Размышления над книгой Текст научной статьи по специальности «История и археология»

ДИСКУССИЯ

Размышления над книгой

Татьяна Соловей, Валерий Соловей. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М.: Феория, 2009. — 440 с.

А.С.

Русские: жить или умереть?

28 мая 2009 г. очередное заседание экспертного клуба «Русский интерес» было посвящено обсуждению научного бестселлера В.Д. и Т.Д. Соловей «Несостоявшаяся революция». С небольшим докладом выступил и автор этих строк. Но ввиду того, что текст книги чрезвычайно многопланов и преисполнен смыслами, в дальнейшем возникла необходимость значительно расширить отзыв. Слишком заметной вехой оказалась яркая и хорошо написанная книга Соловьев, слишком важных вопросов касается она. Необходимо охватить анализом всю их концепцию в целом, ибо речь там идет не о частных особенностях русского движения, а — ни много ни мало — о всей судьбе русского народа, переживающего критический момент. Будут ли русские жить как народ в будущие века — или вскоре сойдут с исторической сцены, как сошли эллины, римляне, египтяне и др., исчерпав свою витальную силу, растворившись в иных народах, пусть даже сохранив имя, но сменив и потеряв свою кровь, а с ней, как водится, и душу? Вот вопросы, ответ на которые ищет в своих книгах Валерий Соловей, а также его сестра. Надеюсь, они небезразличны и читателям.

Поэтому я предлагаю здесь развернутый «ответ инсайдера» — не только политолога и историка, но и действующего политика русского националистического направления, хорошо представляющего себе изнутри тот объект,

который Соловьи изучали снаружи. (К тому же мне и раньше приходилось исследовать книги В.Соловья «с карандашом» — см. «Политический класс» за 2007 год, № 2, статью под заглавием «Соловей русского национализма».) Сознавая, что полноценную контроверзу можно дать лишь в не менее объемной и эпохальной монографии, я ограничусь здесь лишь кратким перечнем того бесспорного, спорного и неприемлемого, что мне удалось обнаружить в труде названных ученых.

Об исторически бесспорном и логически спорном

Прежде всего должен от лица всех русских национал-патриотов выразить глубокую признательность авторам, двум докторам наук — а Валерию Соловью, с учетом предыдущих книг, в особенности — за их бесперецедентный подвиг: своими книгами они пробили огромную брешь в заговоре молчания вокруг русской темы. Не секрет, что наша академическая наука чуждается, даже чурается этой темы, предпочитает ее замалчивать, наложила негласное табу на русскую проблематику. Причем книги Соловьев новаторские, разрушающие многие ложные и обветшалые представления и псевдоценности.

По очень большому рядупозиций эта книга совпадает с моими убеждениями и с теорией этнического русского национализма, которая разрабатывается в течение двух последних десятилетий. В частности, я согласен с Соловьями в том, что:

— русскость определяется по крови, _

а не по языковым, культурным или ци- 6 5 вилизационным критериям; _

66

— русским людям всегда был неосознанно, инстинктивно присущ расовый образ мысли, проявлявшийся в высокой степени эндогамности;

— Россия создана именно русским и никаким другим народом;

— Россия либо будет русским национальным государством, либо ее не будет вообще;

— номинальная имперская метрополия — русская Россия — на деле была «внутренней колонией», где национальная периферия существовала и развивалась за счет центрального (русского) народа. Русские дискриминировались и эксплуатировались (чем дальше, тем больше) в пользу этнических меньшинств;

— главный конфликт исторической России — между русским народом и имперской властью, имперской парадигмой (здесь я должен буду ниже оговориться);

— при этом реально существовал симбиоз государства и русского народа, приносившего себя в жертву сознательно; однако одновременно народ неосознанно истощался как ресурс;

— осознание либо прочувствование указанного конфликта привело в конце концов к полному внутреннему разрыву симбиотической связи и безучастному отношению русских к гибели СССР, который не был ни государством русских, ни, тем более, государством для русских (вообще, анализ антирусской сути большевизма и советской власти у авторов беспощадно точен и вызывает восхищение смелостью, основательностью и последовательностью разоблачений);

— современная Россия, будучи по своему составу совершенно иной, чем до 1991 года, мононациональной русской страной, сохраняет, однако, старую установку на дискриминацию и эксплуатацию русских и даже ужесточает ее, выбивая основание из-под надежд на новый симбиоз; соответственно, русских перестало устраивать государство Российское в его нынешнем виде;

— «Русские перестали быть имперской нацией» (общественное сознание еще не переварило этот факт, но дело идет к тому);

— всякий мессианизм вообще (имперский в частности) должен быть сдан в архив: для русских пришло время заняться исключительно собой; суть происходящего — «превращение русских из народа для других в народ для себя»;

— существуют три альтернативы для современного русского национализма: преобразование империи в русское национальное государство / трансформация континентальной империи в колониальную / полное уравнение русских в правах со всеми народами России;

— современный русский национализм либерален и демократичен; его ближайшее будущее — выход за пределы «политического гетто», для чего следует решительно расстаться с любыми рудиментами консерватизма.

В общем и целом все написанное Соловьями на тему «русские и империя», а равно принципиальный биологизм авторов вызывает у меня понимание и согласие, кроме двух моментов.

Во-первых, я не могу согласиться, что империя сама по себе есть главная причина этнического краха русских. Часто бывая в Европе, я вижу, что мы, по сравнению с белыми европейскими этносами (да и американцами европейского происхождения), еще очень даже живы, а вот они уж точно одной ногой уже в могиле. Недаром информирован-нейший Патрик Бьюкенен разразился книгой с названием «Смерть Запада». Их крах куда страшней и основательней (пока еще), чем наш. Самые дальновидные из западных людей недаром взирают на русских как на последнюю надежду европеоидов. Следовательно, дело не только в конфликте русских с государством: ведь у прочих белых этой причины не было, а крах налицо. По прогнозам, за сто лет (сер. ХХ — сер. XXI вв.) доля европеоидов в соста-

ве населения Земли сократится с 30% до 15%. Значит, надо искать общий алгоритм гибели европеоидов как расы, а не только русских как этноса. На эту тему мной написана книжка «Итоги ХХ века для России. Европа, Америка и Россия: этнодемографические и эт-нополитические аспекты современной истории».

Во-вторых, я не считаю, что русский национализм можно и нужно рассматривать как рефлексию на противоречие между народом и государством. Это равнозначно признанию аномалии именно русского национализма, исключению его из ряда всех прочих национализмов. Но ведь национализм свойствен в той или иной степени всем живым народам, хотя причины его подчас лежат совсем в иной области. С чем связан данный ложный, на мой взгляд, тезис? С базовым определением национализма у Соловьев, которое меня удовлетворить не может.

Сегодня модно ссылаться на западных конструктивистов (Геллнера, Хобсбаума и др.), которые, по правде говоря, очень мало понимают в национализме. Слава богу, Соловьи этого избежали, но... взяли за основу столь же неавторитетное мнение отечественного присяжного либерала-конструктивиста (!) В.В. Малахова о национализме только как о политической идеологии. Зачем, почему, с какой стати? А из чего же вырастает политическая идеология? И как можно какую-либо идеологию принять, а тем более выдавать за феномен? Непонятно.

В современной отечественной традиции утвердился более верный подход к национализму именно как к феномену: национализм есть деятельная любовь к своему народу (примерно так же толкуют это слово и основные зарубежные словари) и/или инстинкт самосохранения народа, на что указывал еще Иван Ильин. Инстинкт, который может спать, когда все благополучно, но просыпается в годину испытаний.

Подобные чувства и инстинкты существуют на доидеологическом уровне, а доктринальное оформление они могут получить или не получить смотря по обстоятельствам.

Приняв определение Ильина, мы бы никак не смогли согласиться, будто исключительно только конфликт между русским народом и государством был единственным «главным нервом и скрытой пружиной» русской истории. В неменьшей степени таковыми были многочисленные нашествия иноплеменных (хазар, печенегов, половцев, татар, немцев, шведов, поляков, французов, снова немцев, евреев и т.д.) на нашу открытую всем ветрам континентальную Родину. И никак в неменьшей степени эти нашествия будили и порождали русский национализм. Так что правильнее было бы сказать, что национализм русского народа выковывался между молотом инородческих нашествий и наковальней правительственного хищнического употребления, между чужим оккупантом и своим самодержцем (который на поверку-то последние двести лет и не был своим, русским: Романовы, начиная с Екатерины II, Ленин, большевики, Сталин, Андропов).

Отсюда же, от «малаховского» неправильного, по моему убеждению, определения национализма логически проистекает ошибка, которую я бы назвал грубой: отождествление национализма с патриотизмом (с. 9). Еще в середине 1990-х в националистических кругах прошла капитальная дискуссия «Национализм против патриотизма», участниками которой Соловьи, к сожалению, не были. Ее итоги отражены в моих книгах и статьях. Основной и непреложный для националиста тезис: «Нация первична, государство вторично»; для патриота — все наоборот. Размежевание прошло, и оно необратимо.

Самое интересное, что вся книга Соловьев противоречит принятому ими определению национализма, ибо как политическая идеология русский на-

67

ционализм сложился буквально вчера, в то время как историки отмеряют его со времен Никона и Аввакума.

Что еще мне показалось спорным в книге Соловьев?

1. Авторы указывают на «три порока» русского национализма: «слабость интеллекта, дефицит воли и организационная импотенция».

Такому суровому и на первый взгляд справедливому приговору хочется, однако, возразить. Если уж авторы взяли за основу малаховский взгляд на национализм как на политическую идеологию, то надо признать, что именно русский-то национализм еще чрезвычайно молод. Хотя корни его уходят далеко (я разделяю взгляд Соловьев на старообрядцев XVII века как на далеких предтеч националистов, пусть лишь по чувству национально-религиозной исключительности и превосходства), но как цельная, зрелая концепция этнический (а другого и быть не может) национализм сложился только в последние годы. Русские до сих пор консолидировались на каком угодно принципе (территория, государство, религия, династия, мессианская идея и проч.), только не на принципе крови. И потребовалось последовательное крушение и развенчание всех этих ложных (!) принципов, чтобы простая идея «русский, помоги русскому» перестала шокировать самих же русских и начала обретать черты националистического императива.

Молодость русского этнического национализма позволяет мне назвать тоже три, но совершенно другие, причины его слабости:

1) отсутствие у русских опыта этнической консолидации (особенно очевидное на фоне таких народов, как евреи, чеченцы и др.), исторически не окрепшие позиции спасительного этнического национализма;

_ 2) невосстановленность русской

68 биосоциальной элиты, уничтоженной _ с 1917 по 1950-е гг., отравленность со-

временной русской интеллигентской элиты западничеством и ее разбавленность нерусским элементом, а также невнятность русской цивилизацион-ной идентичности и как следствие — онтологически тщетные, но настойчивые попытки подменить этнический национализм — национализмом циви-лизационным;

3) слабость и политическая незрелость национального русского капитала и отсутствие в данной связи «генерального заказчика» националистических преобразований в политике. А без генерального заказчика никакая сеть националистических организаций и СМИ в принципе не способна консолидироваться и превратиться в стальной механизм таких преобразований, а больше напоминает феодальную раздробленность, ибо каждая ячейка воюет с соседней за место под солнцем.

Все это поправимо, если, конечно, не опускать руки. А с исправлением этой стратегической ситуации сами собой исправятся и вышеназванные «пороки».

И еще: Соловьи напрасно называют в числе трех пороков — дефицит воли. Воли националистам вполне хватило на то, чтобы задавить революцию 19051907 годов. Не в дефиците воли было дело и в 1917 или 1991 гг., когда националисты упустили «лежащую на земле власть». А в том, что в обоих случаях, чтобы эту власть поднять, требовалось кричать «Долой!» (в первом случае — самодержавие, во втором — КПСС). А вот этого-то националисты и не могли, ибо были плоть от плоти гибнущей власти, чувствовали свое с ней сродство, не могли в ее лице предать самих себя, не могли кусать вскормившую их руку. Это была зависимость и от строя, и от конкретных людей. Националисты начала века были искренними монархистами (а востребованы были ниспровергатели монархии), националисты конца века — столь же искренними советскими людьми (а к власти в тот момент могли прийти только анти-

советчики). Отказаться от своих политических убеждений ни те, ни другие не смогли и потому схватку за власть в обоих случаях проиграли.

2. Душа любой научной работы — библиография, по ее составу можно судить о книге в целом. Мне в книге библиография показалась весьма представительной и интересной, но далеко не полной. Не хватило ссылок на важные, принципиальные работы ряда авторов: А.Г. Кузьмина (об истоках и специфике русского национального характера), В.Кожинова (в плане критики сочинения У.Лакера о черносотенцах, а также в плане подробного и увлекательного повествования об особой крестьянской войне, ведшейся как бы «внутри» войны Гражданской), А.Каппелера («Россия — многонациональная империя. Возникновение, история, распад») и академика В.Любавского («Очерки истории колонизации России»), Д.А. Коцюбинского («Русский национализм в начале ХХ столетия»), академика И.Р. Шафаревича («Трехтысячелет-няя загадка») и некоторых других.

Библиографической лакуной выглядит отсутствие ссылок на внутренние документы (газеты, брошюры, манифесты, программы, открытые письма, принципиальные статьи и т.д.) русского движения, которое предстает читателю в кривом зеркале профессиональных ангажированных грантоедов, собирательно именуемых нарицательным именем «верховские-прибыловские». Последнее пятнадцатилетие почти полностью освещено Соловьями на основе подобных источников, не блещущих достоверностью.

Такое же одностороннее доверие к авторам либерального лагеря подводит, на мой взгляд, Соловьев и в другой важной части их анализа, где речь идет о проблемах демографии и миграции. Авторы почему-то опираются на труды такого одиозного социолога, как Анатолий Вишневский, напрасно игнорируя целую когорту его прин-

ципиальных и не менее авторитетных противников. Причем не только консервативного (например, профессора Анатолий Антонов, Наталия Зверева, Антонина Носкова и др.), но и либерального (Александр Горянин) направления.

Мне представляется неоправданным и то благоговение, с которым в книге цитируются зарубежные исследователи (Лакер, Хоскинг и др.), которые, часто располагая хорошей фактической базой, решительно не ориентируются притом в реалиях русской истории и современности — по простой причине нерусского и нероссийского (порой и несоветского) менталитета, невключенности в нашу экзистенцию, в наши «внутренние обстоятельства». Их попытки мерить русских на западный аршин не вызывают ничего, кроме иронических сожалений. Я не против использования собранного ими материала, но не доверился бы их оценкам безоглядно. В некоторых научных кругах апелляция к западному научному наследию считается хорошим тоном, но что там в действительности хорошего? Много раз приходилось убеждаться как в безнадежном идеализме западных авторов, включая знаменитостей, так и в их приверженности науке мнений, а не фактов. Таковы традиции, в коих они воспитаны. Хотя бывают и исключения (упомянутый Каппелер, например). Практические результаты такого изучения наших реалий мы наблюдали недавно в Южной Осетии и Грузии, где расчеты заокеанских стратегов, скрупулезно выверенные их наукой, оказались позорно опрокинуты на практике.

3. Думаю, что авторы напрасно утверждают (причем неоднократно), будто «русские этнические преференции спровоцировали бы возмущение нерусских народов», будь то империя Романовых или СССР. Это алармистское утверждение ничем не обосновано и вряд ли может быть обосновано. Об этом вполне однозначно говорит

69

распад Советского Союза, в результате которого в ряде бывших республик образовались жестко этнократические государства, несмотря на то, что титульное население составляло там менее 50% (процент ниже, чем у русских в обеих бывших империях). Казахи в Казахстане на момент признания независимости составляли немногим более 40% населения, однако в Конституции нового государства указано, что Казахстан есть форма самоопределения именно казахского народа (и политическая практика это недвусмысленно подтвердила). Про Эстонию или Латвию, где «титульных» было также меньше 50%, я и не говорю. Отчего же нас все время пугают возмущением народов даже в нынешней России, где русские составляют свыше 80%?! Мне такие «страшилки» кажутся научно несостоятельными, а ведь они действуют, бьют русских национальных политиков по рукам! Этого, на мой взгляд, следовало бы избегать. Особенно сейчас, когда ситуация с каждым днем развивается в нашу пользу, и нам может понадобиться вся наша решительность для разворота к русскому национальному государству. Сегодня требование для русских как равноправия, так и определенных преференций не ослабляет, а напротив, способно лишь укрепить Россию.

Молчать нельзя обсуждать

Спорным кажется мне подход Соловьев к национальному аспекту Октябрьской революции 1917 года, которую они безоговорочно считают и называют русской, то есть затеянной и совершенной русским народом для себя. Согласиться с этим нельзя.

Много лет занимаясь данным вопросом, я пришел к выводу о принципиальном отличии данного события от крестьянских войн и восстаний, неоднократно поднимавшихся действительно русским народом в прошлом и 70 столько же раз с успехом подавлявшихся русским правительством. Это

отличие состояло в том, что революция и Гражданская война со стороны красных по своим целям и задачам была антирусской, по своему исходному замыслу и по руководству еврейской, по своим движущим силам в значительной, если не определяющей, степени нерусской. Особенного внимания заслуживает тот факт, что во всех т.н. точках бифуркации, когда ход войны мог переломиться в ту или иную сторону, перелом в пользу красных совершался именно вмешательством нерусских сил. В первую очередь — еврейских волевых руководителей и комиссаров, во вторую — несокрушимых латышских стрелков, но также и венгров, китайцев, поляков, финнов, представителей иных нерусских народов, не говоря уж о немцах, всемерно поддержавших революцию 1917 г. деньгами и не только. Как выяснилось недавно, втайне приложили руку и англичане-союзники. Это был едва ли не крестовый поход многих народов мира против русских, за которых заступиться оказалось некому (Дикая дивизия, посланная было Корниловым на Петроград, дала себя распропагандировать и дело провалила, а в дальнейшем горцы систематически били белогвардейцам в спину).

Можно не обинуясь сказать, что единственный в истории успех очередного русского бунта был обусловлен именно и только тем, что на русском народном «теле» данного бунта сидела на сей раз еврейская «голова», а «руками» зачастую служили крайне антирусски настроенные представители других народов империи. Началась эта Великая национальная антирусская революция и гражданская война, по сути, еще в 1916 году, когда в ответ на попытку правительства мобилизовать инородцев на военно-тыловые (!) работы полыхнуло так называемое «Среднеазиатское восстание», вскоре охватившее всю Самаркандскую, Сырдарьинскую, Ферганскую, Закаспийскую, Акмолинскую, Семипалатинскую, Семиреченскую, Тургайскую

и Уральскую области с более чем 10-миллионным населением. Так и не затушенное царским правительством, это восстание плавно переросло затем в тотальный антирусский мятеж инородцев в 1917-1921 годах.

Я намеренно подчеркиваю последнюю дату, поскольку именно в этом году на Х съезде РКП(б) по итогам Гражданской войны победителями была принята программа, закабалявшая русский народ, официально превращавшая его в бесправного и вечного донора для всех других народов советской империи: нерусская революция, победив, немедленно реализовала свои антирусские цели. О самом факте закабаления Соловьи пишут очень много, ярко и убедительно (глава «Антирусская империя» поистине бесподобна). Их почему-то не смущает вопиющее противоречие: если революция была-таки русской, то почему же ее победа сразу, немедленно обернулась столь сокрушительным стратегическим поражением для русских? Почему «русская» революция победила с чудовищно антирусским результатом? А ведь это были еще только цветочки! Самый страшный итог названных событий состоял в тотальном уничтожении к 1950-м гг. русской биосоциальной элиты, рощенной тысячу лет, от чего мы не можем оправиться до сих пор.

В сборнике «Из глубины» (1918) Бердяев резюмировал: «Русская революция антинациональна по своему характеру, она превратила Россию в бездыханный труп». Так оно и было: историческая Россия была большевиками убита.

Соловьи констатируют, что после 1917 года «русскому народу предстояло выступить в роли коллективного ответчика за империю перед лицом малых народов». Но эта констатация ничего не объясняет. Не сами же мы на эту роль напросились! Русских, как это обычно бывает с побежденными, выставили в ней те, кто нас победил в ходе Гражданской войны, и нелепо

даже думать, что это были мы же, русские. Русский Холокост как результат русской революции — какого же авторы мнения о нас, русских? Кто мы в их глазах — идиоты? Мазохисты? Самоубийцы? Как объяснить такой исторический выверт?

Ответ лежит на поверхности. Цели и задачи социалистической, «пролетарской» революции никогда, еще от Маркса, Лассаля и Коминтерна, не соотносились с судьбой России и ничего общего с благом русских не имели. Они изначально ориентировались на интернационал и мировую революцию и формулировались по большей части представителями совсем другого народа, еврейского. Революция была во всех смыслах нерусской и антирусской еще на стадии замысла, проекта. Нерусским и антирусским было, если уместно такое сравнение, самое лекало, по которому она кроилась. Уподоблять радикальную русскую утопию «мужицкого царства» — марксистскому credo, как это делают Соловьи на с. 168, кажется довольно диким непредвзятому уму.

Ну и затем: возглавлялись все основные левореволюционные партии — большевики, меньшевики, эсеры — не вовсе исключительно, но преимущественно евреями, авторитет которых был подавляющим, а вес определяющим.

Решающее участие евреев в подготовке «русской» революции выявилось задолго до нее самой. Ярчайший пример — судьба императора Александра II. Идея убийства царя-Освободителя возникла в комитете подпольной партии «Народная воля», куда вошли два еврея (Гольденберг и Зунделевич), два поляка (Кобылянский и Квятковский) и один русский (Михайлов). Первым подал мысль убить императора и предложил для этого свои услуги именно Гольденберг, как стало известно позднее по его показаниям, опубликованным в «Историческом вестнике» за 1910 год. Однако было со-

чтено политически неуместным передавать дело убийства русского царя в руки еврея. Покушение удалось 1 марта 1881 года. Хотя бомбистами были назначены русский Рысаков и поляк Гриневицкий, но история подготовки преступления пестрит еврейскими именами террористов: Натансон, Дейч, Айзик, Арончик, Аптекман, Девель, Бух, Гельфман, Фриденсон, Цукерман, Лубкин, Гартман и др.

Взошедший на престол сын убитого Александр III начал широкомасштабное преследование революционеров, что вызвало новую волну еврейской ненависти. Среди покушавшихся на нового императора был и Александр Ульянов, старший внук еврея Израиля Бланка. Его поймали и казнили. Узнав о его смерти, младший брат Владимир Ульянов (будущий Ленин) проникся мечтой страшно отомстить Дому Романовых. Эту клятву личной мести он, как известно, сдержал до конца.

Историю революции в России невозможно рассматривать вне признания определяющей роли еврейского фактора. Александр III, отчасти осознавший роль «избранного народа» на трагическом опыте своего отца и развития революции вообще, попытался восстановить черту оседлости, стал возвращать обратно в ее пределы евреев, распространившихся по России. В 1891 г. императору был представлен доклад о постепенном выселении евреев из Москвы и Московской губернии; Александр написал на документе кратко: «Исполнить». Выселение еврейского населения было возложено на директора департамента полиции, впоследствии министра внутренних дел фон Плеве и на генерал-губернатора Москвы, брата царя — великого князя Сергея Александровича. Они не справились с задачей до конца, однако оба отныне оказались обречены на казнь, за которой четко просматривается

_ фигура эсеровского обер-террориста

72 Евно Фишелевича Азефа. Был убит эсером и другой министр полиции, Сипя-

гин (казнь убийцы вызвала панегирик подельника Азефа — Григория Гершу-ни); вершиной революционного террора стало убийство премьер-министра Столыпина (национальная мотивация его убийцы Мордки Богрова детально раскрыта Солженицыным в «Красном колесе»).

Террор, фактически подготовивший революции 1905 и 1917 гг., не случайно возглавляли именно евреи. Составляя среди населения России всего 4,2%, евреи среди политических преступников на 1911 год составили 29,1%. Если по статистике вывести некую среднюю норму, отражающую количество политических преступников в среде того или иного народа Российской империи, то выясняется, что у евреев эта норма была превышена в восемь раз, а у русских занижена в полтора раза! Поистине, «русская» революция на деле была еврейской, отрицать это невозможно.

Евреи решительно возглавили как первую, так и вторую социалистические революции в России, а затем и новую, советскую власть. По мере того как историческая перспектива «оседлывалась» большевиками, а власть концентрировалась в их руках, революционное еврейство все сильнее устремлялось именно в эту правящую партию и тоже в ней концентрировалось. В августе 1917 года на VI съезде РСДРП(б) в нее вступила всем составом Междурайонная организация РСДПР (группировка Троцкого), в абсолютном большинстве состоявшая из евреев. В январе 1918 г. по инициативе Ленина был даже создан временный комиссариат (с 1921 г. — отдел) по еврейским делам Наркомнаца и специальные еврейские коммунистические секции РКП(б). В марте 1921 г. на 13-й конференции в Минске решение об официальном вступлении всем составом в РКП(б) принял Бунд. В декабре 1922 г. аналогичное решение приняла партия «рабочего сионизма» Поалей Цион (Еврейская Коммунистическая

партия). На XI съезде компартии весной 1922 г. делегаты евреи (14,8%) по численности уступали уже только русским (65,3%). И т.д. Но дело, повторюсь, не столько в количестве, сколько в том, что евреи заняли самые высокие посты в социалистическом государстве: в госаппарате, в партии, в карательных органах. Но, опять-таки, речь не только о самой верхушке власти. По данным американских архивов, где хранятся донесения из нашей страны дипломатов тех лет, в какой-то момент из 384 комиссаров советской власти числилось: 2 негра, 16 китайцев, 15 армян, 13 русских и... свыше 300 евреев. Таковы характерные и неоспоримые исторические факты.

Уничтожив и деклассировав русскую биосоциальную элиту, большевики встали перед необходимостью тотально заменить русскую интеллигенцию, отшатнувшуюся от революции еще 1905 года, не принявшую революцию 1917 года и саботировавшую распоряжения советской власти, на некий лояльный контингент. Таковым, естественно, оказалась еврейская интеллигенция, о чем имеются вполне откровенные и однозначные показания не только Ленина, Бухарина, Калинина и др., но и нынешних наиболее объективных еврейских историков (Р.Нудельман и др.). И эта тотальная замена таки была осуществлена, о чем свидетельствует огромное количество источников.

Остается только недоумевать, почему такие проницательные ученые, как брат и сестра Соловьи, все еще пребывают в уверенности, что Октябрьская революция была «русской». Такое определение можно было бы дать разве что той долгой и ожесточенной мужицкой войне, которую русские повстанцы вели на два фронта против белых и красных одновременно (о чем убедительно писал Вадим Кожинов) и которую красные в итоге жестоко раздавили и продолжали додавливать вплоть до 1930-х гг. Эта война и впрямь

была русской и по целям и стилю, и по руководству, и по движущим силам — взять за образец хоть бы Тамбовское восстание или вольницу Махно. Но ее Соловьи вообще не заметили.

Надеюсь, никто не упрекнет авторов в том, что блистательно разрушив одно застарелое табу (вокруг русского вопроса), они сознательно укрепили другое (вокруг вопроса еврейского). Но почему бы им не пересмотреть свои взгляды ради вящей научной объективности?

Неубедительное объяснение

Не один год посвятив штудированию еврейской темы, должен (в том числе в связи с вышесказанным) выразить решительное несогласие в целом со всей главой, ей посвященной. Мне приходится возражать авторам прежде всего потому, что еврейский вопрос настолько тесно переплелся с русским, что решить одно, не задев другого, уже не представляется возможным.

Соловьи пишут: «Главная тайна русского антисемитизма состоит в том, что им движет глубинный страх перед евреями. Рискнем предположить, что глубинным источником антисемитизма оказался комплекс русской неполноценности, который парадоксально культивировался именно русскими националистами. А как еще иначе расценить требования государственной защиты русского народа от "жидовской эксплуатации" и "жидовского развращения"? Разве это не было признанием русской слабости перед лицом силы евреев?» (с. 161).

Два обстоятельства мешают мне принять концепцию Соловьев.

Во-первых, начало ХХ столетия («серебряный век» русской культуры) отмечено таким расцветом, высшим взлетом собственно русской науки, литературы и искусства, что ни о каком комплексе неполноценности у русских тех лет не может быть и речи. Огромное обилие именно русских имен во 73 всех сферах духовного производства

вызывает изумление и восхищение. Скорее наоборот, этот расцвет вызывал подобный комплекс у других народов империи, в том числе евреев, явно стремившихся русским подражать. Эпоха величайших свершений, дерзаний, пророчеств и озарений, открытий и т.д., увенчавшаяся (наконец-то!) широким и громким признанием на Западе — она, напротив, наполняла русские души чувством гордости и собственного могущества, превосходства. Особенно именно в связи с успехами в Париже, Берлине, Лондоне: ведь если русская интеллигенция и комплексовала весь XIX век, то именно перед Западом, перед Европой, а уж никак не перед евреями, чье участие в этом буйном расцвете было исчезающе мало, а то, что проглядывается, целиком лежало в русле именно русской традиции. Исаак Левитан, Леонид Пастернак, Осип Браз, полукровка Валентин Серов — что в их творчестве было еврейского, нерусского? Не найти днем с огнем. А еврей скульптор Марк Антокольский, посвятивший почти весь свой талант возвеличиванию русских исторических героев, и даже свой шедевр — «Христос перед судом народа» — создавший как обвинительный акт против собственных соплеменников? А братья Рубинштейны — разве они писали и исполняли еврейскую, а не русскую музыку в ее лучших традициях? Время же Марка Шагала и иже с ним придет только после революции, когда чисто еврейская культурная популяция пышно расцветет на щедро сдобренной русской кровью земле. Как и время Осипа Мандельштама и Бориса Пастернака, которых я лично, кстати, тоже отношу к русской традиции, в отличие, скажем, от современных им Эдуарда Багрицкого или Джека Алтаузена. Так что вряд ли образованные русские люди имели до революции какие-либо основания комплексовать перед лицом евреев. Никакого духовного превосходства 74 те не обнаруживали, хотя и старались (особенно журналисты, критики).

Во-вторых, не только русское образованное сообщество, но и в целом русский народ на всем пространстве России тоже был избыточно уверен в собственных силах и не имел никаких видимых оснований ужасаться евреев. Их ужасались только там, где успели реально узнать за века совместного проживания: в юго-западных губерниях. Но великорусское население, в массе своей (86%) состоявшее из малограмотных и вовсе неграмотных крестьян, не замечало и не желало замечать, кто возглавляет отряды «борцов за социальную справедливость», «борцов за лучшее будущее для трудового народа». Какая разница: еврей, не еврей? Ведь они за нас: за бедных, за русских!

Народ не разобрал искусной мимикрии и легко принял национально чужих за социально своих. Во время свободных выборов в Учредительное собрание, состоявшихся сразу после Октябрьской революции 1917 года, подавляющее большинство избирателей, свыше 90%, проголосовало за левые партии, причем 58% и 25% соответственно именно за эсеров и большевиков, чье руководство состояло в наибольшей мере из евреев.

Этот ярчайший и неоспоримый факт делает невозможной гипотезу Соловьев о каком-то комплексе русских перед евреями, ибо показывает как раз-таки полное слепое, я бы даже сказал — безумное бесстрашие первых в отношении вторых.

А как же быть с «глубинным страхом» и с «требованием государственной защиты», действительно свойственным, к примеру, русским националистическим депутатам из юго-западных губерний? Да очень просто! Этот страх и эти требования вовсе не носили параноидального характера навязчивых фобий, а сполна фунда-ментировались житейской практикой, собственным горьким опытом и многолетними наблюдениями самих депутатов, отслеживавших евреев в жизни! И притом в массе, в статистически

нее в суждениях и мы, когда речь идет о народе, говорящем сам о себе: «Вот народ, живет отдельно и среди народов не числится».

значимом объеме. Зеркало сознания депутатов вовсе не было кривым, оно верно отражало ситуацию в соответствующих регионах. Почему бы нам всем (и авторам, разумеется, тоже) не исходить из презумпции адекватности и добросовестности этих свидетелей и основательности их опасений и обвинений? Ведь не за то бьют волка, что сер, а за то, что овцу съел! Соловьям, судя по их ироническому тону, кажется забавной сама мысль об эксплуатации и развращении евреями русских, но она не казалось таковой ни крестьянам, оказавшимся у евреев в аренде, на откупе или в долговой кабале, ни самим евреям, не раз попадавшим под запущенный ими бумеранг притеснений и насилия (гайдамаки, петлюровцы, отряды Булак-Булаховича, бандеровцы и проч.). И если во время оно Спиноза прозорливо заметил, что евреи антисемитизм повсюду приносят за собой, то современный нам главный раввин Копенгагена Бент Мельхиор недавно остроумно подтвердил: антисемитизм есть везде, где проживают евреи.

Однако на большей части территории России евреи до революции не жили, никаких фобий и комплексов у местного населения не вызывали, и анти-антисемитские результаты выборов в «Учредилку» об этом свидетельствуют как нельзя яснее.

Так что ирония авторов кажется мне здесь неуместной. Как, кстати, и в части их критики конспирологии, до которой я и сам не большой охотник. Но как не признать, что порой и кон-спирологи оказываются правы. Давно ли мы смеялись над выражениями типа «Ленин — немецкий агент» или «Троцкий — наймит англо-американского капитала». Но вот открылись закрытые дотоле архивы, вышли из тени на свет фигуры Парвуса и Шиффа, руководителей разведслужбы Великобритании и многое другое. Сегодня просвещенный человек остережется хохотать над указанными утверждениями, потому что они — правда. Будем же осторож-

Крови царя на нас нет

Отдельным пунктом вынужден прокомментировать задержавшее мое внимание высказывание Соловьев: «Этнический фактор действительно сыграл решающую роль в революционных потрясениях начала ХХ в., однако, вопреки сумеречным конспирологиче-ским фантазиям, то была не еврейская, а русская этничность. Именно "народ-богоносец" расправился с помазанником Божиим и отряхнул со своих ног прах Старого порядка» (с. 166). О национальном лице «русской революции» написано выше. Здесь коснусь лишь темы цареубийства.

Простое чувство справедливости решительно восстает против этого резкого заявления и заставляет возразить.

Случилось так, что мне довелось в Париже держать в руках и листать машинописный оригинал книги Роберта Вильтона «Злодеяние над царской семьей, совершенное большевиками и немцами» (Париж, Шота Чиковани, 2005). Вильтон, британский подданный, родившийся и выросший в России, был спецкором «Таймс». В ходе Германской войны награжден царем Николаем II за фронтовые репортажи орденом св. Георгия. Во время Гражданской войны находился в армии Колчака, жил в специальном вагоне вместе с эвакуирующимися английскими дипломатами и был ближайшим помощником следователя Н.Соколова, расследовавшего уголовное дело о цареубийстве. Соколов хранил все следственные материалы в купе Вильтона, пользуясь его особым статусом. Оказавшись в Англии, Вильтон немедленно по свежим впечатлениям публикует в 1920 году книгу «Последние дни Романовых» — уникальный и, бесспорно, доныне лучший источник по истории данного злодеяния. После выхода английского

76

издания Вильтон потерял работу, подвергшись травле и преследованиям, а вскоре тяжело заболел и умер. Владея русским языком как родным, он успел подготовить и даже выправить новый вариант книги, но русскому оригиналу суждено было пролежать в столе более восьмидесяти лет, дожидаясь публикации. Вот этот-то оригинал, правленный самим автором, и привелось мне внимательно рассматривать. Его наиболее характерная особенность в том, что Роберт Вильтон, творивший без оглядки на внутреннюю цензуру, вынужден был затем учесть печальный опыт первой публикации, столь дорого ему стоивший. А потому по всему тексту, готовя его к обнародованию, он собственной рукой аккуратно повы-черкивал в большинстве случаев слова «еврей», «евреи» — и повставлял сверху: «большевик», «большевики» (что отразилось и в новом заглавии). Рукопись вся насквозь пестрит помарками такого рода.

Право, читая у Соловьев соответствующую главу, так и тянет произвести противоположную процедуру.

Попытку задним числом переложить ответственность за цареубийство с больной головы на здоровую представляется мне заведомо провальной. Ведь всем давно известно и помимо Вильто-на, кто, лично и конкретно, задумал, приказал и санкционировал убийство царской семьи: Ленин и Свердлов, ни в одном из коих не было ни единой капли русской крови. Отлично известна и национальность главных организаторов и исполнителей — Белобородова (Вайс-барта), Шаи Голощекина и Юровского, который до конца жизни гордился своим преступлением. Их тоже никак нельзя причислить к русским.

Данное утверждение, как и все сказанное выше, — ни в коем случае не антисемитская инвектива, это лишь непреложные факты, от которых неприлично отворачиваться историку.

Характерная и трогательная деталь: цареубийцы перед расстрелом заме-

нили внутреннюю охрану, состоящую из русских солдат, австрийцами и мадьярами. Именно потому, что им было абсолютно очевидно то, что оказалось скрыто для Соловьев: русские люди не стали бы стрелять в «помазанника Бо-жия», а тем более в его жену и детей. Они могли взбунтоваться, ситуация могла выйти из-под контроля, преступный замысел провалился бы.

Таким образом, в криминальной истории убийства царской семьи, как и в не менее криминальной истории убийства исторической России, отчетливо видны все звенья: заказчики, организаторы и исполнители. И все они, как на грех, — нерусского происхождения (если не считать одураченной биомассы пугачевско-разинско-анархического толка в Красной армии да части офицерства, чьи семьи оказались в заложниках у революционных бандитов).

Преступление слишком серьезно, чтобы за него отвечал невиновный.

Я легко могу понять чувство Виль-тона, водившее его рукой при выправке текста. Понять наших авторов мне труднее.

О неприемлемом

Неприемлемое начинается, когда авторы от истории и теории переходят к современной политической практике.

Самое уязвимое в книге — наблюдения по поводу современного национализма, начиная с середины 1990-х годов. Вплоть до потери или подмены объекта исследования. Отчасти это связано с недостатками метода. Дело в том, что кардинальная ошибка в базовых понятиях привела, как и следовало ожидать, к каскаду ошибочных же утверждений, начиная с выбора фигурантов. Кто только не зачислен Соловьями в русские националисты! Тут оказались не только Бабурин, Руцкой или Нарочницкая (имперски настроенные патриоты, то есть «недонациона-листы»), но даже евразиец Дугин, даже великодержавный космополит Про-

ханов, большевик-интернационалист Лимонов и оборотень Жириновский, а с оговорками — так даже и Анатолий Чубайс (с. 383). Словом, все те, кого реальные русские националисты никогда не согласятся считать националистами, разве что с приставкой «квази». Судить по этим деятелям о русском национализме нельзя, это безнадежно уведет нас в сторону от истин — как прикладных, так и теоретических, как промежуточных, так и конечных. Для тех, кто не ограничивается изучением текстов, а не гнушается «полевыми исследованиями», наблюдениями и живописанием националистов ай vivum, это очень ясно.

Характерен казус Бабурина, попытавшегося в 2007 году убедить Кремль и общественность в том, что он-то и есть главный националист, контролирующий русское движение. Дело кончилось позорным конфузом 4 ноября, когда коалиция реальных националистов вывела на общий Русский марш около семи тысяч человек, а Бабурин в тот же день — чуть более трехсот «прикормленных», обольщенных обещаниями или иначе связанных с ним лично людей. После чего подобные притязания самонадеянному политику пришлось оставить: националист из него не получился не только в глазах президента или народа, но даже в своих собственных.

Не менее характерен казус «националиста» Лимонова, скатившегося к союзу с крайними либерал-космополитами, принявшими его, невзирая на весь «национализм», чего не могло бы быть в принципе по причинам естественно-биологическим, будь в Лимонове хоть капля национализма без кавычек.

Соловьи судят с позиций сторонних наблюдателей, сами они никогда не состояли в русском движении и далеки от его внутренних обстоятельств, чем и объясняется во многом дрейф их объекта исследования, когда оптика историков вперяется вместо оригинала — в

копию или симулякр. Именно поэтому некоторые важные, ответственные инвективы и рекомендации авторов бьют мимо цели: они несоотносимы с реальным русским движением.

Интересно, что авторы попадаются в логическую ловушку, которую сами себе и поставили, доверившись ложному малаховскому определению национализма как политической идеологии. Ибо если это так, то следует признать, что русский национализм как таковой более-менее сложился в основных чертах только к нашим дням. И изучать его, следовательно, есть смысл не с Союза русского народа или славянофилов, а тем более — старообрядцев, как это делают Соловьи, а с начала 2000-х годов. Ведь парадокс 1990-х состоял в том, что русские националисты уже водились в изобилии, а вот русского национализма именно как интегральной идеологии, представляющей общую платформу националистов всех мастей, еще не было. Первая попытка создания такой объединительной платформы (116 пунктов) была предпринята Оргкомитетом Национально-Державной партии России в 2001 году, но опыт НДПР, не один год бывшей «первой среди равных» в русском движении, вообще не привлек внимания Соловьев. Следующая попытка — «Программа-максимум и Программа-минимум», принятая на учредительной конференции Русского национального движения (январь 2004). Были и другие, менее заметные объединительные документы. Последним сводным манифестом такого рода можно считать мой обзор на сайте АПН ответов русских националистов на семнадцать вопросов кремлевского журналиста Павла Данилина (март 2009).

Соловьи стремятся к широкоформатной панораме, они предпочитают пастозные мазки и работают чаще шпателем там, где порой уместнее муштабель и тонкие лессировки. Опасаются перенапрячь историческое зрение? Они пишут несколько свысока:

77

«Калькулирование идеологических различий между мелкими группками и крошечными партийками — занятие сродни изучению сегментов дождевого червя» (с. 317). Думаю, что не только продвинутые гельминтологи (как известно, именно черви были главным пожизненным предметом увлечения Чарльза Дарвина), но и многие историки сочли бы это заявление кощунственным и лишающим исследователей перспективы. Ведь движение истории иногда заметнее не в массах, а в узких кружках («якобинских кафе»); просто всему свое время. Иной раз нужен телескоп, а иной — и микроскоп. Оттого, что у русских националистов сегодня нет крупных организаций, подобных «Памяти» или РНЕ, или той же НДПР периода подъема, не следует пренебрегать изучением малых и даже экспериментальных групп. Что поделаешь: массовый русский национализм еще не вышел открыто на авансцену истории XXI века.

Сказанное в максимальной степени относится к национализму как идеологии, раз уж авторы сами избрали такой подход. Но Соловьи не бывали в русских дискуссионных клубах 1990-х годов: ни в Российском общественно-политическом центре (семинар «Национальная доктрина России», ведущий А.Н. Савельев), ни в Государственной Думе (семинар «Нация и государство» при комитете по геополитике, ведущий А.В. Архипов), ни на иных такого же типа толковищах. А зря. Именно подобные микроплощадки (плюс некоторые полуэкспериментальные СМИ) своевременно послужили подлинными лабораториями русского национализма, в которых и дистиллировался актуальный дискурс. Свидетельствую это как непременный участник всех баталий и дискуссий по ключевым вопросам русского национализма, инвентаризовавший их в документе под

_ названием «Credo» («Национальная

78 газета» № 11 / 2006 — № 2 / 2007).

Не случайно в библиографии, отно-

сящейся к 1990-2000-м годам, у Соловьев нет ни одного (!) инсайдерского источника, кроме конъюнктурной книги Петра Хомякова, и авторы вынуждены опираться на популярные либерально-демократические поделки «специалистов», коих никогда на пушечный выстрел не подпускали к Движению и чьи многостраничные заказные творения в значительной степени являются туфтой в самом научном смысле слова. Итак, можно с огорчением отметить, что раздел книги, посвященный последнему пятнадцатилетию, фундирован слишком недостаточно.

Этот пробел дает себя знать в некоторых принципиальных моментах. В частности, ожесточенная дискуссия между патриотами и националистами, четко и навсегда размежевавшая их во второй половине 1990-х, прошла мимо внимания Соловьев, по старинке отождествляющих эти понятия. Верно отметив, что в 1990-е «была воспроизведена основополагающая дилемма <...>: русские для государства или государство для русских», Соловьи ошибочно отнесли ее в целом к националистической парадигме, в то время как она лишь воплощает пресловутую дилемму «патриотизм — национализм».

То же касается оппозиции «национализм политический — национализм этнический», которую Соловьи полагают мифом (с. 317). Но это не так. Мифом, если на то пошло, можно счесть сам по себе политический (гражданский) национализм, в маске которого обычно выступает заурядный патриотизм. Но теоретическое, идейное противостояние им порождено вполне реально, как в глобальном (контроверза французской и немецкой концепций нации), так и в местном масштабе. О чем убедительно поведал Михаил Ремизов в докладе «Русский национализм как идеология модернизации» на конференции «Русские в XXI веке. Стратегии возрождения» (октябрь 2006): докладчик справедливо отметил полную идейную капитуляцию в Рос-

сии несостоятельного политического национализма перед национализмом этническим.

То же можно сказать и об оппозиции «национализма слесарского» (эта разновидность отмечена Соловьями на с. 321) и «национализма профессорского», сложившегося к концу 1990-х. Сегодня именно «профессорская» разновидность доминирует и определяет сам дискурс — и это ново и важно, но Соловьями, хотя их самих вполне можно записать в победители, этот факт не отражен.

О том, что с середины 1990-х гг. Соловьи сняли руку с пульса реального русского движения, погрузившись в проблемы теории, говорит погрешность в десять (!) лет, с которой они датируют такую важную вещь, как размещение в «фокусе русского националистического дискурса» двух тем: «Россия как национальное государство» и «Возможность национальной демократии». Не в середине 2000-х, как они уверяют читателя, а в середине 1990-х гг. произошло это знаменательное событие, о чем свидетельствуют многочисленные документальные памятники, среди которых на первом месте — проект новой Конституции России («Русский проект. Конституция России: новый вариант». М., 1998), обсуждавшийся еще в 1997 году, в частности, на страницах «Независимой газеты», а также книга автора сих строк «Национал-демократия» (М., 1996).

К издержкам отстраненно-наблюда-тельской позиции Соловьев я отнес бы также демонстративную недооценку языческого («родноверческого» в интерпретации неоязычников) тренда в русском движении. В то время как на деле мы имеем полномасштабную подвижку всего движения в целом, что соответствует тому общему процессу неоварваризации, расхристианизации и дегуманизации, который так удачно подметили и так блестяще описали Соловьи. Наличие в руководстве русских националистических организаций и

СМИ лиц нехристианской ориентации во всевозрастающем количестве, сдача лидирующих позиций ортодоксальными христианами, определенное вытеснение их на периферию движения, архаизация и маргинализация — все это симптомы, важные для прогнозиста. Можно с уверенностью сказать, что они означают неизбежную и необратимую дальнейшую этнизацию дискурса, рост ксенофобии и антисемитизма, переход к крайним непарламентским формам политической борьбы, к пути «железа и крови» в государственном строительстве и т.д.

Отсутствие инсайдерской информации, излишнее доверие к ангажированным источникам и пренебрежительное отношение к «малым сим» приводит авторов к репликации поверхностных и/или мифологических сведений о конкретных национал-патриотических организациях (КРО, «Родина» и др.) и политических деятелях (Лев Рохлин и др.). Истинная подоплека многих важных событий оказалась от них скрыта, что отразилось на трактовке всего русского движения.

И не потому ли уничижительные характеристики «вождей» русского национализма так показательно безадресны и неконкретны? Наслаиваясь одна на другую, эти характеристики, ввиду их голословности, невольно экстраполируются на все движение в целом, что вряд ли может сослужить добрую службу грядущим исследователям. Вот, к примеру: «Националисты были настолько рады получить хоть какую-нибудь должностишку, немного денег и доступ в СМИ, что в этой своей радости выглядели откровенно неприлично». Или еще: «При разговорах с "вождями" русского национализма складывалось устойчивое впечатление, что эти люди склонны полагаться исключительно на пролетарскую смекалку и арийскую интуицию»; «трусливые, ленивые и неумные, кропотливой повседневной политической работе они предпочи-

79

80

тали пьянки, на которых ругательски ругали "оккупационный режим", "жидов" и прекраснодушно мечтали о национальном восстании»; «они нередко выступали в роли охвостья вновь созданной коммунистической партии»; «националисты надеялись, что, получив власть, Ельцин начнет восстанавливать традиционную российскую империю с националистами в качестве опоры этой власти». И т.д.

О ком все это? Ни о ком — или обо всех. Одни намеки, ни одного имени, кроме одиозного БаркашЕва (так по паспорту). Но Баркашев и в лучшие-то годы не олицетворял русское движение в целом, а сегодня и вовсе лишь курьезный реликт. Справедливо ли такое полуумолчание? Ведь если все сказанное — правда и все обвинения — небеспочвенны, то почему надо было утаивать конкретные имена? Научность только бы выиграла от открытости. Если же нет, то стоило ли бросать тень на все русское движение так огульно и голословно?

Так же безымянны и потому кажутся недостаточно достоверными и редкие позитивные характеристики националистов, например: «Нужна была некоторая смелость уже для того, чтобы вслух провозгласить себя националистами и республиканцами». К чему эта игра в «авторитет и тайну»?

Мне думается, что даже простое, но полное «инвентарное» перечисление, без оценки и классификации, основных фигурантов русского движения оказало бы услугу специалистам и любителям, и непонятно, почему Соловьи лишили их этого подспорья.

О глубине айсберга

Соловьи, игнорируя айсбергообраз-ную природу русского движения как национально-освободительного, ручаются: «В целом сообщество русского национализма можно квалифицировать как гражданское и правозащитное движение».

Только-то и всего? Боюсь, что это

далеко не так! Таким мечтал бы видеть движение Кремль, употребивший все мыслимые усилия для вытеснения националистов из публичной, легальной политики. Но чего же он добился этим? Редуцирования националистов и впрямь до состояния правозащитной мелюзги? Нет, дело гораздо, гораздо серьезнее.

Айсберг имеет не только видимую всем надводную часть, но и во много раз более массивную — подводную. Не стану пересказывать тут свою статью «Русское подполье. Реальность, миф, перспектива» (http://www.apn.ru/ publications/article21441.htm), приведу только главный вывод, разделяемый и моими непримиримыми политическими оппонентами с разных флангов:

«Партизанская война. Вот ключевое слово, вот именно то определение, которым характеризуется самосознание всех, о ком эта статья. Так они видят себя, так понимают свое дело — Дело с большой буквы. Изменить это самосознание уже невозможно никакими средствами и способами. Ни убеждением, ни, тем более, силой. Это надо ясно понимать. Пока взрослые люди заняты элементарным выживанием, борьбой за существование, за кусок хлеба и крышу над головой, пока российские офицеры, доведенные до ручки, предпочитают стрелять в себя, а не в своих обидчиков (за 2008 год покончили с собой 53 офицера, включая героя России В.Полянского), словом, пока взрослый народ погрузился в политическую спячку, надеясь, очевидно, что все неприятности авось рассосутся как-нибудь сами собой, русская молодежь решила взять на себя ответственность за завтрашний день, за себя и за всех остальных, за вас и за нас. И отправилась на необъявленную этническую войну».

Партизанскую войну в России Соловьи не видят в упор. А ведь это не гипотеза, не игра теоретизирующего ума. Это уже разумная действительность в самом что ни на есть гегелев-

ском смысле слова. Кровь струится с обеих сторон едва ли не ежедневно. А это значит, если верить поэту Николаю Некрасову, что «дело прочно». Однажды некрасовская формулировка уже была апробирована русской историей.

Высокий интеллект Соловьев позволяет им, в большинстве случаев, делать правильные выводы даже в обход сомнительных наблюдений. Так, они совершенно справедливо резюмируют: «С уверенностью можно утверждать: на сегодняшний день русскому национализму так и не удалось стать субъектом политики, что ставит под сомнение его способность участвовать в решении судьбы страны в решающий для нее момент».

Это правда. Но не вся. Действительно, правосубъектность русского народа — по-прежнему вопрос номер один в повестке дня. И более узко: русскому движению тоже необходим свой субъект, авторитетный и полномочный. Его пока еще нет. Но все, что написали Соловьи о парадигмальных сдвигах в русской идеологии сегодня, а также и то, о чем они умолчали, свидетельствует об одном.

Страна ждет. Жатва зреет. На подходе и жнецы.

Финальный аккорд

Многое можно было бы еще сказать о книге Соловьев, как pro, так и contra. Первого, безусловно, гораздо больше. И поскольку русский националистический дискурс с каждым днем сегодня завоевывает все большее идеологическое пространство и повышает свой статус в обществе, некоторые наблюдения и выводы авторов приобретают особенное значение и важность. Как повод к конструктивным раздумьям, а то и как прямое руководство к действию. На одном таком наблюдении я хотел бы остановиться отдельно. На сей раз с учетом своего двадцатилетнего опыта социологического изучения интеллигенции.

Я не раз говорил и писал о превращении в ХХ веке интеллигенции из социальной диаспоры в настоящий класс-гегемон, ориентированный как в целом, так и в наиболее репрезентативной своей части (влиятельная интеллигенция «второго порядка», обслуживающая духовные запросы преимущественно самой интеллигенции, создающая дискурсы и приоритеты) на ценности буржуазной демократии. Именно этот класс и совершил буржуазно-демократическую революцию 1991-1993 гг., был ее главной движущей силой. Этот факт во многом объясняет труднообъяснимое: почему так называемая «русская партия» в ходе данной революции не только не смогла перехватить власть, «поднять ее с земли», но и «расточилась яко дым», продлив свое существование только в мемуарах ее пожилых активистов.

Все дело в том, что, как убедительно показали Соловьи, «русская партия» имела совершенно негодную идейную основу, неприемлемую для наиболее значительной количественно и авторитетной качественно (то есть передовой) фракции интеллигенции. Ибо «русская партия» исповедовала и проповедовала: 1) союз с правящей партией коммунистов, 2) социализм, 3) «дере-венскость» (выражавшуюся в творчестве писателей-«деревенщиков», бывших знаменем этой партии). Попытка увязать онтологическую русскость исключительно с деревней и социализмом плюс антиоппозиционность — худшего коктейля для вербовки революционного класса-гегемона 1980-х годов было невозможно придумать. Проиграв вчистую битву за умы передовой интеллигенции, русские националисты формации 1970-х потеряли всю перспективу и надолго испортили восприятие самого русского дискурса в нашем обществе.

Но я добавлю к сему немаловажное: беда в том, что «русская партия» совершенно сознательно выбрала себе неверный объект пропаганды и агитации.

82

Об этом откровенно и исчерпывающе точно написал глубоко посвященный во внутренние обстоятельства Сергей Семанов, считающийся неформальным лидером той самой былой «русской партии». Он, указав, что-де в 1970-е годы «русско-патриотическая идея уже крепко вкоренилась в массы», делает затем неожиданное саморазоблачительное пояснение: «Отнюдь не в рабочих или студенческих общежитиях обитали эти "массы" — там безоглядно царили футбол-хоккей и детективы. И не в широких слоях средней интеллигенции, которые всегда составляли в России основную часть читателей периодики, но почитывали они тогда "Новый мир" и "Литературку". Нет, мы сознательно ставили цель добраться до души среднего партработника, служащего, чиновника правоохранительных органов, офицеров и генералов армии» (Семанов С. Председатель КГБ Юрий Андропов. М., 2003. С. 195-196).

Иными словами, вся надежда возлагалась именно на тех, кого революция 1991-1993 гг. смела в момент, как пыль, как ветошь, а они даже и не вякнули в защиту себя и своей страны, коей служили и присягали. Это была громадная стратегическая ошибка, роковой промах «русской партии», сделавшей всю свою ставку «не на ту лошадь».

Русские патриоты предпочли аппаратную игру — реальной политике, работе со значимым большинством. Все их главные ставки — деревня, социализм, КПСС — оказались биты. Кем? Той самой силой, которой они пренебрегли так легкомысленно и недальновидно. Главной движущей силой революции 1991-1993 гг.: интеллигенцией мегаполисов. На которую «русисты» (как называл их Андропов) влиять не только практически не могли, но, что очень важно, осознанно не пожелали! И для которой компот из вышеназванных трех компонентов был заведомо тошнотворен. Позволив «деревенщикам» и социалистам олицетворять русское движение, националисты

брежневской эпохи пошли «поперек прогресса», разошлись с историей — и все проиграли.

С ними проиграла и вся Россия, весь русский народ.

Современная формация русского национализма, чтобы победить, должна учесть все эти ошибки. Она должна апеллировать к наиболее прогрессивной части общества. Она обязана вынуть «щи из бороды» (вариант: «бороду из щей»), предстать в облике интеллектуального форпоста, исключительно урбанистического, цивилизующего и технотронного, постмодернистского и авангардного, а вовсе не консервативного толка. Обязана осуществить «союз ума и капитала» (русской интеллигенции и русского предпринимательского класса), чему увлечение социализмом может только навредить. И пуще огня должна бояться выхода из оппозиционного сектора политики, памятуя жалкую судьбу своих предшественников начала и конца ХХ столетия.

Как развяжется русский узелок?

На этот вопрос я отвечаю совсем не так, как авторы замечательной книги о несостоявшейся революции.

Вся книга в целом представляет собой своего рода упрек русскому народу. «Единственный шанс общества защитить свои права, — пишут авторы, — в борьбе, единственная возможность изменить свою участь и вернуться на путь социального прогресса — в сносе государственно-властной машины и изменении вектора развития». Как живо это напоминает мне тщетные пятнадцатилетние призывы моего «соратника» (но не единомышленника) Бориса Миронова к национальному восстанию! Но русский народ упорно не делает того, что ждут и требуют от него Соловьи и Миронов. И вот со многих страниц книги мне слышится рефрен: «Ну что же вы, родимые?!»

А родимые. Пророча национальную революцию и даже расписывая

по пунктам ее грядущие особенности, Соловьи между делом оговариваются: «Витальная слабость русского народа выступает ограничителем масштабов и глубины революции».

Вот то-то и оно! В стопятидесяти-миллионном народе признаки живой жизни и витальной силы являют ныне одни только скинхеды. Увы и ах. И все стороны процесса это чувствуют и понимают (кроме Миронова, конечно). Но о какой же революции тогда может идти речь? Ведь ТАКАЯ революция будет неизбежно и сразу раздавлена консолидированной властью в два счета, как некогда площадь Тяньаньмынь.

Верно и то, как пишут Соловьи, что «после очередного приступа Хаоса» (революции, сиречь) мы «вообще не можем быть уверены», что Россия останется на свете.

Наконец, неужто мы революций не видели, забыли, что они собой представляют? Много крови (русской, между прочим), много бестолковщины. В награду — тот самый Хаос. Социально дефективные (по определению) революционные массы востребуют себе соответствующих вожаков: убогих, невежественных и твердолобых недоучек, но вместе с тем легковерных, самовлюбленных и жестоких демагогов национал-социалистического толка. Революционная стихия, которую в итоге возглавит какой-нибудь полковник без царя в голове, набитой завиральными идеями, рожденными казармой. Благодарим покорно!

Можно, конечно, теоретически вообразить себе революцию без масс, по сути — революцию без революции: коренное изменение строя, произведенное неизвестно кем в силу неизвестно чего. Святым духом, что ли. Но такая гипотеза здесь не обсуждаема.

Так что же делать и как тут быть?

Заключительная глава книги Соловьев называется «Почему не состоялась национальная революция». Это заключение на деле — развернутое резюме или автореферат: сжатый

пересказ всего основного содержания книги. Он блистателен (мелкие неточности и оговорки не в счет), в нем можно полностью согласиться с очень многим и важным. Только не с основным выводом. Ибо на главный вопрос о том, почему же русская национальная революция не состоялась, я бы ответил просто: потому что она не нужна. Совсем.

Мы придем к победе русского национализма и преобразим межеумочную Российскую Федерацию в Русское национальное государство.

Но к этой победе мы пойдем другим путем.

АлЕксдндр Хрдмов

Государство «несостоявшейся революции»

Историки Татьяна и Валерий Соловей написали книгу о том, почему русский национализм терпит поражения.

В России о национализме не принято говорить спокойно. Обычно слово «национализм» используется как ругательство, национализм чаще всего «рассматривают» в контексте «борьбы с национализмом». Поэтому этот заведомо идеологически окрашенный подход исключает возможность беспристрастного анализа национализма и его значения в становлении модерных обществ.

Национализм в истории Европы XIX и XX веков сыграл (а во многом и продолжает играть, вспомним косовский прецедент) определяющую роль. Создание независимого греческого государства, итальянское Рисорджименто, революции 1848-1849 гг., образование единого немецкого государства, образование балканских государств, младотурецкая революция, распад 8 3 Австро-Венгрии, образование в 1989

году демократических национальных государств в Восточной Европе, распад Югославии — вот далеко не полный список триумфального шествия национализма по Европе. Образование национальных государств совпадало с экономической и политической модернизацией традиционных аграрных обществ. Нравится нам это или нет, но облик современной Европы сформирован чередой побед национальных движений.

В этом контексте история русского национализма (именно русского, национальные движения народов бывшей Российской империи и Советского Союза — отдельная тема) представляется поистине удивительной. Русский национализм не только не смог добиться создания русского национального государства или же эффективной национализации империи, то есть достичь каких-то положительных успехов. Но русский национализм не смог оформиться и как движение сопротивления по отношению к открыто антирусскому советскому государству. Наконец, после непродолжительного периода конца 80-х, когда имела место относительно активная борьба за интересы России как «русского ядра» СССР, русские националисты оказались не в состоянии ничего поделать с тем, что Российская Федерация стала «наследницей СССР», унаследовав худшие черты советского государства.

Короче говоря, история русского национализма в течение более ста пятидесяти лет его существования была историей непрерывных поражений и провалов. Историки Валерий и Татьяна Соловей в своей книге «Несостоявшаяся революция»1 попытались проанализировать причину этой глобальной неудачи русского национализма. И надо сказать, у них это получилось очень

84

1 Татьяна Соловей, Валерий Соловей.

Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М.: Феория, 2009. — 440 с.

убедительно. «Несостоявшаяся революция» — один из немногих примеров спокойного и вполне адекватного анализа русского национализма. Книга, хотя и написана преимущественно в публицистическом ключе, ценна тем, что задает парадигму как для дальнейших исследований в области истории русского национального проекта и русской нации, так и для самоинтерпретации русским национальным дискурсом своего собственного места и значения в системе политических координат.

Ключевой тезис книги — антагонизм интересов русской нации и имперского государства. «Главным противоречием имперской политии в ее досоветском и советском обличиях был не конфликт между империей и национальными окраинами, а конфликт между имперской властью и русским народом. Номинальные правители империи — русские — на деле оказывались рабочим скотом и пушечным мясом имперской экспансии. Номинальная имперская метрополия — Россия — была внутренней колонией» (с. 418).

Эту мысль авторы настойчиво повторяют в каждой главе. Но их нельзя за это упрекнуть. Ведь понимание того, что главной тягловой силой и главной жертвой как Российской империи, так и Советского государства были именно русские, все еще не стало достоянием широкой публики.

Хотя споры о том, можно ли считать Российскую империю или СССР империями в традиционном смысле этого слова, ведутся уже давно. Обычно и западные исследователи, и ангажированные российские апологеты отечественной истории сходятся в том, что российское государство было «империей без империализма». Или «империей наоборот», в которой не центр жил за счет эксплуатации колоний, а колонии жили за счет эксплуатации центра.

Например, покорение Средней Азии и многолетняя Кавказская война, самая значительная статья расходов в

нии и создания общенемецкой нации). Русский национальный проект, несмотря на отдельные действия Александра III и Николая II, никогда не был для империи приоритетным. Как писал Теодор Викс, «"национальная политика" Российской империи была далека от модерного национализма, она преимущественно преследовала цель сохранения громадной, подчеркнуто наднациональной империи, и лишь во вторую очередь занималась утверждением русской национальной культуры»3.

Но если Российская империя была просто нерусской (возможно, именно в силу общей отсталости она запаздывала со вступлением в национальную эру), то пришедший ей на смену Советский Союз стал открыто антирусским государством, во много раз усилив эксплуатацию русского этноса, которая, хотя и имела место в Российской империи, но никогда не достигала в ней таких масштабов. Политика борьбы с «великорусским шовинизмом», необходимость расплаты русских за «царизм», а после середины 30-х — разнообразные обязанности русского «старшего брата» по отношению к националам декларировались и реализовывались на всех уровнях. Если практически все нерусские меньшинства имели право на национально-культурное развитие и национально-территориальные образования в составе Союза, то только за русскими это право систематически отрицалось. Политика модернизации, которую проводило советское государство, применительно к русскому населению не только не создала русской политической нации, но, напротив, была нацелена на то, чтобы предотвратить это всеми возможными способами. В лучшем случае, в эпоху Брежнева, русским отводили роль некоего цементирующего субстрата в рамках «советского многонационального на-

царском бюджете, велись за счет русского крестьянства центральных губерний России, которое облагалось повышенными налогами и поставляло рекрутов в царскую армию. Напротив, нерусские народности пользовались многочисленными льготами, в том числе были свободны и от рекрутской повинности: когда их впервые, в начале Первой мировой войны, стали мобилизовать, вспыхнули многочисленные восстания. Главным парадоксом Российской империи было то, что ее «русское ядро» (нечерноземные губернии) было более отсталым, безземельным, неграмотным, чем многие из ее окраин (не говоря уже о Польше и Финляндии, даже Малороссия находилась в более выгодном положении).

Конечно, нельзя отрицать, что Российская империя использовала и вполне традиционные имперские практики, но складывается такое ощущение, что она сильно запаздывала с их применением: сначала захватывались территории (экспансия велась за счет русского населения центральной России) и лишь потом имперская администрация начинала решать, что же можно с ними делать и как возместить убытки по их захвату. Так, превращение Туркестана (который был захвачен главным образом в стремлении «насолить» Великобритании) в доходный «сырьевой придаток»2 империи началось лишь спустя несколько десятилетий после его покорения, а приобретенные в XIX веке земли стали целенаправленно использоваться для ликвидации крестьянского малоземелья только при Столыпине.

Российская империя так и не смогла реализовать общерусский проект, слив малороссов, белорусов и великороссов в единую нацию (такой проект стал популярным в Российской империи под впечатлением от объединения Герма-

2 См.: Центральная Азия в составе Российской империи. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 135, 149.

3 ^t. no: David G. Rowley. Imperial versus national discourse: the case of Russia // Nations and Nationalism, 2000. V. 6. № 1. P. 23-42.

рода». Проводилась целенаправленная политика «коренизации управленческого аппарата» и «выравнивания республик» (за счет «братской помощи» РСФСР). Русское население оказалось распыленным на пространствах Советского государства, русскими кадрами комплектовалась индустриальная промышленность, развиваемая на окраинах. Между тем процент русских в населении СССР стремительно падал, происходили необратимые демографические изменения.

Нельзя не согласиться с выводами авторов книги: «Советский Союз обрушился из-за беспрецедентного биологического ущерба, который русскому народу причинило коммунистическое правление» (с. 209).

Но, совершенно справедливо отмечают авторы, несмотря на указанный антагонизм империи и русской нации, русские националисты каким-то непостижимым образом продолжали мыслить как имперские государственники, уповая на сильную власть. На российскую власть, которая всегда оставалась нерусской (в лучшем случае). Началось это еще со славянофилов, которые, хотя и были достаточно типичными представителями романтического национализма, охватившего тогда всю Европу, сознательно открещивались от революционных и демократических моментов в своем учении и подчеркивали свою лояльность самодержавию. Впрочем, даже подчеркнутая лояльность не всегда помогала. Николай I велел посадить Самарина в Петропавловскую крепость за то, что тот пытался в «Письмах из Риги» поставить вопрос о положении русского населения в Прибалтике (на дворе как раз был 1849-й, в Европе гремели национально-освободительные революции).

Заниматься в российском государстве защитой интересов русской нации всегда было опасно. Но русские националисты упорно продолжали 86 оставаться «охранителями», не понимая, что выступают за нерусское по

природе своей государство. «Для националистов было неприемлемо последовательное выступление против империи, которую они вполне обоснованно считали историческим созданием русского народа», — пишут Т. и В. Соловей (с. 324). Но, подчеркивают авторы, создание это десятилетие за десятилетием душило своего создателя, империя жила за счет русских, но редко давала им что-то взамен.

Русские националисты всегда (и в царское, и советское, и в постсоветское) время уповали на действующую власть, на то, что она вдруг «прислушается к русским» и станет осуществлять «русскую политику». Поэтому сами они никогда не выступали в качестве самостоятельной политической силы. Как пишет историк Алексей Миллер, «правильнее говорить не о русском националистическом движении как организованной силе, а, скорее, о русском националистическом дискурсе, который в XIX веке постепенно утверждался в обществе, но не вел, вплоть до начала XX века, к возникновению политических структур»4. Но и в XX веке эффективных политических структур русского национализма создано не было. Так, организации правого толка, существовавшие в 1905-1917 гг., несмотря на свой массовый характер, были всего лишь придатком самодержавия и подчеркнуто не претендовали на большее. Русские националисты ждали, когда власть повернется к ним лицом, но никогда за нее не боролись. «Националисты оказались неспособны бороться за власть. эта слабость национализма не порождена лишь советской эпохой, а представляет его генетический дефект, начиная со славянофилов» (с. 222).

Именно в консервативном, охранительном характере русского национализма, считают авторы, и заключается

4 Миллер Алексей. Империя Романовых и национализм. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 68.

причина патологического неуспеха русского национального движения. Русские националисты уповали на нерусское государство. И в итоге проигрывали вместе с ним. Так, русские правые партии стремительно сошли со сцены вместе с падением самодержавия, за которое цеплялись до последнего. После Февральской революции на политической сцене важную роль играло множество сил, в том числе и многочисленные национальные движения «инородческих окраин». Но русские националисты практически не участвовали в борьбе за власть.

Опять-таки, русские националисты позднесоветского времени предпочитали уповать на старое, противиться демократическим переменам и рыночной экономике. И в итоге в ситуации краха Советского Союза они опять оказались в числе проигравших.

Авторы «Несостоявшейся революции» подробно анализируют и ту, и другую ситуацию и достаточно убедительно показывают, что неудача русского национализма продиктована упорным нежеланием встать на демократические и прогрессивные позиции. В Европе национализм же выигрывал именно как либерально-буржуазное направление.

Именно из-за политической слабости русского национализма Россия продолжает оставаться страной «несостоявшейся революции». В России русская национальная революция не состоялась как минимум дважды: в 1917 и 1991 гг. Имеет смысл немного подробнее остановиться на втором эпизоде «несостоявшейся революции».

Обычно все вопросы связываются с распадом СССР: можно ли было его сохранить и кто «виновен» в произошедшем. Думается, что это едва ли можно назвать конструктивным подходом. Донорство РСФСР по отношению к республикам Средней Азии не могло быть бесконечным: рождаемость «националов» в несколько раз обгоняла рождаемость русских, неуклонно падавшую

с послевоенных времен. При этом, несмотря на значительные вложения в индустриализацию национальных республик, производительность труда и эффективность использования производственного фонда снижались. Зато росли амбиции партийной этнократии союзных республик, так что режим Горбачева вынужден был поставить вопрос об «иждивенчестве». Рано или поздно система должна была рухнуть. Это неудивительно.

Удивительно другое: почему демократическая революция в России не совпала с русской национально-освободительной революцией? «В цепи европейских "бархатных революций" рубежа 80-90-х годов прошлого века и среди советских республик Россия оказалась единственной страной, где принципы демократии и либерализма были разведены с национальной традицией и сознательно противопоставлены ей» (с. 282).

Нельзя сказать, что команда Ельцина была чужда национальному вопросу. Напротив, курс на суверенизацию России в 1989-1991 гг. обосновывался не столько необходимостью демократических реформ (которые можно было пытаться проводить и в общесоюзном масштабе), сколько ущемлением интересов русской нации в СССР, о чем тогда много говорила как раз демократически настроенная общественность.

Но потом Ельцин сделал ставку на этнократию автономных республик в составе РФ и в итоге сохранил худшие особенности советского национально-территориального антирусского федерализма. Вместо русской нации стали говорить о «многонациональном российском народе», как раньше говорили о «народе советском». Россия не стала русским национальным государством — и поэтому миллионы русских за пределами РФ оказались брошенными на произвол судьбы.

Почему это произошло? Почему в остальных республиках СССР стали

87

88

строить национальные государства и только в РФ продолжали ориентироваться на советскую модель, дискриминационную по отношению к основной массе русского населения?

Представляется, что винить в этом стоит как раз неспособность русского национализма к политической самоорганизации и борьбе за власть. Ельцин просто не мог опереться на русских националистов: подавляющее большинство из них парадоксальным образом заняли имперские позиции и звали «назад в СССР». Общество «Память», увлеченное параноидальной «борьбой с жидомасонами», даже не пыталось оформиться в политическую партию. В национальных республиках в составе РФ, несмотря на то, что практически во всех из них русские составляли большинство, не было организованного русского национального движения, которое можно было бы противопоставить претензиям местной этнокра-тии. В итоге Ельцин был вынужден откупаться от этнократии национальных республик «суверенитетом».

«Если бы русские националисты, подобно националистам других советских республик, а также восточно- и центральноевропейских стран соединили, обвенчали национализм с идеями демократических и рыночных преобразований, то получили бы подлинное бинарное оружие огромной политической мощи» (с. 263). Вместо этого русские националисты предпочли окраситься в красно-коричневые цвета, занять нишу маргиналов и скорбеть о крахе советского государства, которое все семьдесят лет своего существования ущемляло интересы русских.

Нельзя не согласиться с основным выводом книги: если русские националисты не учтут ошибок прошлого и впредь все равно продолжат держаться государственнических, имперских позиций, вместо того чтобы стать прогрессивной и демократической силой, они будут терпеть поражения и дальше. «По самой сути своей русский

национализм либерален и демократичен», — считают авторы (с. 433).

В целом «Несостоявшаяся революция» — очень интересная и актуальная книга. Но нельзя не отметить двух ее недостатков.

Обращаясь к современной российской действительности, авторы почему-то решили, что имперский период преодолен и что «русские наконец превратились из народа для других в народ для себя»: «Россия более не существует как империя» (с. 425). Едва ли с этим можно согласиться. И практика межбюджетных отношений между регионами, и дошедшая с советских времен практически без изменений система национально-территориального федерализма, в которой русским отказано в праве быть политическим субъектом, и, наконец, неизменный упор на «многонациональное» и «общероссийское» в противовес русскому — все это доказывает, что Россия продолжает оставаться империей, пусть и в урезанном виде. А вот продолжит ли существовать империя «несостоявшейся революции» или ей придет на смену иная политическая формация — покажет время.

Другой, существенно более серьезный упрек авторам книги можно сделать за попытки «биологического» рассмотрения национальной проблемы. К счастью, вызывающие недоумение упоминания о «русском этническом архетипе, генетически наследуемой ментальной структуре» (с. 420) достаточно редки в тексте, но будь их больше, они могли бы ощутимо снизить ценность книги.

Отсылки к «генетически наследуемому этническому архетипу» (к нему апеллируют авторы, когда пытаются, например, объяснить, почему старообрядцы не организовали вооруженного сопротивления или почему русские быстро смирились с советской властью), мягко говоря, весьма сомнительны и обладают нулевой объяснительной

ценностью. Не стоит подменять конкретную историческую аргументацию ссылками на метафизические «наследственные архетипы».

Кроме того, биологический, расовый момент, привносимый в национальный дискурс, всегда опасен. В том числе и для самого дискурса. Исторические недостатки в бытии нации начинают объяснять «природными, врожденными особенностями» ее носителей и, таким образом, предлагают с этими недостатками смириться и даже их полюбить.

Так, необходимость самодержавия для русских профессор-националист Павел Ковалевский обосновывал природной неспособностью их славянской природы к самоорганизации («Русский национализм и национальное воспита-

ние в России», 1912). А что, если подойти с точки зрения «этнических архетипов», то так можно интерпретировать и охранительный характер «русского национализма», признав его «расово» неизбежным. Едва ли авторы «Несостоявшейся революции» захотят с этим согласиться.

Нация не вызревает «биологически» и непроизвольно, а строится усилиями национально-ориентированных элит: такова современная научная парадигма понимания национальных процессов. И это же отправная точка для самих активистов национального движения, которые, только осознав себя в качестве творцов национальной судьбы, смогут добиться успеха в государстве «несостоявшейся революции». Если сами, конечно, этого захотят.