Октябрь 17-го: уроки для русского национализма Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

ГЛАВНАЯ ТЕМА. СТОЛЕТИЕ РУССКОЙ КАТАСТРОФЫ

/^Ч 1 вопросы НАЦИОНАЛИЗМА 2017 № 2 (30)

октябрь 1/-го:-

уроки для русского

НАЦИОНАЛИЗМА

Круглый стол ЖурНАЛА «Вопросы НАЦИОНАЛИЗМА»

Олег Кильдюшов, философ, социолог:

1. Октябрь 1917 является учредительным событием для советского общества, которое и возникло в результате большевистского проекта радикального переустройства всех сфер жизни.

2. Современное русское общество во многом продолжает оставаться постсоветским — многие советские культурные практики сохраняются, несмотря на очевидный идеологический разрыв в 90-е.

3. В этом смысле мы не можем говорить о советском и революции как ее учредительном событии так же нейтрально, как о другом историческом предмете типа египетских пирамид или крестовых походов.

4. Революция — это не нечто случившееся давным-давно, это то, что по-прежнему задает институциональную рамку во многих сферах нашей жизни. Например, вся нынешняя национальная политика Рф — во многом продолжение большевистской стратегии

5. Мтак, разговор о русской революции — это разговор о нас самих, о нашей социальной генеалогии, о травматическом опыте русского XX века. Здесь не может быть чисто субъект-объектного отношения. Здесь нет «они», это всегда мы.

6. Отсутствие нейтрального, аналитического языка, на котором можно было бы спокойно и предметно гово-

рить об этом катастрофическом по человеческим и цивилизационным потерям социальном опыте — важный симптом того, что это незавершившая-ся история. Не облегчает задачу и то, обстоятельство, что собственно советские описания советского — как, кстати, и антисоветские конструкции — неадекватны в силу того, что выполняли не аналитический, а идеологический функционал.

7. так же мало помогают понять в случившемся 100 лет назад и наивно-историософские или конспирологи-ческие объяснительные модели революции — в качестве одного полюса можно привести убежденность левого дискурса в исторической закономерности Октября, в качестве другого — попытки списать системный крах Старой России заговором коварных инокультурных элементов.

8. При этом, с точки зрения современной социальной теории, большевистский революционный эксперимент — это типичный модерни-зационный проект, возникший внутри части русского общества в качестве своеобразной секуляризированной религии спасения. В этом смысле можно говорить о политической теологии русской революции.

9. Великий немецкий социолог Макс Вебер, который с огромным интересом наблюдал за происходящим в России, прямо писал о русских революционных радикалах, для которых не на-

3

4

шлось структурного места в империи Романовых, как о носителях светской сотериологии, для которой Россия стала пространством для опытного подтверждения социалистической доктрины как одной из версии дискурса модерна.

10. В этом смысле Октябрь — попытка решить проблему русского модерна не традиционным путем догоняющего развития вслед за западными странами, ставшими начиная с Нового времени мировыми лидерами, а развития опережающего, при этом отвергающего многие модерные политико-правовые техники вроде парламентской демократии.

11. При этом большевистская диктатура — далеко не единственная мо-дернизационная катастрофа. Многие страны по-своему не справились с вызовами Современности: достаточно вспомнить нацизм в Германии, левые и правые диктатуры во многих странах. Но даже самые ужасные жертвы тамошних тиранов по масштабам значительно уступают нашим потерям.

12. Однако, если говорить о цене, которую пришлось заплатить нашему народу за советскую версию модерна, то мы продолжаем ее платить до сих — уже в новых, казалось бы, постсоветских условиях. Речь идет прежде всего о национальном суверенитете русского народа, до сих пор лишенного элементарных для любой буржуазной демократии политических прав в собственной стране.

13. В этом смысле проблема русского модерна по-прежнему не решена. Можно даже сказать, что за 100 лет после революции не решена ни одна из стоящих перед русским народом задач — национального освобождения, демократизации, общественно легитимного приемлемого распределения национального богатства.

14. То, что эти задачи будут решены в XXI веке, у меня нет сомнений. Вопрос только в том, каким образом это произойдет.

15. В этом смысле Красный Октябрь — негативный образец политического действия, когда тактический успех радикальной части общества лишил страну возможности мирного, демократического поиска приемлемых форм совместной жизни.

16. Как говорил один из героев «Хождения по мукам», в гражданской войне стреляешь по врагу, а попадаешь в своего. Хочется надеяться, что хотя бы этот урок Октября и последующего братоубийства мы выучили.

Олег Неменский, историк:

2017 год показал, что наше общество до сих пор катастрофически не готово к годовщине событий 1917 г. Ни народ, и власть не смогли использовать эту дату для активного обсуждения и углубления своего понимания произошедшего сто лет назад. так и не начата серьёзная дискуссия, причём даже в весьма солидных изданиях. И это не удивительно: воспоминания о тех событиях до сих пор раскалывают народ, и в условиях деидеологизиро-ванной системы с формальным патриотизмом лучшей политтехнологией является просто блокирование таких обсуждений. «Оставить историю историкам» — до сих пор важнейший из девизов российской государственности. Кто старое помянет... — по-прежнему популярная присказка.

Среди новых идей, предложенных обществу, выделяется разве что призыв Изборского клуба о «примирении красных и белых». Примирение — вроде бы дело хорошее, вот только и конфликта особо не наблюдается — народ уже давно волнуют другие проблемы. На деле за этой идеей стоит всё та же попытка запретить обсуждать всё то, что произошло в 1917 г. Мол, не надо ворошить прошлое, давайте жить мирно. При этом основой для такого примирения становится другое прошлое — сталинизм как, очевидно, правая реакция на большевизм. Иде-

ология Н.В. Устрялова оказалась на удивление жизнеспособной. Но главное — под лицемерным призывом к «примирению» скрывается запрет на вообще какое-либо отношение к революции — что было, то было. Нам пытаются запретить говорить о том, что революция была трагедией, нам просто пытаются заткнуть рот и заставить не вспоминать и не обдумывать всё то, что произошло с нашим народом в результате тех событий. Давайте примиримся с прошлым, уберём любые противоречия и станем счастливыми манкуртами. И, к сожалению, этот призыв многим кажется весьма привлекательным.

За идеей «примирения красных и белых» стоит важная методологическая ошибка: нельзя примирять общество на основе политических идей или даже их внутренне противоречивой амальгамы. Это понятная для сталинистов тяга к тоталитаризму утопична — всегда будут представители различных точек зрения и разных трактовок прошлого. Если считать выражение этих идей «несогласием на примирение», то народ придётся постоянно зачищать от инакомыслящих. Даже при «вожде всех народов» партии не удавалось объединить народ, и государство было вынуждено прибегать к массовым репрессиям. Нельзя примирять и объединять на основе партийной логики. Партия — на то так и называется, что является представительницей части, а не целого.

Действенным методом примирения является только институционализация конфликтов, создание переговорных механизмов обсуждения и разрешения противоречий, которые предполагают прямо обратное — возможность открытого заявления иного мнения. Но такой механизм можно создавать лишь в цельном обществе, которое не разделено культурно, лингвистически, циви-лизационно, по идентичности. А это и есть принцип национальной государственности.

Примиряться можно не на основе

политических идей, а на основе общей идентичности. Взгляды у всех всегда разные, а вот национальное самосознание может быть и общим. Но именно этого не хотят допустить господа «примирители». Их задача — не допустить, чтобы русские начали консолидироваться на основе своей идентичности, чтобы русский народ, в котором всегда будут представители самых разных политических взглядов, объединялся на основе своей русско-сти, а не на основе фантазируемой ими преданности праху тов. Сталина или каких-то ещё идей. то есть единственной объединительной основой может быть только национализм — и неважно, каким словом он будет называться. Все мы — люди русской культуры, русские, строим своё общее русское государство, и нам не мешают внутренние разногласия по политическим и историческим вопросам — вот реальная основа для примирения и создания единого гражданского общества.

И несомненно, что для этих целей очень важно активно говорить, обсуждать и не бояться спорить, осмысливая события столетней давности. И как бы ни относиться к произошедшим тогда переменам — как к преступлению, вынужденной необходимости или большому прогрессу, трудно не признать, что они обернулись большой трагедией.

Суть трагедии в том, что за несколько лет были уничтожены (физически истреблены и выдворены из страны) основные слои русского общества. Это и многовековая аристократия, во многом и разночинцы, и деловой слой (купечество, хранившее также и городскую старообрядческую традицию). Огромный удар был нанесён по городскому сословию (мещанству). Было почти полностью уничтожено духовенство — когда в 1943 г. было решено воссоздать патриархию, с трудом набрали по стране пару сотен священников. Был проведён масштабный и открыто заявленный геноцид каза-

6

чества. А в результате за ХХ век был почти уничтожено русское крестьянство — ещё сто лет назад абсолютное большинство населения. Да, оно жило тысячелетними традициями и было политически наивно, его оказалось легко обмануть, но вряд ли можно его винить за это. Сильнейший удар был нанесён по русской интеллигенции — в огромной своей части она была выгнана или физически истреблена, особенно в 30-е годы. Масштаб личных трагедий поражает.

Вместо этого «диктатором» был объявлен класс пролетариев, то есть людей, на то время в России наиболее некультурных — они уже были оторваны от вековой сельской традиции, но ещё не освоили городскую. Это был класс маргиналов — и в культурном плане, и в социальном, и в национальном. И вот они призваны были заменить собой уничтожаемые слои русского общества. Русские города лишились исторического облика, было разрушено свыше 80% церквей, а большая часть остальных закрыта и разграблена. И страну застроили безликими коробками без признаков какой-либо культуры.

Большевики, придя к власти и не добившись поддержки большинства через демократические институты, довели страну до тяжелейшей гражданской войны, братоубийственной бойни на истребление. В советских учебниках по истории писалось, что войны бывают межгосударственными и гражданскими, но не говорилось, что гражданские — это редчайший эксцесс, который случается в истории очень немногих народов. А война такого масштаба, какая была в России, — вообще исключение.

Где, когда, какой народ ещё переживал столь тяжёлые трагедии? И как мы можем примиряться и объединяться, когда такие события остаются предметом замалчивания?

Огромной трагедией было и организованное большевиками поражение

России в Первой мировой войне, притом что Россия воевала в ней очень успешно — несопоставимо лучше, чем во Второй мировой. А в результате — сдача огромных территорий и выплата тяжелейших репараций, причём уже почти побеждённому противнику. Многомиллионные жертвы этой войны оказались преданы ради удержания власти кучкой радикалов. Но хуже того, эта власть потом смогла потерпеть поражение от только что возродившейся и ещё довольно слабой Польши. У нас есть культ обличения власовцев, однако почему эта же логика не распространяется на большевиков, которые проводили антивоенную пропаганду на немецкие деньги до прихода к власти и сдались врагу после прихода? Кажется, больше ни один народ в мире не прославляет своих предателей.

Нам нередко говорят, что нельзя вычёркивать целый период своей истории. Да, ни в коем случае нельзя. Но разве замалчивание — это не вычёркивание? Любая эпоха, в том числе и советская, несла в себе много хорошего и плохого, а пытаться «не видеть ничего дурного», полностью отказаться от критики происходившего — это и есть отказ от истории, а не её принятие. тем более не помнить затронувших всех трагедий — это ещё и предательство памяти предков, принципиально аморальная позиция.

Неудивительно, что до сих пор в описаниях событий столетней давности безраздельно господствует тот язык, который был разработан в ленинские и сталинские годы. И многое он просто не даёт увидеть.

Революция большевиков считается социалистической, хотя странно так называть свержение правительства, во многом состоявшего из социалистов-революционеров (два эсера, три меньшевика, трудовик, при этом сам глава правительства и верховный главнокомандующий — социалист-революционер). Т.н. либералов в этом пра-

вительстве было гораздо меньше, да и должности их были не столь значимы. Свержение в сущности социалистического правительства революционеров называть социалистической революцией — это ведь за гранью даже пропагандистской этики.

Но последние пару лет нам с телеэкранов стали постоянно навязывать новое наименование — «Великая Русская революция». Даже при СССР её называли более корректно — просто по месяцу свершения. Большевики позиционировали себя как принципиальные интернационалисты и по составу представляли собой партию малых народов России, а отнюдь не русскую организацию. Более того, они сознательно не были патриотами России, выступая как представители «мирового рабочего класса». А проводимая ими национальная политика, как и содержание и риторика основных выступлений и документов по национальному вопросу, были выдержаны в радикально русофобском духе. Это революция какая угодно, только не русская. Представителями русского сопротивления как раз осознавали себя их противники — белые.

В 1917 г. к власти пришли т.н. интернационалисты — люди без русской идентичности, не любящие Россию и всё русское. Создана система распада русской народности на несколько частей (запущены украинский и белорусский национальные проекты), уничтожены какие-либо проявления русской демократии. Через разгон Учредительного собрания страна была сознательно кинута в тяжелейшую гражданскую войну, каких больше и не было у других европейских народов. Многие миллионы жертв и тяжелейший раскол нации. Гражданская война не может быть национальной революцией по определению, а с такими победителями — тем более. Национальные революции объединяют нации, а не противопоставляют их части друг другу по идеологическому и социальному принципу.

При этом т.н. интернационализм большевиков также понимается очень искажённо — как своего рода анаци-онализм, отрицание национального деления. Однако на деле было совсем иначе — большевики провозгласили своим главный националистический лозунг — права наций на самоопределение, отказав в нём только русскому народу. Их интернационализм можно назвать полинационализмом — они были принципиальными националистами всех малых народов России. И система, которую они создали, всю свою историю работала на развитие их национальных культур, самосознания, взращивания этнократических элит. СССР был «фабрикой наций», и его последующий распад был запрограммирован уже в 1917 году, так как любая нация, созрев, стремится обрести суверенитет. Интернационализм в качестве отказа от своих национальных интересов существовал только для русских — очевидно, как для побеждённой стороны.

Ложным является и наименование большевицкой власти «советской». Советская власть — уникальная система народной демократии, стихийно созданная в русском народе в начале ХХ века. Мало какой народ на земле может похвастаться своей особой демократической традицией, оригинальной и подтвердившей свою эффективность. Советская модель и сейчас видится во многом более разумно устроенной, чем западный парламентаризм, в нашей стране откровенно не работающий. Избрание депутатов не от территориальных округов, а от трудовых коллективов, многоступенчатая структура территориальных съездов и право отзыва депутатского мандата (вместо гарантированного многолетнего срока) — всё это могло бы и сейчас быть использовано как специфически русская, местная, и при этом действительно демократическая модель управления. Но в 1918 г. она была полностью подчинена партийной структуре боль-

7

шевиков, чем уже обессмыслена, а потом и официально отменена (и заменена западным парламентаризмом) по Конституции 1936 г. Но название осталось. Когда в 1917 г. Ленин из конъюнктурных соображений многократно принимал и отказывался от лозунга «Вся власть советам!», наверное, трудно было представить себе, что впоследствии коммунисты будут называть себя «советской властью», при этом ещё и полностью её уничтожив. СССР назывался «Советским» в память о русской демократии, но никогда советским не был.

И ещё одним основополагающим мифом, управляющим нашим сознанием об этом периоде истории, я бы назвал представление о «советской эпохе» с датировкой 1917-1991 как о якобы цельном времени в жизни страны. 1991 год выставляется важнейшей цезурой нашей истории, переломом, концом системы. Однако это вовсе не так. С одной стороны, и само время с 17-го до 91-го было, мягко говоря, не одномерным — оно делится на разные эпохи ничуть не меньше, чем «эпоха царизма в истории России», как любили писать в то время. Но как раз в 1991 году никаких принципиальных перемен, за исключением идеологических, не произошло — мы по сей день живём в той же системе, которая была создана большевиками, в той же государственности, которую они создали, и с теми же элитами, которые в результате их деятельности сложились. Разве что они «конвертировали свою власть в собственность», которая, естественно, вновь конвертируется во власть. Старая система «фабрики наций» в России до сих пор работает ровно так же, как и в СССР, предвещая тот же результат, а принципы национальной политики, как и положение русского народа, не изменились ни на йоту. Если говорить о большой эпохе, начавшейся в 1917 г., то она продолжается и по сей день. Система прежняя, хотя идеологически и прикидывается иной.

Это же касается и российских либералов, которых принято считать вроде как самыми антикоммунистически настроенными в российской политике. Однако на деле они представляют собой точную копию большевиков — тоже, начитавшись западных идеологов, уверенные в том, что знают, как надо всё здесь перестроить, тоже убеждённые материалисты, тоже глобалисты, мечтающие о едином мировом порядке. тоже не разделяющие русскую идентичность и русский патриотизм, чуждые и нашим религиозным традициям. тоже рассматривающие Россию как периферийную часть западной системы. тоже русофобы и горячие сторонники движений всех малых народов, якобы вечно обижаемых русскими. И тоже со священной верой во всевластие административных методов и западных идеологий, принципиальным нежеланием считаться с «местной спецификой» и традицией. тоже прогрессисты, убеждённые, что ради всемирного прогресса необходимо побороть русскость в самых разных её проявлениях, «разровнять место, где была Россия, и построить что-то новое», ведь именно Россия им видится главным тормозом и препятствием прогресса и всемирного господства западных ценностей. у них разве что отношение к собственности другое, и частично иная риторика. Однако они являются гармоничной частью той системы, которая была создана в 1917 г., и по-своему её воспроизводят.

К сожалению, наше сознание, распространённые в русском народе структуры мысли — также во многом наследие не только русской культуры, но и советской пропаганды. то, как современные русские люди понимают свою идентичность (через советскую псевдобиологическую категорию «национальности»), не имеет никакого отношения к старым традициям русского самосознания, да и современным западным моделям тоже, кстати, чуждо. Зато люди мыслят себя поделёнными

8

на части каких-то там «национальных кровей», так что даже себя толком русскими считать не могут. Коммунисты разрушили старую русскую идентичность, заменив её очень сомнительным суррогатом из немецкой мысли конца XIX — начала ХХ в. В таких условиях русская идентичность не может играть консолидирующую функцию, какую национальное самосознание играет у других народов. И пока мы это не изменим, мы не сможем создать единое гражданское общество.

То же касается и мышления в старых советских границах. Для большинства современных русских россиян на Украине живут украинцы, а в Казахстане — казахи. А русские здесь, под властью Москвы. Так воспитали. Мы либо говорим о территории России, либо о «постсоветском пространстве», которое на самом деле уже давно не является чем-то целым. Пора бы возвращаться к мыслям о Русской земле — территории с приоритетным распространением русского языка и культуры, которая не равняется территории России и выходит далеко за её пределы. Вспомнить о Матери городов русских, являющейся теперь столицей враждебного государства. Это нормально для любого народа — стремиться ощутить свою целостность на всей территории своего проживания. Но это по-прежнему запретные формы мысли для русских — в России так же, как на Украине и в других странах.

В результате через сто лет после 1917 года русские являются единственным народом Европейской части света, который до сих пор не имеет своей национальной государственности и даже каких-либо институтов самоуправления, хотя бы в области культуры. Мы живём на развалинах русской цивилизации, пытаясь по крохам воссоздать её образ. Мы не имеем единой нации, гражданского общества, идеологии объединения и даже не очень-то стремимся к этому, так как озабочены простым выживанием. Великая Русская

Трагедия 1917 г. и её последствия делают нас народом, превратившимся в пассивное население.

Задача русского движения в России — возродить политическое бытие русского народа, его идентичность, его государственные и территориальные формы. И это можно сделать только пристально вглядываясь в свой опыт прошлого, пытаясь осознать пережитое.

Простой формулой патриотизма являются лозунги, начинающиеся со слов «Великий» и «Слава». Но от того, что сладкое называешь сладким, слаще во рту не станет. Мы знаем, что наш народ велик и что ему по заслугам причитается слава, но не это должно быть сейчас актуально для русского движения. Нам каждый день показывают, в каком положении находятся русские в ближнем зарубежье и что мы ничего не можем с этим поделать. Нам каждый день сообщают, в каком положении находится русский народ в России, особенно в национальных республиках, да мы это видим и невооружённым глазом. Так вот нам за это должно быть стыдно. Нам должно быть больно за те невероятные трагедии, которые пережил наш народ в ХХ веке, и до боли стыдно за его нынешнее положение. И только тогда, когда это чувство стыда охватит — нет, не всё и даже не большинство, но хотя бы — значительную часть нашего общества, только тогда мы сможем что-то изменить.

Александр Храмов, публицист:

В связи со столетием большевистского переворота вновь стали слышаться разговоры о выносе тела Ленина из мавзолея. На этой почве солидаризировались Рамзан Кадыров, Наталья Поклонская и Ксения Собчак — всем им мумия на Красной площади, как выяснилось, мешает. А для либеральной и правой интеллигенции вопрос о выносе Ленина вообще уже давно пре- 9 вратился в своего рода карго-культ. _

Мол, избавимся от мумии на Красной площади — и жизнь сразу наладится.

На самом деле, помимо мумии Ленина, которая лежит у Кремлевской стены, существует еще одна, гораздо больших размеров. Эта мумия называется Российской федерацией. Ее территориальное устройство — это не просто забальзамированный атавизм советской национальной политики, благополучно переживший крушение коммунизма. Это — непосредственное детище самого Ленина. Именно Ленин является главным архитектором российского этнофедерализма.

Когда еще в 1917 году большевики стали задуваться над тем, как же будет устроена будущая советская Россия, многие из них, вроде Георгия Пятакова, стояли за унитарное государство. Пролетариат же выше национальных различий. Но Ленин настаивал на том, чтобы предоставить всем советским национальностям право на самоопределение вплоть до отделения, и в итоге именно его программа была реализована. Советское государство стало фабрикой по производству наций.

усилиями большевиков в результате неимоверно сложной и муторной перекройки бывших губерний были созданы десятки национальных республик и автономных областей. В них проводилась активная политика коренизации, то есть продвижения национальных кадров в ущерб русским специалистам и чиновникам. В спешном порядке большевики наделили местные народности всеми атрибутами национального бытия — языком, культурой, политической элитой и, что самое главное, собственной четко очерченной территорией.

Эта работа проводилась активнейшем образом до середины 1930-х годов, но в вялотекущем режиме она осуществлялась и в последующие десятилетия. Советская власть реализовала беспрецедентную по своим масштабам программу множественного нацие-строительства. В результате что мы

имеем? Российская федерация, самый большой обломок Советского Союза, представляет из себя государство-матрешку, внутри которой находится 21 менее крупное государство (не считая Крым). Напомню, национальные республики в российской конституции прямо названы государствами.

Эти государства в государстве — как повелось с советских времен — представляют интересы своих «титульных» наций. А русский народ не представляет никто. В России не существует территории, которая была бы за ним закреплена. В отличие от республик, созданных по национально-территориальному принципу для нерусских национальностей, области и края — это чисто территориальные образования, не имеющие национальной специфики. формально они никак не связаны с русской нацией, как и Российская федерация в целом.

Например, в конституции республики Бурятия прописано, что она образована «в результате реализации права бурятской нации на самоопределение». А это при том, что буряты составляют лишь 29% населения этой республики. А теперь представьте, что начнется, если мы попробуем записать в российской конституции, что Россия создана в результате реализации права русской нации на самоопределение. Сразу же поднимется крик, что Российская федерация — многонациональная страна.

Почему многонациональная, при 80-то процентах русского населения? Потому что в ее состав входит два десятка малых государств-наций. Собственно, ради этого Ленин и настаивал на создании национально-территориальных образований в возможно большем количестве — чтобы не допустить политической и этнокультурной консолидации русской нации, чтобы вся эта искусственно созданная государственность малых народностей встала костью в горле у «великорусского шовиниста» и «держиморды».

Между тем накануне и после февральской революции обсуждалось множество иных вариантов федеративного устройства России. За исключением ленинской модели, они не предполагали создание национально-территориальных автономий для каждой малой народности вне зависимости от ее уровня культурного развития. Да, безусловно, шли разговоры об автономии для армян или даже для Украины, но никому и в голову не приходило требовать собственного самостоятельного национально-территориального образования для вотяков или чукчей. Это было чисто ленинское ноу-хау.

Я остановлюсь на позиции федора федоровича Кокошкина, депутата от партии кадетов и одного из членов Временного правительства. Он был сторонником чисто территориальной федерации, предполагающей создание автономий в границах тогдашних губерний. При этом он прямо указывал, что «построение российской федерации, основанной на началах национального разделения», было бы абсолютно вредной затеей. Я позволю себе процитировать несколько строк из работы федора федоровича за 1917 год, потому что он провидчески точно охарактеризовал сущность той федерации, которую несколькими годами позже построили большевики.

«Вопрос сводится обыкновенно к тому, что так как огромная численность великорусской национальности есть одно из препятствий к устроению национальной федерации или автономного устройства России на национальных началах, то предлагают, чтобы великорусская национальность была разделена, а остальные национальности были объединены. По этим планам великорусская национальность должна распасться на целый ряд автономных областей, а Литва, Украина, Белоруссия и др. должны составить целые этнографические объединенные единицы. Принцип национально-территориальной автономии проводится

по отношению ко всем или по крайней мере по отношению ко всем крупным народностям России, за исключением одной — великорусской».

Кокошкин называл такую модель федерализма нелогичной и несправедливой, дискриминационной по отношению к русским, но именно ее-то по настоянию Ленина большевики и претворили в жизнь. Именно такой асимметричный федерализм и достался нам от советского прошлого, лег в основу современной российской государственности.

Раз уж мы тут обсуждаем столетие революции, давайте я чуть-чуть остановлюсь на судьбе Кокошкина. Ленин его очень не любил. «Точка зрения Кокошкина есть точка зрения великорусского либерально-буржуазного националиста, который отстаивает привилегии великороссов», — писал Ленин. А что, неплохая характеристика? Давайте возьмем на вооружение. Я вот не прочь назвать себя русским либерально-буржуазным националистом — подозреваю, что многие здесь собравшиеся тоже отнесут себя к этой категории.

Итак, что же случилось с Кокошки-ным? Вскоре после Октябрьского переворота большевики арестовали его как врага народа и посадили в Петропавловскую крепость. Там Кокошкин заболел туберкулезом, и его перевели в тюремную больницу. В ночь на 7 января 1918 года туда ворвались пьяные матросы, вытащили Кокошкина из больничной койки и выстрелили ему в рот. Тогда же был убит и кадет Андрей Шингарев. Собственно, это событие, как считается, и положило начало красному террору. Очень символично, что первой жертвой большевиков стал человек, который с позиций русского национализма критиковал ленинский этнофедерализм.

Давайте опять перенесемся в наши дни. Вместо того чтобы рассуждать о выносе мумии Ленина, лучше сосредоточимся на том, как демонтировать

созданную им систему национально-территориальных автономий. уже существует отработанный механизм, как это можно сделать. А именно, проводится местный референдум, и национально-территориальный субъект сливается с соседней областью. В 2000-х годах так было упразднено шесть автономных национальных округов — Агинский Бурятский АО был слит с Читинской областью, Усть-Ордынский Бурятский АО — с Иркутской областью и так далее.

Мне кажется, это очень хорошо, что с карты России пропала такая вещь, как Усть-Ордынский округ. Я думаю, ту же процедуру можно уже сейчас проделать и с некоторыми национальными республиками. Например, такой нищий анклав, как республика Адыгея (русские — 61%, адыги — 25%), так и просится, чтобы его слили с более обеспеченным Краснодарским краем, республику Хакасия (русские — 81%, хакасы — 12%) можно слить с соседним Красноярским краем. Вот так, откусывая по кусочку, демонтировать пережитки советского этнофедерализма можно во вполне обозримой перспективе.

На самом деле даже в верхах складывается понимание, что с национальными республиками надо что-то делать. Вот недавно Путин говорил об «атомной бомбе», которую Ленин подложил под Россию в связи со своим проектом автономизации. Матвиенко вбрасывала недавно идею про объединение регионов. И, наконец, сейчас по национальным республикам идут прокурорские проверки, по итогам которых школы переходят на факультативное преподавание национальных языков. Даже татарстан, бастион эт-нофедерализма, сейчас, похоже, будет вынужден отказаться от обязательного преподавания татарского языка. Еще лет 10 назад это невозможно было себе даже представить.

Конечно, это не повод записываться в сторонники Путина. В конце концов,

он натравил прокуратуру на национальные республики явно не из соображений русского национализма. тут другие мотивы. Вспомним о «татнефти», до которой давно хочет дотянуться Сечин. Но в любом случае сейчас очень важно использовать это окно возможностей — надо включаться в общественную дискуссию, формировать дискурс. Вот я не знаю — отреагировали хоть как-то русские националисты в Москве на ситуацию с языками в республиках? Провели хоть один круглый стол? Пикетировали ли представительство татарстана?

Рано или поздно этнофедерализм придется ликвидировать — тем лучше, если это удастся сделать чужими руками. Пусть гад сожрет гадину. Сейчас наступил подходящий момент, когда можно поднимать тему с национальными республиками. Вот когда они исчезнут с карты России — тогда и Ленина можно будет выносить из мавзолея с чистой совестью. А сейчас пусть лежит как напоминание о том, что же представляет из себя Российская федерация.

Сергей Сергеев, научный редактор журнала «Вопросы национализма»:

Я не буду говорить о том, с чем подавляющее большинство собравшихся, думаю, более-менее согласны. Да, с русской национальной точки зрения в самом точном смысле слова, т.е. с точки зрения русской нации как политического субъекта, Октябрь 17-го — это беспримерная катастрофа. Эта страшная смута и её последствия буквально смыли все те ещё совершенно новые, не отвердевшие институты национальной жизни, которые только-только начали складываться в период 1905-1917 гг. Я историк, и поэтому хочу сказать несколько слов о причинах этой катастрофы и попытаться сделать какие-то выводы для сегодняшнего дня.

Вспомним строчку из знаменитой

песни Игоря Талькова: «Как ты смогла себя отдать на растерзание вандалам?» — она лучше всего формулирует то чувство горестного удивления, которое поражает всякого русского, стремящегося мыслить, при знакомстве с ужасными летописями той эпохи. Тальков ответа на поставленный вопрос не даёт, он его давать и не обязан, он поэт, а не мыслитель, но видно, что он этим вопросом мучается. В другой его гораздо менее известной песне «Век-Мамай» есть такие строки: «Двадцатый век как хан Мамай пронесся над Землёю, / Но больше всех досталось нам от этого разбою. / На мир, где правил капитал, он тоже покушался, / Но получивши по зубам, затих и сразу сдался». Но почему «век-Мамай» победил только у нас, почему не «получил по зубам»? Опять-таки и здесь Тальков ответа не даёт, песня завершается бодрым финалом: «Да что там думать и гадать, / Сия беда не нова, / Нам нужно срочно воскрешать / Димитрия Донского».

Впрочем, у значительной части националистов есть готовый ответ на этот вопрос. Ответ достаточно традиционный, конспирологический — дескать, всё дело в заговоре тёмных сил, я эту точку зрения слышу уже более тридцати лет, только раньше главными виновниками катастрофы считались евреи, теперь англичане. Конспирология — это, видимо, родовая болезнь русского национализма, ещё недавно мне казалось, что она осталась в прошлом, но жидомасонскую манию сменила мания англошпионская и расцвела не менее пышным цветом. Трудно найти человека, который бы принёс столько вреда русской гуманитарной культуре, как Галковский (разве только Дугин), я думаю, он английский шпион. (Это шутка.) Конспирология привлекает русский ум той свободой, которую она даёт для фантазий (а русский ум, как и вообще русский человек, не любит рамок); во-вторых, это очень оптимистическая идеология — она снимает с нас

ответственность за происходящее — мы хорошие, да вот коварные враги помешали. Я сейчас не иронизирую — без конспирологии русскому человеку впору прийти в отчаяние, это своего рода терапия, но это тот случай, когда лекарство хуже болезни, она убивает всякую строгость мышления.

Не отрицая конспирологический фактор в принципе или непропорциональное представительство евреев среди большевиков, я, однако, считаю, что главные причины нашей катастрофы отнюдь не внешние, а внутренние, а первая из них — слабость русских социальных институтов, отсутствие нации. Почему маргинальная политическая секта вообще смогла победить? В 1919 году известный ученый-аграрник А.В. Чаянов написал, что «русская революция с подчеркнутой наглядностью... показала, что у нас еще нет нации...» И когда изучаешь историю Гражданской войны, когда видишь, насколько плохо русская общественность организовывала отпор красным (только 40% русского офицерского корпуса приняли участие в борьбе с большевизмом), то да, понимаешь — при всем почтении к героям белого дела: нации действительно нет. Кстати, характерна весьма малая роль в антибольшевистском сопротивлении партийных русских националистов (вторая по численности фракция в III и IV Думе), да, они в нём участвуют, но на вторых-третьих ролях, это не сравнимо с ролью, скажем, эсеров или даже кадетов. Напомню, что организаторы Тамбовского и Ярославского восстаний Антонов и Савинков — эсеры, активно боровшиеся с самодержавием, вожди Ижевско-Воткинского восстания тоже в основном левые.

Но почему не было нации? Потому что Российская империя была устроена так, что русская нация как самостоятельный политический субъект в ней не была предусмотрена, русские должны были быть материальным и человеческим ресурсом патримониаль-

ной империи Романовых, а не её хозяевами. Ситуация стала меняться только после манифеста 17 октября 1905 г. — но 12 лет слишком короткий срок для «отвердения» новых социально-политических институтов. В этом смысле Октябрьский переворот и всё, что за ним последовало, — это радикальное отрицание именно новой, национальной, европейской России, но при этом своеобразная реставрация Российской империи до 1905 г., не в полном объёме, конечно, но некоторых важных её структурных элементов — неевропейских, идущих ещё от Московского царства. Прежде всего это надзакон-ность верховной власти и служилый статус русского народа, теперь, при большевиках, приобретший, по сути, тотальный характер. В этом смысле Октябрьский переворот можно называть явлением глубоко если не национальным, то почвенным. Крестьянское большинство загонять столыпинских хуторян и отрубников обратно в общину не евреи и не англичане заставляли. Да, долгое время большевизм властвовал под лозунгами абсолютного отрицания русского прошлого («Я предлагаю Минина расплавить...»), но ведь и Пётр I производил свои реформы под лозунгами отрицания старой России, а главное, уже через 20 лет после Октябрьского переворота Сталин создал для нового общества державно-патриотическое и отчасти даже националистическое («великий русский народ») оформление, которое до сих пор приводит в восторг наших патриотов и которое сейчас является мейнстримом и для официальной пропаганды, и для массового русского сознания.

И смотрите: рухнул СССР, и через 20 лет мы снова к советчине вернулись (об этом уже говорили все предыдущие ораторы), как псы на свою блевотину. Рф — это мини-СССР во всём.

К чему я собственно веду? К тому, что мы должны понимать, что Октябрь и СССР — это не случайность и не происки евреев и англичан, это — пусть и

не фатальное — но следствие предыдущей русской истории, которая раз за разом воссоздаёт схожую социально-политическую структуру, где роль русских определена в качестве служилого народа, а не демократической нации. И где большинство русских — надо признаться в этом хотя бы самим себе — с этой ролью, кряхтя и проклиная её, всё же смирилось. То есть надо себе отдавать отчёт, что сопротивляться этому порядку вещей — значит переть против рожна. Но, с другой стороны, смириться с ним, встроиться в него (а мы знаем, что многие наши коллеги уже давно в него встроены), уповая на его перерождение — это обречь себя на роль декорации антинационального в самом строгом смысле слова режима, ибо единственный возможный национализм в такой структуре может быть только декоративным, а его истинная идеология — послушание начальству.

Националистов могут использовать для потравы либералов или украинцев, но им никогда не разрешат стать самостоятельной политической силой, ибо это разрушает весь фундамент российской власти. Вот такой нам предоставляет выбор наша современность и наша история — плыть в мейнстри-ме русской истории или попытаться плыть против течения. А что значит плыть против течения конкретно? Это бороться за слом истинно «почвенной» политической структуры — системы неподконтрольной обществу надзаконной российской власти, присутствие которой в русской истории прослеживается на протяжении почти шести столетий и одна из вариаций которой победила в октябре 1917 года. Борьба за русскую нацию — это борьба за демократию. Вот что писал об этом один из известнейших русских националистов в 1904 г.

«"Нация" есть не физическое существо, а политическое. Нация есть одухотворенный народ, сознающий себя среди других народов независимым и державным. Нация — это когда люди

чувствуют себя обладателями страны, ее хозяевами. Но сознавать себя хозяевами могут только граждане, люди обеспеченные в свободе мнения и в праве некоторого закономерного участия в делах страны. Если нет этих основных условий гражданственности, нет и национальности, или она зачаточна. Нация есть душа народа: общий разум и общая любовь. Но возможен ли общий разум, если он обречен молчанию? Возможна ли общая любовь без творческого участия в том, что любишь? Итак, нация есть союз гражданский прежде всего. "Все остальное приложится", если найдена вот эта "правда" — гражданская справедливость. Какая бы группа ни соединилась для защиты и бережения основных прав человека, она становится нацией».

Вы, может быть, подумали, что это Струве, нет, это М.О. Меньшиков. Мне кажется, эти слова могут быть девизом всех истинных русских националистов сегодня.

Константин Крылов, главный редактор журнала «Вопросы национализма»:

Я постараюсь быть кратким и не полемизировать с предыдущими ораторами. Скажу только несколько слов о выступлении коллеги Храмова.

Сначала о Ленине. Я совершенно согласен с тем, что настоящим памятником Ленину являются не его многочисленные истуканы и, разумеется, не мумия в мавзолее. Это если там лежит действительно тело Ленина: с большевиков сталось бы настоящее тело спрятать или тайно захоронить, а в гранит положить тело какого-нибудь бомжа — почему нет?

Впрочем, дело не в этом. Ибо настоящей мумией Ленина является, прежде всего, Российская федерация. По большому счёту само её устройство, безумное и оскорбительное для русского народа, является главным и основным ленинским мемориалом.

Другой мемориал Ленину — это современная Украина. Он поменьше размером, но художественно более проработан. Сам состав этого государства, наполовину состоящего из прирезанных к нему русских земель — что сделал лично Владимир Ильич, не говоря о прочих советских тиранах, много поспособствовавших украшению Украины, — это, конечно, истинный памятник Ильичу. Можно понять украинцев, сносивших внешние, каменные памятники Ленину, дабы ещё более восславить памятник настоящий.

Памятниками Ленину нужно считать и все постсоветские государства, от Казахстана до Литвы. Именно Ленин создал все эти государства, и нынешний их антиленинизм можно считать неблагодарностью. Но и сам Ленин был неблагодарным существом (человеком его назвать нельзя), и к тому же он создал все эти новообразования не из любви к ним самим, а из ненависти к русским. Так что «можно не благодарить».

Более того. Памятником Ленину можно считать весь нынешний миропорядок, который просто не мог состояться без Ленина. Октябрьский переворот — и Ленин лично — создали возможность всей той мерзости, которая правит миром. Он создал форму мира, в котором мы имеем несчастье жить.

Материальным же памятником Ленину является мировое левое движение. Это скопище бесов, тварей дьявола, оседлавших и подмявших под себя мир — это коллективный Ленин, его тело, «вечно живой Ильич». Каждый советский пропагандист, каждая феминистка, каждый чёрный активист, каждый мигрант и каждый любитель мигрантов, каждая левая гадина — это носитель ленинского духа, крестраж его сущности. Сейчас чудовищная код-ла левоты, возглавляемая адской па-учихой Клинтон, раздавившая Трампа, — это новый лик той же силы, которая уже показала себя в России.

15

Конечно, с точки зрения чистой справедливости было бы даже хорошо, если бы они победили в Америке — поскольку американцам было бы неплохо попробовать того варева, которым они потчевали сто лет русский народ. Но увы, это невозможно, а главное — опасно. Потому что левый мир начнёт войну на уничтожение с миром недостаточно левым. так что с левотой разговор должен быть простой. Всё левое должно быть отвергаемо на интеллектуальном уровне, унижаемое на моральном и уничтожаемо на физическом. Мы, правые, сейчас слабы, мы ничего этого не можем — но должно быть всё именно так, и забывать об этом не следует ни на мгновение.

По большому счёту, если человечество хочет выжить — оно должно стать или правым, или крайне правым, или ультраправым. Потому что всё левое — это Ленин, а Ленин — это смерть.

Павел Святенков, политолог:

На мой взгляд, Октябрьская революция 1917 года прервала процесс модернизации России. Он был, пожалуй, даже слишком удачным. Но вызвал тектонические перемены в обществе. В результате сословия, на которые опиралась самодержавная монархия, уже ушли со сцены, а новые еще не сложились. Попытка построить современную республику в французском стиле в стране с подавляющим большинством крестьянского населения привела сначала к хаосу, а затем и к большевистской диктатуре.

Последняя считала русский народ всего лишь средством для достижения мирового господства («строительства коммунизма»). В результате XX век был потрачен для русского народа и России впустую. Колоссальные ресурсы оказались израсходованы зря, огромные жертвы принесены впустую. Россия оказалась отброшенной на обочину цивилизации и сейчас воз-

вращается в состояние, которое существовало до реформ Петра I.

Отношение к советскому проекту у русских людей должно быть примерно таким же, как у евреев к Холокосту или у китайцев к правлению династии Цин. Иначе говоря, крайне негативным. Советский «проект» уничтожил десятки миллионов русских людей. Огромная энергия целого народа была растрачена впустую для достижения чуждых целей идеологического господства над миром коммунистического лжеучения.

Александр Севастьянов, публицист:

1. Что такое революция 1917 года? Я много занимался этим вопросом. В моей книге «Преступник номер один: Уинстон Черчилль перед судом истории» ответу на этот вопрос посвящена большая глава.

2. Нужно отчетливо понимать, что февральская и Октябрьская революции решительно, принципиально отличаются одна от другой по всем параметрам: по движущим силам, по идеологии, по целям и задачам, по финансам, стоявшим за той и другой, по основным фигурантам.

3. февральская революция — это прежде всего попытка реванша русской элиты, потерпевшей сокрушительное поражение в 1825 году на Сенатской площади. тогда в лице декабристов эта элита попыталась в очередной раз «ограничить удавкой самодержавие», как это ей не раз удавалось в XVIII веке, когда монархи пытались вести страну «не туда» (Брауншвейгская династия с Бироном, Петр третий, Павел Первый). Русское дворянство в течение всего столетия тягалось с монархией по поводу того, кому править Россией. Зачастую весьма успешно. Но катастрофа 1825 года надолго отбросила его от кормила и кормушки. Русских дворян, вышедших у Романовых из доверия, сильно потеснили во власти немцы и поляки,

в культуре — разночинцы, а в экономике еще и евреи и другие инородцы. Но затем к 1917 году русская элита вырастила новые отряды во всех высших слоях общества, по-прежнему стремящиеся ограничить самодержавие в свою пользу. На этот раз это было уже не только дворянство (читай: офицерство и генералитет), но и духовенство в лице высших иерархов, и буржуазия (примером служат Рябушинский, Коновалов, Гучков, Путилов, Савва Морозов и мн. др.), и интеллигенция (Павел Милюков и бесчисленное множество его единомышленников). Их участие в февральской революции было посильным, но решающим. Надо признать, что Николай Романов умудрился восстановить против себя все слои русского общества, включая двор и собственную многочисленную родню. Так что нет в России, наверное, ни одного класса или сословия, которое могло бы снять с себя ответственность за февраль. Не случайно, опять-таки, все сословия и восприняли февраль как праздник. И даже в эмиграции присягали ему на верность.

4. Движущие силы февраля не ограничиваются, разумеется, русской элитой. Историк разглядит здесь и еврейский, и польский, и финский, и среднеазиатский, и кавказский, и другие инородческие компоненты. Недаром профессор Ковалевский еще в 1912 году отчеканил: «Революция эта не что иное, как бунт инородчества во главе с еврейством против России и русского народа». Но все же на первом и самом видном месте в февральской революции стоит именно русская элита, во многом справедливо недовольная самодержавием, совершавшим одну за другой непростительные, роковые ошибки. А, скажем, еврейское направляющее участие было скрытым, тайным, хотя и чрезвычайно влиятельным (достаточно помнить, что ставленником евреев был А.ф. Керенский с самого начала своей карьеры).

5. Октябрьская революция была явлением совсем другого рода. Русская элита, организовавшая февраль, была подобна сказочным лисичкам, которые зажгли Черное море, а потушить потом не смогли. Она сдвинула лавину. Но сама лавина эта не имела с февралем ничего общего, представляя собой амальгаму из еврейской национальной войны и русской крестьянской войны. Эта русская крестьянская война, как неопровержимо доказал руководитель отдела изучения крестьянства Института российской истории РАН Виктор Данилов, началась еще в 1902 году и не закончилась с окончанием Гражданской войны. В ней не было ничего социалистического, она решала совершенно другие, архетипические задачи, пытаясь реализовать извечную русскую крестьянскую утопию об уравнительном земельном переделе по принципу «равное количество земли на равное количество едоков» (таково, в частности, было решение первого Съезда крестьянских депутатов, состоявшегося вскоре после февраля). Ну, а о еврейском руководстве всеми «левыми», социалистическими партиями в России — от Бунда до большевиков — все сегодня знают. Даже у эсеров, хотя на виду были Чернов и Спиридонова, на деле всем заправляли и наибольшим авторитетом пользовались такие персонажи, как Гершуни и Азеф, руководившие боевой организацией, благодаря которой эсеры и получили свой общественный вес и значение. Руководящее положение в русском революционном (социалистическом) движении евреи получили еще во времена Народной воли, где они составляли до 30% высшего руководства, согласно исследованию профессора Эрика Хаберера (Кембридж). И даже первое успешное цареубийство (как, впрочем, и второе) было результатом именно еврейской инициативы, как о том поведал участник его Гольденберг в своих мемуарах, опубликованных еще в 1910 году.

6. Слияние русской крестьянской войны с еврейской революцией (и русско-еврейской этнической войной) произошло благодаря Первой мировой войне, в ее ходе. Поскольку, во-первых, царское правительство мобилизовало в армию до 500 тысяч евреев, которые растеклись по гарнизонам и фронтам и распропагандировали одетых в шинели и бушлаты крестьян. (К примеру, известную подрывную влиятельную революционную газету «Окопная правда» редактировал Ши-мон Диманштейн. А из двух братьев известного впоследствии наркома НКВД Генриха Ягоды один погиб на баррикадах в Сормово, а другой — на фронте, расстрелянный за антивоенную пропаганду — вот яркий пример «революционной генеалогии».) А во-вторых, царское же правительство расселило евреев из прифронтовой полосы, она же Черта оседлости, по всем прочим, в том числе центральным, уральским, сибирским и т.д. губерниям, инфицировав оные революционным духом. так произошло роковое для нас соединение двух войн — социальной и национальной, которое и составило Октябрьскую революцию и Гражданскую войну.

7. Октябрьская революция и Гражданская война прошли, а крестьянская и русско-еврейская войны еще долго догорали. И закончились к середине 1930-х годов: первая — раскулачиванием и коллективизацией, а вторая — Русским Холокостом: уничтожением под корень русской биосоциальной элиты.

Ярослав Белоусов, политолог:

Вот и настало 100 лет событию, которое в отечественной историографии принято называть Октябрьской революцией, а воз и ныне там, — русской нации как политического субъекта пока что не просматривается. Однако я не думаю, что это фатум нашей истории. Мы сталкиваемся с той же про-

блемой, которая присуща почти всем крупным народам.

Малые этносы более консолидированы, так как острее ощущают угрозу ассимиляции. И чем культурно они ближе к западной цивилизации, тем быстрее перенимают технологии на-циестроительства.

Крупным этносам или конгломератам близкородственных этносов необходим более мощный, нежели чем в случае с малыми народами, внешний или внутренний раздражитель. Смотрите сами — индийская нация стала формироваться на фоне колониального господства англичан, Синьхай-ская революция в Китае тоже имела в качестве двигателя угрозу покорения Китая западными державами и Японией. Кстати, и после национальной революции Китай продолжал оставаться раздробленным и, несмотря на численное преимущество, не сумел дать адекватного отпора японской агрессии в 1930-е годы. Можно утверждать, что национализмы крупных народов долго запрягают, но быстро едут. Распространение национального самосознания среди полиэтничного индийского общества (26 языков имеют свыше миллиона носителей) в достаточно короткие сроки смогло справиться с задачей обретения суверенитета, а китайский национализм сумел удержать страну от завоевания ею Японией и позже стал инструментов двух противоборствующих сторон гражданского конфликта — коммунистов и Гоминьдана.

Другой пример, показывающий, что и перед внутренней угрозой возможна консолидация общества, — Испания 1930-х годов, раздираемая левыми и сепаратистами. Испанские военные стали точкой сборки национальных сил, которые собирались остановить центробежные тенденции. И это несмотря на то, что в предыдущие полтора столетия испанский национализм был сравнительно слаб. Но переломным моментом стал приход к власти сил, чуть более либеральных, нежели

те, что победили в России в октябре 1917 года.

Скорее всего, если бы аналогичные большевикам силы взяли бы власть не в России, а, скажем, в Германии, в России этот эксперимент уже не удался бы. Потому что общество знало бы, чего ждать, и готовилось бы дать отпор. И мы бы дальше двигались по уже намеченной траектории развития и не совершали чудовищных зигзагов. Но случилось то, что случилось. Да, это трагедия, но она не отменила, а лишь отсрочила момент возникновения политической русской нации.

Что касается условий её возникновения — Украина как раздражитель оказала лишь временный и весьма косметический эффект. Но скорее всего, мы будем иметь дело с кумулятивным эффектом — усиление националистических тенденций в пограничных государствах — Белоруссии и Казахстане, а также в республиках Средней Азии и Молдавии вкупе с пробужденными национализмами в самой РФ (прежде всего с татарским), особенно после ухода из власти нынешнего президента России создадут временную зону турбулентности, когда будет определяться стратегия развития страны. И у русских националистов тогда возникнет «окно возможностей», чтобы повлиять на принятие важных решений.

Какими инструментами оказать это влияние — это другой вопрос. Я не обладаю сакральными знаниями, но в России все важные изменения всегда шли сверху, пусть иногда и под давлением снизу. Я считаю, что эта цивили-зационная русская деталь не претерпит изменений.

Александр Ефремов, историк:

Коротко скажу о некоторых следствиях событий 1917 года в области культуры. Большевизм, вне всякого сомнения, изначально представлял из себя радикальное западничество. Причём большевики отрицали не толь-

ко и не столько допетровский период русской истории, переставший быть актуальным, а прежде всего эпоху петербургской империи, которая сама была порождением завирального западничества Петра Великого. Однако Октябрьский переворот — прежде всего социальная революция. В её огне сгорела старая имперская элита, которая и являлась носителем западнического (европейского) начала, даже тогда, когда именовала себя славянофилами. Место этой элиты ситуативно оказалось занято инородцами, по преимуществу евреями. Воспитанные в иудейской традиции, запрещающей изображение людей и животных, эти люди оказались удивительно комплиментарны проповедующему беспредметность русскому авангарду. Кроме того, большевистскую элиту и творцов нового искусства объединяло нигилистическое отношение к старой русской культуре. Как не вспомнить знаменитую фразу Алексея Кручёных: «Пушкина надо сбросить», к которой Маяковский прибавил «с корабля современности». Пытавшихся сопротивляться растаскиванию музеев, несчастных «работников культуры» жена Луначарского Наталья Розенель печатно обвинила в «музейном фетишизме». Апофеозом разрушительной авангардистской виктории стала конструктивистская башня «Третий Интернационал» которую «тайновидец лопастей» Вл. Татлин водрузил на месте снесённого памятника генералу Скобелеву.

Вместе с тем большевизм создал мощные социальные лифты, и советские вузы наполнились крестьянскими детьми, многие из которых заняли важнейшие позиции почти во всех областях государственной жизни. С началом политики пятилеток Иосиф Сталин с предельной серьёзностью взялся за создание новой советской культуры. Процесс этот захватил почти все области культурной деятельности — от ономастики до академической науки, от симфонической музыки до

техносферы. Люди творческих (ранее их называли свободными) профессий были объединены по профсоюзному принципу — союз писателей, художников и т.д. В качестве основного, по сути единственного метода, в советском искусстве был провозглашён т.н. социалистический реализм (народное по форме, социалистическое по содержанию). Не только авангард, но и модерн, бывшие на Западе эстетическим мейстримом, попали в разряд упаднического искусства.

тотальный контроль не только содержания, но и художественных форм без всякого преувеличения можно назвать новаторством во властных практиках. Эстетическими образцами были объявлены творения классиков XIX столетия. Произошла, по выражению Вальтера Беньямина, политизация эстетики. Да ещё какая! Множество выдающихся деятелей культуры власть протащила через унизительные публичные кампании «борьбы с формализмом». А на месте башни «Третий Интернационал» встал вполне «народный по форме» памятник основателю Москвы. Однако для нового, уже советского, поколения эстетические нормы соцреализма оказались вполне приемлемыми. Вообще, «укрощение искусств» принесло обильные, очень желанные властью плоды. Несколько десятилетий новая интеллигенция не воспринимала службу государству и господствующей идеологии как духовную коррупцию, а истина, при новом общественном укладе, оказалась тождественна пользе.

Однако коммунистический агитпроп ветшал вместе с советской властью, а возможно, и быстрее. Размывание эстетической нормы демонстрировало растущую общественную турбулентность, изменялось самоощущение внуков и правнуков пламенных (и не очень) коммунистов и комсомольцев. Советское протобюргерство (термин 20 В. Цымбурского) больше не ассоциировало себя с полукриминальными,

неграмотными, часто внешне малопривлекательными «красными дьяволятами». Любовь зрителей 30-50 гг. к знаменитому советскому фильму «Чапаев» в 60-е годы совершила удивительный кульбит, мягко трансформировав героя Гражданской войны в персонажа бесчисленных анекдотов. На излёте коммунистического режима почти всё советское стало восприниматься массовым сознанием как уныло-кондовое, вторичное, чуждое современности.

Таким образом, большевистская революция, вопреки собственным намерениям и декларациям, затормозила быстро набирающую силу в начале XX века политическую и культурную вестернизацию России.

Алексей Живов, общественный деятель:

Я в отличие от уважаемых коллег-историков буду говорить о современных проблемах русского национального движения.

Я в этом движении нахожусь с 2000 года. В возрасте 18 лет в мои руки попала первая брошюра РНЕ; уже нет такой организации и нет людей, которые когда-то представляли из себя огромную силу. И благодаря этой брошюре, в духе противоречия с ней, тем тезисам, которые излагались в РНЕ, я со своим другом в 19 лет уже создал собственное националистическое движение, которое в нулевые было одним из крупнейших по численности, и мы вместе с ДПНИ развивались и так или иначе определяли дискурс нулевых годов. Движение называлось «Национал-патриоты России», и мы первыми в России начали принимать людей в члены через Интернет. У нас был первый форум в Интернете, самый популярный в свое время.

И вот я наблюдаю за движением 17 лет. За это время я руководил как минимум четырьмя достаточно крупными проектами, последний из которых вы

все знаете — это дискуссионный клуб «Достоевский» и движение «Битва за Донбасс». Более многочисленных мероприятий русских националистов, чем мои митинги «Битва за Донбасс», за последние 5 лет не было в России. Соответственно я имею полное право говорить как человек, имевший за последнее время самую большую электоральную поддержку по определенной тематике.

Я с месяц назад выпустил очень жесткий критический материал в адрес коллег — русских националистов. Многие из вас его прочитали, некоторые даже, надеюсь, обиделись, потому что обида должна порождать какую-то мысль. Причиной появления этого текста, вопреки расхожему мнению, был не мой уход из русского национализма на государственную должность, а исключительно частный бытовой случай.

Все мы знаем прекрасно, что несколько месяцев назад к тюремному заключению была приговорена наша девушка-соратница, 19-летняя Елизавета Симонова. Об этом все много писали и говорили, настолько резонансный, ужасающий по своей сути это был факт. Лиза была сторонницей клуба «Достоевский» и много помогала нам, много помогала Обществу по защите животных, вообще хорошая девушка, и если кто-то следит за ее судьбой, всех вас хочу успокоить — с ней все в порядке настолько, насколько это может быть в колонии. Но тот факт, что мы все не отреагировали никак на абсурдный неправосудный приговор, на абсурдный тюремный срок для 19-летней девушки, говорит определенным образом о нашей силе, компетентности, о нашем мужестве — в общем, о нас как о субъекте коллективном, политическом. И когда я в очередной раз обратился к одному, так сказать, властителю умов с просьбой написать материал в поддержку или поучаствовать в клубе по поводу, связанному с правосудием в России в деле Лизы Симоновой, я получил очень жесткий отказ.

Он сказал, что его отношение к проектам, в которых участвовала Елизавета, негативное настолько, что он не готов поддерживать мероприятие по ее публичной защите. И меня это привело, честно говоря, просто в ярость.

Если мы считаем, что способны что-то сделать в этом государстве, и при этом не способны защитить одну маленькую, красивую, юную 19-летнюю девочку, разделяющую наши взгляды, мы не стоим вообще ничего. Вот просто политические отбросы, понимаете? Мы не коллективный субъект, мы никто, мы пустое место, пустое стыдное место. Именно в таком ощущении ярости я тогда написал этот разгромный материал, потому что многим людям нельзя доверять — люди необязательные, люди уклоняются от политического участия, предпочитают виртуальную дискуссию реальному действию, постоянно друг с другом ссорятся, путают человеческие взгляды с человеческой порядочностью и человеческими делами, все смешивая вместе и выстраивая неприязненные отношения из-за того, что один человек покритиковал книгу другого человека, тот его обозвал — всё, они теперь враги. Это, господа, какой-то детский сад. Мы должны уже вырасти из политического детского сада и отделять собственное отношение к взглядам других от порядочности этого человека и от того, что он всегда делал или не делал вместе с нами. И судить человека надо прежде всего по его делам и по порядочности, а не по взглядам.

И последнее мое участие в московских протестах, связанных с анти-собянинской риторикой, с платной парковкой и так далее, показало, что совершенно чуждые мне идеологически левые и либералы местами с точки зрения дела, с точки зрения коллективного участия в тех или иных проектах — прийти, постоять с плакатом, выйти на митинг, провести агитацию — гораздо более адекватны и объективны, чем многие представители русского

22

национализма, и это поражает. Поражает тот факт, что в нашей среде полностью убыло пассионарное начало. Я хорошо помню нулевые годы, помню, какие митинги мы собирали, сколько приходило людей на Русские марши, как мы реагировали на различные политические события — все прекрасно помнят Манежную площадь. Мы к ней не имели никакого отношения, и это еще замечательнее, потому что было большое количество независимых центров силы, способных собрать такую электоральную поддержку и провести такие акции прямого действия, чтобы государство отреагировало на русских националистов и было вынуждено перестроить свою правоприменительную практику по отношению к выходцам из отдельных регионов — и это произошло из-за Манежной площади.

Вот этого всего у нас нет, это все было уже очень давно, и мы с тех пор идем по нисходящей, к сожалению.

Я хочу выделить те основные негативные черты, которые я вижу сейчас в русском движении, и я прошу вас внимательно над этим подумать с той точки зрения, что призываю вас задуматься о том, в каком положении мы сейчас находимся как коллективный субъект, как сеть единомышленников, которые хотят добиться в этой стране каких-то политических, заметных, осязаемых результатов — или мы не хотим их добиться, и надо это признать и перейти в область постоянной виртуальной дискуссии и просто смириться с тем, что мы политически импотентная сила.

Так вот, из текущего состояния движения. Как я сказал уже, самое слабое его положение за многие годы. Про Русский марш я упомянул; запрет различных ресурсов. Кроме того, что мы лишились огромного количества сторонников, которые сейчас находятся в местах не столь отдаленных, начиная с Лизы Симоновой и заканчивая Беловым, Горячевым и еще массой людей, мы еще и теряем главные политические ресурсы, которые подни-

мали русский национализм на новый уровень. Я сейчас говорю о «Спутнике и погроме». Егор, как он это обычно делает, обещал прийти и не пришел. Была причина — ничтожная на самом деле, я уже сказал, что это детский сад. Но тот факт, что «Спутник» был заблокирован без судебного решения — «Спутник», который на протяжении последних пяти лет был крупнейшим популярным проектом, втянул в орбиту русского национализма совершенно новых, молодых, образованных, интеллигентных людей, сделал во многом маргинальную дискуссию русского национализма респектабельной. Благодаря «Спутнику» образовалась первая за многие годы всероссийская сеть клубов русских националистов, и она действует до сих пор, причем уже независимо от «Спутника и погрома» — то есть вклад Егора Просвирнина огромен. Как бы мы лично к нему ни относились — я знаю, что у всех людей очень разное к нему отношение, в том числе и очень негативное — это огромный вклад, мощнейший ресурс, великолепная журналистика, в том числе и идеологического содержания. Ресурс блокируется без решения суда, полтора миллиона читателей, русские националисты лишились главного своего политического ресурса, лишились фабрики мыслей, где, кстати, регулярно публиковались материалы из журнала «Вопросы национализма»; я их там и читал. Теперь, чтобы попасть на «Спутник», надо через 25 кривых VPN-ов проникнуть за файрволл, который построило Российское государство, — и что произошло, господа? Вот что произошло после того, как «Спутник» заблокировали? Ничего. Единственное, что произошло, — мы с Егором сходили к Жириновскому, который единственный в стране выразил публично свое отвращение.

Надежда Шалимова:

— НДП сделала заявление!

Живов:

— Замечательно — вот НДП сделала заявление и ЛДПР сделала заявление, всё. Депутатский запрос еще был, который слили.

Послушайте, не было ни одного митинга в поддержку «Спутника». Этот митинг должен был делать не Егор Просвирнин, не Алексей Живов, а любой из читателей «Спутника и погрома». Ни одного митинга, ни одного коллективного пикета — хотя бы встать около Госдумы цепочкой из пятидесяти человек с плакатами «Разблокируйте "Спутник"!» Ничего, пустота. Я призываю вас задуматься — как так получается, что крупнейший миллионник-ресурс блокируют, и мы никак не реагируем? Если бы я был государственной властью, то я бы на русских националистах от души топтался.

Но это все как бы цветочки — то, что нас сажают, блокируют, мы ко всему уже привыкли и почему-то на это не реагируем. Но самое неприятное и то, что лично меня беспокоит как человека, который занимается организационной работой в русском движении, — это совершенно полное отсутствие коммуникаций: как онлайн-комму-никация у нас не налажена, так и оф-флайн-коммуникация не налажена. Все замкнуты на своих группах, в своих обидах. В нулевые годы не было у нас ни «Телеграма», ни «Фейсбука» не было, но мы на митинги собирали тысячи человек — созванивались и приходили. Сейчас всё есть и ничего нет. При наличии огромного количества электронных средств коммуникации нет в движении вообще никакой коммуникации. Что-то с кем-то происходит — мы реагируем через месяц, через два, через три.

Вот эти все моменты — с ними надо что-то делать, господа, над этим надо работать. Если мы хотим быть коллективным субъектом, нам надо наладить хоть какую-то минимальную административную работу.

И последнее. Как я сказал вначале, у нас новый этап, и на этом новом этапе нужно решить четыре важнейшие задачи: формирование среды, формирование коммуникаций, формирование дискурса — ну он уже так или иначе сформирован, развивается, и это хорошо. Четвертая задача — акции прямого действия, которых у нас уже давно нет и которые нужны, чтобы привлекать внимание, и нужны постоянно действующие проекты. Здесь не присутствует Ростислав Антонов («Гражданский патруль»), человек достаточно пассионарный, и присутствует Матвей Цзен — человек, который год за годом занимается правозащитой. Больше нет проектов. Очень много людей в движении, а проектов всего два.

Надежда Шалимова:

— Журнал «Вопросы национализма», «Спутник и погром»!

Живов:

— Хорошо, четыре.

И последнее. Поскольку я человек из молодого поколения, я играю в компьютерные игры, как и все мои сверстники. Если вы на улице встретите человека моего возраста и спросите: «Во что ты играешь?» — можно сразу же найти друга, не знакомясь, не зная — человек играет в «Ведьмак» — и все, вы друзья, у вас есть о чем поговорить. В идеале, русское движение в культурном плане должно проникать в молодежь именно таким образом, как проник туда Сапковский со своими романами. У нас есть Белое дело. Почему ни у кого не хватает сил создать компьютерную игру или написать серию романов с альтернативной историей, создать на этой основе компьютерную игру и порвать этой игрой молодежь, чтобы вся молодежь играла в этого русского «Ведьмака»? И без необходимости выходить в СМИ, проводить круглые столы мы завоюем сердца 23 миллионов.

Я призываю искать новые ходы к нашей аудитории, находить их, делать качественный культурный продукт русского национализма. Есть очень много возможностей у нас достучаться до сердец молодых русских людей, и мы ими не пользуемся. Я призываю в столетие революции стряхнуть с себя этот исторический пепел, который нас придавил, и радеть за русское дело. Оно больше нас, и если мы победим, то нашей наградой будет русская Россия.

Дмитрий Красков, общественный деятель:

Сегодня мы собрались здесь для обсуждения итогов столетия со дня большевистского переворота для России и русского народа.

Много правильных слов было сказано и еще будет сказано.

Но я хотел бы затронуть тему настоящего и будущего русского движения в современной нам России, тему нашего участия в борьбе за власть, ибо ничто не приближает к обладанию прошлым так, как обладание настоящим и будущим.

Для начала позвольте мне в нескольких штрихах обрисовать текущую политическую ситуацию.

Ни для кого не секрет, что интриги в текущем политическом сезоне не ожидается: Путин вновь станет президентом на ближайшие 6 лет, что будет сопровождаться красочным политическим спектаклем, сценарий которого уже объявлен. Здесь я имею в виду канализирование протестного голосования через фигуру Собчак и провоцирование большинства населения к усвоению простой мысли, что «лучше Путин, чем все эти».

Однако технологически такой подход несет в себе определенные риски. Так как в администрации президента, по всей видимости, принято решение 24 не допускать участия Навального в выборах, то мы можем стать свидетелями

масштабной кампании по срыву явки. При этом, на мой взгляд, парадоксальным образом, это может сыграть на руку той же Собчак и увеличить ее процент голосов. Результативность либералов при низкой явке была отлично продемонстрирована на муниципальных выборах в Москве. При этом масштабная кампания по срыву явки может затронуть не только условно-либеральный электорат, но и неопределившихся, что допускает образование положительного сальдо для либерального кандидата. Я предполагаю, что троица АП-Собчак-На-вальный имеет свою сложную систему соглашений, и несмотря на то что последний должен стать проигравшим, первые от этой роли совсем не застрахованы.

Вообще любое неблагоприятное развитие событий, а для меня это получение кандидатом «против Крыма» свыше 15% голосов, несет в себе внешнеполитические и внутренние риски для страны. Напомню, что согласно ВЦИОМ текущий рейтинг Собчак составляет 8%, что при явке 60% и хорошей работе политтехнологов способно дать результат выше обозначенных 15%.

При этом существующая системная оппозиция теряет навыки конкурентоспособности.

Мне неоднократно приходилось взаимодействовать с активистами системных партий. Если 5 лет назад среди членов КПРФ я встречал в основном национал-патриотов, то на текущих выборах я уже начал сталкиваться с настоящими сторонниками ленинизма-сталинизма, порой очень маргинального свойства. Это моя субъективная оценка, но я полагаю, что вторая партия страны постепенно будет маргинализироваться. Чего стоят только плакаты об октябрьской революции в Новосибирске, повешенные при содействии администрации мэра Локтя. Эти тенденции говорят мне об отказе КПРф от статуса силы, прием-

лемой для общеоппозиционного про-тестного избирателя.

Рассуждения о судьбе ЛДПР, являющейся функцией от состояния здоровья и сил Владимира Жириновского, — уже общее место.

Перспективы других системных политических партий также туманны, что рождает ощущение тупика.

Причины данной ситуации кроются в управлении политической системой со стороны Кремля, когда молодые и энергичные политики не допускаются наверх, дабы не создавать конкуренцию Национальному лидеру. Поэтому мы не видим обновления.

При этом конкуренция в леволибе-ральной среде выше, а значит, лучше качество политического актива, что вкупе с положением загнанного зверя дает им преимущество в силе.

Все это подтолкнет государство к реформированию политической системы в ближайшие 6 лет. Об этом я часто слышу в знакомых экспертных кругах. Политтехнолог Марат Баширов, например, вообще пишет об этом уже открыто. Но итогового видения процесса пока ни у кого нет. Но я убежден, что он будет запущен и начнет оформляться к окончанию первой половины нового президентского срока Путина

И на этой ноте я хочу перейти к обсуждению русского национального движения и наших перспектив.

К 2018 году мы подходим в состоянии разобранности и разобщенности. Однако, наверное, я удивлю вас своим заключением, сейчас мы переживаем лучшее время в истории русского движения. В некотором роде мы достигли дна, а, как известно по аналогии с экономикой, после достижения дна возможен бурный рост, что звучит оптимистично. Но гораздо важнее иное: впервые в постсоветской истории русского движения политический национализм имеет реальные возможности окончательно разойтись с маргинальной правой субкультурой. События 14-го года, отправившие многих дея-

телей субкультуры в лагерь политических украинцев, расчистили путь новому национализму.

Сегодня эти события воспринимаются многими участниками движения негативно, потому что мы потеряли улицу. Лидерам националистов было удобно выступать от имени радикалов на Русском марше — это давало медий-ность, человеческий и силовой ресурс. Однако какое будущее могло быть у такого движения? Есть ли политическое будущее у людей в шкурах, которых мы видели на Русских маршах, и сторонников крайних идей? Очевидно, что в лучшем случае русским националистам была отведена роль силового крыла общеоппозиционного движения. Судьбу такого крыла легко понять на примере той же украины: если националистическая повестка захватывает умы, ее с легкостью перехватывают элитарные группы, отправляя мотивированных активистов в утиль, наподобие украинского АТО. Партия «Свобода» потеряла большинство мандатов в Раде после Майдана. От прочих организаций места в парламенте получили только их руководители. Я уже не говорю о давлении силовых органов на подобные организации по всему миру и использование втёмную. Последний пример — разгром ячейки Артподготовки Мальцева. Они не ждали и готовились, а в результате дождались арестов и готовятся к длительным срокам. В некотором роде такой порядок вещей естественен и логичен.

Поэтому будущее русского движения я вижу в смещении в область т.н. «правого популистского спектра», как говорят политологи, а для меня это просто область преобладающего здравого смысла. Это то, чем начало заниматься НДП в 2012 году и организации-предшественники, это тренд, который победил в США, завоевывает популярность в Австрии, Германии и франции.

Тем более что общественный запрос на это в нашей стране очевиден. Тем не менее, до недавнего времени

26

попытки официально зарегистрировать партию не увенчались успехом, т.к. все подобные действия согласуются с АП, а такого согласования получено не было. Последний отказ, связанный с «отсутствием протоколов выдвижения делегатов на съезд», был более чем комичный с точки зрения законодательства.

Причины этого также очевидны: нынешней власти не нужны конкуренты в патриотическом лагере. Более того, даже искренние патриоты, поддержавшие кремлевскую политику, оказались на обочине, т.к. любовь не за деньги нынешняя власть не приемлет.

Однако, как я ранее говорил, нам стоит ожидать серьезной трансформации политической системы. И, вероятно, на роль второй силы в этой системе претендуют леволиберальные организации.

И на мой взгляд, рост запроса на национальное движение будет прямо пропорционален росту влияния лево-либеральных сил.

Ведь на чем держится популярность подлинно правых организаций? На использовании страхов, фобий и неуверенности в завтрашнем дне и обещании предоставить защиту. Можно много говорить о теории национального государства, но избиратель, идущий голосовать за правую партию, голосует против мигрантов, потому что не хочет изменения национального состава своего района, города, страны, изменения культуры и привычного быта, не хочет позора и унижений.

А именно последнее предлагают силы, готовые «вернуть» Крым. Более того, рост популярности леволи-беральных организаций и их приход к власти угрожает новым переделом собственности, который не нужен в т.ч. и значительной части элиты.

Здесь открывается окно возможностей для русского движения, позволяющее преобразовать нашу потенциальную энергию в кинетическую.

Однако, чтобы воспользоваться им,

нам мало осознавать это. Нам мало создавать оргструктуры.

Мы должны иначе подойти к формулированию смыслов, идей, задач.

1. Мы должны быть ответственными за то, что мы говорим в отношении России и русского народа. Бывает так, что наши соратники от разочарования в текущем состоянии дел позволяют себе нелицеприятные высказывания. Давайте будем помнить, что долг националиста — любить и уважать свой народ, каким бы он ему ни казался. Давайте будем помнить, что наши оппоненты будут использовать против нас любые шальные слова, в т.ч. и вырванные из контекста через 10-20-30 лет.

2. Давайте прекратим плодить сущности, противопоставляя Россию некоей «эрэфии». Во-первых, народ воспринимает страну и ее историю цельно, во-вторых, у нас такое государство, какое мы заслуживаем на данном этапе развития, и другого государства для нас нет, нравится это нам или нет.

3. Давайте учиться на своих ошибках. Кампанию либералов в Москве выиграл гражданин Белоруссии, отработавший в штабе Берни Сандерса, и нам нужен тот, кто сможет выиграть кампании для нас в следующий раз.

4. Давайте фокусироваться на важном, оставляя позади противоречия, не имеющие отношения к реальной политике.

Игорь Стрелков, общественный деятель:

Не могу в начале моего выступления не отметить предыдущего оратора, поскольку он олицетворяет собой все, что мне так ненавистно в русском национальном движении. Первое — очень много громких фраз. И второе — главная идея данного, я не побоюсь сказать, товарища: проникнуть в действующую элиту в качестве младшего партнера, поскольку главная идея — ссылка на то, что есть на Западе, и это его вполне бы устроило.

На самом деле то, что происходит на Западе — реальная гибель европейской цивилизации, полная денационализация Европы — это отнюдь не наша цель, простите. Если это ваша цель, то нам с вами не по пути. Это маленькая ремарка.

В основном же я хотел сказать, если уж тема была заявлена, что такое для меня Октябрьский переворот как составная часть революции 1917 года, то буквально постараюсь в нескольких словах.

Первое. К 1917 году, ровно сто лет назад, Российская империя подходила в качестве стремительно, бурно развивавшейся державы, империи с бурным демографическим ростом, когда 8-12 детей в семье — это была если не норма, то близко к норме. 6-8 — это была норма. Это была бурно развивающаяся, достаточно молодая культура — Серебряный век русской литературы, мощнейший экономический прорыв, мощнейшая научная мысль, образование на уровне лучших уровней того времени. Это экономика стремительно растущая, молодая, развивающаяся, это огромная территория и практически бесконечные ресурсы. И прошло ровно сто лет. И мы приходим к депопуляции основного имперского народа — русского, мы находимся в глубочайшей стадии экономической деградации, мы растеряли, уничтожили свою культуру — не мы уничтожили, она уничтожена реально, по факту. Нет русской культуры как таковой, есть ее остатки. И это — сто лет с 17-го по 2017-й. Это последствия революции 17-го года — я не делю февральский и октябрьский перевороты, я имею в виду целиком русскую революцию, которая началась в феврале 17-го и закончилась, наверное, к концу 30-х годов.

Далее: в чем сама суть революции 17-го года? Это кардинальная смена элиты. Когда здесь начинают делить элиту и народ, то поймите: элита и народ нераздельны. Элита может быть в составе народа, а может быть вне народа.

В 17-м году мы имели цельный народ и достаточно разложившуюся, слабую, но тем не менее национальную элиту. Революция 17-го года — это снесение головы с тела, это замена русской национальной элиты на чужую. До сегодняшнего дня эта ситуация не исправлена никак. И с этой точки зрения никакой контрреволюции в 1991 году не произошло. Более того: в 1991 году, как я считаю, к власти пришли именно те этнически, кровно связанные с революционерами 17-го года люди, которые сделали эту революцию. Мы фактически сейчас получили, и у власти сейчас находятся по сей день потомки, идейные или кровные, тех самых троцкистов, которые сделали революцию 17-го и конкретно Октябрьский переворот. С этой точки зрения не преодолены никакие последствия революции столетней давности, вообще никакие.

Говорить о восстановлении русского национального государства, о национальной элите, которая якобы существует, просто невозможно: это не наша элита. Та, которая пришла к власти в 1917 году, была прямо враждебна русскому народу, и сейчас она если не враждебна, то ей глубоко наплевать на русский народ, потому что она не русская и не национальная. Вот последствия революции 17-го года, самые страшные. Ни экономика, ничто остальное, а то, что элита антинациональна и не разделяет интересы народа в качестве собственных. Категорически не разделяет. В этом самая главная проблема.

Говоря о перспективах национального движения, я хочу задать вам, всем, которые присутствуют в зале, один вопрос: вы все молодые, национально мыслящие (относительно молодые) русские люди. Скажите: кто в 14-м году из вас физически приехал на Донбасс? Вот я вижу: раз, два. И после этого мы будем говорить о пассионар-ности?

Простите, когда в 1989 году я осознал себя русским националистом и

27

28

монархистом, я имел разговор с одним человеком, который, кстати, оказался в итоге в стане украинских националистов, но это значительно позже. И он мне сказал, что стране предстоят великие потрясения и что каждый молодой, национально мыслящий русский человек должен стремиться на самом деле приобрести военный опыт. Сразу после окончания своего историко-архивного института я пошел на военную службу, сначала добровольцем, потом по контракту, потому что я четко представлял, что будет дальше. Может быть, нечетко, но представлял.

Так вот, слушая ваши рассуждения о национальном движении, я чётко себе представляю, что будет дальше. Россию, Российскую федерацию ожидает очередной слом, развал, разделение и коллапс. В какой это срок произойдёт — год, два, три, — сказать точно сложно, но страна вошла в системный кризис, из которого она без потрясений не выйдет. Поэтому все рассуждения о том, как вам надо бороться на выборах, что там надо делать, какие компьютерные игры создавать, они просто смешны, откровенно смешны. То, что вы сейчас говорите, было актуально десять лет назад. Сейчас это уже не актуально. Возможно ли это было десять лет назад? Не знаю. Я занимался другими вопросами. А сейчас надо реально вам, националистам... нам, националистам, осознать, что наша цель — не построить уютное национально мыслящее государство, в том числе для себя любимых, с националистической фракцией в парламенте, по типу Марин ле Пен или там Австрии. А сейчас речь пойдёт о спасении нашего государства, нашего народа, и этому надо подчинять свои собственные идеи и свои мысли, даже если вам не нравятся некоторые союзы, даже если вам не нравятся некоторые люди, — надо думать о том, как сделать пользу для нашего общего дела. Иначе России через какое-то время просто не будет. А если

не будет России, то не будет и русского народа.

Извините, я как историк хочу сказать, что народ, дошедший до имперской стадии своего развития, уже не может существовать без империи. Как только разрушается империя, которую он создал, народ начинает исчезать. Примеров достаточно много в истории. Австрия — это не пример: еще ста лет не прошло, как исчезла Австрийская империя.

Владимир Тор, общественный деятель:

Мне хотелось бы напомнить, что при развитии общества существуют два принципиальных пути изменения: первый путь — это реформы, второй путь — это революция.

Чем отличаются, собственно говоря, реформы от революции? Реформы не предполагают кардинальной смены элиты и кардинального слома системы общественных институтов, которые эти элиты представляют. Революция — это замена элит, это замена старой системы институтов на новую. Как правило, эта смена сопровождается массовой общественной мобилизацией под идеей восстановления справедливости в обществе. Это общий рецепт революции без конкретного содержания, без привязки к конкретной стране, к конкретной эпохе, к конкретному народу.

Для русских националистов было бы уместно спросить себя: а, собственно говоря, чего мы хотим? Хотим ли мы некоторой модернизации существующей системы при сохранении ее институтов, при сохранении господства существующих элит, или мы претендуем на нечто большее?

Вот уважаемый господин Красков, мой сосед по этому столу и коллега по Национально-Демократической партии, сказал, что хорошо было бы обратиться к существующим олигархам — идея о том, что именно русский

национализм мог бы помочь сохранить собственность нынешних кланов.

Я хотел бы особо отметить и подчеркнуть, что я не собираюсь работать над сохранением собственности класса Ро-тенбергов, Ваксельбергов, Абрамовичей и иже с ними, там многие фамилии могли бы прозвучать. Мне это абсолютно не интересно. Я хотел бы сноса этих кланов до основания и полного пересмотра вопроса о собственности в Российской федерации: о собственности на землю, собственности на недра и вообще решения вопроса о бенефициаре использования этих национальных богатств. Это принципиальный вопрос — именно вопрос о собственности: собственно говоря, чья земля русская и кому она принадлежит. Мне кажется, что именно осознать эти моменты чрезвычайно важно.

Нам важно сегодня делать выводы из прошедших революций, но делать эти выводы для того, чтобы думать о будущем, смотреть в будущее и решать проблемы, которые в будущем встанут перед нашим народом, а не упираться взглядом в прошлое.

Посмотрите, какие вопросы стояли перед Октябрьской революцией и какие вопросы она пыталась решить сто лет тому назад. Это вопросы самоуправления, вопросы национально-административного устройства России, это вопрос о собственности. Те ответы, те решения, которые предложил тот режим, меня категорически не устраивают. Это не значит, что таких вопросов нет. Эти вопросы существуют.

Нам необходимо сегодня дать ответ на эти вопросы. Как будет устроено самоуправление, и вообще вопрос о власти в России? Как будет решен вопрос национальный в России? И как будет решен вопрос о собственности? Это те важные вопросы, на которые необходимо дать ответ.

В принципе очень отрадно, что здесь собралась интеллектуальная элита русского национального движения.

Хотелось бы об интеллектуальных элитах сказать отдельно.

Очень важно иметь выверенную, сложную, непростую, не примитивную картину мира. Но очень важно, чтобы эти элиты воспроизводили простые, понятные массам лозунги — те, которые можно озвучивать на митингах. В этом отношении, ничуть не соглашаясь с большевиками, мне хотелось бы озвучить лозунги Великой Октябрьской социалистической революции. Напомню: «Вся власть Советам», «Мир народам», «Фабрики рабочим», «Землю крестьянам». Это очень простые лозунги, понятные всем.

Нужно говорить о простых вещах. Простые вещи, которые были бы понятны. Пока эти простые лозунги не названы — к сожалению, мы находимся в той точке, в которой находимся.

Алексей Савельев, историк:

Добрый день, уважаемые друзья, господа. Меня зовут Алексей Савельев, я главный редактор журнала «История. Первое сентября». Это научно-методический журнал для учителей. В прошлом месяце он отметил свое 25-летие, а я занимаюсь тем, что учу учителей и сам учусь, как преподавать историю. Я бы хотел сказать несколько слов именно об этом: о том, как сейчас преподается история в школе и, в частности, как преподается история революции, история Гражданской войны и всего советского периода.

Как вы знаете, несколько лет назад наш президент утвердил Единую историко-культурную концепцию, на основе которой должны писаться все учебники и все методические материалы. Это такая брошюрка, достаточно пухлая, в которой перечислены все темы, связанные с отечественной историей, начиная с расселения славян и кончая правлением самого Владимира Владимировича. Там в предисловии сказано о духовных скрепах, о том, что нам 29 важны все периоды нашей истории — и

феодальный, и Киевской Руси, и истории Российской империи, и, естественно, советской истории — и никакой период не должен быть вычеркнут, и так далее и так далее. Но если мы возьмем эту брошюрку и начнем ее читать, что, в принципе, и должен делать любой профессиональный учитель и любой профессиональный методист, то мы увидим удивительные вещи.

В этом историко-культурном стандарте на всю дореволюционную историю — а это без малого тысяча лет — отводится примерно половина всего текста, а другая половина — примерно 45 -46% — отводится на советскую историю. Вот такая интересная ситуация. То есть все равно советская история является главной, доминирующей, и на ее преподавание отводится большая часть времени. Так что, например, на изучение истории Первой мировой войны отводится 1 -2 урока. На изучение истории Отечественной войны 1812 года отводится тоже 2 урока. А на изучение истории Второй мировой и Великой Отечественной войны отводится 12 -14 часов.

Итак, 2 часа на изучение истории Первой мировой войны, фактически главной войны ХХ века, после которой мир изменился совершенно коренным образом, а на изучение истории Великой Отечественной войны — 12 -14 часов. Вот такие скрепы.

Если мы дальше посмотрим, как преподается история, скажем, Гражданской войны в России — порубежное для нашей страны и для нашей истории событие, — то мы увидим, что там совершенно объективистский подход: были красные и белые, у них была у каждых своя правда, и в силу определенных причин, объективных, естественно, потому что красные лучше учитывали интересы народа, победили красные. Ну, у белых тоже была своя правда, но что делать! А потом совет-

ское правительство и та элита, которая пришла к власти, учли эти интересы. А в общем-то Советская страна развивалась от победы к победе — ну, с небольшими, конечно, изъянами, репрессиями и прочее, и прочее — ну что делать, у каждой великой страны есть свои недостатки.

Вот примерно так преподается теперь история. Скажем, такая вещь, как Семилетняя война, крупнейшее событие в истории XVIII века, когда русские победили при Кунерсдорфе, вообще не упоминается в этой концепции, этого как бы и не было.

А если взять историю другой России, то есть русской эмиграции, которая унесла и сохраняла Россию на протяжении достаточно длительного периода — практически нет ничего, один абзац.

Когда я был на обсуждении этой Концепции в Президиуме Российской Академии наук, там вообще в проекте не было об эмиграции ни слова, и один из историков выступил и сказал: «Что же это такое происходит?» — тогда был добавлен один абзац, это где-то четверть странички текста.

Что делать в этом случае? Это самое важное. Пересматривать пока это невозможно этот стандарт и эти учебники. Я думаю, что есть возможность это исправить, и прежде всего, конечно, это распространение через Интернет. Молодежь сейчас в основном читает через Интернет, и это очень важно. Не только компьютерные игры — нужны тексты. Для изучения истории нужен текст — не только записанный, но и на картинке, фильмы и так далее. Для этого есть ресурсы, и об этом нужно говорить, собирать специальные семинары, обсуждения, чтобы рассказывать об этом, и это очень важно для русского национального возрождения и для русских националистов.