CC BY
375
ИСТОРИЯ РОССИИ: ЭКОНОМИКА, ПОЛИТИКА, ЧЕЛОВЕК 2011
В. Л. Пянкевич
«КАЖДЫЙ ТАКОЙ ЛИСТОЧЕК НА СТЕНЕ БЫЛ КРИКОМ, ВОПЛЕМ КРАЙНЕЙ БЕСПОМОЩНОСТИ».
ЧАСТНЫЕ ОБЪЯВЛЕНИЯ В БЛОКАДНОМ ЛЕНИНГРАДЕ
Во время Великой Отечественной войны и блокады стихийная торговля в Ленинграде не только не исчезла, а напротив, неудержимо росла в масштабах, реагируя на чудовищную нехватку продуктов небывало высокими ценами. Для большинства горожан настали черные дни. В такое время именно частная торговля, пусть дорогой ценой, но выручала горожан. Понимали это в самом начале войны и ленинградцы, уходившие воевать: «Отца забрали на фронт в самые первые дни войны. <...> Мама пришла с работы, а на столе записка и часы отца “Павел Буре”, которые он оставил маме “на черный день”»1.
Большинство жителей огромного города не были в достаточной мере обеспечены жизненно необходимыми продуктами питания. Энергетическая ценность и объем питания сниженных в ноябре 1941 г. карточных норм перестали соответствовать физиологическим нормам, необходимым для поддержания организма2. Кроме того, продукты, которые должны были выдаваться по карточкам, ленинградцам не всегда удавалось получить из-за отсутствия продовольствия или гигантских очередей.
В страшных обстоятельствах угрозы голодной смерти чрезвычайную актуальность для жителей города, как это было уже не раз в его истории, приобрели иные, альтернативные государственному распределению источники питания и самоснабжение горожан. Ленинградцы стремились использовать буквально все возможные средства, чтобы выжить.
Ради спасения своих детей, своей семьи, больного близкого человека и себя осадники были вынуждены обращаться к вольному рынку, поль-
© В. Л. Пянкевич, 2011
зоваться услугами спекулянтов. Добытый с огромным трудом, рыночный приварок был жизненно необходим, являясь подчас единственным спасением от дистрофии и смерти. Возможность выживания в условиях непереносимого голода жители блокадного Ленинграда видели в обмене на продукты питания и продаже своих вещей. Порожденная осадой, катастрофическим недостатком продовольствия в городе, голодом и холодом, вынужденная коммерческая активность ленинградцев не ограничивалась полуоткрытой торговлей на рынках и толкучках. Помимо этого ленинградцы изыскивали иные пути торговли, потому что от этого в значительной мере зависела возможность выживания. Для успеха в таком деле необходимо было найти, известить и привлечь потенциальных покупателей вещей и продавцов продовольствия. Это обусловило появление в голодном городе огромного количества частных объявлений о продаже и обмене вещей на продукты питания, о готовности купить еду, с предложением услуг и т. д.
Проблема состояла в гигантской разнице между спросом и предложением на вольном рынке блокадного города. Если тех, кто пытался продать-обменять свои вещи были сотни тысяч, то покупавших было на порядок меньше. И тем не менее, надеясь почти на чудо, ленинградцы размещали свои бесчисленные объявления повсюду. Для очень многих эти неофициальные извещения были единственным потенциальным средством добычи дополнительных к карточным продуктов питания, а следовательно — спасения от смерти. «Объявлениями... на уровне человеческого роста, напоминая лоскутные одеяла, были залеплены стены домов, — вспоминает В. И. Титомиров. — Это голодные люди, хватаясь за любую соломинку, пытались хоть за что-нибудь съедобное отдать свои, ставшие никому не нужными, вещи. Таким своеобразным образом люди пытались в соответствии с обстановкой удовлетворять хоть сколько-нибудь свои потребности в самом необходимом. Находясь в изоляции, наш город, лишенный нормального снабжения, перешел на тут же сложившиеся своеобразные “рыночные отношения”. Буквально во всем население города пыталось находить новые подходящие решения. Обменять можно было что угодно на что угодно»3.
Стихийные извещения об обмене и продаже вещей, покупке продуктов появились уже первой блокадной осенью. С декабря 1941 г. вплоть до лета 1942 г. и в последующее время такие объявления стали привычными в Ленинграде. Особенно интенсивной «рекламная» актив-
ность горожан была в самое тяжелое время — январе-феврале 1942 г. Именно к этому самому тяжелому периоду блокады относятся дневниковые свидетельства ленинградцев. Учитель А. И. Винокуров отмечает: «На улицах вывешено много объявлений, извещающих о продаже или обмене на продовольствие мебели, обуви и различных хозяйственных вещей» (10 января)4. Заведующий сектором печати Ленинградского Горкома ВКП(б) А. П. Гришкевич также свидетельствует: «Объявление на пр. Володарского “продаю или меняю (подчеркнуто — меняю) пианино Оффенбаха, печь “буржуйку”, печь чугунную и картину Айвазовского среднего размера”»5. «По улицам часто объявления: меняю то-то и то-то на любые продукты» (16 января)6. По свидетельству историка М. Б. Рабиновича, в то время можно было видеть «на улицах объявления: “Меняю... на продукты, срочно”, “Продаю и меняю”...»7 «Город полон объявлениями: “продается, меняется”, город — сплошной рынок; вещи, особенно мебель, стоят гроши», — записывает 6 февраля архитектор Э. Г. Левина8. «На улицах, на стенах домов с каждым днем все больше появляется объявлений о продаже всевозможных вещей, главным образом мебели, кухонной и фарфоровой посуды, одежды и так далее», — отмечает 15 февраля сотрудник Эрмитажа М. С. Коноплева9. «На улицах я сама читала объявление: продается кровать красного дерева с пружинной сеткой и волосяным тюфяком — 1 кило хлеба. Продается туалет красного дерева, екатерининский, в полном порядке — 2 кило хлеба» (21 февраля, С. К. Островская)10. «В городе расклеена масса объявлений, — записывает 22 марта инженер З. С. Лившиц. — Люди меняют вещи на продукты и за бесценок распродают свое имущество»11. «Весь город пестрит объявлениями о продаже и обмене вещей на продукты», — фиксирует в дневнике 27 марта сотрудница Публичной библиотеки12. В апреле 1942 г. осадникам стало немного легче, однако «люди все еще вывешивали на стенах объявления о том, что меняется на хлеб спальня красного дерева или беккеровский рояль»13. «Висели объявления, предлагавшие обменять платья, туфли, золотые часы, столовое серебро на хлеб, на продукты»14.
Помимо прямого обмена вещей на хлеб, авторы блокадных объявлений порой были готовы обменять один продукт на другой в зависимости от потребностей людей и конкретной жизненной ситуации. В одном из объявлений, например, говорилось: «Меняю на хлеб пол-литра крепкого портвейна»15. «Бродя по городу, Всеволод Кочетов порой останавли-
вался у доски объявлений и читал вывешенные там объявления, написанные от руки на клочках желтой, белой и голубой бумаги: .“Куплю или обменяю на ценные вещи пластинки Вертинского и Лещенко”; “Продается полное собрание сочинений Леонида Андреева, Эдгара По, Кнута Г амсуна”»16.
Несмотря на страх перед преступниками, обоснованные опасения за свое имущество и жизнь, люди готовы были открыть двери тому, кто по их объявлению принесет пищу. Коммерческие обменные операции, действительно, в большом количестве совершались не только на многочисленных стихийных рынках, но и в квартирах блокадного города. Однако механизм заключения таких сделок был обычно связан не с объявлениями, а с другими средствами неформальных коммуникаций, и возникал он иными способами — через родных, знакомых и т. д. Те же, кто не рассчитывал на знакомство со спекулянтами, надеялись на свои рукописные и реже напечатанные на машинке призывы о помощи. В самом деле, «... каждый такой листочек на стене был криком, воплем крайней беспомощности, тем более что это был тот случай, когда со стороны предлагающих был целый город обреченных людей, а спрос практически был равен нулю. Ну кому могли понадобиться вещи тогда?! Вот случайно — нам... <...> в то время во многие дома не только пускали, но, расклеив объявления, ждали с надеждой. <...> было множество объявлений, и никто не приходил по ним... это были не “рыночные отношения”, а предложение без спроса»17. Тем не менее, даже в Ленинграде, в довоенную пору снабжавшемся значительно лучше большинства советских городов, за исключением столицы, дефицит вещей был столь велик, что во время блокады горожане готовы были ходить по объявлениям.
Кроме того, с дореволюционного времени в семьях хранилось немало ценностей. Теперь, в лихую годину, эти порой очень дорогие не только для конкретной семьи реликвии, но и объективно ценные вещи, сохранившиеся с петербургских времен, или порой с таким трудом приобретенные до войны, продавались за мизерные суммы или обменивались порой на крошечные кусочки пищи. «Мы начали спешно продавать все, что могли. Я решил: мы должны жить, а все остальное наживем. Мы прикрепляли объявления о продаже вещей к заборам. К нам беспрерывно ходили покупатели. Покупали подешевке люстры, ковры, бронзовый письменный прибор, малахитовые шкатулки,
кожаные кресла, диван, отцовское зимнее пальто и шапку, плохонькие картины, половую лампу со столешницей из оникса, книги, открытки с видами городов — все-все, что было накоплено еще до революции отцом и матерью»18.
Особенно активно осадники брались за распродажу своего имущества и размещали свои объявления об этом накануне эвакуации из блокадного города. «Эвакуация идет, — записывает 3 декабря 1941 г. в дневнике учитель А. А. Бардовский, — много объявлений о продаже вещей — пианино, одежды»19. Средства эвакуирующимся были очень нужны. Из разговоров и слухов, циркулировавших в городе, ленинградцам было известно, что для благополучного выезда из города, преодоления непростого, а нередко смертельно опасного пути через Ладожское озеро, необходимы деньги, водка, табак или ценные вещи. «Предстоял путь по Дороге жизни, — вспоминает студентка университета Т. Соколова. — О сроке выезда мы сообщили на работе, но бухгалтер был болен, никакой зарплаты студентам не выдали. Пришлось продать на базаре даже памятный отцовский чемодан. Из вещей остались ридикюль, одежда на себе, ковш на поясе и ложка. Кто-то нам посоветовал выкупить по талонам табак, чтобы отдать его шоферам, солдатам. Это мы сделали»20.
Кроме того, блокадники понимали, что для выживания в эвакуации им надо накопить как можно больше денег. Уезжая из города, ленинградцы везли с собой вещи, предназначенные для обмена на продукты питания в местах эвакуации. Однако совершенно обессилевшим людям сделать это было крайне трудно, и объемы вывозимого имущества были ограничены.
Наконец, эвакуирующиеся не без основания полагали, что они могут лишиться не только оставленного в комнатах и редких квартирах имущества, но и самого жилья. И то и другое могло быть украдено, захвачено другими или же уничтожено немецкими бомбами и снарядами.
Осадная торговля и «рекламная» активность блокадников нарастала в связи с предполагаемой массовой эвакуацией. Как свидетельствует очевидец, в феврале 1942 г. «разговоры об эвакуации приняли массовый характер. Стены домов увешаны десятками бумажек с объявлениями срочной продажи»21. «Шел через весь город... — записывает в дневнике в феврале 1942 г. В. В. Вишневский. — Читал новые объявления на углах: “Меняю на хлеб и продукты кабинет, гостиную красного
дерева и два одеяла” и т. п. Эвакуируемые меняют обстановку, личные
22
вещи и книги на продукты...»22
С самого начала войны ленинградцы, покидавшие город, продавали свои вещи часто очень дешево. «Началась усиленная эвакуация населения, — свидетельствует 5 февраля 1942 г. блокадник А. И. Августы-нюк. — Ежедневно уезжают 3000 чел, с большой радостью продавая за бесценок свои вещи, лишь бы спастись из ленинградского ада»23. «На деревянных щитах, закрывающих окна магазинов, появились написанные на кусочках бумаги объявления о продаже имущества: в связи с отъездом в эвакуацию коренных ленинградцев (читай — петербуржцев), интеллигентной семьи (читай — есть старинные вещи и книги). В некоторых объявлениях перечисляли продаваемые предметы: ковры, фарфор, картины и т. д. Все это явно “недобитые” дворянские петербургские семьи или их остатки: вдовы, бабушки, дети — если такие сохранились»24. «Продавали за гроши, меняли на хлеб и продукты остатки былой роскоши старого Петербурга, и удивляло меня, как много еще старинного и красивого есть у людей!»25 «На рынке все за бесценок кроме съедобного, — записывает в дневнике сотрудница Публичной библиотеки. — <.> Собирающиеся эвакуироваться распродают кучи вещей за 10, 5, 3 рубля» (23 марта 1942 г.)26.
Стремясь, порой любой ценой, покинуть еще недавно столь дорогой, любимый город, блокадники были готовы расстаться с ценными и дорогими для них вещами за помощь в выезде за пределы смертельного блокадного кольца: «На Среднем около восьмой линии Леля видела и списала объявление: “за эвакуацию из Ленинграда одного человека любым способом даю рояль “Шредера”», — записывает 5 марта 1942 г. в дневнике старший научный сотрудник Музея города А. А. Чернов-
27
ский27.
Иногда эвакуирующиеся продавали даже продукты питания. Видимо, вывезти их из осажденного города было трудно, неудобно, а выручить можно было солидную сумму, которая могла пригодиться за пределами блокадного кольца: «Жилец нашего дома, эвакуируясь, предложил купить полкило сливочного масла <.> сахар-песок, кило муки. соседка пришла советоваться брать или не брать» (27 марта 1942 г.)28. Распродавая свои вещи, ленинградцы пытались изыскать средства для переезда и жизни в незнакомом месте: «Около Елисеевского магазина встретила Мхитаряна. <.> Он на асфальте разложил
замусоленные разнокалиберные книги, торгует, собирает деньги на эваку-ацию»29. «На остановках, перекрестках, уцелевших заборах пестрят объявления, — записывает 20 июня 1942 г. в дневнике боец истребительного батальона, секретарь комитета ВЛКСМ завода им. Сталина Б. А. Белов. — Срочно продается мебель и вещи. Ниже следует перечисление, адрес и часы распродажи. Все как по уставу. Всевозможные почерка и печатные машинки. <...> Объявления принадлежат. эвакуирующимся из Ленинграда»30. «Вновь открыли городские рынки и разрешили продажу на деньги разных домашних вещей: это оказалось необходимым — масса, уезжающая из города, нуждается в деньгах, поэтому на рынок вещи выбрасываются за бесценок» (8 июля 1942 г., М. С. Коноплева)31. «Появились повозочки с вещами эвакуируемых, а на улицах (панелях) разложенная домашняя утварь для продажи. На стенах домов опять запестрели объявления о продаже мебели и дом[ашних] вещей. Есть такие: “Продается мебель на дрова”, “Продается мебель (такая-то) за бесценок”» (12 июля 1942 г.)32. «Те, кто уехал из Ленинграда летом 1942 г., прекрасно понимали, что почём, и старались распродать вещи, которые не могли взять с собой — за любую цену. Помню. на ступеньках подъезда сидела женщина. Она расставила фарфоровую посуду. Хороший фарфор она продавала за гроши, собственно говоря, за любую цену, но кому нужен был фарфор в городе, где летели снаряды и падали бомбы»33. Покидая блокадный город, эвакуирующиеся были готовы за гроши продать все, что еще вчера представляло для них огромную ценность. Например, продавали мебель на дрова: «На рынке покупали дрова у эвакуированных: они охотно уступали дрова за деньги. Кроме того, можно было дешево купить у отъезжающих мебель, — вспоминает профессор Д. И. Каргин. — Такая мебель обходилась дешевле и выгоднее дров»34.
В связи с возможной эвакуацией коммерческая активность ленинградцев принимала и другие формы: горожане порой выставляли предназначенные к продаже вещи прямо на асфальте, рядом со своим домом, торговали прямо у себя в квартире или комнате, пытались продавать через окно, а прилавком импровизированного магазина становился оконный проем: «На подоконниках, в окнах первых этажей уезжающие раскладывают свои вещи и продают прохожим, — записывает блокадник в дневнике в июле 1942 г. — На Знаменской улице целый ряд таких своеобразных магазинов. Большинство же уезжающих продает
свой скарб прямо на улице, чаще всего — у ворот дома. Вещи отдают буквально за бесценок, особенно поражают цены на мебель, ее уступают чуть ли не даром, но, несмотря на это, многие не успевают продать свои вещи и уезжают, бросив накопленное в течение долгих лет. Особенно трудно продать пианино и рояли, а поэтому баснословно дешевы. <.> Продажа вещей уезжающими на улицах и из окон первых этажей продолжается в таких же широких размерах, как и неделю тому назад. Предложение по-прежнему во много раз превышает спрос. Продать что бы то ни было удается с большим трудом. Это и не удивительно: за вещи надо платить либо деньгами, либо продовольствием, а и то и
35
другое имеют очень немногие»35.
Действительно, в блокированном городе катастрофически не хватало продуктов питания, но не хватало и денег. Несмотря на то, что покупательная способность денег по отношению к продовольствию резко снизилась, у большинства ленинградцев денег хватало лишь на самое необходимое — прежде всего на выкуп хлеба и иных продуктов по карточкам. «За лето 1942 г. город опустел. <...> Массовая эвакуация еще более опустошила город. Продав все, что только можно было, люди уезжали. Летом <.. > на улицах города, на площадях, на рынках — всюду бурлило всеобщее торжище. Необходимость продать вещи, чтобы иметь деньги на дорогу, стихийно порождала этот всеобщий рынок. Жильцы первых этажей торговали часто прямо из окон, раскрыв их пошире и уставив подоконники посудой, лампами, какими-то безделушками из бронзы и камня. Среди этого “развала” бывало много по-настоящему ценных вещей. На земле, разостлав дерюжки, продавали также старую обувь, грязную и скособоченную (все хорошее после умерших оставляли носить себе), инструменты, любовно начищенные еще покойным хозяином, готовальни, книги разных видов и разной степени растрепанности, учебники тех, кто уже никогда не будет учиться. Мысль о том, что большая часть этих вещей принадлежит умершим, многих останавливала от покупок, да и бедность была всеобщая! На зарплату тех лет, едва-едва позволяющую выкупить по карточкам продукты, да вымыться в бане четыре раза в месяц, да раза два сходить в кино, трудно было покупать синюю гжельскую посуду или китайский фарфор»36.
Однако была категория населения, которая покидала город не по своей воле и стремилась срочно распродать свои вещи. «Немцы высылаются. Немцы Кун высылаются в Иркутск, завтра едут, распродают
и бросают имущество. С Васильевского острова едут около 1000 немцев. Я купил у них (Кун) за 150 р. книжный шкаф со всем содержимым — немецкие и русские книги, фотоаппарат и прочее, этажерку, белье» (16 марта 1942 г., А. А. Черновский)37.
Некоторым блокадникам удавалось в результате их коммерческих операций скопить средства для того, чтобы их хватило по крайней мере на первое время после выезда из Ленинграда. Так, перед эвакуацией семья Лихачевых распродала свою мебель. «Я помню некоторые цены, по которым продали наши вещи, или, вернее, отца и матери Мити, — вспоминает супруга Д. С. Лихачева. — Шифоньер ореховый зеркальный — 1000 рублей. Туалет — тоже за столько же. Это очень хорошо, а остальные вещи продали гораздо хуже. У дедушки в комнате была хорошенькая ковровая кушетка. Ее продали за продукты, причем микроскопические: вроде 300 граммов конфет соевых, килограмм риса, полкило сахара и т. д. Два кабинетных кресла, вроде того, что у папы в кабинете (только лучше — мягче), мы продали за 600 рублей пара, то есть по 300 рублей. Кушетку плюшевую — за 450 рублей, а потом купили хуже за 1700 рублей. В общем как будто мы выручили от продажи имущества тысяч девять-десять. Когда приехали в Казань, этих денег хватило месяца на три»38. Однако большинству горожан, видимо, удавалось выручить лишь мизерные суммы за накопленное порой многими годами имущество.
Эвакуация подчас стимулировала голодную коммерцию не только самих эвакуировавшихся, но и остававшихся в городе, в том числе их родственников, которые участвовали в продаже остающихся бесхозными вещей. В связи с эвакуацией из блокадного города близких людей А. Н. Болдырев записывает в дневнике в марте 1942 г.: «По этому случаю тысяча квартирно-мебельно-талонно-крупяных комбинаций, также дровяных»39. Остававшиеся в городе ленинградцы порой планировали коммерческие операции, связанные с отъездом земляков, покупкой у них вещей с целью последующего обмена на продукты питания. В таких случаях найти потенциальных партнеров по «бизнесу» помогали стихийные объявления. Впрочем, для реализации таких, часто непривычных для большинства торговых планов были нужны силы, которых порой не было: «Думаю кое-что купить у тех, кто эвакуируется из города, — записывает блокадник в дневнике 24 декабря 1941 г. — На деньги можно приобрести вещи, а потом попытаться обменять их на продукты
на рынке». А уже на другой день потенциальный ленинградский «коммерсант» вынужден признать: «Из моей затеи что-нибудь приобрести так ничего и не вышло. Следовало бы прочитать объявления, которые вывешены чуть ли не на каждом доме, но у меня нет сил даже дойти до магазина»40.
Тексты блокадных объявлений — свидетельства отчаянного положения осадников и их готовности к использованию в качестве пищи самых разных веществ, суррогатов, например применявшихся в промышленном производстве. Помимо горчицы, столярного клея, косметических средств, олифы, изделий из кожи, глицерина, касторки, технических жиров и многого другого, что, кстати, было предметом блокадной купли-продажи, гастрономический интерес у осадников стали вызвать домашние животные, что было вовсе непривычно для европейского города. В ленинградских семьях стали есть своих и чужих домашних животных, кошек и собак. Они стали объектами торговли и объявлений. «Сегодня в семье Леши съедена первая кошка» (25 октября 1941 г., А. А. Черновский)41. «В Ленинграде голод — едят кошек, собак, — записывает 17 ноября 1941 г. в дневнике инженер И. А. Савинков. — Кошка стала деликатесом»42. Об этом же в строках стихов ленинградской школьницы Дины Губиной: «Жила в квартире кошка Мурка. / Хромая, серенькая шкурка. / Она любимицей была. / И вдруг исчезла: знать, кого-то / Спасла от голода она»43. «У нас в семье была собака по кличке Пират, — вспоминает А. М. Соколов. — Во время блокады она пропала. Я не сомневаюсь в том, что ее съели. О съеденных собаках и кошках тогда говорили как о чем-то обыденном, естественном»44.
В один день — 29 ноября 1941 г. — в дневниках троих блокадников появляются сходные записи: «Кошек и собак на улицах и дворах невидно — поели уже их. В помойках. находили шкурки с головами от кошек» (А. И. Августынюк)45. «В городе едят кошек. Это не фраза и не слух. ... Цена — 40-60 руб. штука. Бродячие голодающие кошки, которых за последнее время было такое множество и которые вызывали искреннее страдание у мамы, исчезли за последние дни совсем» (С. К. Островская)46. «Кошки на исходе» (А. А. Черновский)47. Кошка или собака стали желанной пищей для многих горожан. «Раздобыть бы сейчас собачку понежнее, — записывает 30 ноября 1941 г. блокадник
А. И. Августынюк. — О конине и мечтать нечего»48. «Голод ощущается все сильней. Охотно покупаются и съедаются кошки. Едят и собак.
Исчезли голуби» (1 декабря 1941 г., М. С. Коноплева).49 «Ряд моих сослуживцев съели своих собак. Говорят, очень вкусно» (10 декабря
1941 г., А. И. Августынюк)50. «Моя знакомая А. Д. Золотарева говорила мне вчера, что охотно купила бы кошку, чтобы подкормить своего внука» (3 декабря 1941 г., М. С. Коноплева)51. «Хорошо бы раздобыть где-нибудь кошку, тогда бы нам опять надолго бы хватило, — записывает 17 декабря 1941 г. в дневнике школьница Е. Мухина. — Я никогда не думала, что кошачье мясо такое вкусное, нежное»52.
Ленинградцы завидовали владельцам собак. «Проходим мимо женщин, скалывающих лед с трамвайных путей. Одна и говорит: “Ей (кивок в группу женщин) хорошо. У ней была большая собака. Наверное, и до сих пор еще мясо есть”» (А. П. Гришкевич)53. По свидетельству секретаря партбюро завода «Красный треугольник» А. П. Лебедевой, когда работница завода потеряла карточку и умирала, ее спасла собака, которую женщина сварила и съела54. Вспоминая о первой блокадной зиме, главный инженер завода М. М. Краков свидетельствует: «Собаки и кошки давно исчезли. Все съедены»55.
Осознанная и масштабная потребность использования в пищу домашних животных порождала и соответствующие объявления. Уже первой блокадной осенью в городе появилось много объявлений о покупке кошек и собак: «Давно исчезли собаки и кошки. Их съели. На заборах еще попадаются объявления: “куплю собачку любой породы”», — вспоминала хореограф В. С. Костровицкая56. «На столбе однажды я прочел объявление: “Отдам золотые часы за кошку”», — вспоминает на основании сохранившихся записей января 1942 г. доктор технических наук Д. Н. Лазарев57. «Давно ли еще невозможно было представить себе, что будем питаться собачатиной! Теперь все предрассудки отброшены, — записывает 11 декабря 1941 г. в дневнике военный корреспондент П. Н. Лукницкий. — Видел среди объявлений и продаже вещей такое: “Куплю хорошую собаку-овчарку. Инженер такой-то”. Кошки стали самым лакомым блюдом ленинградцев, но мало счастливцев, которым удается раздобыть собаку или кошку!»58 «За живую кошку (которую можно съесть!) платят 50-60 рублей. Впрочем, кошек уже почти не осталось: их или усыпили, или украли и съели» (11 декабря 1941 г., М. С. Коноплева)59. «Наши еще едят изредка кошек, но их в городе стало мало» (17 декабря 1941 г., А. А. Черновский)60. «Между прочим, сегодня говорил хозяин одного кота, что ему давали за него
125 рублей», — записывает 18 декабря 1941 г. в дневнике инженер электростанции И. Д. Зеленская61. В январе 1942 г. знакомая ленинградского учителя сорвала на улице объявление: «обменяю четыре с половиной метра фланели и примус на кошку. Принести кошку по адресу ул. Правды, 5, кв. 10»62. На другой странице дневника в том же январе 1942 г. ленинградский учитель фиксирует свидетельство своей близкой знакомой, которая «видела как какой-то человек на Кузнечном рынке носил дрожащего песика. Очевидно, на обмен. Интересная форма обмена: “Что-нибудь, что кушают”»63.
Голод толкал к самому непривычному и странному поведению. Как нередко об этом свидетельствуют блокадники, они не только стремились купить собаку или кошку, но и готовы были к охоте на домашних животных: «Мы с Олей искали для супа собаку, хотели сманить, но не наткнулись» (16 января 1942 г.)64. По свидетельству историка и архивиста, директора Архива АН СССР Г. А. Князева, в семье соседей произошло следующее: «На днях к ним зашел знакомый, студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо — отдайте, отдайте. Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота» (13 марта 1942 г.)65. «Михаил Александрович Гельбке, — записывает в дневнике педагог О. В. Синакевич, — по своей записной книжечке высчитал мне, сколько они съели за последние месяцы мяса: «с ноября по январь (включительно) они съели 6 кошек, двух морских свинок и одну собачью ногу — всего весом около 10 килограмм. Дико было профессора математики, талантливого пианиста, представлять себе педантично записывающим в записную книжку точный вес каждой съеденной кошки»66.
Потребность в домашних животных, в частности кошках, однако уже в ином, не в гастрономическом смысле, возникла у блокадников позднее, когда ситуация с продуктами питания в городе стала легче. Появились непривычные для времени пика блокадных тягот объявления, точнее, изменилась цель рыночных запросов ленинградцев. Домашние животные стали интересовать горожан в обычном, доблокадном смысле. К такому, более позднему времени относится воспоминание О. Гречиной: «Я тоже своими глазами видела объявление на дверях булочной: “Купим кота за 200 рублей”. По ценам того времени это было равно четырем килограммам хлеба. Целый капитал! Однако
магазину кота так и не предложили.»67 «Котенок стоит 700-800 рублей» (23 июня 1943 г.)68.
Помимо вещей, предназначенных для обмена и продажи, в блокадном городе «рекламировались» услуги, которые могли быть оказаны за деньги или в обмен на продукты питания или дрова. Как до войны, после нее, так и во время блокады некоторые горожане могли получить дополнительный доход и средства выживания за счет услуг, которые они могли оказать землякам, которые в свою очередь могли эти услуги оплатить деньгами или продуктами питания. Это могли быть шитье, пилка дров, вышивка, стирка, разнообразный ремонт электротехники и одежды, изготовление ходовых на рынке жестяных печек-буржуек, оказание медицинских услуг, даже написание портрета и т. д. В частности к объявлениям о продаже вещей, покупке кошек и собак добавилась «реклама» актуальной, но, видимо, редко востребованной услуги по доставке трупов на кладбище. В октябре 1941 г., по воспоминаниям
В. С. Костровицкой, «на заборах еще попадаются объявления: “Куплю собачку любой породы”. Но эти объявления вытесняются другими: “Вожу покойников на кладбище за хлеб, цена 300 грамм”. Роскошь доставки умершего на кладбище на саночках за хлеб никому не доступна. Мертвые лежат в пустых квартирах, во дворах, на улицах, уберут их только весною»69. Другое свидетельство января 1942 г.: «на углах домов бумажки. Текст: “Вожу покойников на кладбище за хлеб, могу взять сразу двоих. Цена доставки 300 грамм за покойника”. Адрес и фамилия. Вряд ли кто ходил по этим объявлениям» (В. С. Костровицкая)70. Среди виденных В. Кочетовым объявлений были и такие: «Увожу трупы — за хлеб»71. «Интересно отметить, что отвезти трупы, — по свидетельству Г. А. Князева, — умерших Шахматовых на кладбище вызвался Л. Б. Модзалевский за килограмм хлеба. “Все равно придется присутствовать на похоронах, так уж лучше заработать, если можно”, - сказал он мне. И когда я посомневался, не будет ли ему тяжело, он добавил: “Ничего, дорога санная, хорошая, по укатанному снежку”» (15 января 1942 г.)72. «А частные объявления на деревянных укрытиях? — записала свои впечатления весны 1942 г. О. Ф. Берггольц. — Довольно долго на щите, закрывающем витрину одного когда-то богатого магазина на площади Льва Толстого, висело такое объявление: “Всем гражданам! Отвожу ихних покойников на саночках до кладбища и другие бытовые перевозки...” “За ненадобностью продается легкий гроб...” Целая дра-
матическая, необычная повесть кроется за этим бытовым объявлением. Да, стены наших домов — это как бы открытый каменный дневник — дневник всего города, дневник каждого из нас, ленинградцев»73. Возможно, об аналогичных или об этих же объявлениях имеются другие свидетельства74.
Среди объявлений, вывешенных в городе в январе 1942 г., встречались и такие: «Делаю гробы из материала заказчика. Куплю дрова. Могу рассчитаться изготовлением искусственных зубов» (10 января 1942 г.)75. «На одном объявлении я прочла: “Чиню зубы искусственные за дрова или продовольствие”» (15 февраля 1942 г., М. С. Коноплева)76. Активно занимались оказанием услуг женщины. Как и по всей стране, стремясь выжить в жутких условиях осады, пытаясь любой ценой найти средства для спасения детей, семьи, ленинградки старались заняться любой востребованной работой. Родственница блокадницы М. А. Ткачевой, по воспоминаниям, «добывала для нас хлеб тем, что она... была изумительная вышивальщица. <...> Всю первую блокадную зиму, несмотря на этот страшный голод, она находила покупательниц. Всегда находились женщины, которым нужно было нарядное белье и которые могли дать за это хлеб»77. «Портниха шьет на заказчицу, у которой явно литерные карточки»78.
Для того чтобы востребованные другими блокадниками услуги, оказывавшиеся за хлеб и дрова, могли помочь выжить, надо было, чтобы о них знали. Неформальное коммуникационное пространство, в котором посредством знакомств, разговоров и слухов распространялась необходимая информация, дополнялось объявлениями. Например, И. И. Жилинскому, имевшему навыки фотографирования, сумевшему «прорекламировать» востребованную услугу, удалось зарабатывать хлеб своим ремеслом: «В воскресенье — дома. Весь день посвящу коммерческой фотографии. Объявлено, что я снимаю для удостоверения личности, для паспортов по воскресеньям с 11 до 2-х часов дня» (4 февраля 1942 г.)79. «Завтра — воскресенье, работает моя коммерческая фотография с 11 час. до 2-х» (7 февраля 1942 г.)80. «Фотография работала. Было 2 заказчика. Снял и заказы уже им сдал. Получил плату хлебом, по 100 гр. за 2 шт. карт, для паспорта. Итого мы с Олей сегодня имели дополнительно 200 граммов хлеба» (8 февраля 1942 г.)81. «Сегодня было 2 заказчика на фото для паспортов (по 100 граммов хлеба). Попытка сделать какой-либо обмен на рынке не удалась, безрезультатно. Хлеба
нет». (9 февраля 1942 г.)82. «Написал и раздаю по рукам в хлебных и проч. свой адрес как фотографа» (10 февраля 1942 г.)83. «Сегодня нас выручили фотозаказчики. Их было на 1800 гр. хлеба. Мы с Олей за этот день съели незаметно 1300 гр. А 500 гр. Оля спрятала на похороны» (8 марта 1942 г.)84. «Заказчики по фото спасли хлебом. Принял заказов на 600 р. хлеба. Сегодня буду сыт (200 гр. за две карточки)» (22 марта
1942 г.)85. «В квартире появилась масса заказчиков, которые вот уже третий день обеспечивают мне в среднем 600-800 граммов хлеба в день» (24 марта 1942 г.)86.
Если для оказывавших бытовые услуги они были условием выживания и порой даже известного благополучия, то для потребителей это было очень недешево. «В городе большая нужда в разного рода специалистах: печниках, водопроводчиках, часовщиках, портных, сапожниках. В сапожных мастерских всегда висит один и тот же плакат: “Прием заказов временно прекращен”. Частным образом чинят обувь только за продукты: хлеб, крупу. Кто-то подслушал разговор двух девушек: “Ты что вспухла?” “Туфли починила”. “А-а”»87.
Людей, предлагавших для обмена или продажи вещи в блокадном городе, было значительно больше тех, кто покупал или готов был обменять продукты питания на вещи. Если первым — «продавцам» — принадлежит абсолютное большинство свидетельств о «рекламной» и связанной с ней коммерческой активности блокадников, то информации от тех, на кого были рассчитаны объявления, «покупателей», практически нет. Очевидно, покупать вещи или обменивать их на продукты часто могли люди, которым продовольствие доставалось не вполне честным или вовсе преступным путем. Свидетельствовать о бизнесе нелегального, полукриминального или криминального характера было опасно, тяжело. Признаваться в такой, часто негласно оцениваемой как аморальная, деятельности, видимо, было совестно. В своих воспоминаниях осадник стремится оправдать своих родителей, покупавших мебель и посуду в тяжелое блокадное время. «Нам вскоре стало ясно, что вещи настолько потеряли ценность, что буквально за бесценок можно было купить то, что в мирное время было самым достойным. <.> Люди надеялись продать, если у них было что-нибудь получше, рухлядь было не продать и в мирное время. А приличные старинные вещи продавали, как правило, оставшиеся одинокими старушки. <.> И вот мои родители несколько раз, придя домой после работы, брали с собой меня
и ходили по наиболее приглянувшимся им объявлениям. <.> мы. посетили несколько старинных квартир, и я поразился, сколько красивых вещей, до тех пор недоступных нам не только для пользования, но и для обозрения, сохранились у населения с дореволюционных времен. Но некогда ценные вещи, антиквариат, теперь были никому не нужны, ибо такие, как мы, кому вдруг понадобилось хоть как-то обставить квартиру, да к тому же обретших способность оторвать кусочек от своего пайка, да еще и способность как-то дотащить это на себе в свою квартиру, ибо помощи было ждать неоткуда, были крайне редкостным исключением»88. «В ходе наших поисков мебели моя мама, уже без нашего участия, раздобыла посуду, которой у нас ведь тоже не было. А приглянулся ей ни много ни мало сервиз аж на 36 персон! Для нас он был слишком большим, а его обладательница задешево его не хотела отдать, по тем ценам, разумеется; но маме он так понравился (ведь не видели мы подобных вещей, а тут можно иметь у себя!), что она, не показывая его нам, сагитировала свою сотрудницу, другую воспитательницу в детском саду купить этот сервиз на пару»89. Те немногие, кто имел возможность покупать мебель в блокадном городе, делали это, по свидетельству мемуариста, потому, что хождение по квартирам, по объявлениям было некой «моральной отдушиной» в беспросветности осады, одновременно позволяло обставить увеличившуюся площадь, придать квартире жилой вид, отражало стремление во время войны воспользоваться «некоторой возможностью, какой в мирное время не было, хоть чуточку окружить себя вещами получше»90.
Информируя сограждан о продающихся, обмениваемых вещах, выполняемой работе, предоставляемых услугах и готовности приобрести те или иные товары, прежде всего продукты питания, объявления, которые в большом количестве появились в блокадном городе, должны были помочь покупателям и продавцам, предлагающим и потребителям услуг найти друг друга. Частные объявления блокадного города не носили предпринимательского характера. Целью «рекламы», сопровождавшей масштабную коммерцию голодного города, было не получение дохода ее инициаторов. Авторы объявлений, предлагая свои услуги (доставка умерших на кладбище, фотографирование и др.) рассчитывали не на прибыль, обогащение, а на обретение средств для выживания. Они страстно желали, чтобы их извещения-призывы возымели действие как можно быстрее. Ведь ситуация, в которой находились осадники,
была катастрофической. Очень часто они или их больные близкие балансировали между жизнью и смертью. У осадников не было времени на то, чтобы долго ждать. Они остро нуждались в помощи. Пусть эта помощь будет небескорыстной, пусть она будет оказана на мародерских условиях, но человеческая алчность могла спасти от гибели.
Тех, кто «рекламировал» свое имущество, стремясь обменять вещи на хоть что-нибудь съедобное, было очень много. Тех же, кто готов был предложить продукты за вещи, было значительно меньше, к тому же они опасались делать это открыто. Проблема состояла в том, что в городе, где ежедневно умирали тысячи, при фантастическом росте стоимости пищи, теряли свою ценность не только деньги, но и вещи, которые практически невозможно было вывезти, а мертвым они были не нужны. Положение и возможность выживания семьи зависела в значительной мере, хоть и не всегда, от уровня ее благосостояния: от того, насколько ценные вещи она могла продать или обменять их на еду. Неофициальные объявления жестоко страдавших от голода горожан давали, представляется, призрачную надежду на поддержку извне. Развешивая свои листки с извещениями о продаже самых дорогих вещей, люди надеялись, что кто-то откликнется на их призыв. Однако в большинстве своем объявления оставались безответными. Покупатели, видимо, находились, лишь когда владельцы имущества готовы были его продать. Если же автор объявления надеялся обменять свои вещи на продукты питания, то перспективы заключения сделки были иллюзорны. В этом случае, как правило, на эти призывы никто не откликался, и надежда сменялась отчаянием.
У осадника, страдавшего от жестокого голода, умиравшего или часто становившегося свидетелем болезни и гибели близкого человека, порой просто не было другого выхода, нежели обращаться к нелегальному обороту продуктов питания. Обращаться с мольбой к страдающим, как он, страдающим чуть меньше, или тем, кому продукты доставались нечестным путем. Чаще всего призывы голодных, порой страдавших от глубокой дистрофии людей, их «вопли крайней беспомощности» не носили и не могли носить коммерческого характера. Очевидно, действенность блокадных объявлений была невысока. Так же как частные разговоры и слухи, циркулировавшие в городе, компенсировали острый дефицит информации, так и частные объявления осадников возмещали катастрофическую нехватку питания. Открыто помещавшиеся
на стенах домов, заборах, деревянных щитах, игнорируемые властью объявления были частью рыночной экономики блокадного города, подтверждением важной роли частной торговли. В черные дни, наставшие для большинства ленинградцев с началом осады, часто выручить мог черный рынок. Благодаря муравейникам рынков, толкучек, барахолок, развернутой на них масштабной меновой торговле, купле-продаже и многочисленным частным объявлениям, в блокадном городе умирало меньше людей.
1 Пожедаева Л. В. Война, блокада, я и другие... Мемуары ребенка войны. СПб., 2007. С. 38.
2 Ленинградская блокада. Медицинские проблемы — ретроспектива и современность. М., 2003. С. 10.
3 Титомиров В. И. Кольцо Гитлера: Незабываемое. Пережитое: Документальная повесть. СПб., 2004. С. 167-168.
4 Блокадный дневник учителя Винокурова А. И. // Блокадные дневники и документы. СПб., 2004. С. 241.
5 Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (далее - ЦГАИПД СПб) Ф. 4000. Оп. 11. Д. 28. Л. 18 об.
6 ЖилинскийИ. И. Блокадный дневник (публикация Г. В. Андреевского) // Вопросы истории. 1996. № 5-6. С. 27.
7 Рабинович М. Б. Воспоминания долгой жизни. СПб., 1996. С. 189.
8 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 57. Л. 7.
9 Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (далее — ОР РНБ.) Ф. 368. Ед. хр. 2. Л. 41.
10 Там же. Ф. 1448. Ед. хр. 11. Л. 15.
11 Будни Подвига: Блокадная жизнь ленинградцев в дневниках, рисунках, документах / Сост. В. М. Давид. СПб., 2006. С. 159.
12 Машкова М. В. Из блокадных записей // Публичная библиотека в годы войны, 1941-1945: Дневники, воспоминания, письма, документы. СПб., 2005. С. 36.
13 Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда. М., 1996. С. 520.
14 Там же. С. 531.
15 Блокадный дневник учителя Винокурова А. И. С. 241.
16 Солсбери Г. 900 дней. С. 464.
17 Титомиров В. И. Кольцо Гитлера: Незабываемое. Пережитое. С. 168.
18 Лихачев Д. С. Воспоминания. СПб., 1999. С. 508.
19 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 7. Л. 64 об.
20 Блокада и мы. Сб. воспоминаний. Киров, 2008. С. 245.
21 Болдырев А. Н. Осадная Запись (Блокадный дневник). СПб., 1998. С. 55.
22 Вишневский В. В. Ленинград: Дневники военных лет: В 2 кн. Кн. I. М., 2002. С. 92.
23 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 2. Л. 31.
24НератоваР. И. В дни войны: Семейная хроника. СПб., 1996. С. 89.
25 Гречина О. Спасаюсь снасая: В 2 ч. Ч. 2. Сказка о гороховом дереве (19421944 гг.) // Нева. 1994. № 2. С. 211.
26 Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 32.
27 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 119. Л. 115.
28 Машкова М. В. Из блокадных записей. С. 35.
29 Там же. С. 44.
30 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 9. Л. 73 об.
31 ОР РНБ. Ф. 368. Ед. хр. 3. Л. 3.
32 Чекризов В. Ф. Дневник блокадного времени // Труды государственного музея истории Санкт-Петербурга. Вып. 8. СПб., 2004. С. 89.
33 Воеводская А. И. Четыре года жизни. Четыре года молодости. СПб., 2005. С. 127.
34 Каргин Д. И. Великое и трагическое. Ленинград 1941-1942. СПб., 2000. С. 136.
35 Блокадный дневник учителя Винокурова А. И. С. 271, 272.
36 Гречина О. Спасаюсь снасая. С. 211.
37 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 119. Л. 122.
38 Лихачев Д. С. Воспоминания. С. 509, 510.
39 Болдырев А. Н. Осадная Запись. С. 69.
40 Попова Н. «Блокадный дневник» Александра Немцева // Люди одной судьбы. СПб., 2005. С. 150.
41 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 119. Л. 16.
42 Там же. Д. 99. Л. 11 об.
43 Блокада и мы: Сб. воспоминаний. С. 216.
44 Соколов А. М. Битва за Ленинград и ее значение в Великой Отечественной войне. СПб., 2005. С. 103.
45 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 2. Л. 13.
46 ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 9. Л. 125 об.
47 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 119. Л. 32.
48 Там же. Д. 2. Л. 14.
49 ОР РНБ. Ф. 368. Ед. хр. 1. Л. 188.
50 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 2. Л. 20 об.
51 ОР РНБ. Ф. 368. Ед. хр. 1. Л. 191.
52 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Он. 11. Д. 72. Л. 65 об.
53 Там же. Д. 28. Л. 4 об.
54 Там же. Он. 10. Д. 50. Л. 5 об.
55 Там же. Он. 11. Д. 54. Л. 4.
56 Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга
(далее — ЦГАЛИ СПб). Ф. 157. Он. 1. Д. 27. Л. 13.
57 Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде // Труды Государственного музея истории
Санкт-Петербурга. Вып. 5. Материалы к истории блокады Ленинграда. СПб., 2000. С. 202.
58 Лукницкий П. Н. Ленинград действует. Фронтовой дневник (22 июня 1941 г. -март 1942 г.). М., 1961. Кн. 1. С. 471.
59 ОР РНБ. Ф. 368. Ед. хр. 2. Л. 5.
60 ЦГАИПД СПб. Ф. 4000. Оп. 11. Д. 119. Л. 45.
61 Там же. Д. 36. Л. 46.
62 Ползикова-Рубец К. В. Дневник учителя блокадной школы (1941-1946). СПб., 2000. С. 21.
63 Там же. С. 22.
64 ЖилинскийИ. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 5-6. С. 27.
65 Князев Г. А. Дни великих испытаний. Дневники 1941-1945. СПб., 2009. С. 539.
66 ОР РНБ. Ф. 163. Ед. хр. 31. Л. 20.
67 Гречина О. Спасаюсь спасая. С. 220.
68 Болдырев А. Н. Осадная Запись. С. 291.
69 ЦГАЛИ СПб. Ф. 157. Оп. 1. Д. 27. Л. 13.
70 Там же. Д. 28. Л. 19.
71 Солсбери Г. 900 дней. С. 464.
72 Князев Г. А. Дни великих испытаний. С. 404.
73 Берггольц О. Ф. Ленинград — фронт // Собр. соч.: В 3 т. Т. 2. Л., 1989. С. 193,
194.
74 Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 208; Теляшов Р. Х. Татары в Великой Отечественной войне и блокаде Ленинграда. СПб., 2005. С. 172.
75 Блокадный дневник учителя Винокурова А. И. С. 241.
76 ОР РНБ. Ф. 368. Ед. хр. 2. Л. 41.
77 Блокада глазами очевидцев. Интервью с жителями Ленинграда 1940-х гг. // Нестор. № 6. СПб., 2003. С. 231.
78 Гинзбург Л. Я. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. СПб., 2002. С. 642.
79 Жилинский И. И. Блокадный дневник // Вопросы истории. 1996. № 8. С. 4.
80 Там же. С. 7.
81 Там же.
82 Там же.
83 Там же.
84 Там же. С. 11.
85 Там же. С. 14.
86 Там же. С. 14.
87 Лазарев Д. Н. Ленинград в блокаде. С. 216.
88 Титомиров В. И. Кольцо Гитлера: Незабываемое. Пережитое. С. 167, 168.
89 Там же. С. 170.
90 Там же. С. 167.
