CC BY
975
В. Л. Пянкевич
«ОДНИ УМИРАЮТ С ГОЛОДУ, ДРУГИЕ НАЖИВАЮТСЯ, ОТНИМАЯ У ПЕРВЫХ ПОСЛЕДНИЕ КРОХИ»:
УЧАСТНИКИ РЫНОЧНОЙ ТОРГОВЛИ В БЛОКАДНОМ ЛЕНИНГРАДЕ
В осажденном Ленинграде существовали рынки, хотя подвоз продуктов на них практически прекратился. Стихийная, вольная торговля в городе не только не исчезла, но неудержимо увеличивалась в масштабах, реагируя на колоссальную нехватку продуктов фантастическим ростом цен. Однако блокадный рынок стал единственным дополнением к скудному рациону питания, а нередко источником выживания.
Добытый с огромным трудом, рыночный приварок был жизненно необходим, являясь подчас единственным спасением от дистрофии и смерти. У большинства ленинградцев, - полагает мемуаристка, - была возможность выменивать вещи на хлеб».1 Отвечая на вопрос, были ли у них дополнительные источники питания, 83,3 % заполнивших анкеты блокадников указали на довоенные запасы, обмен вещей на продукты и т. д. 61,4 % респондентов среди блокадников сообщили, что их семьи меняли вещи на еду. Это означает, что почти две трети населения города искали спасения на рынке, на толкучке, а также у знакомых и незнакомых «коммерсантов».2
Что из себя представлял рынок в осажденном городе, можно судить по воспоминаниям блокадников. «Сам рынок закрыт. Торговля идет вдоль Кузнечного переулка от Марата до Владимирской площади и дальше по Большой Московской <.. .> Взад и вперед ходят людские скелеты, замотанные ни весть во что, в свисающих с них разномастных одеждах. Они вынесли сюда все, что могли, с одним желанием - обменять на еду».3 «Собственно рынок был закрыт, а люди ходили взад-вперед по Кузнечному переулку перед зданием рынка и заглядывали друг другу через плечо».4 О своих впечатлениях после посещения Сенного рынка блокадница вспоминает так: «Сенной рынок очень отличался от маленького базара на Владимирской. И не только своею величиной: он расположен на большой площади, со снегом, затоптанным и утрамбованным многими ногами. Отличался он и толпою,
совсем не похожею на дистрофическую медлительную кучку ленинградцев с дорогими мелочами в руках, никому не нужными во время голода - хлеба за них не давали. Здесь бросались в глаза такой теперь невиданный “деловой дух” и большое количество плотных, тепло одетых людей, с быстрыми глазами, быстрыми движениями, громкими голосами. Когда они говорили, у них изо рта шел пар, как в мирное время! У дистрофиков пар был такой прозрачный, незаметный».5
«Сенная площадь . издавна славилась, как самое бойкое торговое место, - отмечает А. А. Даров. - Но никогда она не была такой оживленной как в эти дни блокады. Огромный колхозный рынок, закрытый в начале войны, потом как будто сам собой открылся. Все рынки закрыты - и откры-лись».6 «Крытый Сенной рынок не мог вместить в себя всех торгующих и меняющих, покупающих и просто “желающих”, и голодные устроили свой Голодный рынок прямо на площади. Это была не торговля 20-го века, а примитивный, как на заре человечества, обмен товаров и продуктов. Измученные голодом и болезнями, оглушенные бомбардировками люди приспосабливали к своей отупевшей психике все человеческие взаимоотношения, и прежде всего - торговлю, в ее допустимой - советской властью, и не допустимой в блокаду - мере».7
Кроме того, в страшную блокадную зиму ленинградские рынки были местами скопления самых разных криминальных субъектов, а Сенной «голодный» рынок, по свидетельству американского публициста и историка Г. Солсбери, стал таким же, как и до революции «средоточием всех преступлений, какие могли совершаться в осажденном городе».8
Следствием обменного характера рыночной торговли было то, что в свидетельствах блокадников одни и те же участники торга называются продавцами и покупателями. «Покупатели - те, кто менял часть своего сахарного пайка на масло или мясо, другие за хлеб тщетно разыскивали рис для больного близкого, умирающего от голода, чтобы рисовым отваром, действующим чудодейственно, остановить новую болезнь - голодный понос».9 По свидетельству другого мемуариста, большинство людей на рынке -«продавцы» - те, кто предлагал для обмена на любую еду самые разнообразные вещи - изможденные голодом и холодом горожане. «Покупатели другие, - вспоминает Б. М. Михайлов. - Они мордастые, воровато зыркают по сторонам и держат руки за пазухой - там хлеб, или сахар, а может быть кусок мяса. Мясо мне нельзя покупать - не человечина ли? Я подхожу к “покупателю”.
- Продай! - то ли спрашиваю, то ли умоляю его.
- А у тебя что?
Я торопливо раскрываю перед ним все свое “богатство”. Он брезгливо копается в пакетиках.
- Часы есть?
- Нет.
- А золото? - “Хлеб” отворачивается и уходит».10
Большинство участников блокадной рыночной торговли составляли обычные горожане, стремившиеся приобрести какую-либо пищу за деньги или выменять ее на свои вещи. Это были ленинградцы, получавшие иждивенческие карточки, нормы выдачи продуктов по которым не давали шанса на жизнь. Впрочем, были здесь не только иждивенцы, но и рабочие, военные, с большими нормами питания, но, тем не менее остро нуждавшиеся в дополнительной пище или стремившиеся произвести обмен в самых разных, порой немыслимых сочетаниях.
Желавших купить или обменять свои вещи на еду на рынке было значительно больше обладателей вожделенных продуктов. Поэтому важными персонажами рыночной торговли были спекулянты. Они ощущали себя хозяевами положения на рынке и не только. Ленинградцы были потрясены. «Обыкновенные люди вдруг обнаружили, что у них мало общего с торговцами, возникшими вдруг на Сенном рынке. Какие-то персонажи прямо со страниц произведений Достоевского или Куприна. Грабители, воры, убийцы, члены бандитских шаек бродили по ленинградским улицам и, казалось, приобретали большую власть, когда наступала ночь. Людоеды и их пособники. Толстые, скользкие, с неумолимо стальным взглядом, расчетливые. Самые жуткие личности этих дней, мужчины и женщины».11
В поведении, организации своего «бизнеса» эти люди проявляли большую осторожность. «На рынке обычно продавался хлеб, иногда целыми буханками. Но продавцы вынимали его с оглядкой, буханку держали крепко и прятали под пальто. Они боялись не милиции, они отчаянно боялись воров и голодных бандитов, способных в любой момент вынуть финский нож или просто ударить по голове, отобрать хлеб и убежать».12
Еще один тип продавца-покупателя - военнослужащий, который был весьма желанен как торговый партнер для большинства блокадников, особенно для женщин, составлявших преобладающую часть очередей в магазинах и большую часть посетителей ленинградских рынков. «На улицах, - записывает в дневнике в ноябре 1941 г. военный корреспондент П. Н. Лукницкий, -все чаще плеча моего касаются женщины: “Товарищ военный, вино вам не нужно?” И на короткое: “Нет!” - робкое оправдание: “Я думала на хлеб променять, грамм бы хоть двести, триста.. .”».13
Так же, как и спекулянты, военные опасались быть замеченными участниками рыночной торговли. «Иногда на рынке трусливо и воровато появляется военный. Этому надо табак и водку. Военные меняют быстро и дешево. У них всегда “богатые” продукты (хлеб, консервы, сухари, сахар...). Говорят, если военного поймают с продуктами, - расстрел».14 На эту же особенность обменной «коммерции» военного человека обратил внимание В. Алексеев, который вспоминает, как его отец, приехавший с фронта, переоделся в штатское, так как боялся патрулей, на толкучке обменял консервы и концентраты его “сухого пайка” на бутылку водки».15
Среди участников блокадного торга были особые, страшные персонажи. Речь идет о продавцах человеческого мяса. «На Сенном рынке люди шли сквозь толпу, как во сне. Бледные, как призраки, худые, как тени... Лишь иногда появлялись вдруг мужчина или женщина с лицом полным, румяным, каким-то рыхлым и одновременно жестким. Толпа вздрагивала с отвращением. Говорили, что это людоеды».16
О том, что на рынках города предлагали купить человечину, блокадники вспоминают нередко, в частности, о продававшемся на толкучке на Светлановской площади студне. «На Сенной площади (там был рынок) продавали котлеты, - вспоминает инвалид войны Э. К. Худоба. - Продавцы говорили, что это конина. Но я уже много времени не видел в городе не только лошадей, но и кошек. Давно не летали над городом птицы».17 «На Сенной площади., - свидетельствует Е. И. Иринархова, - следили: не торгуют ли подозрительными котлетами или чем-то другим. Такой товар изымался, а продавцов уводили».18 Блокадница И. А. Фисенко вспоминает о том, как она осталась голодной, когда ее отец вылил кастрюлю имевшего специфический запах и сладковатый вкус бульона, сваренного из человечьего мяса полученного матерью в обмен на обручальное кольцо».19 Однако широкого распространения это жуткое явление не получило. Согласно результатам анализа петербургского исследователя В. А. Иванова, на основании выборки нескольких тысяч уголовных дел военного времени только 8 арестованных граждан (0,40 %) заявили, что они убивали людей в целях продажи человеческого мяса. Обвиняемый С. рассказывал, как они с отцом неоднократно убивали спящих у них людей, затем разделывали трупы, засаливали мясо, варили его и под видом конины обменивали на вещи, водку, табак.20
Людей, участвовавших в рыночной торговле и обмене осажденного города, связывали особые отношения. Приходя на рынок и вынужденно пользуясь услугами спекулянтов, ленинградцы относились к этим «бизнесменам» неоднозначно. Доминировала неприязнь и даже ненависть, такая же, какую большинство блокадников испытывало к врагу, осаждав-
шему, бомбившему и обстреливавшему Ленинград. В блокадном городе «. можно быстро разбогатеть, будучи шкуродером, - свидетельствует рабочий А. Ф. Евдокимов. - А шкуродеров развелось последнее время очень много, и торговля с рук процветает не только на рынках, но у каждого магазина».21 «Имея мешок крупы или муки, можно стать обеспеченным человеком. И подобная сволочь в изобилии расплодилась в вымирающем городе».22 «Уезжают многие, - записывает 20 февраля 1942 г. в дневнике С. К. Островская. - Эвакуация - тоже прибежище спекулянтов: за вывоз на машине - 3000 р. с головы, на самолете - 6000 р. Зарабатывают гробовщики, зарабатывают шакалы. Спекулянты и блатмейстеры представляются мне не иначе, как трупными мухами. Какая мерзость!»23.
В дневниках и мемуарах блокадники нередко пишут о шокировавших их социальных контрастах на улицах блокадного Ленинграда. «Вчера Татьяне принесли полкило пшена за 250 р. Даже я поразилась наглости спекулянтов, но все же взяла, т. к. положение остается критическим, - свидетельствует 20 марта 1942 г. сотрудница Публичной библиотеки М. В. Машкова. -.Жизнь удивительная, можно подумать, что все это дурной сон».24
«И вдруг навстречу, после сотен людей, изможденных до предела, молчаливых, идущих походкой столетних старцев, - замечает в дневнике 18 января 1942 г. военный корреспондент П. Н. Лукницкий, - появляется толсторылый с лоснящимся от самодовольства и упитанности лицом, с плутоватыми наглыми глазами гражданин. Это какой-либо вор - завмаг, спекулянт-управхоз, накравший у покойников вверенного ему дома хлебные карточки, получающий по ним килограммы хлеба, обменивающий этот хлеб с помощью своей жирной, накрашенной крали на толкучке, - на золотые часы, на шелка, на любые ценности <.> Надо б таких расстреливать!»25
«Люди ходят как тени, одни опухшие от голода, другие - ожиревшие от воровства из чужих желудков, - записывает 20 июня 1942 г. в дневнике фронтовик, секретарь комитета ВЛКСМ завода им. Сталина Б. А. Белов. -У одних остались глаза, кожа да кости и несколько дней жизни, у других появились целые меблированные квартиры, и платяные шкафы полны одеждой. Кому война - кому нажива. Эта поговорка в моде нынче. Одни ходят на рынок купить двести грамм хлеба или выменять еду на последнее трико, другие навещают комиссионные магазины, оттуда выходят с фарфоровыми вазами, сервизами, с мехами - думают долго прожить. ... кто смел тот и съел. <...> Одни обтрепались, износились, обветшали, как платьем, так и телом, другие лоснятся жиром и щеголяют шелковыми тряпками».26
Об этом же говорят театральные впечатления многих блокадников. Посещение театра, концерта становились подчас не отдушиной среди неимоверных тягот, а поводом для негативных впечатлений и горестных раздумий.
«Сегодня шла “Марица”. Театр был битком набит, - записывает в дневнике в марте 1942 г. учитель А. И. Винокуров. - Среди посетителей преобладают военные, официантки из столовых, продавщицы продовольственных магазинов и т. п. - люд, обеспеченный в эти ужасные дни не только куском хлеба, а и весьма многим».27
«Был на “Сильве” в Александринке. Странно смотреть, как артисты поют и пляшут. Глядя на золото и бархат ярусов, на пестрые декорации, можно забыть о войне и хорошо посмеяться. Но у хористок под гримом -следы дистрофии. В зале много военных в скрипящих портупеях и завитых девушек нарпитовского типа» (23 июля 1942 г.).28
Такие же эмоции вызывает значительная часть театральной публики у М. В. Машковой: «Чтобы вырваться из плена голода и забыться от смрада смерти, поплелись сегодня с Верой Петровной в Александринку где ставит спектакли Музыкальная комедия. . Народ, посещающий театр, какой-то неприятный, подозрительный. Бойкие розовые девчонки, щелкоперы, выкормленные военные, чем то напоминает НЭП. На фоне землистых истощенных ленинградских лиц эта публика производит отталкивающее впечатление».29 Часть театральной публики не позволила блокаднице, как она хотела, «забыться от смрада смерти», более того, «в театре затосковала и с нетерпением ждала конца, с болью слушала, как захлебываясь, хохочут девицы, с каким упоением наслаждаются переживаниями и страстями принцев и прочих идиотов».30
Резко негативное отношение вызывали у ленинградцев те, кто не просто не голодал, но наживался на этой трагической ситуации. Прежде всего, речь идет о тех, кого блокадники видели чаще всего - о продавцах магазинов, работниках столовых и т. д. «Как омерзительны эти сытые, пышно-белые “талонщицы”, вырезающие в столовых и магазинах карточные талоны у голодающих людей и ворующие у них хлеб и продукты, - записывает
20 сентября 1942 г. в дневнике блокадница А. Г. Берман. - Это делается просто: “по ошибке” вырезают больше положенного, а голодный человек обнаруживает это только дома, когда никому уже ничего доказать нельзя».31
«В очереди, у прилавка все жадными глазами следят за хлебом и за стрелкой весов, чтоб не обвесили, - вспоминает блокадница. - И часто пререкаются и ругаются жалобными тонкими голосами с продавщицами, кото-
рые им грубо отвечают, и, сытые, презирают эту голодную, жадную и беспомощную толпу».32
«Спекулянты предлагают масло по 1800 руб., - записывает в апреле
1942 г. в дневнике ленинградский учитель. - Последнее особенно противно, -ведь продукты явно воруют».33
«С кем ни беседуешь, от всех слышишь, что последний кусок хлеба, и тот полностью не получить, - записывает 6 июня 1942 г. в дневнике Б. А. Белов. - Воруют у детей, у калек, у больных, у рабочих, у жителей. Те, кто работает в столовой, в магазинах, или на хлебозаводе - сегодня являются своеобразным буржуа. Какая-нибудь судомойка живет лучше инженера. Мало того, что она сама сыта, она еще скупает одежду и вещи. Сейчас поварской колпак имеет такое же магическое действие, как корона во время царизма»34.
«Вообще всех завмагов, продавцов, работников из столовых мы ненавидели, - записывает в дневнике директор школы Г. Н. Корнеева. - Я считаю, что надо их обыскивать, проверять их приобретения и раскулачивать и уничтожать. Большинство из них не только ели сами до отвала (это пусть бы уж, а кормили всю родню до 9-го колена, приобретали вещи, обстановку, квартиры и т. д.) Ну разве это люди? Одни умирают с голоду, другие наживаются, отнимая у первых последние крохи. Думаю, что соответствующие органы не отнеслись серьезно к своим обязанностям. Это безнаказанное воровство процветает до сих пор. Обидно, что погибли хорошие талантливые люди, а жулики, пробравшись на теплые местечки, благополучно существуют. Будь они прокляты все, пусть отольются им слезы несчастных, погибших из-за них» (29 сентября 1942 г.). 35
Впечатления о работниках столовой усиленного питания сохранились в дневнике художника И. А. Владимирова:
«Опрятно и чисто одетые официантки расторопно разносят подносы с кушаньем и стаканы шоколада или чая. За порядком наблюдают “распорядительницы”. Это живые и весьма убедительные доказательства, какую пользу здоровью приносит человеку “усиленное питание” в “фабрике-кухне”. В самом деле, все официантки и, конечно, больше всего “начальство” служат примерами счастливой, сытой жизни в наше голодное время. Лица румяные, щеки, губы налитые, а масляные глазки и полнота форм упитанных фигур очень убедительно свидетельствуют, что эти служащие не теряют своих килограммов веса тела, а значительно приобретают вес. “Вот где доноров надо поискать”, - сказал мне военный врач, сидевший рядом за столом. Я, конечно, чувствовал, что ни одна разъевшаяся округлившаяся официантка не отдаст ни капли своей крови, но промолчал и заметил только: “Едва ли
это удастся”. Через несколько дней я за ужином снова встретился с врачом и спросил о донорстве.
- Вы не поверите, сколько оскорбительных ответов я наслушался. Они, не стесняясь, крыли меня самыми гадкими площадными выражениями вроде: “Ишь ты, такой-сякой! Хочешь за деньги нашу кровь взять! Нет, не надо твоих денег! Я свою нажитую кровь ни одному чёрту не отдам!”. А бывало, что ответы случались еще решительнее и грубее»36.
«Заходил к директору столовой. Постучал. Он вышел, запах вина. В зале пляшут девушки, а в кабинете, видно, выпивают. Там районное начальство столовых» (8 марта 1942 г.).37
«Был в том же офицерском флотском собрании, - записывает в ноябре
1943 г. в своем дневнике ученый-востоковод А. Н. Болдырев. - Опять не состоялась лекция из-за полного отсутствия слушателей, опять накормили меня маленьким, но изысканным холодным ужином. Снова поражался теплу, обилию света, странному безлюдию при насыщенности обслуживающим людом (очень много жирнейших расфуфыренных девушек)».38
Об открытом недовольстве ленинградцев работой и работниками магазинов, столовых, крайне негативном отношении горожан к спекуляции и спекулянтам свидетельствуют документы правоохранительных органов, следивших за настроениями населения осажденного города. Согласно сообщению Управления НКВД по Ленинградской области и Ленинграду от 5 сентября 1942 г., среди населения города увеличилось количество высказываний, выражающие недовольство работой столовых и магазинов. Горожане говорили, что работники торговли и снабжения расхищают продукты питания, спекулируют ими, обменивают на ценные вещи. В письмах из Ленинграда горожане писали: «Паек нам полагается хороший, но дело в том, что в столовой крадут много»; «Есть люди, которые голода не ощущали и сейчас с жиру бесятся. Посмотреть на продавщицу любого магазина, на руке у нее часы золотые. На другой браслет, золотые кольца. Каждая кухарка, работающая в столовой, имеет теперь золото»; «Хорошо живут те, кто в столовых, в магазинах, на хлебозаводах работают, а нам приходится много времени тратить, чтобы получить мизерное количество пищи. А когда видишь наглость сытого персонала столовой - становится очень тяжело». За последние десять дней, констатируется в сообщении Управления НКВД, подобных сообщений зарегистрировано 10 820, что составляет 1 сообщение на 70 человек населения Ленинграда.39
Обыденные и типичные представления горожан о деятельности некоторых работников торговли и общественного питания находят подтвержде-
ние в официальных документах. В справке начальника Управления НКВД ЛО, направленной в октябре 1942 г. в ГК ВКП(б), согласно которой «основной контингент арестованных за спекуляцию и хищения социалистической собственности составляют служащие торгово-снабженческих организаций (торговая сеть, склады, базы, столовые). Главным объектом хищений и спекуляции являются продукты питания и другие нормированные дефицитные товары».40
Коммерция осажденного города имела свои особенности, порожденные спецификой потребностей тех, кто мог предложить в обмен на вещи продукты питания. Очевидно, важными источниками продовольствия на рынках были преимущественно женщины, занятые в хранении, продаже продуктов питания, приготовлении пищи и т. д. Именно они часто диктовали условия многих обменных операций в блокадном городе. «В. Л. Комарович советовал менять прежде всего женские вещи, - вспоминает супруга Д. С. Лихачева. -Я пошла на Сытный рынок, где была барахолка. Взяла свои платья. Голубое крепдешиновое я променяла на один килограмм хлеба. Это было плохо, а вот серое платье променяла на килограмм 200 грамм дуранды. Это было лучше». Дополняет воспоминания супруги Д. С. Лихачев: «Он (Комарович) сказал: “Жура наконец поняла, какое положение: она разрешила променять свои модельные туфли”. Жура - это его дочь, она училась уже в Театральном институте. ... Модные женские вещи - единственное, что можно было обменять: продукты были только у подавальщиц, продавщиц, поварих”».41
«По улицам ходят толстые девки в локонах, в модных прическах, в хороших платьях с чужого плеча, в камнях», - записывает 2 июля 1942 г. в дневнике С. К. Островская42.
Спекулянты, с которыми блокадники сталкивались на городских рынках и толкучках, бывали и в домах ленинградцев, вызывая еще больше омерзения и ненависти. «Однажды в нашей квартире появился некий спекулянт -розовощекий, с великолепными широко поставленными голубыми глазами, -вспоминает литературовед Д. Молдавский. - Он взял какие-то материнские вещи и дал четыре стакана муки, полкило сухого киселя и еще что-то. Я встретил его уже спускающегося с лестницы. Я почему-то запомнил его лицо. Хорошо помню его холеные щеки и светлые глаза. Это, вероятно, был единственный человек, которого мне хотелось убить. И жалею, что я был слишком слаб, чтобы сделать это.».43
«Помню, как к нам пришли два спекулянта, - вспоминает Д. С. Лихачев. -Я лежал, дети тоже. В комнате было темно. Она освещалась электрическими батарейками с лампочками от карманного фонаря. Два молодых человека
вошли и быстрой скороговоркой стали спрашивать: “Баккара, готовальни, фотоаппараты есть?” Спрашивали и еще что-то. В конце концов что-то у нас купили. Это было уже в феврале или марте. Они были страшны, как могильные черви. Мы еще шевелились в нашем темном склепе, а они уже приготовились нас жрать». 44
Попытки пресечь воровство, как правило, не имели успеха, а правдолюбцы изгонялись из системы. Художник Н. В. Лазарева, работавшая в детской больнице, вспоминает: «В детской больнице появилось молоко - очень нужный продукт для малышей. В раздаточнике, по которому сестра получает пищу для больных, указывается вес всех блюд и продуктов. Молока полагалось на порцию 75 граммов, но его каждый раз недоливали граммов на 30. Меня это возмущало, и я не раз заявляла об этом. Вскоре буфетчица мне сказала: “Поговори еще и вылетишь!” И действительно, я вылетела в чернорабочие, по-тогдашнему - трудармейцы».45
Смертельно голодных ленинградцев раздражал вид сытых людей, которые, как полагали блокадники, были заняты во вполне определенных сферах. Во время войны и блокады такие люди не только ничего не потеряли, но, напротив, возвысились, сумели разбогатеть и ощущали себя хозяевами жизни, нередко, действительно, хозяевами чужих жизней.
Повествование о преображении знакомой - Лены - содержит дневник школьного инспектора Л. К. Заболотской: «Это была до войны истощенная, больная, вечно нуждавшаяся женщина; она стирала нам белье, и отдавали мы ей его не столько ради белья, сколько ради нее - надо было как-нибудь поддержать ее, но от этого пришлось отказаться, т. к. стирать она стала хуже. Затем, когда начала исчезать мануфактура, она стала стоять в очередях покупать заказчикам за плату материал. <...> Теперь, когда столько людей умерло с голоду, Лена расцвела. Эта помолодевшая, краснощекая, нарядно и чисто одетая женщина! Летом через окно было слышно, как разные голоса кричали: “Лена, Леночка! Ты дома?”. “Мадам Талоцкая” - жена инженера, очень важная дама, которая теперь потеряла около четверти веса (я потеряла 30 кг) тоже стоит иногда под окном и с милой улыбкой кричит: “Лена, Леночка! У меня к Вам есть дело”. У Лены много знакомых и даже ухаживателей. По вечерам летом, она, нарядившись, ходила гулять с компанией молодых девушек, она переехала с чердачного помещения во дворе на второй этаж с окнами на линию. Быть может, для непосвященного эта метаморфоза непонятна, но ленинградец, наверно спросит: “Она работает в столовой или магазине?” Да, Лена работает на базе! Комментарии излишни».46
Характеризуя «новую аристократию» Ленинграда, «аристократию от плиты», инженер И. А. Савинков замечает в своем дневнике в сентябре
1942 г.: «Это прежде всего самая жульническая часть населения: обвешивают, обмеряют, вырезают лишние талоны, тащат домой еду нашу, кормят без талонов своих знакомых и родных, передают им бидоны с едой для выноса. Интересно организовано дело: у какой-либо буфетчицы есть полный штат по выносу из столовой продуктов, охрана работает вместе, потому что и охранник кушать хочет - это первая мелкая партия жуликов. Вторая более крупная - это завы, пом. завы, руководящие повара, кладовщики. Здесь идет более крупная игра, составляются акты на порчу, пропажу, усушку, утруску, под видом засыпки в котел идет жуткое самоснабжение. Работников, связанных с питанием, сразу можно отличить от всех остальных людей, живущих только на свою карточку. Это прежде всего жирная, упитанная туша, разодетая в шелка, бархат, модные ботинки, туфли. Золото в ушах, на пальцах груда и обязательно часы, в зависимости от масштаба воровства золотые или простые.47
Приехавший с фронта в блокадный город ленинградец вспоминает: «.я встретил на Малой Садовой. свою соседку по парте Ирину Ш. веселую, оживленную, даже элегантную, причем как-то не по возрасту - в котиковой манто. Я так несказанно обрадовался ей, так надеялся узнать у нее хоть что-нибудь о наших ребятах, что сперва не обратил внимания на то, как резко выделялась Ирина на фоне окружавшего города. Я, приезжий с “большой земли”, вписывался в блокадную обстановку и то лучше. <.>
- Ты сама чего делаешь? - улучив момент прервал я ее болтовню.
- Да. в булочной работаю. - небрежно уронила моя собеседница. <.>
... странный ответ. Спокойно, ничуть не смутившись, молодая женщина, за два года до начала войны кончившая школу, сообщила мне, что работает в булочной - и это тоже вопиюще противоречило тому, что мы с ней стояли в центре истерзанного, едва начавшегося оживать и оправляться от ран города. Впрочем, для Ирины ситуация явно была нормальной, а для меня? Могли ли это манто и эта булочная быть нормой для меня, давно позабывшего о мирной жизни и свое нынешнее пребывание в Питере воспринимавшего как сон наяву? В тридцатые годы молодые женщины со средним образованием продавщицами не работали. Не с тем потенциалом кончали мы тогда школу. не с тем зарядом.».48
Фрагмент из дневника блокадницы содержит еще одно подобное суждение: «Нежданно-негаданно появилась моя бывшая домработница Маруся, -записывает в конце ноября 1941 г. Е. А. Скрябина. - Пришла с караваем хлеба и объемистым кульком пшена. Марусю не узнать. Совсем не та босоногая неряха, какой я ее знала. На ней беличий жакет, нарядное шелковое
платье, дорогой пуховый платок. А ко всему этому — цветущий вид. Словно она приехала с курорта. Никак не похожа на обитательницу голодного, окруженного врагами города. Спрашиваю: откуда все это! Оказывается, дело обстоит довольно просто. Она работает на продовольственном складе, заведующий складом в нее влюблен. Когда уходящих с работы обыскивают, то Марусю осматривают только для вида, и она выносит под своей меховой кофточкой по нескольку килограммов масла, кульки с крупой и рисом, консервы. Однажды, говорит, ей удалось даже протащить несколько кур. Все это она приносит домой, а вечером начальство приходит к ней ужинать и развлекаться. Сначала Маруся жила в общежитии, но ее бригадирша, учтя все выгоды совместного житья, пригласила Марусю жить в свою квартиру. Теперь эта бригадирша пользуется богатой Марусиной жатвой, прикармливает даже своих родственников и знакомых. Как видно, это очень оборотистая особа. Она полностью завладела глупой и добродушной Марусей и в виде особой милости порой обменивает продукты на различные вещи. Так улучшился гардероб Маруси, которая в восторге от этих обменов и мало интересуется тем, куда идет ее богатая добыча. Все это в очень наивной форме Маруся рассказывает мне, добавляя, что теперь она постарается, чтобы мои дети не голодали. Сейчас, когда я пишу это, то думаю о том, что творится в нашем несчастном, обреченном городе: умирают тысячи людей ежедневно, а какие-то отдельные люди в этих условиях имеют богатейшую выгоду. Правда, во время посещения Маруси мне эти мысли не приходили в голову. Больше того, я умоляла ее не забывать нас, предлагала ей любые вещи, какие только могут ее заинтересовать».49
Столь же обжигающе искренней и острой была неприязнь и ненависть большинства обычных ленинградцев к спекулянтам, которых каждый из них видел на рынках осажденного города. Большинство участников рыночной торговли блокадного города были бедны, истощены и стремились «удачно» продать свои вещи. «Но выделились уже из общей бедной толпы черные вороны спекуляции, - вспоминает блокадница, - которые жадно выглядывали в этом “всё на продажу” подлинные ценности, и хищно бросались на
них».50
«На рынках сплошная толкучка, военные сомнительного вида, женщины, темные типы мужчин и т. д. “меняются” с гражданами обоего пола, по облику которых можно сразу безошибочно сказать, что это голодающие. Милиция никого не разгоняет, хотя отлично знает, что здесь орудуют отъявленные мародеры» (8 декабря 1941 г.).51
Записывая свои впечатления от виденного в начале июля 1942 г. на Мальцевском рынке, главный механик Металлического завода им. Сталина
Г. А. Кулагин с отвращением описывает блокадных стяжателей: «Толстые спекулянты с бегающими глазами. .Мародеры с затаенным огоньком легкой наживы во взгляде. <.> Грязное и неприятное ощущение осталось после этого рынка».52
Картина повсеместной рыночной торговли вызывала у горожан чаще всего негативные эмоции. Инструктор по информации парткома Кировского завода Л. П. Галько записывает 18 января 1942 г. в своем дневнике: «Паразиты-спекулянты наживаются на народном бедствии. Это те же враги, что и фашисты, только те с оружием в руках, а эти греют руки на голоде, холоде».53 «Доходы переходят в руки спекулянтам, так сегодня купила за 300 руб. кило ячменных отрубей».54
Бизнес блокадного времени, по данным правоохранительных органов, свидетельствам блокадников, приносил весьма существенную прибыль, обогащал тех, кто мог предложить в обмен на ценные вещи продукты питания. «Никакого подобия принципа эквивалентности в этих меновых “операциях”, разумеется, не было и следа, - справедливо отмечает известный исследователь истории блокады Н. Ю. Черепенина, - и Военный совет в специальном постановлении расценил эти действия как мародерство, установив за них повышенную строгую ответственность».55
Ленинградцы были смущены, шокированы резко обозначившимся во время блокады социальным расслоением, существенно разными возможностями выживания. Помимо невероятных физических мучений, блокадники испытывали большие моральные страдания. Проблема, очевидно, заключалась не только в том, что осада сопровождалась немыслимыми страданиями, но и в том, что колоссальная разница в положении, питании, а, следовательно, в праве на жизнь между людьми была очевидна, бросалась в глаза.
Так, Е. Скрябина во время эвакуации со своими больными и голодными детьми помимо обычных в такой экстремальной ситуации неудобств ощутила «мучения другого порядка». Женщина и ее дети получили психологическую травму, когда после посадки в вагон жена начальника госпиталя и ее девочки «достали жареных кур, шоколад, сгущенное молоко. При виде этого изобилия давно невиданной еды Юрику сделалось дурно. Мое горло схватили спазмы, но не от голода. К обеденному времени эта семья проявила “деликатность”: свой угол она занавесила, и мы уже не видели, как люди ели кур, пирожки и масло. Трудно оставаться спокойной от возмущения, от обиды, но кому сказать? Надо молчать. Впрочем, к этому уже привыкли за многие годы».56 К такому заключению приходит человек, критически относившийся к советской действительности. Однако тяжелые раздумья терзали и людей, которые были преданы идеям социализма.
«Голодают не все, - записывает в декабре 1941 г. в дневнике Б. Капранов. -У продавцов хлеба всегда остается кило два-три в день, и они здорово наживаются. Накупили всего и денег накопили тысячи. Объедаются и военные чины и милиция, работники военкоматов и другие, которые могут взять в специальных магазинах все, что надо, едят они так, как мы ели до войны. Хорошо живут повара, зав. столовыми, официанты. Все мало-мальски занимающие важный пост достают и едят досыта <.> В закрытых магазинах много, а в наших пусто. На совещании, где должны решаться вопросы о прибавке нормы и об улучшении, присутствуют не голодные, а все сытые и потому нет улучшений. Где же та свобода и то равноправие, о котором говорится в конституции. У нас все попугаи. Неужели это в советской стране. Я прямо с ума схожу, как подумаю обо всем».57
Реалии блокадной повседневности, приходя в противоречие с традиционными представлениями о правде и справедливости, с политическими установками, побуждали ленинградца задаваться мучительными вопросами морального порядка: «Почему тыловой старшина щеголяет в коверкоте и лоснится от жира, а серый, как его собственная шинель, красноармеец, на передовой собирает поесть траву возле своего дзота? Почему конструктор, светлая голова, создатель чудесных машин стоит перед глупой девчонкой и униженно выпрашивает лепешку: “Раечка, Раечка”? А она сама, вырезавшая ему по ошибке лишние талоны, воротит нос и говорит: “Вот противный дистрофик!”».58
«Блокада показала воочию, - резюмирует в мемуарах В. И. Титомиров, -что в условиях жесточайшего контроля, когда, казалось бы, все было на виду, на учете, когда была чрезвычайная власть, когда любое нарушение грозило смертью, расстрелом, умудрялись процветать такие элементы, которые и были сама власть, или изощренные преступники, которым и блокада - не блокада, а средство бешеной наживы, и границы - не границы, и голода нет, а на врага и бомбы плюют. Ради наживы, ради разгула. И такие, вот по этим своим соображениям, тоже не эвакуировались. Все им было нипочем».59
Бросающееся в глаза социальное неравенство порождало еще более серьезную нравственную, мировоззренческую проблему. Блокадный рынок переоценивал не только материальные ценности, но и людей, человеческие взаимоотношения, жестко разделяя их не просто на сытых и голодных, но на обеспеченных и успешных (не обязательно криминально) и обездоленных, неудачников, «виновных» в своем безвыходном положении. Люди ощущали кризис жизненных позиций, существовавших у них убеждений, идеалов, принципов. По меткому наблюдению пережившей блокаду горожанки, «сытость в голодном городе имела оборотную сторону, она развращала
людей. Сытые на голодных смотрели с презрением, как на людей второго сорта, считали что они сами виноваты, если не сумели устроить свою жизнь. Происходила переоценка человеческих взаимоотношений».60
Большинство блокадников крайне негативно относились к спекулянтам, наживавшимся на голоде, безвыходном положении сограждан. В то же время, отношение ленинградцев к полукриминальной и преступной блокадной коммерции было двойственным. Противоречие порождалось ролью, которую играли спекулянты в судьбе очень многих блокадников. Как и во время гражданской войны, когда благодаря преследуемым советской властью мешочникам многим петроградцам удалось пережить голод, так и в период блокады значительная часть жителей города не просто рассчитывала встретиться на рынке, но стремилась наладить отношения (если были вещи для обмена) с теми, у кого была еда.
Крайне негативно оценивая блокадных «коммерсантов» (спекулянтов, скупщиков вещей), жители блокадного Ленинграда, оказавшиеся в безвыходной ситуации, когда нормированное распределение не давало им шанса на жизнь, испытывали подлинную радость, когда им удавалось купить, выменять продовольствие даже по чрезвычайно высоким, «мародерским» ценам, и тем самым избежать смерти. Это было характерно для очень значительной части жителей блокадного города, но особенно касалось тех ленинградцев, которые имели материальные возможности для того чтобы приобрести продукты питания у спекулянтов - следовательно, избежать смерти.
Спасаясь от смерти, участники этой торговли тем самым поддерживали воров, преступников, одновременно и косвенно обрекая на гибель тех, у кого эти продукты были украдены. Однако те, кто мог воспользоваться услугами спекулянтов, скупщиков вещей, выжили.
«И многие вдруг поняли, что торговля - не только источник наживы и легкого обогащения (для государства или капиталистов), но что он имеет в себе и гуманное начало. <...> На голодный рынок мародеры и спекулянты доставляли хоть понемногу любые, за исключением жиров и овощей, продукты и этим, сами того не зная, делали благое дело, непосильное государству, дрогнувшему под ударами неудачной войны. Люди несли на рынок золото, меха и всякие драгоценности - и получали за это кусок хлеба, как кусок жизни».61 Впрочем, шансы на жизнь сохранялись у ленинградцев лишь до того момента, пока у них было что-то, что можно предложить в обмен на еду безжалостному «голодному» рынку и его фактическим властителям.
Обдуманное суждение по этой противоречивой проблеме содержится в дневнике ученого, историка и архивиста, директора Архива АН СССР
Г. А. Князева: «Спекулянтов, пользующихся моментом, а таких немало, как ни вылавливают, очень много. Диалектически они для многих и «спасители». Получить за сворованный килограмм хлеба 300-400, а одно время и 575 рублей, за золото - масло, за платье или меховое пальто - полтора килограмма хлеба... Ведь это двойной грабеж. Крадут продукты и за них даром берут у других все наиболее ценное. Многие, как [наши] соседи, обменяли все, что можно было. Менять больше нечего. Значит, скоро слягут и займут очередь “эвакуирующихся навечно”...» (5 марта 1942 г.).62
Блокадники очень надеялись на удачу на рынке. «После смерти брата мы вскоре все стали дистрофиками. Меняли вещи на кусок хлеба, - вспоминает Г. Бутман. - Но чем дальше, тем труднее было это осуществлять. Мама несколько раз ходила на толкучку менять хромовые сапоги сына на кусок хлеба. Мы ее ждали, сидя у окна, когда она появится и какое у нее выражение лица, удалось ли ей сделать этот обмен».63 «Иногда мама ходила на базар, - свидетельствует другая юная блокадница Н.А. Филиппова, - и за какую-нибудь юбку приносила стакан пшена, это был праздник».64 «Мама ходила в госпиталь к папе. Я залезал под груду одеял. и ждал, .что мама принесет. Тогда я не в полной мере понимал, что главной драгоценностью, которую мама приносила из госпиталя, была пачка солдатской махорки, которую папа, как человек некурящий, отдавал нам. На Сенной площади красноармейцы, которым не хватало курева за дополнительную махорку, отдавали свои сухари . - настоящие армейские, коричневые. Что было бы с нами, если бы папа был курящим человеком?»65
«Исключительная удача, сменяла в булочной 350 гр. хлеба на пшено, -записывает в дневнике в апреле 1942 г. блокадница М. В. Машкова, -немедленно сварили кашу, настоящую густую, ели с наслаждением».66 Сослуживец автора блокадного дневника, инженера П. М. Самарина, как свидетельствует 7 декабря 1941 г.: «.на рынке менял четвертинку водки и пол-литра керосина на дуранду. Очень удачно выменял, хлеба получил 125 г.».67
Учитель К.В. Ползикова-Рубец оценивает как исключительное везение то, что в самое тяжелое время - в январе 1942 г., случайный человек продал ее семье два с половиной килограмма мороженой брюквы, а на другой день случилась новая удача - приобретение килограмма конины.68
Очевидна и огромна радость начальника отделения Управления дорожного строительства Октябрьской железной дороги И. И. Жилинского, приобретшего хлеб с помощью посредницы: «Ура! М. И. принесла за крепдешиновое платье 3 кило хлеба» (10 февраля 1942 г.)69.
Блокадники испытывали огромную радость от удачного рыночного обмена и, напротив, глубокое огорчение, если обмен не состоялся. «Обещала сегодня приехать Тоня и привезти спирт. Мы его обменяем на сухари. Ах, и праздник будет! - свидетельствует о ситуации 28 ноября 1941 г. блокадник А. И. Августынюк. - Но на другой день блокадник с глубоким сожалением записывает: «Не приехала она, не было спирту - мечта о сухарях развеялась, как дым».70
«Грачев выменял нам где-то папин алмаз на рис - 1 кило! Боже! Что это был за вечер!» - записывает 3 декабря 1941 г. в дневнике ленинградский учитель А. А. Бардовский.71
Радость блокадника от удачной обменной операции понятна - ведь она помогала избежать смерти: «Я ослабел до того, что не мог почти вставать с постели, - записывает в феврале 1942 г. ленинградский актер Ф. А. Грязнов. -Чтобы поддержать наши силы, пошли в ход мои любимые карманные и притом, конечно, единственные часы. Наша гримерша обменяла их на 900 грамм масла и 1/ кг мяса. Часы Павла Буре по ценам довоенного времени были съедены за 50 рублей, но на данном отрезке времени обмен был прекрасен, все удивлялись».72
«Большим утешением сегодня явилась возможность купить на рынке за деньги плитку шоколада за 110 руб. и 250 гр. хлеба за 60 руб.», - записывает в декабре 1941 г. в дневнике ленинградский учитель А. А. Бардовский.73 «Мама променяла 0,5 литра водки на 12 литров керосина, купила за 300 руб. еще 10 литров и была счастлива», - записывает 20 сентября 1942 г. в дневнике архитектор Э. Г. Левина.74 Радость от удачной покупки даже отодвигает мысли о самоубийстве: «М. Ф. вернулась. Принесла 100 граммов (1/4 фунта!) хлеба за платье. И счастлива. Глаза повеселели. А мне легче, что ей лучше стало, и еще больнее, грустнее от сознания, от чего мы, наше состояние, настроение, отношения зависят!.. От четверти фунта хлеба!..» (5 апреля 1942 г.).75 «Сегодня есть совсем нечего кроме последних 200 грамм хлеба, -записывает блокадник в дневнике 22 января 1942 г. - Надя пошла на рынок. Если что-нибудь достанет, будем счастливы. Как же жить дальше? <.> Надя выменяла за пачку табака и 20 рублей - около полутора килограмм картофеля. Свои 200 грамм хлеба отдала за 100 грамм какао. Значит, пока живем».76
Блокадная рыночная торговля - удивительное сочетание фантастических цен на продовольствие и радости обретения хлеба по этим ценам: «Возвращаясь с огорода, купил крошечный ломоть хлеба за 125 рублей, -записывает летом 1942 г. в дневнике блокадник. - Это в 500 раз выше номинала. Десять таких кусочков - и вся моя месячная зарплата. Ну и черт с
ней!».77 «Купил. буханку хлеба. Отдал 350 руб. Это дешево, - записывает в мае 1942 г. в дневнике рабочий А. Ф. Евдокимов. - На рынке 1 кг стоит около 500-600 руб.».78
Дневниковые записи А. Н. Болдырева, сделанные в феврале, апреле, июле 1942 г., свидетельствуют о значительной коммерческой активности ученого, его близких, предпринимавшейся ради выживания, о ликовании по каждому случаю «удачного» обмена семейных ценностей, домашних вещей на продовольствие: «Часики пока остались. Туфли пошли за два килограмма крупы»,79 «Купили 500 гр. пшенной крупы за 200 руб. и 200 гр. свинжира за 260 руб. Конина провалилась. Дрова не вытанцовываются пока»,80 «Достали лишних 800 гр. хлеба, (в частности, променяв за полкило хлеба известный мой зеленый шарф). Заключена также сделка на 8 десертных серебряных ложек за 1 кг хлеба и 400 гр. мяса. Это на барахолке. Это надежда!»,81 «Комбинация с костюмчиком провалилась. Ждем завтра решения с кольцом»,82 «Завтра понесу продавать арифмометр, после завтра погоним “саксы” (саксонский фарфор. - В. П.)»,83 «Сегодня продал книг на 176 руб. . У наших очень удачная мена разного барахла. Отсюда деньги и сытость.».84
Дневниковые записи ленинградского ученого, сделанные в феврале, апреле и октябре 1943 г., воссоздают прежнюю ситуацию ликования в связи с удачными обменными операциями: «За шесть пачек папирос выменяли один килограмм хлеба и один килограмм крупы. Выходит, пачка рублей по 120. Разок поедим сытно»,85 «Галя выменяла одну коробку папирос на один килограмм отличной кислой капусты с приплатой 30 рублей»,86 «После обеда заскочил домой, захватил литр водки, пять пачек папирос, мешок и с этим хозяйством устремился снова в Академию. . В маленькой моторной лайбичке в обмен на мои припасы дали мне 4 ведра картошки и 10 огромных красных луковиц».87
Голод делал людей изобретательными - те из ленинградцев, у кого было что продать или предложить для обмена на продукты питания, активно занимались этой голодной коммерцией выживания, ликуя, когда удавалось добиться успеха - купить или обменять и, напротив, жестоко огорчаясь, когда следовала неудача - обменная операция срывалась.
Блокадники крайне сожалели, если не удавалось выменять продукты питания, не согласившись с предложением перекупщика, и одновременно досадовали, что приходится отдавать с большими трудностями приобретенные вещи, согласившись с неэквивалентным предложением спекулянта. «Мамочке как-то в нашем доме предлагали, кажется 40 гр. масла за штучные тюлевые занавесы, приобретенные незадолго до войны, достать их
тогда было нелегко, и мамочка не согласилась, о чем мы с папой жалели», -вспоминает блокадница.88 «Я на днях маху дала - не знала современных цен, - сообщает в письме из блокадного города в феврале 1942 г. супруга известного ленинградского скрипача Б. Заветновского. - Пришел спекулянт к соседям и за мои туфли желтые торгсиновские давал шесть кило картофеля. Я отказалась. Оказывается, картофель на вес золота сейчас: одно кило сто рублей, да и нет его, хлеб же 500 рублей».89
Таким образом, часто недобрым словом поминая и проклиная спекулянтов, голодающие люди порой настойчиво искали встречи с ними, стремились завязать с ними деловые отношения, заключить обменную сделку, чтобы приобрести пищу, выжить. Более того, некоторые семьи, постоянно пользовались услугами «своих» спекулянтов. «Ольгин (О. Ф. Берггольц. - В. П.) спекулянт все время манил меня: кило сгущенного молока 1200 р., но я так и не увидела его, - записывает в своем дневнике сотрудница Публичной библиотеки М.В. Машкова. - За плитку шоколада она (О. Ф. Берггольц. - В. П.) платила 250 руб., за кило мяса (бульон для Коли) - 500 руб.».90
«Дома стало заметно лучше, - вспоминает Д. С. Лихачев. - Мама (бабушка) и Зина ходили к спекулянту Роньке, у которого за золото получали масло, рис и еще что-то. Масло нас очень поддержало. Бабушка давала нам часть вымененных продуктов, подкармливала детей».91
«Сегодня хлеба нет - во всех булочных не было выпечки, - записывает в дневнике 27 января 1942 г. Е. А. Скрябина. - И надо же случиться, что в такой тяжелый день произошел счастливый случай: словно по чьему-то велению явилась Маруся. За отрез на платье, шифоновую блузку и какие-то мелочи она принесла четыре килограмма рису. Сварили большую кастрюлю рисовой каши. У Маруси желание приобрести золотые часы. Досадно, что у меня их нет».92
Успешные коммерческие операции - обмен вещей, папирос, водки и прочих блокадных ценностей на продовольствие, как свидетельствуют воспоминания ленинградцев, рассматривались как большая удача. Такой обмен улучшал продовольственное положение блокадников, а значит, и их физическое и моральное самочувствие. По сути, в обмен на вещи люди получали шанс на жизнь.
В своих дневниковых записях и воспоминаниях многие блокадники нередко оценивают как особую удачу обмен своих вещей на продукты питания.
Приобретенные в результате рыночного обмена продукты, по признанию осадников, порой спасали от смерти, в том числе и ребенка: «Нас с братом спасли военные, - вспоминает юная блокадница Н. И. Рожкова. - Среди
них были два кладовщика. Один все время брал у мамы хорошие вещи, а нам давал то овес, то отруби - это нас спасло».93
О своем «удивительном» исцелении вспоминает П. Н. Цветков - во время блокады шестилетний мальчик, умиравший от истощения. Мать мальчика «выбежала на улицу и выменяла какие-то вещи на кусочек булки, с маслом и сахаром. Петр Николаевич помнит, как он с неимоверным усилием откусывал маленькие кусочки, медленно жевал и с большим трудом проглатывал. Он съел весь кусок и ... вскоре оказалось, что смерть отступила. Мальчик выжил».94
«Мне было тогда двенадцать, - вспоминает В. В. Гречинова, - и так как я была старшей в семье девочкой, пришлось обеспечивать младших и родителей питанием, покупать продукты по карточкам, менять вещи на Сытном рынке. По случаю поменяла пальто мамы на 800 грамм пшена, это спасло нам жизнь».95
Интерпретируя рассказы блокадников, исследователи Т. Воронина и И. Утехин обращают внимание на то, что значительную часть этого повествования составляют события, которые явно или имплицитно истолковываются рассказчиком как счастливые случаи, удачные стечения обстоятельств. К таковым относятся и удачные обмены и покупки, что обобщается так: «бывали неожиданные поступления продуктов». Отсюда и обмен вещей на продукты выглядит удачей, а деятельность людей, осуществлявших этот свободный рыночный обмен, оценивается в целом позитивно. Их интерес к приобретению у голодающих одежды и мануфактуры, который нередко, в том числе и в других интервью, истолковывается как спекуляция и стремление нажиться на чужой беде, здесь представлен как само собой разумеющееся и приписывается низкому социальному происхождению лиц, осуществляющих такую торговлю».96
Достаточно точно отражает суть этой проблемы суждение блокадницы: «Когда начался настоящий голод, появились, как будто вынырнули, ловкие, ухватистые люди, которые за вещи могли дать хлеб, отруби, крупу. Люди такого рода есть всегда. До войны они умели доставать другие дефицитные предметы, а в блокаду стали спекулировать продуктами, мародерствовать, обогащаться на тех, кто умирал с голода. Но тогда я так не рассуждала. Если удавалось что-то сменять, был праздник. <...> Как и во все времена, спекулянтов ненавидели, но от них зависели, вынуждены были с ними иметь дело. Как собственно и сейчас. Только в блокаду спекулянты были гнуснее, они занимались наживой, когда кругом была смерть».97
Иногда ленинградцы могли рассчитывать на помощь родственников, работавших в столовых, госпиталях, булочных и иных подобных органи-
зациях, а также на коммерсантов, что позволяло преодолеть трудности, выжить и эвакуироваться из осажденного города. Блокадница записывает в дневнике о своем дяде: «Он жив и все в семье живы, спас от голода свояк - сахарный делец».98 По свидетельству П. Н. Лукницкого, хозяйственник ТАСС Л. С. Шульгин не только сам, по признанию этого делового человека, ни разу за все месяцы осады не голодал, но и сытно кормил своих близких, а затем сумел вывезти более десяти своих родственников из осажденного Ленинграда.99
Тот, кто с ненавистью относился к блокадным бизнесменам, предлагая расстреливать их, был вынужден согласиться с их существованием, считать деятельность подобных людей необходимой и даже полезной. Показательно в этом смысле признание П. Н. Лукницкого, которому в самое тяжелое время - в январе 1942 г. - была поручена организация «спасательной экспедиции в Череповец для помощи умирающим ленинградским писателям». Военный корреспондент приходит к неутешительному выводу, что без жуликов трудно выполнить возложенную на него задачу, констатирует непреодолимость бюрократических формальностей, неспособность официальной власти помочь ему.
Ощущая тщетность своих усилий и, по сути, безвыходность ситуации, П. Н. Лукницкий вынужден, испытывая отвращение, обращаться к жуликам и спекулянтам: «Ежедневные хлопоты в Смольном, Союзе писателей оказываются безуспешными. Те два-три хозяйственника, которые норовят прилипнуть к этому делу (а без хозяйственников не обойтись!) по моему убеждению, основанному на нескольких фактах, - явные жулики и доверяться им нельзя. Честные же люди столь же явно беспомощны. <...> Убеждаюсь в главном: машину и бензин можно достать только не слишком чистыми, “блатными” путями. <...> Все помогающие мне люди - полумертвые от голода, прекрасные честные люди, - никак не хозяйственники. Одним благородным романтическим порывом эту экспедицию не осуществишь, а хозяйственники, с которыми я должен был вступить в общение, - пройдохи и жулики, и заверениям которых я верить не могу».100
На основе своих наблюдений П. Н. Лукницкий рисует портрет делового человека блокадного периода - хозяйственника ТАСС Л. С. Шульгина, который умеет все устроить «путями, одному ему ведомыми». Для решения поставленной задачи блокадному предпринимателю удается достать автомобиль, он рассчитывает «добывать в пути горючее у шоферов встречных бензоцистерн», а после эвакуации своих родственников вернуться в Ленинград с добытым спекулятивным способом продовольствием.101
«Коммерсант» вызывает у автора дневника чувство отвращения: «Весь его мерзкий облик раскрылся мне до конца, когда по пути через Ладогу он вдруг надумал со мною разоткровенничаться и стал рассказывать, что ни разу за все месяцы блокады не голодал, сытно кормил своих родственников и что он мечтает о наступлении после войны такого времени, когда дескать советской властью “будет пересмотрено отношение к частной собственности и частнособственническая торговля будет в каких-то пределах разрешена, и тогда он, Шульгин, обзаведется стотонным парусником с мотором и будет ходить из порта в порт, покупая товары и продавая их, чтобы жить богато и обеспеченно.”, - записывает в своем дневнике военный корреспондент. - В первый раз за время войны и блокады я услышал подобный разговор, в первый раз лицом к лицу столкнулся с таким паразитическим типом».102
Очевидно, понимая, что обмениваемые спекулянтами продукты имеют преступное происхождение, блокадники не только пользовались ими, но и искали встречи со спекулянтами, желали продолжения таких контактов с такими людьми. «К чаю Маня сварила нам по яичку и это было большой радостью, так как яичек не едали более полгода. . а какое вкусное было яичко. . Мы были так голодны, что просто порадовались, что у людей есть какие-то возможности питаться иначе. Секрет был в том, что Маня служит бухгалтером в одном из детских очагов и, видимо, ей кое-что перепадает», -записывает 1 января 1942 г. в дневнике и. о. директора Ленинградского Института истории ВКП(б) Е. А. Соколова.103
«Вчера написал письмо Соне Милькевич, просил, чтобы пришли бы кто-либо и принесли на обмен буханку хлеба. Эта возможность имеется у ее квартирантов, т. к. они работают на хлебозаводе», - записывает 15 марта 1942 г. в дневнике ст. лейтенант Отдельного Дорожно-эксплуатационного батальона Н. К. Заводский.104
«У меня погибают от истощения мои близкие, и я - имея брильянты, золото и шикарные платья - не могу иметь для них ни апельсинов, ни луку, ни масла, - записывает в дневнике 14 марта 1942 г. С. К. Островская. -Неужели мне не дано удержать в жизни единственных людей, которые мне близки по-настоящему и без которых настоящего, подлинного в моей жизни не будет совсем никогда».105
Без спекулянтов было не обойтись. Но, даже имея что-то, что можно было предложить для обмена, блокадник порой не мог реализовать эту возможность: «Но спекулянтов мало, продукты через них достаются с трудом, продуктов нет и у них. Я, например, жду пшена уже две недели. Столько же ждут Тотвены заказанный рис» (23 сентября 1942 г. - С. К. Островская).106
«Маня нам сообщила, что у нее есть знакомый, через которого можно купить конины, и по нашей просьбе пригласила его к себе. Он оказался учителем средней школы (историк) и по секрету сообщил мужу, что конину будет продавать директор школы (школа где-то на Пороховых). Мы дали ему денег на 3 кг. По 70 р. - итого 210 руб. и радовались такой удаче, но конина будет не раньше 5 января. Ну поживем и дождемся.» - записывает Е. А. Соколова.107
Блокадники отдавали себе отчет в преступном происхождении приобретенных ими на рынках, у спекулянтов продуктов питания. Однако реальность и обезличенность продуктов питания, доставлявшихся спекулянтами, позволяла не задумываться об их происхождении и, главное, позволяла выжить. Понятна и близка была гибель не незнакомых людей, но смерть ребенка, близкого человека и собственный мучительный уход из жизни от голода. Кроме того, нередко продукты, прежде всего хлеб, блокадники выменивали, испытывая при этом огромную радость, у таких же как они несчастных, в тот момент остро нуждавшихся в чем-то другом. Также следует иметь в виду, что и сами спекулянты не только обменивали продукты на вещи, драгоценности и т. д., но и оказывали помощь, а стало быть, способствовали выживанию своих близких, знакомых, отчасти находя себе в этом моральное оправдание.
Рынок блокадного Ленинграда вернулся к традиционному смыслу торжища - он был не просто местом торговли и обмена. Покупатели и продавцы могли быть здесь не безличными участниками коммерческих сделок, а вступать в некоторые личные отношения, что определяло цену товара, характер обменной операции, когда пища или вещь могли переходить от одного человека к другому по более высокой или, напротив, более низкой цене или даже становиться подарком истощенному человеку. Последнее, однако, было редким явлением. Такому осадному эпизоду посвящен рассказ Д. Н. Альшица.108 Поддержка незнакомого человека (подаренная буханка хлеба, банка консервов), чаще всего военного, воспринималась смертельно голодным блокадником как чудо, благодаря которому удавалось выжить.
В то же время, стремление блокадных коммерсантов к наживе проявлялось в совершенно откровенной форме, было прямо связано с такими категориями, как жизнь и смерть, что придавало блокадной коммерции особое содержание и формы. Это было удивительное сочетание заинтересованности продавцов и покупателей друг в друге и ненависти, обмена и обмана, анонимности и безразличия участников торжища большого европейского города.
Блокадный торг, как и довоенная вольная и рыночная торговля, помогал преодолеть хозяйственные диспропорции, устанавливая малоконтролируемые государством горизонтальные экономические связи между людьми, с помощью которых действовала стихийная коммерция обменов, преодолевались недостатки системы государственного распределения.
И до войны система централизованного государственного распределения характеризовалась постоянным дефицитом товаров и услуг, что побуждало людей заниматься в том числе незаконной деятельностью в целях удовлетворения своих потребностей и получения дополнительных доходов. Однако ситуация изменилась во время войны, когда обнажились во всей неприглядности отношениями между близкими и чужими людьми.
До войны государство и отчасти общество пыталось контролировать рынок, ограничивая его жесткую хватку, но упразднить его полностью оно не смогло, хотя бы потому, что без него было невозможно существование десятков миллионов людей, прежде всего в провинциальных городах страны. В страшное время войны и блокады давление государства ослабло, а люди, презирая и ненавидя спекулянтов - главных участников рыночной торговли, одновременно были кровно заинтересованы в существовании рынка. В этих условиях не только государство и общество влияли на рынок, но и рынок в определенном смысле подчинял себе общество, диктовал людям свои жестокие законы.
Во время блокады вольная торговля в Ленинграде приобрела большие масштабы и значимость. В ней намеренно или вынуждено участвовали многие блокадники, среди которых были и деловые люди, спекулянты, бездушные коммерсанты, которым блокадная торговля предоставила определенную социальную нишу. В этой голодной «коммерции», носившей теневой и абсолютно преступный характер, были заняты предприимчивые люди, которые реализовывали в ней свои предпринимательские и криминальные способности и таланты. Следствием появления и значительного расширения масштабов блокадного рынка стало возникновение особого типа личности, человека рыночной ориентации, который был великолепно встроен в систему рыночных отношений, мог не только выживать сам, поддерживать своих близких, но и обогащаться за счет страдающих и умирающих от голода сограждан.
«Бизнес» блокадных спекулянтов был основан прежде всего на хищениях продуктов питания из государственных источников. «Коммерсанты» наживались на недоедании, голоде, болезнях и даже смерти сограждан. В этом не было ничего нового. Такое не раз случалось в истории России, особенно во время социальных катаклизмов. Не стал исключением и период
ленинградской блокады. Наиболее ярко стремление выжить одних и желание нажиться других проявилось на стихийных торжищах осажденного города. Поэтому блокада для первых стала апокалипсисом, для вторых -временем обогащения.
Сытые и голодные участники блокадного торга относились друг к другу со взаимной неприязнью. Если у голодных «жирные» сограждане вызывали антипатию и вражду, то сытые и успешные не хотели понимать безвыходность положения другого человека, были просто бесчувственны и также враждебны к «дистрофику паршивому».
Кто были те, кого остро и неподдельно ненавидели, и с кем столь же искренне желали встречи многие блокадники? Это были мужчины и женщины, обладавшие особыми качествами. На торговых базах, в магазинах, столовых, госпиталях, детских садах и иных организациях большинство тех, кто «пользовался» возможностями, представлявшимися службой, составляли женщины. Среди блокадных «бизнесменов», действовавших на рынках, на транспорте, в военных, снабженческих организациях преобладали, видимо, мужчины. Для того чтобы заниматься полукриминальным и абсолютно преступным «бизнесом» среди голода, холода, повседневного горя, разлитого в блокадном городе, надо было не просто обладать необходимой физической силой, но и особыми морально-нравственными качествами, особой черствостью души, отсутствием милосердия и совести. И, одновременно, конечно, надо было уметь находить, доставать, привозить, продавать, ловчить, скрываться и т. д.
Следует отметить, что люди всегда относились неоднозначно к стихийной торговле, полукриминальной и абсолютно преступной активности и спекулянтам. Вынужденно посещая рынок и пользуясь услугами спекулянтов, большинство ленинградцев не представляли себе существования в блокадном городе без рыночного приварка. Жители осажденного Ленинграда пользовались рынком, если у них были возможности - оставались вещи, пригодные для обмена на продукты питания. Абсолютно отрицать значение «мародерской» рыночной торговли, очевидно, могли лишь те, у кого были достаточные или иные дополнительные, помимо нормированных, источники питания.
Горожане крайне негативно оценивали профессиональных блокадных «коммерсантов», клеймя их за мародерские цены. Именно ненависть была доминирующим чувством, которое большинство блокадников испытывали к спекулянтам, в большом количестве появившимся в осажденном городе. Таким образом, людей, участвовавших в голодной торговле, связывали особые отношения. Одни участники блокадного торга, за бесценок про-
давая свои вещи, пытались выжить, другие, предлагая в обмен часто похищенные продукты питания, стремились нажиться.
Истоки ненависти ленинградцев к блокадным «коммерсантам» состояли в традиционном ментальном неприятии обогащения за счет безвыходного положения, голода, несчастья ближнего. Кроме того, ленинградцы, как и все советские люди, особенно родившиеся после революции, существовали в атмосфере культивирования неприязненного отношения к торговле (а не распределению), предпринимательству. В то же время, эмоциональное отношение к «апостолам» блокадной «коммерции» было амбивалентным, отражая метания смертельно голодного блокадника между стремлением выжить и готовностью умереть.
Многим блокадникам трудно представить свое выживание без рыночного обмена. Относясь к рыночным торговцам неприязненно, с ненавистью оценивая и описывая их, люди были вынуждены признавать, что продукты питания, которые им удавалось выторговать, обменять на свои вещи, спасали их от смерти. Такая противоречивость в свою очередь проявлялась в двойственном отношении горожан к дельцам черного рынка: от крайне негативного («расстреливать!»), до радости по поводу удачного обмена и благодарности им.
Перспективы же утверждения ценностей рынка и превращение людей в постоянных и непременных участников рыночной торговли приводили блокадника к грустному суждению и нерадостным размышлениям о будущем: «Мальцевский рынок заставил задуматься о многом. Седов как-то в тесном кругу сказал: “В Ленинграде выживут сильнейшие”. Но неужели те, которых я видел на рынке с бегающими и алчными глазами, и есть сильнейшие? Не получится ли так, что самые честные и преданные погибнут в первую очередь, а те, кому не дорога страна, не дорог наш строй, самые беззастенчивые и бесцеремонные останутся?».109
1 Ильина Л. Л. Начало распада Советской империи. 1941-1953 годы. СПб., 2006. С. 40.
2 Фролов М. И. «Салют и реквием». Героизм и трагедия ленинградцев. 1941-1944 гг СПб., 2003. С. 69, 70.
3Михайлов Б. М. На дне блокады и войны. СПб., 2001. С. 57.
4Воеводская А. И. Четыре года жизни. Четыре года молодости. СПб., 2005. С. 115.
5Нератова Р. И. В дни войны: Семейная хроника. СПб., 1996. С. 80.
6Даров А. А. Блокада. Нью-Йорк, 1964. С. 186, 187.
7 Там же. С. 188.
8 Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. М., 1996. С. 484, 485.
9 Каргин Д. И. Великое и трагическое. Ленинград 1941-1942. СПб., 2000. С. 38.
10Михайлов Б. М. На дне блокады и войны. 2001. С. 58.
11 Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. С. 485.
12 Там же. С. 485.
13 Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Фронтовой дневник (22 июня 1941 г. -март 1942 г.) Кн. 1. М., 1961. С. 375.
14Михайлов Б. М. На дне блокады и войны. С. 58.
15 Голоса из блокады. Ленинградские писатели в осажденном городе (1941-1944) / Сост. З. Дичаров. СПб., 1996. С. 65.
16 Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. С. 485.
17Худоба Э. С. Блокада, эвакуация, фронт // Ветераны села вспоминают о войне. СПб., 1995. С. 120.
18 Живая память. Сб. воспоминаний. СПб., 2010. С. 132.
19 Дети и блокада. Воспоминания, фрагменты дневников, свидетельства очевидцев, документальные материалы. СПб., 2000. С. 106.
20Иванов В. А. Миссия ордена. Механизм массовых репрессий в Советской России в конце 20-х - 40-х гг. (на материалах Северо-Запада рСФСР). СПб., 1997. С. 270, 273.
21 Будни Подвига: Блокадная жизнь ленинградцев в дневниках, рисунках, документах / Сост. В. М. Давид. СПб., 2006. С. 158.
22 Машкова М. В. Из блокадных записей // Публичная библиотека в годы войны, 1941-1945: Дневники, воспоминания, письма, документы. СПб., 2005. С. 36.
23 ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 11. Л. 13 об, 14.
24Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 30.
25 Лукницкий П. Н. Ленинград действует. С. 525.
26 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 9. Л. 74, 74об .
27 Блокадный дневник учителя Винокурова А. И. // Блокадные дневники и документы. СПб., 2004. С. 253.
28 Кулагин Г. А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. Л., 1978. С. 267.
29Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 33.
30 Там же. С. 36.
31 Будни Подвига. С. 181.
32НератоваР. И. В дни войны: Семейная хроника. С. 75.
33 Ползикова-Рубец К. В. Дневник учителя блокадной школы (1941-1946). СПб., 2000. С. 64.
34 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 9. Л. 70 об.
35 Там же. Д. 51. Л. 31 об.
36Владимиров И. А. «Памятка о Великой Отечественной войне»: Блокадные Заметки 1941-1944 гг. / Подготовка текста, вступит, ст., биогр. очерк Н. И. Баторевич. СПб., 2009. С. 145.
37 Чекризов В. Ф. Дневник блокадного времени // Труды государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб., 2004. С. 60.
38 Болдырев А. Н. Осадная Запись (Блокадный дневник). СПб., 1998. С. 309.
39 Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны 1941-1944. СПб., 1995. С. 436, 437.
40 Ленинград в осаде. Сборник документов о героической обороне Ленинграда в годы Великой Отечественной войны 1941-1944. СПб., 1995. С. 442.
41 Лихачев Д. С. Воспоминания. СПб., 1999. С. 466.
42 ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 15. Л. 66.
43Молдавский Д. Страницы о зиме 1941/42 года // Голоса из блокады. С. 363, 364.
44 Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 468.
45ЛазареваН. В. Блокада // Труды Государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. V. Материалы к истории блокады Ленинграда. СПб., 2000. С. 234.
46 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 30. Л. 8.
47 Там же. Д. 99. Л. 59.
48 Савицкий В. Д. Воспоминания о ХХ веке: Заметки вольнодумца. СПб., 2009. С. 394, 395.
49 Скрябина Е. А. Страницы жизни. М., 1994. С. 130, 131.
50 Гречина О. Спасаюсь спасая: В 2 ч. Часть 2. Сказка о гороховом дереве (1942-
1944 гг.) // Нева. 1994. № 2. С. 211.
51 Владимиров И. А. «Памятка о Великой Отечественной войне». С. 70.
52 Кулагин Г. А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. С. 246.
53 Оборона Ленинграда 1941-1944. Воспоминания и дневники участников. Л., 1968.
С. 517.
54Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 27.
55 Новые архивные документы / Сост. и комм. Н. Ю. Черепенина // Нестор. СПб., 2005. № 8. С. 48.
56 Скрябина Е. Страницы жизни. С. 148.
57 Будни Подвига. С. 42.
58 Кулагин Г. А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. С. 247, 248.
59 Титомиров В. И. Кольцо Гитлера: Незабываемое. Пережитое: Документальная повесть. СПб., 2004. С. 285.
60Воеводская А. И. Четыре года жизни. Четыре года молодости. С. 126.
61 Даров А. А. Блокада. С. 188.
62 Князев Г. А. Дни великих испытаний. Дневники 1941-1945. СПб., 2009. С. 515.
63 Блокада и мы. Сб. воспоминаний. Киров, 2008. С. 508.
64 Блокадники. Волгоград, 2006. С. 166.
65 Петерсон В. «Скорей бы было тепло! // Нева. 2001. № 1. С. 173.
66Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 47.
67 Будни Подвига. С. 107.
68 Ползикова-Рубец К. В. Дневник учителя блокадной школы (1941-1946). С. 14.
69Жилинский И. И. Блокадный дневник (публикация Г. В. Андреевского) // Вопросы истории. 1996. № 5-6. С. 8.
70 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 2. Л. 12об.
71 Там же. Д. 7. Л. 64 об.
72 Грязнов Ф. А. Дневник. 7 сентября 1941 г. - 7 февраля 1942 г. // «Доживем ли мы до тишины?»: Записки из блокадного Ленинграда / Сост. В. М. Ковальчук (отв. ред.), А. И. Рупасов, А. Н. Чистиков. СПб., 2009. С. 186.
73 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 7. Л. 64 об.
74 Там же. Д. 57. Л. 29.
75 Князев Г. А. Дни великих испытаний. Дневники 1941-1945. С. 600.
76 Попова Н. «Блокадный дневник» Александра Немцева // Люди одной судьбы. СПб., 2005. С. 165.
77 Кулагин Г. А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. С. 249.
78 Будни Подвига. С. 166.
79Болдырев А. Н. Осадная Запись (Блокадный дневник). С. 50.
80 Там же. С. 58.
81 Там же. С. 80.
82 Там же. С. 83.
83 Там же. С. 86.
84 Там же. С. 124.
85 Там же. С. 260.
86 Там же. С. 277.
87 Там же. С. 306.
88Воеводская А. И. Четыре года жизни. Четыре года молодости. С. 126.
89 Крюков А. Н. Музыка в эфире военного Ленинграда. СПб., 2005. С. 57.
90Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 19.
91 Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 505.
92 Скрябина Е. А. Страницы жизни. С. 141.
93 Блокадники. Волгоград, 2006. С. 115.
94Магаева С. Ленинградская блокада: психосоматические аспекты. М., 2001. С. 155. 95 Блокадники. Волгоград, 1996. С. 34.
96Воронина Т., Утехин И. Реконструкция смысла в анализе интервью: Тематические доминанты и скрытая полемика // Память о блокаде: Свидетельства очевидцев и историческое сознание общества: Материалы и исследования / Под ред. М. Б. Лоскутовой. М., 2006. С. 246.
97 Готхард С. Ленинград. Блокада // Две судьбы в Великой Отечественной войне. СПб., 2006. С. 38.
98Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 47
99 Лукницкий П. Н. Ленинград действует. С. 548, 561.
100 Там же. С. 497, 498.
101 Там же. С. 548.
102 Там же. С. 561.
103 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 109. Л. 37.
104 Там же. Д. 32. Л. 89.
105 ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 15. Л. 41.
106 Там же. Ф. 1448. Ед. хр. 15. Л. 82.
107 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 109. Л. 37.
108 См.: Альшиц Д. Н. Человек с часами // За нами был наш гордый город. Подвигу Ленинграда - правдивую и достойную оценку. СПб., 2010. С. 163-168.
109 Кулагин Г. А. Дневник и память. О пережитом в годы блокады. С. 246.
