CC BY
40
ОГОНЬ В ИЗОБРАЖЕНИИ ЯЗЫКА
К.С. Верхотурова
Ключевые слова: народная картина мира, лексика, номинации огня.
Keywords: national world concept, lexics, fire nomination.
Огонь в народной картине мира - одно из самых таинственных и устрашающих природных явлений, и потому не удивительно, что и в фольклорной традиции, и в языковом коде его образ сопряжен, с одной стороны, с немалым количеством мифологических мотивов, с другой - с очень мощным экспрессивным потенциалом. В языковом портрете огня можно отметить следующие моменты. Во-первых, количество номинаций, апеллирующих непосредственно к огню, невелико относительно лексического пласта, связанного с процессом горения. Во-вторых, огонь сам по себе, не как процесс, а как феномен, осмысляется неоднозначно. И в языке, и в фольклоре существует противопоставление огня стихийного, огня небесного и огня хтонического.
Лексика, номинирующая огонь, пламя, достаточно явно делится на две группы: нейтральная лексика -по большей части это дериваты корней с исходным значением ‘гореть’ (*ogn-, *gor-, *zeg- и *pal-), а также существительные от глагола пылать - и лексика, содержащая в себе результат некоего переосмысления. Поскольку первая группа не нуждается в особом комментировании, так как представляет собой результат закономерной семантической эволюции, а семантическое расстояние между мотивирующим и мотивированным звеном является минимальным, она может быть представлена в виде следующей таблицы:
дериваты корня *ра1- дериваты корня *ogn-
пламя, пламень ‘огонь, поднимающийся над горящим предметом. Светящийся пар или газ, выделяемый при горении некоторыми веществами’ [МАС1, 3, 132] огонь ‘раскаленные светящиеся газы вокруг горящего предмета, пламя’ [МАС, 2, 587]
пол ‘пламя’ (Смол.) [СРНГ2, 29, 29] огошек ‘огонь, огонек’ (Влад., Новг., Волог.) [СРНГ, 22, 350]
поломя ‘пламя’ (Нижегор., Вост., Курск.) [СРНГ, 29, 111] огошка ‘огонь, огонек’ (Костром., Волог.) [СРНГ, 22, 350]
полонья ‘полымя, огонь’ (Дон.) [СРНГ, 29, 113] огнище ‘огонь’ (Арх., Пск., Тул.) [СРНГ, 22, 330]
полымь ‘пламя’ (Уфим.) [СРНГ, 29, 176] огонушек ‘огонь’ (Орл., Курск.) [СРНГ, 22, 340]
полымье ‘пламя’ (Орл.) [СРНГ, 29, 176] пламенный огонь ‘яркий огонь, пламя’ (Ворон.) [СРНГ, 27, 79]
пламе ‘пламя’ (Вост., Перм., Олон., Мурман., Киров., Свердл., Сиб., Яросл.) [СРНГ, 27, 79]
паль ‘пламя’ (Костром., Влад.) [СРНГ, 25, 179]
пальмо ‘пламя’ (Перм.) [СРНГ, 25, 180]
пальма ‘пламя’ (Перм.) [СРНГ, 25, 180]
поломень ‘пламя, огонь’ (Петерб.) [СРНГ, 29, 110]
полыньи ‘языки пламени; огни’ (Сиб.) [СРНГ, 29, 178]
огненное пламенье ‘пламя’ (Самар.) [СРНГ, 27, 79]
1 Здесь и далее: МАС - Словарь русского языка: В 4 т. - М этом томе.
2 Здесь и далее: СРНГ - Словарь русских народных говоров потом номер страницы в этом выпуске.
., 1981-1984, где сначала указывается номер тома, а затем номер страницы в . - М.; Л., 1965-2001. - Вып. 1-34, где сначала указывается номер выпуска, а
дериваты глагола пылать дериваты корня *gёr- дериваты корня *%щ-
пыл ‘сильный жар, пламя’ [МАС, 3, 568] жаркое ‘огонь’ (Дон.) [СРНГ, 9, 81] жига ‘огонь’ (Калуж., Курск.) [СРНГ, 9, 163]
пыло ‘пламя, огонь’ (Арх., КАССР., Кемер., Пск.) [СРНГ, 33, 191] жаровь ‘пламя, огонь; жар от огня, пламени’ (Сиб.) [СРНГ, 9, 84] жижа ‘в языке детей - огонь (свечи, лампы, лучины, спички и т.п.)’ [СРНГ, 9, 171]
пыль ‘пламя, огонь’ (Олон., Арх., Смол., Сев.-Двин., Колым.) [СРНГ, 33, 192]
пыл ‘сильный жар, огонь’ [СРНГ, 33, 189]
Номинации светло ‘пламя, огонь’ Курск., Брян., Дон., Сиб [СРНГ, 36, 264], тепло ‘огонь’ Зап. [Даль, 4, 399]3, теплина ‘огонь в поле, на воле’ (без указ. места) [Даль, 4, 399] соотносятся с симптомами огня (светом и теплом соответственно) и, судя по всему, мотивированы использованием огня для освещения и для обогрева.
Лексема зной ‘пламя’ Калуж. [СРНГ, 11, 319] образована от знеть, знеять ‘тлеть,
раскаляться’ [Фасмер, 2, 101]4 и также представляет собой результат закономерного семантического развития.
Существует также ряд лексем с непрозрачной внутренней формой, нередко заимствованных, этимологически связанных с идеей огня, но переосмысленных и подвергшихся аттракции к другим корням, значение которых релевантно для языкового образа огня.
Так, для лексемы смага ‘жар, пыл, огонь, полымя’ [Даль, 4, 230] Фасмер, восстанавливает и.-е. этимон *smeugh-/*smeug- со значением ‘жечь, тлеть, дымить’ [Фасмер, 3, 683]. Несмотря на то, что слово этимологически связано с идеей горения, неясная внутренняя форма, яркая фоносемантика плюс возможная аттракция к глаголу смагать ‘бить, стегать’ (южн.) [Фасмер, 3, 683] создают благоприятную почву для развития экспрессивной коннотации.
Лексемы богатье ‘огонь’ (Дон.) [СРНГ, 3, 46] багатье, багатьтя ‘огонь’ (Дон., Ворон., Новоросс.) (более употребительно об огне, еще не вырубленном или тлеющем под пеплом) [СРНГ, 2, 33], этимологические связанные с идеей горения (родственны греч. фтут ‘жарю, поджариваю’, д.-в.-н. ЬаШап ‘печь’ [Фасмер, 1, 101]), по всей видимости, на русской почве подвергаются аттракции со словом бог. Не исключено, что на уровне «тонких корреляций» эта номинация может быть сопоставлена с идеей небесного огня.
В слове красота ‘огонь’ (Калуж.) [СРНГ, 15, 199], вероятно, реализуется этимологическое значение корня *kras- (цветовое), косвенным подтверждением чему служит продуктивность модели ‘огонь’ ^ ‘цвета огня’, что свидетельствует о значимости цветовой характеристики для номинатора и позволяет говорить о том, что языковой портрет огня содержит цветовые компоненты. Для дериватов корня огонь сфера, связанная с цветообозначениями, достаточно малочисленна: огневой и огненный ‘цвета огня, пламени; огненный’ [МАС, 2, 585]; огонь, (что-либо) красного огня ‘(что-либо) красного цвета’ (Иркут.) [СРНГ, 22, 340]; огневой и огневый ‘красный, алый (о цвете)’ (Ворон., Калуж., Арх.) [СРНГ, 22, 325]; огняный, огнянный и огняной ‘ярко-красный, огненно-красный’ (Моск., Ряз.) [СРНГ, 22, 332]; пламенный ‘цвета огня, пламени’ [МАС, 3, 132]; жаркий и жаркой ‘красно-оранжевый, огненный; красный’ [СРНГ, 9, 79]; жарки-цветки ‘купальница азиатская, огоньки; употребляется в качестве краски желтого цвета и как лекарство от грыжи’ (Алтай, Том., Енис., Краснояр., Иркут., Сиб., Хакас.) [СРНГ, 9, 79; СРГНО, 148]; огневка ‘грибы со шляпкой красного цвета, «синявки»’ (Перм.) [СРНГ, 22, 325]; огнянка ‘лиса огненно-рыжей масти’ (без указ. места) [СРНГ, 22, 331]; огарь ‘рыжегрудый болотный кулик ‘(без указ. места) [СРНГ, 22, 312]; огарь ‘птица огнянка, красная утка’ (без указ. места) [СРНГ, 22, 312]. Возможно, к этой же группе должна быть отнесена лексема огневка ‘разновидность змеи - красная змея’ (Краснояр., Новосиб., Кемер.) [СРНГ, 22, 324], возникшая в результате комплексной мотивации (к уже указанному мотиву добавляется мотив цвета). Как видно из дефиниций, огонь выбирается эталоном ярко-красного, алого цвета.
3 Здесь и далее: Даль - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. - М., 1979, где сначала указывается номер тома, а затем номер страницы в этом томе.
4 Здесь и далее Фасмер: - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. - СПб., 1996, где сначала указывается номер тома, а затем номер страницы в этом томе.
Ярким примером образной лексики, номинирующей огонь, служит следующий ряд слов: зай (Волог., Яросл.); зайка (Волог, Яросл., Костром., Влад., Твер.); зайко (Волог.); заинька и заенька (Твер.); заинько и заенько (Волог.) с общим значением ‘об огне (в языке детей)’ [СРНГ, 10, 105-106]. Наиболее прозрачной в плане мотивации является лексема зайчик, имеющая значение ‘синий огонек на горячих, не вполне перегоревших угольях’ (Курск.) [СРНГ, 10, 110]. Очевидно, в основу номинации положена идея яркого прыгающего пятна (ср. солнечный зайчик). Отметим, что образ зайца в связи с огнем активен и в паремии. Учитывая, что мотив огня исключительно актуален для представлений о черте [Березович 2007, с. 467-493], а заяц является субститутом черта [Гура 1997, с. 187], вероятно, можно предположить для данных языковых фактов более сложный мотивационный комплекс, в котором огонь, заяц и черт оказываются сопряженными хотя бы на уровне «мотивационного шлейфа» (ср. загадка Чертогон, чертогон, он и бегат, как огонь. -Заяц.).
Образ языков пламени в диалектах отражен в лексеме лизун ‘о снопе огня, пламени’ (Смол.) [СРНГ, 17, 44]. С одной стороны, появление такого рода номинаций может быть понято как метафора по форме, с другой стороны, в этом случае мы, вероятно, можем говорить о некоем одушевлении огня (ср. устойчивое сочетание огонь лижет, облизывает).
Особняком стоят не имеющие системного характера образные обозначения молнии, бытующие в фольклорных текстах, например, лиска - в загадке: бежит лиска коло лесу близко (молния) (Смол.) [СРНГ, 17, 62]. Возможно предположить, что образ выкристаллизовался с опорой на такие признаки как цвет и быстрота перемещения. При этом нельзя не принять во внимание существующую в языке стойкую связь лисы и огня, ср.: поймать, добыть лису ‘подпалить, прожечь одежду’ (Иркут.) [СРНГ, 17, 60], огнянка ‘лиса огненно-рыжей масти’ (без указ. места) [СРНГ, 22, 331]. Надо полагать, что, по крайней мере, на уровне коннотации лиска ‘молния’ содержит сему огня.
В языке «обычному», природному огню противопоставлен огонь, добытый трением: деревянный огонь - ‘огонь, добытый трением одного куска дерева о другой (обычно с последующим использованием при совершении суеверных обрядов)’ (Камч., Енис., Иркут., Кемер., Том., Тобол., Перм., Олон., Арх.) [СРНГ, 8, 16]; трудовой огонь - ‘добытый трением’ (Костром.) [СРНГ, 22, 340]; живой огонь - ‘огонь, добываемый из дерева посредством трения (в суеверных представлениях - помогает от эпидемий); огонь, разводимый во время эпидемий или эпизоотий’ (Астрах., Олон., Костром., Иркут.) [СРНГ, 9, 154]. Это редкий случай лексикализации этиологии огня. Показательно, что именно такой огонь наделяется магическими свойствами, используется в обрядах для защиты от болезней, падежа скота и т.д.
Сопоставимый образ запечатлен в номинациях живые огни ‘болотные блуждающие огни’ (Сарат.) [СРНГ, 9, 154] и огненные столбы ‘северное сияние’ (Казан.) [СРНГ, 22, 326]. И в том, и в другом случае речь идет об огне неясной этиологии, об огне холодном. Логика возникновения номинации огненные столбы понятна. Сложнее объяснить, почему болотные огни названы живыми. Возможно, в данном случае в основу номинации положен тот факт, что болотные огни динамичны, постоянно двигаются, мелькают.
В языковой картине мира существует представление о небесном огне. Как правило, оно эксплицируется через образы небесных светил: заря погорает ‘при восходе солнце покроется облаками или горизонт станет багрово-красным’ (Дон.) [СРНГ, 11, 14]; подгорать ‘гореть, краснеть (о небе, облаках)’ [СРГК5, 4, 622]; перегорать ‘угасать, потухать, догорать (о заре, закате и т. п.)’ (Симб., Брян., Амур.) [СРНГ, 26, 70]; подгорелый ‘красноватый, оранжевый (о месяце)’ (Влг.) [КСГРС]. Все лексемы производны от корня *gor-, имеющего непереходное значение, то есть заря воспринимается не как субъект воздействия, а как субъект состояния (в отличие от солнца). Очевидно, такое различие в семантике объясняется тем, что заря не источает тепла, не греет. Думается, что в языковой картине мира с небом связан некий синкретичный образ горения. Солнце «перетягивает» на себя идею тепла (которая настолько актуальна для языкового образа солнца, что становится абсолютной «номинативной доминантой»), заря -идею света; поэтому все номинации, связанные с зарей, образованы от корня *gor-, который не предполагает обязательный объект воздействия.
Вероятно, для всей данной группы мотив цвета может быть обозначен как основной, причем для этой сферы можно восстановить те же модели развития семантики, что и для сферы абстрактных цветовых обозначений: «изменять цвет под действием огня» (подгорелый (о месяце) и «цвета огня, пламени». Другими словами, перед нами пример лексикализации денотативной соотнесенности абстрактных цветообозначений. Для этих номинаций релевантен также мотив света. Однако, на наш взгляд, такое объяснение не является исчерпывающим. Вероятно, идея того, что небесные светила горят, связана в первую очередь с солнцем, поскольку результаты воздействия солнца и огня часто аналогичны. Очевидно, это представление пролонгируется на все остальные небесные светила.
В русских говорах представления о небесном, божественном огне зачастую связаны с молнией, грозой. Среди славян распространено верование, согласно которому гроза, гром связаны с действиями какого-либо христианского или мифологического персонажа. На территории Новгородской области зафиксирован апеллятив сварог ‘огонь’ [СРНГ, 36, 214], представляющий собой реликт языческих верований славян (Сварог - верховное божество языческой Руси, соответствующее Гефесту, Гелиосу; Сварожич - сын
5 Здесь и далее: СРГК - Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 т. / Гл. ред. А.С. Герд. - СПб., 1994-2002, где сначала указывается номер тома, а потом номер страницы в этом выпуске.
Сварога, олицетворение огня). Широко известно представление о том, что гроза возникает, когда Илья Пророк едет по небу на колеснице, ср.: Илья великий ‘гром’ (Пенз.) [СРНГ, 12, 187] и др. Молния при этом часто воспринимается как искры из-под колес его колесницы. Вероятно, именно этим может быть объяснена такая номинация как аскраметка ‘искра’ (Пск.) и аскраметка ‘извив, блеск молнии’ (Пск.), ‘зарница’ (Пск.) [СРНГ, 1, 285]. В славянской мифологии, как известно, молния, гроза связываются также с Перуном, что находит свое отражение и в номинативном освоении этого явления: перун ‘молния’ (Смол.) [СРНГ, 26, 294]; перун ‘сильный гром, громовой раскат’ (Новосиб., Иркут.) [СРНГ, 26, 294], с перуна ударить ‘об ударе молнии’ (Латв. ССР) [СРНГ, 26, 294], с перуна сгореть ‘сгореть от удара молнии’ (Латв. ССР) [СРНГ, 26, 294] и т.д. Интерпретация молнии как божественного огня (ср.: божья воля ‘молния’ (Нижегор., Костром.) [СРНГ, 3, 63]; божья милость (милость божья) - о молнии (Яросл., Арх., Олон., Онеж., Том.); божье милосердие ‘гроза’ (Волог.) [СРНГ, 3, 63]; божья благодать ‘гроза’ (Самар., Арх., Сев.-Двин.) [СРНГ, 3, 63]; небесный огонь ‘молния’ (без указ. места)’ [СРНГ, 22, 340] и др.) соотносится с христианскими легендами о борьбе бога и сатаны, в которой «бог или его помощники (ангелы, архангелы Михаил и Гавриил, св. Илья) поражают дьявола молниями» [СД6, 3, 280]. Вероятно, представлениями о том, что в момент удара молнии бог поражает дьявола, и объясняется восприятие грозы как божьей милости. Этот мотив, очень распространенный в фольклорных текстах (например: И как по божьей милости гром гремит и стрела летит да дьяволом, так бы такая же стрела пала на злого человека. (Волог.) [СРНГ, 25, 121]), - в ряде случаев отражается и в языковом коде. Связь с идеей божественного огня поддерживает и глагол опекать безл. ‘сверкать (о молнии)’ (Волог.) [СРНГ, 23, 247], этимологически родственный печь.
К этому же сюжету восходят номинации, связанные с оружием: огневая стрела ‘молния’ (Онеж., КАССР) [СРНГ, 22, 325]; проскомица ‘в религиозных представлениях - оружие святого Михаила Архангела’ (Смол.) и проскомицею забить ‘убить громом’ (Смол.) [СРНГ, 32, 232].
Еще одна лексикализовавшаяся мифологема связана с представлениями о том, что «молния - это видимый с земли свет верхнего неба, когда нижнее небо открывается» [СД, 3, 280]. В собственно языковом коде эта идея отражена в таких номинациях как открываться ‘осветиться, озариться (о небе при вспышке молнии)’ (Арх.) [СРНГ, 24, 212], открылось небо ‘о грозе’ (Арх.) [СРНГ, 24, 212], небо открылось ‘о появлении зимой, в ночное время, молнии без грома; по поверью, тот, кто успеет в это мгновение обратиться к богу с просьбой, получит просимое’ (Тобол., Том.) [СРНГ, 20, 319].
Номинация огненное запаление ‘пожар, возникший от молнии’ представляет собой единственный случай лексикализации этиологии стихийного пожара и содержит в себе зерно противопоставления небесного огня и земного.
К иным номинациям пожара, коррелирующими с христианской традицией, относятся лексемы грешина ‘пожар’ и грешная стать ‘несчастный случай (пожар и т. п.)’, а также лексема грешиться ‘ гореть (о пожаре)’ Волог. [СРНГ, 7, 138], вероятно, образованы от грех (на это указывает словообразовательная специфика) и представляют собой не первую ступень производности от гореть. (Ср. грех ‘беда, несчастье’). Если это так, то семантика развивалась по следующей схеме: гореть ^ ^ грех ^ беда, несчастье ^
пожар. Таким образом, лексемы грешина, грешная стать находятся на четвертой ступени производности. Однако очевидно, что семантическое расстояние между значениями ‘гореть’ и ‘пожар’ несоизмеримо меньше, чем между значением ‘пожар’ и значениями, связанными с грехом. Это заставляет думать либо об образовании непосредственно от гореть (но словообразовательный аспект является крайне уязвимым), либо о вторичном переосмыслении лексемы грех, в результате которого была актуализирована сема ‘горение, жжение’.
В противопоставление огню небесному и огню стихийному в языковом коде маркируется так называемый хтонический огонь. Этот образ эксплицирован номинациями мышиный огонь ‘гнилушка (которая светится в темноте)’ (Нижегор.) [СРНГ, 22, 340]; мышиный огонь ‘светящаяся гнилушка’. (Ряз.) [СРНГ, 19, 70]; мышевий огонь ‘бледный свет в темноте от сгнившего в сыром лесу дерева’ (Пск., Твер.) // ‘гнилое дерево, испускающее в темноте бледный свет’. (Пск., Твер.) [СРНГ, 19, 68]. Мышиный в данном случае обозначает, вероятно, ‘не человеческий (и не небесный)’, ‘принадлежащий чужому миру’. Думается, что в данном случае, с одной стороны, важен образ огня холодного, огня, который светит, но не греет, с другой стороны - образ огня неясного происхождения.
Интересно выражение покойники печку топят 'о скоплении светлячков': Детишками любили светлячков искать, найдем где-то много, скажем, ну, покойники печку топят. Свет от светлячков - один из видов земного огня (в противопоставлении огню небесному и огню человеческому). Светлячки излучают свет, но не издают тепла, поэтому скорее всего в приведенном выражении реализуется связь покойников и холода. Кроме того, светлячки, ползая по земле или траве, создают впечатление света, идущего снизу, из-под земли, где якобы обитают покойники.
Если помнить о тесной связи дыма и огня, немаловажен для представлений об огне тот факт, что дым из печи наделяется свойством проникать в другой мир, быть посредником между землей и небом, между теми, кто дома, и теми, кто далеко (ср. «Петруня мой, приди домой!» - слова, которые женщина кричала в печь, чтобы ее муж вернулся домой с лесозаготовок).
6 Здесь и далее: СД - Славянские древности: Этнолингвистический словарь в 5-ти томах. - М., 1995.
Таким образом, огонь оказывается тем объектом, при освоении которого язык обращается в первую очередь к сопряженным с ним мифологическим мотивам. Номинации, опирающиеся на реальные свойства объекта, нечастотны и связаны в большинстве случаев с цветообозначениями. Что касается номинаций, обусловленных мифологическими представлениями об огне, то они демонстрируют очень богатый ассортимент номинативных интенций, апеллируя к целому ряду разнообразных мифологем, генетически связанных с христианской или славянской мифологической традициями.
Литература
Березович Е.Л., Родионова И.В. «Текст черта» в русском языке и традиционной культуре // Березович Е.Л. Язык и традиционная культура. - М., 2007.
Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. - М., 1997.
Словари
Даль - Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. - М., 1979.
КСГРС - Картотека Словаря говоров Русского Севера (Хранится на кафедре русского языка и общего языкознания Уральского государственного университета).
МАС - Словарь русского языка: в 4 т. - М., 1981-1984.
СД - Славянские древности: Этнолингвистический словарь: в 5-ти томах. - М., 1995.
СРГК - Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей: в 6 т. / Гл. ред. А.С. Герд. - СПб., 1994-2002.
СРГНО - Словарь русских говоров Новосибирской области. - М., 1979.
СРНГ - Словарь русских народных говоров. - М. ; Л., 1965-2001. - Вып. 1-34.
Фасмер - Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: в 4 т. - СПб., 1996.
