CC BY
87
ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
УДК 94(470.51) "17/18"
Н.В. Пислегин
ОБЩИНА В ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ КРЕСТЬЯН УДМУРТИИ:
МАТЕРИАЛЫ КОНЦА XVIII - ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX века*
Освещаются некоторые особенности крестьянской общины Удмуртии дореформенной эпохи, ее основные функции, специфика взаимоотношений между рядовыми общинниками и представителями местного самоуправления, органами государственной власти, людьми, порвавшими со своей крестьянской сущностью.
Ключевые слова: крестьянская община, Удмуртия, повседневная жизнь, выживание, взаимопомощь, семья, круговая порука, землепользование, переселение, моление.
Общеизвестной, хоть и не столь заметной обыденностью дореформенного крестьянства Удмуртии была община. Не очень видной хотя бы потому, что само это название, по всей видимости, крестьянами, даже русскими, не применялось. М.М. Громыко писал, что ученые и литераторы так называют объединение крестьян, живущих в одном или нескольких селениях и решающих совместно многие земельные, хозяйственные, налоговые и другие вопросы. Сами селяне именовали это «миром» или «обществом» (обчеством). Официально, в бумагах властей и помещиков, тоже писали обычно «общество», а не община [4. С. 235]. Отношения с государственной властью в разнообразных их проявлениях определяли сам факт существования этого института, его структуру и функции.
По мнению крупнейшего исследователя эволюции дореформенного крестьянства Удмуртии М.В. Гришкиной, изначальной причиной появления общины была необходимость объединяться перед лицом природы в бесконечной борьбе с ней. Именно суровые природно-климатические условия в европейском регионе России предопределили формирование сельскохозяйственной крестьянской общины, основанной на совместном владении землей, взаимопомощи и коллективизме, выборности ее руководителей, гласном решении гражданских дел на сходке, равноправии ее членов при решении местных и некоторых государственных вопросов [8. С. 70]. Позже оформился еще один «недруг» -враждебная социальная среда, в первую очередь государство.
Важными сторонами жизни удмуртской общины являлись общественные работы, религиозные (и шире - нравственные) функции. Будучи социальным регулятором, она обеспечивала необходимое для развития традиций сочетание устойчивости и динамики. Семья и община играли определяющую роль в сохранении и воспроизводстве традиционной культуры. Регулирование внутренней жизни крестьянского социума осуществлялось на основе обычного права. Согласно взглядам крестьян общинное управление основывалось на идеалах справедливости и христианских (мусульманских, языческих?) заповедях. Отсюда то чувство правды, гарантом которого выступал крестьянский «мир» [9. С. 221, 223, 225]. Итоговое решение по морально-этическому (не религиозному) прегрешению государством также отдается ему. Крестьян, например за злостную «прелюбодейную связь», может судить уездный суд, но в своей резолюции он, помимо предания церковному покаянию, предоставляет «обществу» самому решить - выслать виновного в Сибирь либо оставить «в жительстве» [2. Ф. 241. Оп. 1. Д. 750. Л. 20-20об.]. Община довольно строго следила за нравственностью своих членов. На общинных сходах решались дела о мелких кражах, семейных ссорах, драках или избиениях, колдовстве, порче [14. С. 51-52]. Г.Е. Верещагин даже в конце XIX в., отмечая существование различных порядков в разных местах Вятской губернии, сравнивает более архаичную общину удмуртов с единой семьей, которая не только «не вынесет сор из избы» на судебное разбирательство, но и «каждый род полевой работы» начнет в один день. Предпочтение отдастся решению вопроса внутри «мира», традиционным наказанием является «водочный штраф». Обедневшим община помогает погасить податную недоимку без распродажи имущества должника. В русской общине, отмечает дореволюционный исследователь, многое уже не так [3. С. 65, 68, 115, 121-122]. Но можем предположить, что было так в рассматриваемый нами период.
* Работа выполнена в рамках программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Традиции и инновации в истории и культуре». Проект № 12-П-6-1009 «Социальная динамика российской периферии: традиции и инновации (ХУ-ХХ вв.)».
Община в обыденной жизни крестьянства большей части отечественной истории присутствует практически везде. Полную картину, по всей видимости, воссоздать не представится возможным хотя бы в силу имеющегося источникового материала - архивных документов, где внутренняя жизнь «мира» отражена опосредованно, как правило, будучи косвенно упомянута в связи с возникшими девиациями. Разумеется, нельзя считать их обыденными. Например, не так часто человека изгоняли из общины. Но когда это случалось, то могли появляться дела, приоткрывающие завесу крестьянской мирской повседневности.
В мае 1786 г. Малмыжская нижняя расправа рассматривала дело о «нежелании иметь крестьянина Сергея Максимова в обществе» жителями д. Косы Азелинской сотни Малмыжского уезда. Был составлен необходимый приговор за подписями 21 человека, выбран поверенный Иван Васильев1. Сверх «чинимых взятиев и делания мирским людям обид» в числе «худых поступков» Максимова перечислены: 1) присвоение «из корысти» 28 руб. 32 коп. в бытность в 1781 г. рекрутским отдатчиком; 2) обман общины в якобы употреблении «на разные расходы» мирских денег в размере 20 руб. во время службы в 1779 г. сотником; 3) насильственная отдача «без очереди» в рекруты односельчанина вместо одного из своих четырех сыновей [1. Ф. 1377. Оп. 1. Д. 32. Л. 1-2]. По указу Вятской верхней расправы было проведено следствие. В показаниях под присягой выборный Ефрем Яковлев, староста Петр Карпов, мирские люди Корнил Яковлев «с товарищи», всего более 60 человек из 9 населенных пунктов, либо подтвердили обвинения, либо «отозвались незнанием» по дальности своих селений [1. Ф. 1377. Оп. 1. Д. 32. Л. 3-4, 67]. Опросили и Максимова. Относительно первого обвинения он пояснил, что излишняя трата денег была вызвана необходимостью повторно ездить в губернский город, поскольку вначале из троих был принят лишь один рекрут. Расход 20 руб. он подтвердил, правда, не смог уточнить «за прошедшим временем», на что конкретно ушли деньги, но отметил, что в 1780 г. новый сотник с общинниками его «в приходах и расходах считали, по которому счету мирских денег нисколько на нем не оказалось». Касательно же последнего обвинения изгоняемый отрицал наличие за его семьей рекрутской очереди, поскольку около 15 лет назад его двоюродный брат Яков Алексеев за нанесение увечья сыну Александру Сергееву был отдан в рекруты. Немаловажным Максимов счел взнос за провинившегося в заводскую контору 20 руб. «долговых казенных денег», к тому же прибавил, что в 1781 г. племянник Евсей за недоимки был отдан в рекрутскую службу вслед за отцом. Весьма любопытными представляются принципы подсчетов в общине при установлении рекрутской очереди. Отдачу другого человека в солдаты Максимов объяснял тем, что из его родственников (47 душ) в рекрутчине находились лишь 4 человека, тогда как «с родства» Максимова (25 человек) таковых уже было шестеро. Без сомнения, рекрутские наборы являлись для крестьян бедствием, от которого они старались уклониться, поэтому вполне можно поверить Максимову, говорившему о необходимости ему, рекрутскому отдатчику, разыскивать с сотником, выборным, сторожем и «рядовыми» успевших разбежаться очередников и силой, преодолевая сопротивление родных, забирать, сковывать «в железа» и отводить «за караулом чрез городничего» в Вятское рекрутское присутствие [1. Ф. 1377. Оп. 1. Д. 32. Л. 8-9].
Положение представителей выборного самоуправления было двойственным. С одной стороны, они - выдвиженцы «мира», продолжающие жить в этой среде, защитники общины перед внешней властью. С другой стороны, они занимают официальные посты, являясь низшими административными чинами, вынуждены отчитываться перед государством, выполнять его волю или указания чиновников. Часто эти роли противоречили друг другу2. К этому дуализму прибавляются коррупционные действия. В случае с Максимовым перед нами предстает зажиточный и первоначально уважаемый человек, занимающий в силу этого ряд выборных должностей, впоследствии активно злоупотребляющий своим положением, возможно, чрезмерно рьяно выполняющий возложенные властью обязанности. В какой-то момент «мирское общество» не выдержало и обратилось к государству. Органы государственной власти удовлетворили прошение общины. «Для лучшего сообщения между Якут-
1 Когда власти не приняли данный приговор, обосновав отказ недостаточной представительностью, был составлен новый за подписями 40 человек, поверенным общины стал все тот же Иван Васильев. Написан он был писцом сотни Данилой Кунгурцевым, за отсутствием грамотных «руку за них приложил» приходской священник Василий Семенов [2. Ф. 348. Оп. 1. Л. 14].
2 Еще большее противоречие мы можем наблюдать, когда возникает открытое противоборство общины и органов государственной власти.
ском и Охотском»3 Сергей Максимов был сослан на поселение в Сибирь. Удержанные «из корысти» деньги в размере 48 руб. 32 коп. было приказано взыскать из его имущества и вернуть с распиской «миру» [1. Ф. 1377. Оп. 1. Д. 32. Л. 65-65об., 68об.].
Крестьянин не представлял себя вне общины. Без ощущения ее поддержки он чувствовал себя изгоем, готовым пойти на многое. Характерным выглядит заявление, сделанное в марте 1835 г. жителями Дробино-Алтынской волости Сарапульского уезда Павлом и Сергеем Сусловыми. Они жили «распутной жизнью», при поддержке волостного головы занимались вымогательством «в подарок» денег в своей и соседней Дебесской волостях, угрожая оговорить крестьян в совместных кражах. Чтобы убедить в серьезности своих угроз, показать, что им нечего терять, мошенники присовокупляли: «Нам, однако, идти в Сибирь, ибо и общество от нас отказалось» [1. Ф. 21. Оп. 1. Д. 1394. Л. 1-2об.]. Заметим также, что и в конце XIX в. подавляющую часть ссыльнопоселенцев составляли этапированные по приговору сельских обществ за «порочное поведение». При этом в их числе далеко не всегда были крестьяне. В 1867 г. Ижевск официально получил статус села, состоящего из двух волостей. В приговоре схода Михайловского сельского общества Ижевско-Нагорной волости Сара-пульского уезда Вятской губернии от 4 января 1899 г. есть такие строки: «Мы, нижеподписавшиеся старшие домохозяева общества, от состоящих в нем 78 человек, в числе 68 человек, ...выслушали предложение о том, что однообщественник наш, сельский обыватель Александр Васильев Никифоров ничем не занимается другим, кроме краж и праздношатательства, вследствие чего и предлагаем про-тиву этого принять какие-либо меры. Не надеясь на его исправление, так как он нами неоднократно замечался в кражах, мы, бывшие на сходе, единогласно постановили: сельского обывателя нашего общества Александра Васильева Никифорова, 28 лет, отдать в распоряжение правительства, приняв на себя по его удалению издержки». Никифорова выслали в Зырянскую волость Мариинского уезда Томской губернии, откуда он быстро скрылся [12].
Особую (и опять же заметную) сторону жизни общины составляют взаимоотношения с людьми с неестественным для хозяина земли поведением. Начало оформления такого человека можно, например, усмотреть в личностях Луки Вертячих, 20 лет, русского крестьянина д. Поломской Шишкин-ских и Оверинских десятков Святитской волости Глазовского уезда, и Ермолая Пупырева, 19 лет, «из вотяков новокрещена» д. Зюзинской Брюшинской волости Кайского уезда. До 1796 г. в «штрафах, приводах и подозрениях» они не бывали. 24 октября, на рассвете, их задержали с тремя лошадьми жители д. Палагинской Каринской татарской доли Лекомской стороны Глазовского уезда. При допросе «мирскими людьми» доли они сознались в краже коней. Помимо того, от Вертячих было выбито (буквальным образом) признание в воровстве и реализации еще нескольких лошадей, две из которых крестьяне-следователи обнаружили и вместе с первыми тремя представили в земский суд. Вертячих и Пупырева ждали наказание кнутом с последующим возвращением «в жительство» [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 132. Л. 87; Д. 133. Л. 11-13об., 12*].
Людей, подобных Луке Вертячих, община впоследствии могла сдать в рекруты или выслать в Сибирь. Это, однако, не означало исчезновения подобного типа из крестьянской среды. В 1795 г. десятником и «мирскими» в одном из селений Лобанской волости Глазовского уезда был задержан вооруженный беглый рекрут Михаил Обухов, 35 лет, зашедший выпить пива. Вскоре были схвачены еще несколько человек, в том числе родной брат, виновные в укрывательстве, хранении ворованного, а также совместных (некий крестьянин Федос Шатунов) с Обуховым грабежах [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 196. Л. 96, 97]. Другой бежавший через 8 лет службы рекрут Софоний Перминов, наоборот, закончил жизнь летом 1833 г. в безымянной могиле в поле под озимым хлебом. Он скрывался у своих родственников и ими же был убит наряду с крестьянином Федором Глызиным [1. Ф. 21. Оп. 1. Д. 1325. Л. 1-6]. Ссыльные также могли незаконно оказаться на родине. Например, удельный крестьянин с. Козлова Сарапульского уезда Трофим Пермяков в 1828 г. за кражу лошади был наказан плетьми и отправлен на поселение в д. Бородино Рыбинской волости Красноярского уезда Енисейской губернии. Отсюда в 1829 г. он бежал на родину. 31 августа 1843 г. зафиксировано его проникновение в дом сарапульского мещанина Якова Ленькова [1. Ф. 21. Оп. 1. Д. 1806. Л. 106].
3 «Стараться населять места, между сими городами лежащие, распоряжаться, чтобы на первое время от 5 до 10 дворов на каждых 20 или 25 верстах помещено было, чего ради и наблюдать, чтобы в Иркутскую губернию посылаемы были на поселение из осуждаемых за вины по законам».
* Нумерация листов в данной единице хранения не сквозная.
Ближе к концу жизненного пути мог сформироваться рецидивист, подобный 47-летнему удмурту, вдовцу, уроженцу с. Балезино Ефиму Вахрушеву, который отмечен нами в документах 1792-1793 гг. Староста «с мирскими людьми» рапортовали о его «неспособности обществу по немалому воровству». По показаниям его также характеризовали «частовременные отлучки» без разрешения общины, нера-чительность к «хлебопашеству, домостроительству» и уплате податей, кражи с требованиями последующего выкупа, постоянное общение с «воровскими людьми» [2. Ф. 348. Оп. 1. Д. 3. Л. 2-2об., 4-5, 17, 20об., 23, 34]. Глазовский нижний земский суд в вину Вахрушеву вменил либо «оставил в великом подозрении» двукратный побег, кражи денег, «разного имения», лошадей, лодок у жителей (крестьян и священнослужителей) ряда селений Глазовского и Кайского уездов. Вахрушев был сослан в Иркутскую губернию [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 185. Л. 15-16, 34, 45, 101-101об., 121, 141, 187, 209об.]. Мирские приговоры «об удалении из общества» были обязательны (См. также: [2. Ф. 241. Оп. 1. Д. 3. Л. 222-224]).
Готовность к целенаправленному убийству ради добычи также может характеризовать людей, порвавших со своей земледельческой сущностью. Такими, к примеру, можно считать отца и сына Степана и Ивана Устюжаниновых, удельных крестьян с. Кигбаева Мостовинского приказа. В мае 1843 г. они ушли из дома, бродяжничали, вместе с односельчанином Иваном Колчиным в 10 верстах от Кигбаева убили неизвестного торгующего татарина, разделив между собой товар последнего. Потом последовал целый ряд убийств, грабежей и краж в округе от Сарапула до Сибирского тракта. Задержали их крестьяне д. Зятцы Малмыжского уезда «по неимению письменных видов, и как о розы-скании убийц делались уже розыски» [2. Ф. 241. Оп. 1. Д. 3. Л. 115- 115об., 279, 286-287об., 323].
Логичным выглядит материальное стимулирование крестьян за поимку беглых и бродяг. В 1840- 1850-е гг. оно могло составлять 3 руб. сер. В частности, в апреле 1850 г. шла переписка о поощрении в таком размере башкир д. Утегановой за поимку бродяги Каина (или Кошки) [2. Ф. 241. Оп. 1. Д. 5. Л. 156об.-157; Д. 306. Л. 35-35об.].
Без сомнения, большинство приведенных выше преступных деяний совершены людьми, являвшимися крестьянами только по форме, обязательной принадлежности в сословном государстве к той или иной корпорации. Особый род преступлений в этой связи представляют правонарушения, совершаемые ради выживания своего, своей семьи и жизни на земле, временно не давшей возможности честным способом добывать хлеб насущный. Мы здесь имеем в виду воровство, преступление против таких же крестьян, но их других сельских сообществ. Разумеется, оно также встречает самое активное сопротивление. В этом можно увидеть своеобразный коллективный индивидуализм крестьянина (ощущение общности внутри «мира» и отрицание таковой по отношению к представителям других общин) или, если употребить марксистскую формулировку, отсутствие классовой солидарности. В ночь на 22 марта 1796 г. житель поч. Ямновского Ошланской волости Филипповы слободки Глазовского уезда Филипп Вотинцев, будучи у себя на гумне «для присмотру ржаного вороху», заметил у амбара соседа Захара Чибилева «неведомо каких воровских людей». Вотинцев сообщил о краже Чибилеву, «с товарищи» они осмотрели вскрытый деревянным ключом амбар. Здесь были обнаружены 5 мешков, нагруженных рожью, овсом и ячменем. Лошадиные и санные следы довели до домов Ивана Катаева, Егора Логинова и Романа Лужбина (поч. Петериковский Верховской Рожественской волости того же уезда). Совместно с выборным и жителями поч. Петериковского в хлевах подозреваемых нашли «потных по одной лошади», находку представили в «мирской двор». Далее было добровольное признание в краже «по случаю малоимения у себя к пропитанию хлеба» [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 126. Л. 208-208об., 211-211об., 213]. Похоже, еще чаще крали сено. Здесь нередко попадаются рецидивисты и даже подозреваемые в конокрадстве [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 119. Л. 204; Д. 120. Л. 162; Д. 126. Л. 184об., 203об.-204; Д. 194. Л. 4-4об., 18, 24об., 49об.-50; 21. Д. 4. Л. 1-2, 5-5об., 6об.-7, 16, 17, 26].
Одним из наиболее традиционных проявлений общинной жизни была практика так называемых помочей (удм. веме). В мотивах, побуждавших человека выйти для помочи, было подчинение общему решению: по внутреннему убеждению и в силу сложившихся взглядов; либо считаясь с общественным мнением и не решаясь противопоставить себя ему; либо, возможно, принуждение должностным лицом. Совершенно безвозмездные (т. е. без непременного угощения) помочи общины отдельному члену ее при особенно неблагоприятных для него обстоятельствах (пожар, болезнь, вдовство, сиротство, падеж лошади) были по крестьянским этическим нормам обязательными. Община просто не могла отказать в этом случае (либо сама проявляла инициативу в организации такой помощи) [6. С. 60, 64; 5. С. 104]. Немаловажным фактором являлись так называемые отношения родства и свойства. Так, например, житель поч. Зюзинского Рожественской волости Глазовского уезда Иван
Сусеков объяснял свой незваный приход 3 августа 1796 г. на помочь для жатвы овса к своим односельчанам Харитону и Михаилу Воробьевым: «И поколику отец родной Харитона объявленный Тихон был во время крещения его, Ивана, восприемным отцом, и Харитон почитается ему, Ивану, крестным братом, а потому и по дружеству, будучи незван, зашел на оную [помочь], был тут до самого вечера». Вечером было традиционное хозяйское угощение, пили «по обыкновению» пиво [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 126. Л. 528-528об., 529об., 539].
Многие сотни лет основной производственной ячейкой общины была семья. Вместе с тем условия крестьянского хозяйствования на земле во многом определяли живучесть общинных традиций [11. С. 614]. Коллективный труд на благо всей общины продолжал бытовать. В мае 1798 г. «по согласию всех соседей» поч. Верхолемского Бельской волости Глазовского уезда начали запруживать р. Лем в лугах «для своего селения». Потом «придумали» построить здесь амбар и «сделать в нем мукомольный станок» из елового валежника, «дабы оный не изгнил напрасно» [2. Ф. 126. Оп. 1. Д. 631. Л. 1, 23об.]. Подобным образом появлялось коллективное имущество. Общественным достоянием являлись также запасной хлебный магазин и так называемая пожарная часть, учрежденная под непосредственным влиянием и даже давлением государства.
Особой, признаваемой и навязываемой функцией общины было обеспечение внутреннего порядка. Несмотря на екатерининские преобразования, сельские жители продолжали отвечать за поддержание общественного спокойствия по принципу круговой поруки. В местных архивах сохранилась масса свидетельств тому. Наибольшее отражение, разумеется, получали тяжкие преступления, в первую очередь убийства. Сотники, десятники и «мирские люди», по сути, проводили предварительное расследование правонарушения, прежде чем оно оказывалось известным земскому суду. 5 августа 1796 г. жители поч. Поломского Зачурмыжской волости Филипповы слободки Глазовского уезда Степан и Гаврило Шулеповы, отыскивая своего отца Трефила, ушедшего на заработки (жатва хлеба у новокрещеного удмурта) и пропавшего 31 июля, обнаружили последнего убитым близ поч. Пазяль-ского Тимофеевой сотни Васильева Лунпунского конца того же уезда. Представители обоих, удмуртского и русского, «миров» «на то место ходили, то мертвое тело свидетельствовали». Был обнаружен и подозреваемый - новокрещен Тимофей Ефимов, которого видели последним с еще живым Шуле-повым. После допроса тот признался в преступлении на почве ссоры и подозрений убитого в краже лошади «назад тому года два». Официальным органам оставалось только задокументировать происшествие и определить наказание виновному [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 126. Л. 462-463об., 466].
Крестьяне дореволюционной Удмуртии могли скрывать преступления, произошедшие на территории их общины, или даже прятать их следы. Хрестоматийным для Удмуртии примером стал труп нищего Матюнина, подброшенного в 1892 г. на земли жителей с. Старый Мултан4. Летом 1844 г. был убит удмурт из д. Варни Малополомской волости Глазовского уезда Егор Серебренников. Он подрядился отвезти по Сибирскому тракту на телеге двух человек, «сказавшихся каменщиками». Преступники, вышеупомянутые отец и сын Устюжаниновы указали место убийства - в 3 саж. от дороги, не доезжая 6 верст до д. Уйвай Сарапульского уезда. Однако полиция обнаружила тело в 75 саж. Возникшее недоразумение раскрылось признанием новокрещен из д. Седбаш Меркурия Григорьева и Василия Ардашева, которые случайно нашли труп и унесли его в лес, где спрятали в логу, закидав мхом, между двумя полусгнившими колодами. Причиной «сего безрассудного и вместе с тем оскорбительного для правосудия поступка» стала боязнь подвергнуться ответственности «в случае неоты-скания убийц». Власти посчитали такое опасение свойственным удмуртам, «по природе трусливым и вместе с тем до глупости осторожным» [1. Ф. 21. Оп. 1. Д. 1806. Л. 279, 286-287об.]. Однако подобное поведение присуще любому общинному социуму, повязанному круговой порукой. Действия общины русских крестьян в подобных случаях вполне сопоставимы с поведением удмуртов. В конце июня 1833 г. трое жителей поч. Коровкинского Валамазской волости Глазовского уезда убили двоих скрывавшихся у них беглых - рекрута и крестьянина. Один из убитых был зарыт в лесу под поленницей на землях соседней деревни Аникинской. В начале августа («вскоре после прошедшего Ильина дни») жителям последней об этом стало известно. Отставной солдат Трифон Коровкин, живший в одноименном починке, сказал аникинцу Исаку Марьину, у которого заночевал: «Вы вокруг своих полей и лесу осмотритесь, мне вас жаль, чтоб их однодеревенцы чего не подкинули». Утром под водительством десятника Ульяна Садакова общиной были организованы поиски «по полям и по закрай-
4 Подробнее, см., например: [10].
кам». «Взрытую» землю обнаружили, под ней «калкой» нащупали «что-то лежащее». Далее, по возвращении в деревню, испуганные крестьяне «сделали совещание, как им в сем случае поступить». Упомянутый Исак Марьин вызвался сходить к Коровкиным с требованием убрать подкинутое. В тот же день «с общего всех домохозяев согласия» он это сделал. Один из коровкинцев (не убийца) пытался предложить троим из аникинцев за «большие деньги» убрать куда-нибудь «мертвые телеса», на что получил ответ от Михаила Садакова, что «ежели бы Коровкины оклали его деньгами с ног до головы, то и тогда бы не согласился». Итогом внутреннего крестьянского разбирательства стало исчезновение «куда-то» с аникинских земель мертвого тела [1. Ф. 21. Оп. 1. Д. 1325.Д. 1325. Л. 2-5].
Одна из основных, «внутренних», функций (поземельно-передельная) была характерна только для периода с конца первой половины XIX в. и до 1917 г. Ранее она наблюдалась лишь эпизодически. Как считает М.В. Гришкина, большинству общин удавалось отодвигать внедрение уравнительного землепользования за счет повсеместного прекращения семейных разделов [14. С. 57-59, 66]. Вместе с тем основополагающей частью жизни крестьянина является хозяйствование на земле, земля не может не фигурировать во внутренней жизни общины. Община могла, например, покупать ее. Деньги на покупку собирались со всех, купчая крепость «в вечное и потомственное владение» заключалась на весь «мир» [2. Ф. 126. Оп. 1. Д. 198. Л. 6-6об., 8, 11-11об., 45, 46об.; 17. Д. 210. Л. 1-3об., 14-14об., 23-23об., 47-47об.; 17. Д. 658. Л. 1-1об., 3об.-4; 18. Д. 176б. Л. 1-2об.]. Могла она и продать ранее купленную землю, причем разрешалась долевая продажа частью принимавших участие в покупке. Покупателями такой земли могли быть зажиточные крестьяне. Так, в 1831 г. удмурт из д. На верхо-вине речки Донды Егор Разенов и глазовский купец Смагин приобрели у крестьян Кляповской волости Глазовского уезда более 95 десятин покосных лугов, погасив недоимку в размере 1630 руб. ассигнациями, числившуюся на волости. Выяснилось, что данный участок был приобретен в 1815 г. из пожалованных П.И. Коновницыну за 2850 руб. Правда, в итоге оказалось, что часть жителей волости не знала о сделке и оспорила ее в суде. В 1837 г. общее присутствие уездного суда и городового магистрата г. Слободского отказало «в искательстве» Смагину и Разенову, отобрав у них купчую крепость, план и межевую книгу и отдав их на хранение в волостное правление. «Одолженная» сумма была возвращена «кредиторам», а сами они были признаны «достаточно вознагражденными снятым с тех покосов в течение 5 лет сеном» [2. Ф. 126. Оп. 3. Д. 176б. Л. 1-2об., 6-9, 16-18, 62-64]. В рассматриваемый период с различной степенью успешности проходили тяжбы удмуртских общин с казенными и частновладельческими заводами [14. С. 44-47].
В тех случаях, когда речь заходила о земле, не принадлежащей крестьянам, а лишь находящейся в их пользовании, за которое они выплачивали подати и отрабатывали натуральные повинности, правомочным в их глазах было только то прошение, что поступало от лица всей общины: для государственного крестьянина Лобанской волости Глазовского уезда Гурьяна Прохорова жалоба, поданная на него од-носелянином Тимофеем Шкурихиным о якобы отнятой у него пашне, несправедлива прежде всего потому, что «на подачу просьбы об общественной земле мирское общество не давало ему ни приговору, ни позволения, а он один может ли быть ходатаем в мирском деле?» [2. Ф. 126. Оп. 1. Д. 655. Л. 6об.-7]
Особенно часто в источниках встречаются случаи споров о сенокосных угодьях, с ростом населения становившихся все большей ценностью. Общинники ради них готовы отказаться от своего права избавления от нежелательных элементов путем отдачи в рекруты или высылки. Крайне интересная формулировка решения мирского схода обнаружена М.В. Гришкиной: «Архипа не жаль, но сенных покосов ево, спорных с новокрещеным Василием Будиным, жаль. Если Архипа извести, то покос пропадет, почему и согласились дать одобрение» [14. С. 53]. Интересен случай с жителями 23 селений Верхлюмской волости Глазовского уезда, которые в 1835 г. завладели сенным покосом, принадлежащим удмуртам этой же волости деревень Краснослудской и Пышкетской, на том основании, что «отцы их лет около 30 тому назад (т. е. до проведения Генерального межевания. - Н.П.) по разным случаям имели в тех покосах по левой стороне р. Чепцы небольшие участки». Данный покос, по-видимому, мог ранее принадлежать общине, которая численно разрослась, в том числе за счет переселенцев, и разделилась. Участок был оставлен только жителям двух деревень. Скорее всего, некогда согласившись передать сенокосную землю, теперь, начав испытывать дефицит такого рода угодий, бывшие владельцы «вспомнили» о своей доле. В октябре 1846 г. уездный суд приговорил их заплатить пострадавшим 105 руб. сер. за вывезенные в 1836 г. 331 копну «и сверх сего 10 % на каждый рубль, сколько причитаться будет (т.е. еще 10,5 руб. штрафной пени. - Н.П.), а равно и за употребленную по сему делу вместо гербовой простую бумагу за 35 листов 5 руб. 25 коп. сер. взыскать и по
2013. Вып. 1 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
взыскании из сих денег преимущественно последние отослать в казну, а первые выдать просителям деревень Краснослудской и Пышкетской с распиской» [2. Ф. 126. Оп. 1. Д. 683. Л. 1-2, 5-8, 36об.-38, 46 об.]. Но могли и договориться «полюбовно», уступкой одной из тяжущихся сторон на мирском сходе [2. Ф. 126. Оп. 1. Д. 612. Л. 1].
Первую половину XIX в. можно считать временем распространения в крае неоднородных в этническом отношении, в основном удмуртско-русских общин. По мнению Г.Е. Верещагина, причиной их появления часто становились самовольные переселения русских по приглашению многоземельных селений, в том числе на место «мертвых душ». И «хлынули русские к вотякам массами, распродали свое имущество, и через десяток-другой годов смешались первые с последними, как черные клетки с белыми на шахматной доске» [3. С. 65-68]. По замечанию М.В. Гришкиной, обоснованному массивом архивных документов (в их ряду и источники конца XVШ - начала XIX в.), при наличии достаточного количества свободных земель удмуртские «миры» принимали пришлых, тем самым облегчая свое податное бремя. При этом власть, как правило, стремилась учитывать документальную сторону, испрашивая мирской приговор на поселение. Правда, после преобразований государственной деревни 1837-1841 гг. функция «территориальной власти мира» начала теряться: все чаще для допуска новых членов становилось достаточным распоряжения волостного правления [14. С. 40-44, 55].
Не всегда переселения проходили гладко. В 1817 г. Вятская казенная палата разрешила 9 ревизским душам Питеринской и Богородской волостей Нолинского уезда переселиться «на приисканное ими отрезанное [по Генеральному межеванию] от Большенорьинской волости [Малмыжского уезда] в казну место». Туда же годом ранее было разрешено перебраться удмуртам д. Нюрпот-Какси Боль-шеучинской волости Малмыжского уезда в количестве 15 душ, «а буде вышеписанные места составляют одну дачу, то велено землею пользоваться по числу душ уравнительно». Между переселенцами возник конфликт, удмурты стали «неизвестно с чего делать притеснения»: сожгли и повредили срубленные нолинцами постройки, огородили предполагаемую улицу напротив своих домов, где волостное правление по предписанию земского суда назначило жительство русских поселенцев, и засеяли ее «хлебом и репой», наконец, «согнали» их из своего поч. Сульвай-Какси. Свои действия они объяснили тем, что русские крестьяне неправильно поняли предписание казенной палаты и попытались обжить не то место [1. Ф. 56. Оп. 1. Д. 30. Л. 104-105, 110об.-111, 129-129об., 130].
Признаком нарастания земельного голода и, возможно, связанного с этим усиления поземельных функций общины могут служить коллизии, произошедшие в начале 1860-х гг. с удмуртом Меркурием Устиновым. Уроженец д. Киби-Жикьи, зарегистрированный здесь по ревизии, в детстве он был увезен крестьянином Гаврилом Федоровым в д. Зяглуд-Каксю Начар-Котьинской волости Мал-мыжского уезда. Здесь он вырос, завел хозяйство, получил землю. Видимо, после смерти опекуна зяглуд-каксинцы стали выживать его, надеясь на приращение собственных наделов. Интересна формулировка, которой они руководствовались: несмотря на наделение землей, Устинов не получал согласия на принятие его в их «среду», не существует письменного приговора о приеме в общину. Бедолага был вынужден просить окружного начальника «сделать распоряжение» о его легитимации если не в Зяглуд-Каксе, то хотя бы по «месту регистрации». Но и киби-жикьинцы «оказали упорство» и отказались выделить земли. Особенно активное противодействие оказали русские Филимон Капасов и Сидор Чирков. В противостоянии под давлением администрации уступили зяглуд-каксинцы: Меркурий Устинов остался жить у них [1. Ф. 56. Оп. 1. Д. 799. Л. 1-2].
Важнейшими и вместе с тем слабооформленными юридически были религиозные функции общины. Особенно это касалось крестьян-удмуртов, в подавляющей массе крещеных относительно недавно, в середине XVIII в., и продолжающих одновременно придерживаться своих традиционных верований. Порой они могли прямо признавать, что 30 июня 1848 г. действительно в поле «по обряду предков наших с согласия трех селений жителей было отправляемо языческое молебствие» [1. Ф. 56. Оп. 1. Д. 278. Л. 5]. Но возможно и схитрить. В 1857 г. священники с. Мултан пожаловались на моление с жертвоприношениями, совершенное жителями 13 селений Ува-Туклинской волости Малмыж-ского уезда 8 июля на поле под названием Дорюлуд близ д. Поршур-Тукля. Действие предстает масштабным, хорошо организованным, где участвуют также сельские начальники. Были опрошены более 100 человек участников сборища и подозреваемых, все они опровергли факт моления. В частности, старший добросовестный Поршур-Туклинской сельской расправы Герасим Тимофеев рассказал, что «таковые» языческие моления и жертвоприношение совершались раньше, в языческую бытность, раз в три года. Сегодня же это «по невежеству своему» лишь «так называемая пирушка», куда каж-
дый домохозяин привозит «разное съестное и дозволенную кумышку», а языческих жертвоприношений они «вовсе чуждаются» [1. Ф. 56. Оп. 1. Д. 611. Л. 7-8об., 14об.-15, 24, 40]. Как бы то ни было, несомненна организация «мероприятия», обеспеченная общинными демократическими неформальными и формальными структурами. Вполне логичным также выглядит предположение, что данное моление проводилось несколькими общинами разросшегося рода Тукля (но не всеми сообществами рода) [1. Ф. 56. Оп. 1. Д. 611. Л. 7-8об., 14об.]5. Н.И. Шутова, вслед за Н.М. Маториным, также приводит пример надобщинного моления жителей 12 деревень завятских удмуртов так называемой Ста-роюмьинской округи [13. С. 181].
Праздники редко находят отражение в архивных документах. Только иногда мы видим, что «на другой день Петрова дня ночным временем» удмурты по исконно заведенному «обыкновению или обряду» бывают на «сборище разных крестьян дочерей девок, женщин, мужеска пола людей до немалого количества», где пьют пиво, поют, пляшут и «играют с девками» [2. Ф. 347. Оп. 1. Д. 126. Л. 320об.-321]. А в другой раз и ином месте татары «разных деревень мужеска и женска пола более трехсот человек» собрались на сборище - зиина «ради обыкновенных увеселений» [1. Ф. 1377. Оп. 1. Д. 166. Л. 1, 27, 28]. Важным источником для изучения регионов России, начиная с середины XIX в., являются различного рода статистические труды. Одним из наиболее подробных документов, исследующих Вятскую губернию дореформенного периода, считается «Статистическое описание» за 1850 г. В пункте «Быт, обычаи, нравы» в «описаниях» Сарапульского, Елабужского, Малмыжского и Глазов-ского уездов чиновники и учителя попытались представить систему «празднеств» у народов края. Данные эти довольно поверхностны, тем не менее они дают представление о масштабах организации их общиной [1. Ф. 574. Оп. 1. Д. 12. Л. 74об.-75об., 103-104].
Базовыми конструктами крестьянской общины, по выражению О.А. Суховой, выступали примат общественных интересов над личными, а также интерпретация понятия справедливость посредством дефиниции равенства [11. С. 614]. По мнению многих авторитетных исследователей, «при благоприятной исторической альтернативе на почве российского традиционного коллективизма могло бы сложиться подлинно демократическое общество с реальным, а не только формально-юридическим равенством, с коллективизмом, справедливостью и солидарностью, выражающими самую сущность социальности как специфически человеческой формы бытия» [7. С. 35-36]. Община дореформенной Удмуртии, как и России в целом, - явление несомненное. Свои позиции она никоим образом не утрачивала, наоборот, в силу ряда обстоятельств, вызванных, в первую очередь, политикой государства, становилась заметной, все более действенной, изучаемой частью действительности, что особенно проявилось в пореформенную эпоху - эпоху расцвета и надлома крестьянской общины, крепко, как оказалось, взаимосвязанной с судьбами российской имперской (возможно, и шире) цивилизации.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Г осударственный архив Кировской области (Г АКО).
2. Центральный государственный архив Удмуртской Республики (ЦГ А УР).
3. Верещагин Г.Е. Общинное землевладение у вотяков Сарапульского уезда // Собр. соч.: в 6 т. Ижевск, 1997. Т. 3, кн. 1. С. 63-122.
4. Громыко М.М., Буганов А.В. О воззрениях русского народа. М., 2000.
5. ГромыкоМ.М. Мир русской деревни. М.: Молодая гвардия, 1991.
6. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян XIX в. М., 1986.
7. Данилова Л.В. Крестьянство и государство в дореформенной России // Крестьяне и власть. Москва; Тамбов, 1996. С. 24-37.
8. Крестьянство в исторической судьбе России. М., 2001.
9. Кузнецов С.В. Культура русской деревни // Очерки русской культуры XIX века. Общественно-культурная среда. М., 1998. Т. 1. С. 203-264.
10. Мултанское дело: история и современный взгляд: материалы науч.-практ. конф. Ижевск, 2000.
5 «...молились новокрещеные вотяки Уватуклинской волости селений Поршур-Тукли, Изей-Тукли, Лудзе-иль-Тукли, Кайсы-шур-Тукли, Паней, Малого Мултана, Верхнего Малого Мултана, Уракова, Пуштовая, Макавыра, Чабишура и прихода села Уватуклинского деревни Новой Тукли, .участвовали в жертвоприношении полицейский сотский деревни Большой Тукли... Как нашей деревни [Поршур-Тукли] жители крестьяне вотяки, так и других деревень Луд-зил-Тукли, Большой Тукли и Верхнего Малого Мултана, как близ живущие с нами, собрались вместе...».
2013. Вып. 1 ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
11. Сухова О.А. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социальной психологии и менталитета русского крестьянства (конец XIX - начало XX в.) по материалам Среднего Поволжья. М., 2008.
12. Шиловский М.В. Сибирское крестьянство: политический портрет (вторая половина XIX - начало XX века). URL: http: //tomskhistory.lib.tomsk.ru/page.php?id=1848
13. Шутова Н.И., Капитонов В.И., Кириллова Л.Е., Останина Т.И. Историко-культурный ландшафт Камско-Вятского региона. Ижевск, 2009.
14. Этносоциальная динамика населения Вятско-Камского региона: адаптационные механизмы и практики (XVI-XX вв.). Ижевск, 2009.
Поступила в редакцию 10.09.12
N. V. Pislegin
Community in ordinary life of peasants of Udmurtia. Materials of the end of XVIIIth - the first part of the XlXth centuries
The article comes to view some peculiarities of peasant community in Udmurtia before The Great reforms. The main attention in the research is paid to the functions of peasant community and the specific character of relations within this society and outside of it.
Keywords: peasant community, Udmurtia, everyday life, mutual aid, family, internal custom, collective responsibility, system of land use, pagan prayer.
Пислегин Николай Викторович,
кандидат исторических наук, научный сотрудник
Удмуртский институт истории, языка и литературы УрО РАН
426004, Россия, г. Ижевск, ул. Ломоносова, 4 E-mail: [email protected]
Pislegin N.V., candidate of history, research associate
Udmurt Institute of History, Language and Literature UB RAS 462004, Russia, Izhevsk, Lomonosova st., 4 E-mail: [email protected]
