеры) смогли осуществить хоть некоторые из реформ, отвечающих интересам и чаяниям низов, — возможно, тогда отпала бы и необходимость в самом Октябрьском восстании. Об этом
говорил и сам Ленин — как в разгар революционных событий (сентябрь 1917 г.), так и позже, в 1920 г., подводя итоги и анализируя опыт февраль-ско-октябрьского революционного процесса.
Сентябрь 1917-го: «Если есть абсолютно бесспорный, абсолютно доказанный фактами урок революции, то только тот, что исключительно союз большевиков с эсерами и меньшевиками, исключительно немедленный переход всей власти к Советам сделал бы гражданскую войну в России невозможной. Ибо против такого союза, против Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов никакая буржуазией начатая гражданская война немыслима, этакая "война" не дошла бы даже ни до одного сражения, буржуазия во второй раз, после корниловщины, не найдет даже и "дикой дивизии", даже прежнего числа эшелонов казачества для движения против Советского правительства!» [2. С. 222].
Март 1920 г.: «Эсеры и меньшевики проделали опыт, нельзя ли обойтись с капиталистами по-мирному и перейти от них к социальной реформе. Они по-добру хотели перейти в России к социальной реформе, только чтобы не обижать капиталистов. Они забыли, что господа капиталисты есть капиталисты и что их можно только победить. Они говорят, что большевики залили страну кровью в гражданской войне. Но разве вы, господа эсеры и меньшевики, не имели 8 месяцев для вашего опыта? Разве с февраля до октября 1917 года вы не были у власти вместе с Керенским, когда вам помогали все кадеты, вся Антанта, все самые богатые страны мира? Тогда вашей программой было социальное преобразование без гражданской войны. Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему же вы этого не сделали?» [4. С. 178-179].
И еще несколько «почему?», обращенных уже прямо Юлию Осиповичу.
Почему 25 октября 1917 г. Вы ушли со II Всероссийского съезда Советов?
Это было знаковое событие. Взяв одним из первых слово, Вы предложили в целях «мирного разрешения кризиса» создать «власть, которая была бы признана всей демократией» (власть, в которую вместе с большевиками входили бы меньшевики и эсеры). Голосование: все (включая большевиков) — «за». Исторический (способный стать переломным) момент: возможность создания многопартийного правительства — условие развития политической демократии и идеологического плюрализма!
И тут Ваши друзья, Юлий Осипович, из меньшевистской и эсеровской партий напрочь перечеркивают эту симпатичную возможность: выступают с резкими обвинениями большевиков и. «мы снимаем с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд». Так кто же срывает наметившуюся возможность многопартийности и демократии? Может, не большевиков, Юлий Осипович, а Ваших политических друзей следовало бы как следует пропесочить?
Ну хорошо, они ушли. Но Ваша-то группа меньшевиков-интернационалистов осталась. Может, Вам вместе с тоже оставшимися левыми эсерами войти в правительство? Все-таки будет трехпартийное правительство. Нет,
Вы не можете разорвать ниточку, связывающую Вас с ушедшими. Берете вновь слово и предлагаете «избрать комиссию для переговоров со всеми социалистическими партиями». Но ведь они, наговорив всякой всячины в адрес большевиков, ушли, — тем самым ясно обозначив свою позицию относительно Вашей симпатичной идеи. С кем же будет вести переговоры Ваша комиссия? И вполне поэтому логично отреагировал на Ваше предложение о «комиссии» большевик Лев Троцкий: «С кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда или которые делают это предложение. Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто отсюда ушел и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы — жалкие единицы, вы банкроты, ваша роль сыграна и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории» [13. С.335—337].
И Вы, Юлий Осипович, обиделись: «Тогда мы уходим!» В политике обижаться — последнее дело. И более чем справедливой была реакция на это Вашего ближайшего соратника по группе меньшевиков-интернационалистов Николая Николаевича Суханова: «Мы ушли, неизвестно куда и зачем, разорвав с Советом, смешав себя с элементами контрреволюции, дискредитировав и унизив себя в глазах масс, подорвав все будущее своей организации и своих принципов. Этого мало: мы ушли, совершенно развязав руки большевикам, сделав их полными господами всего положения, уступив им всю арену революции. Борьба на съезде за единый демократический фронт могла иметь успех. Уходя со съезда.., мы своими руками отдали большевикам монополию над Советом, над массами, над революцией. По собственной неразумной воле мы обеспечили победу всей линии Ленина.» [13. С. 343].
Прав Суханов. Вошли бы в союз с левыми эсерами, создав некоторый противовес большевикам, вступили бы в правительство (трехпартийное!), получили бы возможность влиять на события в демократическом, гуманистическим духе. И возможно, по-иному пошли бы события — в более приемлемом для Вас ключе. Конечно, гарантии, что все на этом пути будет гладко, никто дать не мог, — всякое могло случиться. Но шанс был! И его следовало бы использовать.
Личное и политическое мужество — совершенно разные вещи. В высшей степени мужественный, смелый в личном плане человек, Мартов был очень не смел в плане политическом.
В общем, дорогой Юлий Осипович, свою долю ответственности за то, что не сложилась у нас многопартийная система, за то, что не развивалась демократическая культура, несете, простите, и Вы. То, что со съезда ушли Ваши друзья, — это понятно и логично: они враги Октября и ушли, чтобы бороться (не на жизнь, а на смерть) с большевиками и последствиями Октябрьской революции. Но ведь Вы-то считали, что «совершенный в октябре 1917 г. большевистский переворот являлся исторически необходимым», что он был «шагом вперед в общественном развитии». Да, Вы видели ряд существенных опасностей, порожденных этим «шагом». И считали необходимым избавиться от них.
Это же совсем другая позиция, существенно отличающаяся от позиции основной массы меньшевиков и эсеров. И потому я не вижу логики в Вашем уходе. Ведь Вы не просто «ушли» со съезда, Вы (извините меня за эту лексику, но не могу без нее обойтись) дезертировали с политического фронта — в самый трудный, в самый ответственный момент русской революции, оставив большевиков (и друга Вашей молодости Ленина) в одиночку сражаться с теми невероятными трудностями становления нового общества, с которыми столкнулась Россия и о которых Вы так убедительно сигнализировали.
И еще одно, тоже очень важное, «почему», связанное с переговорами меньшевиков и эсеров с большевиками по поводу возможности формирования многопартийного правительства. (Вторая после II съезда попытка!)
Так вот, почему Вы решили, что главная вина за срыв переговоров — на большевиках? Давайте внимательно посмотрим, что предлагали на этих переговорах Ваши политические друзья, меньшевики и эсеры. «В предварительных переговорах, — информируете Вы Аксельрода в письме 19 ноября 1917 г., — была уже нащупана почва для соглашения: "деловое" министерство, куда из большевиков войдут наименее одиозные для правого крыла демократии (называли Луначарского, Покровского, Алексея Рыкова), из меньшевиков и социалистов-революционеров войдут деловые работники, а во главе станет Чернов» [7. С. 342].
И это серьезное предложение? Правительство, в котором не будет ни Ленина, ни Троцкого, а несколько второстепенных деятелей большевистской партии, да еще во главе с Черновым (!) и при доминировании эсеровско-меньшевистских представителей? Да ведь они же, черновы эти, уже были в правительстве и за несколько месяцев довели страну до развала и до корниловщины. И им опять дать «порулить»? И Вы это поддерживаете? И Вы обвиняете за срыв переговоров большевиков? Постыдились бы Ваши друзья после корниловщины, после Октябрьского восстания против правления Керенского (в коалиции с меньшевиками и эсерами) предлагать этакое.
Оптимистический финал: уроки на будущее
А теперь, в заключение, может быть, о самом главном.
Мы, люди ХХ! столетия, стремимся, извлекая уроки из опыта прошлого и опираясь на эти уроки, выстраивать стратегию движения в будущее. Нельзя пробавляться (как это принято сегодня) решением частных, ближайших, прагматических задач. Необходимо видение исторических перспектив и стратегических целей. Важно понять: кто мы, на каком витке исторического процесса находимся и «куда нам плыть». Отправными точками для разработки основ такой стратегии как раз и могут послужить уроки прошлого — теоретическое наследие и практический опыт коренных, революционных преобразований.
И среди этих уроков особо важное место могут и должны занять уроки, преподанные деятельностью Мартова вкупе с уроками. Ленина. В синтезе теоретических идей этих двух знаменитых деятелей революционной эпо-
хи и заложен, на мой взгляд, ключ к выработке стратегии развития современного российского общества. Убежден, что идеология, в которой нуждается современная Россия, желающая найти выверенную дорогу в будущее, должна совместить в себе Мартова и Ленина. Следует только иметь в виду, что это будет не просто сложение, не просто некая механическая сумма взглядов того и другого. В искомом синтезе Ленин и Мартов обретут новые качественные характеристики. Ленин будет немного Мартовым, Мартов — немного Лениным.
И сегодня основные идеи ленинской модели «нового социализма» могут послужить одним из важнейших источников при разработке социально-экономической стратегии развития современной России. Конечно, эта модель не может быть просто перенесена из 1920-х гг. в современность. Корректировка потребуется. И главное, что придется скорректировать, — это дополнить ленинскую демократическую социально-экономическую модель (нэповская концепция) концепцией сочетающейся с ней демократической политической системы.
Вот тут на помощь и может прийти Мартов с его в деталях разработанной демократической программой. Это была программа демократической власти народных Советов с полным набором демократических принципов: всеобщие (а не классовые) выборы; всевозможные свободы — совести, слова, собраний, печати; независимые суды, «отмена всяких независимых от суда органов следствия и расправы, как Чрезвычайные Комиссии», «отмена смертной казни»; «лишение всех партийных учреждений и ячеек прав каких-либо органов государственной власти и членов партии каких-либо материальных привилегий»; «упрощение бюрократической машины путем развития местного самоуправления» и т. д. [8. С. 230—237, 275—280, 389—404].
Вдумываясь в уроки, преподанные нам деятельностью Мартова, Ленина, всем ходом и исходом февральско-октябрьского революционного процесса, мы формулируем императивы, способные, на наш взгляд, стать основой политической стратегии прогрессивных сил современной России:
— политика, ограненная Нравственностью;
— равенство, сочетающееся со Свободой;
— индивид, живущий интересами Социума, и Социум, обеспечивающий права и всестороннее развитие индивида;
— конвергентный социализм с Демократическим лицом.
Вот, собственно, и все, к чему мы должны стремиться сегодня!
Литература
1. Ленин В. И. О задачах пролетариата в данной революции // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1962. Т. 31.
2. Ленин В. И. Русская революция и гражданская война // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1962. Т. 34.
3. Ленин В. И. Выступления против поправки Бухарина к резолюции о программе партии 8 марта // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1962. Т. 36.
4. Ленин В. И. Доклад на I Всероссийском съезде трудовых казаков 1 марта 1929 г. // Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М. : Политиздат, 1963. Т. 40.
5. Мартов Ю. Записки социал-демократа. М. : Красная Новь, 1924.
6. Меньшевики в 1917 году : в 3 т. М. : Прогрес-Академия, 1994. Т. 1: От января до июльских событий.
7. Меньшевики в 1917 году: в 3 т. М. : РОССПЭН, 1996. Т. 3: От корниловского мятежа до конца декабря.
8. Меньшевики в 1919-1920 гг. М. : РОССПЭН, 2000.
9. Пролетарская революция. 1934. № 4.
10. Процесс контрреволюционной организации меньшевиков (1 марта — 9 марта 1931 г.). М. : Советское законодательство, 1931.
11. Рабинович А. Большевики приходят к власти. М. : Прогресс, 1989.
12. Сорин В. Г. Первые шаги Ленина по созданию партии. М. : Партийное издательство, 1934.
13. Суханов Н. Н. Записки о революции : в 3 т. М. : Республика, 1992. Т. 3.
14. Троцкий Л. История русской революции. М. : Республика, 1997. Т. 2. Ч. 1.
15. Троцкий Л. Д. Моя жизнь : Опыт автобиографии. Берлин : Гранит, 1930. Т. 1.
16. Урилов И. Х. Ю. О. Мартов : Политик и историк. М. : Наука, 1997. ♦
