CC BY
41
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10206
УДК 81'42
И. А. Суханова
https://orcid.org/0000-0003-4000-0112
Общие мотивы и языковые средства создания образов персонажей Пастернака и Достоевского
Продолжаем рассматривать интертекстуальные связи романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». В данной статье мы обратим внимание на переклички, связанные с двумя, на первый взгляд, непохожими персонажами - успешным «дельцом» адвокатом Комаровским и ничтожным «приживальщиком» Фомой Опискиным. Общими оказываются ситуации, определяемые этими персонажами, и их влияние на судьбу главных героев обоих произведений. Выявить интертекст позволяет обращение к интратексту - параллелям прозаических глав «Доктора Живаго» стихотворной главе, в нашем случае, стихотворению «Сказка», дающему архетипическую формулу для прозаической части романа. Текст Достоевского прочитан Пастернаком через проекцию на отраженный в «Сказке» архетип, о чем позволяет говорить тот факт, что сходство двух текстов выражается не только в этой проекции и совпадении некоторых деталей, но и в совпадении - в основном - трансформаций составляющих этот сюжет мотивов. Юрий Андреевич Живаго и Егор Ильич Ростанев, носящие варианты одного имени, отсылающие к образу Егория Храброго - Георгия Победоносца, вступают в открытый конфликт соответственно с Комаровским и Фомой Опискиным, при этом «змееборчество» обоих героев не приводит их к полной и окончательной победе над противниками. Переклички обнаруживаются и на чисто формальном уровне при сопоставлении фрагментов текста. Так, многочисленные сравнения Фомы Опискина с животными отзываются в характеристиках Комаровского; Амалия Карловна обнаруживает черты сходства с Крахоткиной; а отношения семьи Гишар с Комаровским напоминают зависимость обитателей Степанчикова от Фомы, причем и мадам Гишар, и генеральша Крахоткина оказываются карикатурными аналогами молодых «пленниц» - Лары и Насти. При этом проявляется такая особенность поздней прозы Пастернака, как дробление и повторение мотивов -интертекст становится своеобразным маркером, помогающим увидеть структуру текста романа.
Ключевые слова: Б. Л. Пастернак, роман «Доктор Живаго», стихотворение «Сказка», Ф. М. Достоевский, повесть «Село Степанчиково и его обитатели», интертекст, интратекст, архетипический сюжет, трансформации мотивов.
I. A. Sukhanova
Common Motifs and Language Tools in the Creation of the Characters in Works
by Pasternak and Dostoyevski
We continue to examine the intertextual relations of Boris Pasternak's novel «Doctor Zhivago» with F. M. Dostoyevski's story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»). In this article we pay attention to the intertexts between two unlike (for the first glance) characters: a succeeding lawyer Komarovski and a contemptible and stray Foma Opiskin. Though the situations connected with these two characters and their influence on the main heroes' fates have much in common. The appeal to the intratext helps to reveal the intertext: the poem « A Tale» («Skazka») from the last part of «Doctor Zhivago» gives an archetypical formula for the prosaic chapters of the novel. Dostoyevski's story is read by Pasternak through the projection of this archetype because the resemblance of the two texts is connected not only with the fact of this projection and roll calls of some details but in coincidence - in general - of transformations of the motifs forming the plot. Yuri Andreyevich Zhivago and Yegor Ilyich Rostanev, whose names are the variants of one and the same referring to Yegori the Brave - St.George, enter in open conflict against Komarovski and Foma Opiskin correspondingly. But the «dragon-fighting» of the both heroes does not bring them complete and final victory upon their opponents. The intertext is revealed also formally by comparing of fragments of the two texts. So, the numerous comparisons of Foma Opiskin with animals are responded in characteristics of Komarovski, Amalia Karlovna has much in common with Krakhotkina and the relations of Guishar family with Komarovski resembles the dependence of the inhabitants of Stepanchikovo from Foma, moreover madame Guishar and the general's widow Krakhotkina become a grotesque parallel to the young girls-»prisoners» Lara and Nastya. Such peculiarity of Pasternak's late prose as subdivision and repetition of the motifs is also appears and the intertext becomes a sort of marker helping to see the structure of the text of the novel.
Key words: B. L. Pasternak, the novel «Doctor Zhivago», the poem «A Tale» («Skazka»), F. M. Dostoyevski, the story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»), intertext, intratext, archetypical plot, transformations of the motifs.
В нашей предыдущей работе [12] мы обраща- «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского лись к перекличкам романа Б. Л. Пастернака «Село Степанчиково и его обитатели» и рассмот-
© Суханова И. А., 2018
рели несколько случаев интертекстуальных связей разного характера. Отправной точкой для поиска интертекста явилось определенное сходство тех эпизодов двух совершенно непохожих друг на друга произведений, где главные герои изгоняют из дома своих противников, соответственно, полковник Ростанев - Фому Опискина, Юрий Живаго - Комаровского. При рассмотрении интертекста с повестью Достоевского был учтен также интра-текст между эпизодом прозаической части «Доктора Живаго» и стихотворением «Сказка» из «Стихотворений Юрия Живаго», так как внешние и внутренние переклички в романе Пастернака, как правило, тесно переплетены.
Особенностью текста Пастернака, как известно, является то, что ситуации реального плана, фигурирующие в прозаических главах, приводятся к архетипической формуле в стихотворной главе (Нам случалось сравнивать этот прием с музыкальным приемом обращенных вариаций [13]). Так и мотивы, связанные с сюжетом змееборче-ства, оказываются «собранными» в стихотворении «Сказка», занимающем центральное место в «Стихотворениях Юрия Живаго». Возникает, таким образом, своего рода «удвоение» сюжета. (Б. М. Гаспаров называет «Сказку» «поэтическим контрапунктом к романному повествованию» [4, с. 66].)
В настоящей работе мы учтем формулу, данную в стихотворении «Сказка», для рассмотрения неожиданных, на первый взгляд, перекличек в образах двух персонажей: Комаровского в прозаических главах романа Пастернака и Фомы Опис-кина в повести Достоевского. Учет интратекста позволяет обнаружить общее в образах Комаров-ского и Фомы Опискина помимо тех эпизодов, где того и другого сбрасывают с лестницы персонажи, носящие варианты одного и того же имени, недвусмысленно отсылающего к Егорию Храброму -Георгию Победоносцу: Юрий Андреевич Живаго и Егор Ильич Ростанев.
В «Докторе Живаго» момент спускания с лестницы не описан, и читатель только в следующей главе, как бы мимоходом, узнает, чем кончился визит Комаровского к Ларе и доктору в части 14, гл. 1-2. («Я все время хочу спросить и все забываю. Где Комаровский? Он еще тут или уже уехал? С моей ссоры с ним и после того, как я спустил его с лестницы, я больше ничего о нем не слышал» - гл. 3 [8, с. 476].) Мы отмечали здесь параллель со стихотворением «Сказка», в котором вместо описания поединка Конного с Драконом (Змеей, Змеем, Чудищем) стоит прочерк [9], [12], [13] (Поэтому трудно согласиться с теми авторами, которые указывают в качестве источника сти-
хотворения иконописный канон «Чудо Георгия о змие» [1, с. 625] или даже конкретные картины [14, с. 59-60] - ведь на иконах и картинах изображен именно момент поединка. Мы обращались к этому вопросу в работах [10], [11, с. 128-131].) И хотя в стихотворении фигурирует труп дракона, однако герои отнюдь не торжествуют победу: «В обмороке конный,/ Дева в столбняке» [8, с. 594-595]. Изгнание же Комаровского из дома Лары никак не влияет на течение событий - он все равно приедет в Варыкино и увезет Лару.
Стихотворение «Сказка», упомянутое в прозаическом тексте романа как «легенда о Егории Храбром», находится в самой середине стихотворной главы - это 13-е из 25 стихотворений Юрия Живаго. По выражению Ким Юн Ран, «Сказка» «является как бы главной осью не только цикла стихотворений, но и всего романа» [7, с. 9]. Давно стало общим местом проведение параллели между героем романа и героем стихотворения (Всадником, Конным). Отмечаются обычно и некоторые черты сходства с Конным Стрельникова -антипода и «двойника» Юрия Живаго. Суть этих параллелей, на наш взгляд, наиболее удачно определила Л. Л. Горелик: «...образ героя в «Сказке» принципиально множествен: герой не только Георгий-воин, но и любой, кто вступает в схватку со Змеем» [5, с. 321].
Как отмечает В. С. Баевский, «Сказка» по жанру - «типичная баллада. Фабула, положенная в ее основу, в полном виде (известном в мифологии, фольклоре, религии, духовном и светском изобразительном искусстве, литературе) держится на трех определяющих мотивах: змей (дракон) приобретает власть над женщиной; воин побеждает змея (дракона); воин освобождает женщину. <...> В «Сказке» начальный мотив разработан очень подробно <...> Два других мотива несколько изменены и осложнены. Враг побежден <...> и воин, и девушка полной свободы так и не обрели» [2, с. 43]. Мысль Баевского развивает А. С. Власов: «Именно в этом, на наш взгляд, и заключается главная особенность «Сказки». Очевидно, что перед нами индивидуально-авторская трансформация сюжета, в основе которого лежит указанный выше архетипический мотив змеебор-чества, соотнесенный с отдельными эпизодами и сюжетными линиями романа и являющийся по отношению к ним как бы вторым - символическим - планом, собственно «ключом», позволяющим выявить их подлинный смысл» [3, с. 6].
Если рассматривать эпизод сбрасывания с лестницы как аналог поединка Конного с Драконом, то главный герой романа проецируется на змееборца, а Комаровский - на фольклорное чу-
дище, держащее в своей власти некое сообщество и стремящееся погубить деву-пленницу.
Параллель «Лара во власти Комаровско-го/Пленница в пещере Змея» очевидна и обще-признана (со стихотворением «Сказка» сопоставляется обычно сцена в гостинице - ч. 2, гл. 21: «...словно он был кукольником, а она послушною движениям его руки марионеткой» [8, с. 71], далее: «Зрелище порабощения девушки...» ([8, с. 71]); ср. в «Сказке»: «...В три кольца вкруг девы/ Обмотав хребет. <...> Змей обвил ей руку/ И оплел гортань, /Получив на муку /В жертву эту дань» [8, с. 594] (мы обращались к этому интра-тексту в работах [9], [13]).
Но не только Лара оказывается пленницей Комаровского: ситуация в ее семье после переезда в Москву (ч. 2) такова, что распоряжается в ней именно Комаровский - человек, для семьи посторонний: «Мадам Гишар сделала это [купила швейную мастерскую - И. С.] по совету адвоката Комаровского, друга своего мужа и своей собственной опоры <...> он же уговорил отдать Родю в корпус, а Лару в гимназию, которую он порекомендовал ...» [8, с. 27]. Мать Лары характеризуется таким образом: «Амалия Карловна была полная блондинка лет тридцати пяти, у которой сердечные припадки сменялись припадками глупости» [8, с. 27]. Комаровский же предстает не только как ее опора, но подчас представляет для нее опасность - мадам Гишар иногда вынуждена спасаться от него у соседа по гостинице: «Скоро мадам Гишар так свыклась с его [Тышкевича] самопожертвованием, что несколько раз в слезах стучалась к нему, прося у него защиты от своего покровителя» [8, с. 28]. Опасен Комаровский и для несовершеннолетней Лары, испытывавшей робость и страх перед властностью Комаров-ского и его богатством. Комаровский совращает Лару, а мадам Гишар, заподозрив истину, пытается покончить с собой.
Зависимость от Комаровского с самого начала их отношений в высшей степени тягостна для Лары: «Он был ее проклятием, она его ненавидела» [8, с. 56]. «Он очень ловко пользовался ее подавленностью...» [8, с. 81]; при этом «... все было шиворот-навыворот и противно логике <...> и руку мучителя покрывали поцелуями благодарности» [8, с. 82].
Лара неоднократно совершает попытки избавиться от этой зависимости и даже сама берет на себя «подвиг змееборчества» - стреляет в Кома-ровского (что можно рассматривать как параллель схватке доктора с ним - то есть имеет место трансформация мотива в плане его раздвоения или повтора и в самой прозаической части рома-
на). Однако после покушения Лары происходит парадокс: «Лара хотела убить человека <... > а потом очутилась под покровительством этого человека, жертвы своего неудавшегося убийства» [8, с. 108]. Дело в том, что «[с]лучай подрывал его [Комаровского] репутацию» [8, с. 104], и, чтобы не спровоцировать нового эксцесса, Комаровский «[н]ичего не требовал, не напоминал о себе и даже не показывался. И постоянно, держась на расстоянии, благороднейшим образом предлагал свою помощь» [8, с. 106]. То есть Комаровский как будто идет на уступки (держится на расстоянии) и в то же время играет роль «спасителя» - избавляет Лару от судебного преследования.
Показателен эпизод (ч. 4, гл. 4), когда Комаровский оказывается на вечеринке по поводу отъезда Лары и Паши на Урал. Судя по реакции Лары на его разглагольствования, он здесь определенно нежелателен, однако приглашен, видимо, потому, что Лара теперь ему обязана и от него некуда деться, как от неизбежности: «Он просил Антипо-вых позволения переписываться с ними и наведаться к ним в Юрятин <...>. - Это совершенно лишнее, - громко и невнимательно отозвалась Лара. - И вообще это ни к чему - переписываться <...>. А приезжать туда и не думайте» [8, с. 112].
В ч. 13 гл. 12 доктор (в Юрятине, после бегства от партизан) говорит Ларе: «Каким-то уголком своего отвращения ты, может быть, в большем подчинении у него, чем у кого бы то ни было другого, кого ты любишь по доброй воле, без принуждения» [8, с. 449]. Вскоре Лара вынуждена будет принять помощь Комаровского, предлагающего вывезти ее с дочерью из Юрятина, где им опасно оставаться, за границу, принимает потому, что иного выхода у нее нет. Уже после эпизода с лестницей доктор и Лара сожалеют, что не согласились на то, что «предлагал этот сведущий и трезвый, хотя и противный, человек» [8, с. 486]. «Мы жалели, что этот человек уехал и что мы не ухватились за его предложения ...» [8, с. 500] -говорит Лара при появлении Комаровского в Ва-рыкине. Могущество Комаровского вынуждает Лару подчиниться и на этот раз, а доктора - согласиться с этим. Собственно, получается так, что решить проблемы героев оказывается некому, кроме этого «противного человека».
В результате случается именно то, от чего Лара пыталась уйти еще в гимназические годы: ею распоряжается «это чужое, ненужное ничтожество, превратившее ее жизнь в цепь ей самой неведомых преступлений» [8, с. 559].
Отметим, что Комаровский является «наследственным» злым гением не только семьи Гишаров,
но также отца и сына Живаго: Юрий Андреевич «унаследует» его от своего отца, находившегося, видимо, не только в психологической, но и в материальной зависимости от Комаровского, который способствовал его разорению. «Нельзя было отделаться от ощущения, что постоянное возбуждение его клиента в каком-то отношении ему на руку» [8, с. 21], - говорится о Комаровском и отце Живаго, еще не названных по именам, в эпизоде в поезде (ч. 1, гл. 7). Позже, в сцене в гостинице (ч. 2, гл. 21), Миша Гордон скажет Юре: «- Это тот самый, который спаивал и погубил твоего отца» [8, с. 71]. Далее Юра видит его после выстрела Лары у Свентицких (ч. 3, гл. 14): «И снова этот седоватый. Но теперь Юра знает его. Это видный адвокат Комаровский, он имел отношение к делу об отцовском наследстве.» [8, с. 97]. Заметим, что Комаровский уверяет, что был другом отца Живаго: « - Я ведь так хорош был с вашим отцом - вы, наверное, знаете. На моих руках дух испустил ... » [8, с. 471].
Сам Юрий Андреевич под моральное влияние Комаровского не попадает и старается избегать общения с ним, однако не может сделать этого в полной мере, так как Комаровский ловко играет на его любви к Ларе и стремлении избавить ее от смертельной опасности. «Благодарю вас за внимание к моей судьбе, но неужели вы думаете, что я дам вам устраивать ее?» [8, с. 473]; «Яникогда не помышлял о поездке с вами. Другое дело Лариса Федоровна» [8, с. 501]. Таким образом, сам герой все-таки оказывается во власти «змея», а «змею» оставляют роль «спасителя», на которую он и претендует - еще одна трансформация мотива.
Теперь посмотрим, что из всего упомянутого может быть «унаследовано» из повести Достоевского. Подчеркнем, что мы говорим здесь не об авторских интенциях Достоевского, а о том, что в тексте Достоевского могло быть значимо для Пастернака.
Не только социальное положение Комаровско-го, «хладнокровного дельца, знавшего деловую жизнь в России как свои пять пальцев» [8, с. 27], совсем иное, нежели положение «приживальщика» Фомы Опискина - персонажи также имеют мало общего как в характере (пожалуй, только способность с бесконечным разглагольствованиям у них общая; см. [12]), так и во внешности (за исключением одной детали - «седоватый», «седеющий» - о Комаровском / «с проседью» - о Фоме): «плотный», «осанистый» и даже «красивый» адвокат не похож на «плюгавенького человечка» без определенного рода занятий. Комаровский богат и успешен, непотопляем при любых общественных катаклизмах, к тому же имеет странную способ-
ность не стареть и не умирать - он вполне активен и тогда, когда, по словам Лары, в конце романа, «никого из близких и нужных не осталось» [8, с. 559] (вскоре безвестно исчезнет и сама Лара). Фома Опискин неимущ и закомплексован от жизненных неудач и обид, причина которых - в его необоснованных и непомерных амбициях; как и всякий человек, он в конце концов умирает, и его смерть освобождает, наконец, героев повести Достоевского от зависимости.
Показательно, впрочем, слово «ничтожество», встречающееся в обоих произведениях как характеристика рассматриваемых персонажей: «Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного. Но вместе с тем самолюбия особенного, именно: случающегося при самом полном ничтожестве.» [6, с. 15] - рассказчик о Фоме; «это чужое, ненужное ничтожество» [8, с. 559] - Лара о Комаровском.
Но, тем не менее, сходными оказываются ситуации, связанные с этими непохожими персонажами, в двух произведениях практически совпадают трансформации мотивов, определяющих архети-пический сюжет.
Так, мотив «посторонний человек распоряжается жизнью некоего семейства» выражен у Достоевского в еще большей степени, чем у Пастернака. «Завела», по выражению одного из персонажей «Села Степанчикова», Фому в доме Ростанева его мать, переехавшая к нему после смерти второго мужа генеральша Крахоткина: «. из ума совсем выжила: не надышит на Фомку треклятого. Всему она и причиной: она-то и завела его в доме» [6, с. 30]. Крахоткиной Фома достался «в наследство» от мужа, при котором фактически исполнял роль шута. Фома же после смерти генерала уверяет, однако, что был его другом: «. если он, Фома, и изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные живые картины, то единственно, чтобы развлечь и развеселить удрученного болезнями страдальца и друга» [6, с. 10]. Здесь ситуация напоминает претензии Ко-маровского на дружбу со старшим Живаго, но в перевернутом виде - в отношениях с Крахотки-ным зависимой стороной был Фома. Вспомним также, что Комаровский назван «другом» покойного мужа Амалии Карловны, то есть отца Лары.
Генеральша Крахоткина постоянно характеризуется рассказчиком как «идиотка», например: «Все подобострастие этой бедной идиотки перед Фомой Фомичом выступило теперь наружу» [6, с. 81]. То есть Крахоткина глупа, как и мадам Ги-шар, к тому же подвержена обморокам, как Ама-лия Карловна - сердечным припадкам («В омрак упали» [6, с. 99], - сообщает о генеральше камер-
динер Гаврила). Если в повести Достоевского пущенный Мизинчиковым слух о том, «что, по его глубочайшему убеждению, генеральша находилась в непозволительной связи с Фомой Фомичом» [6, с. 14], кажется абсурдным, то Комаровский - действительно любовник Амалии Карловны: мотив так или иначе присутствует в обоих произведениях. И, подобно мадам Гишар, иногда вынужденной спасаться от своего покровителя, генеральша не только благоговеет, но и трепещет перед Фомой: «. трепетала как мышка перед прежним своим приживальщиком. Фома Фомич заворожил ее окончательно. Она не надышала на него, слышала его ушами, смотрела его глазами.» [6, с. 14]. Дошло до того, что «[м]ало-помалу Фома стал вмешиваться в управление имением и давать мудрые советы. Эти мудрые советы были ужасны» [6, с. 20]. Вспомним: семья Гишар живет по «мудрым советам» Комаровского.
Фома, «заведенный в доме» генеральшей, полностью подчиняет себе ее сына, Егора Ильича; о влиянии Фомы на ее дочь, Прасковью Ильиничну, готовую «совершенно уничтожаться перед теми, кого она полюбила» [6, с. 203], говорится мало, но достаточно того момента, когда она дрожит перед Фомой: «бедная Прасковья Ильинична заметно дрожала от страха» [6, с. 81]. (Вспомним: Лара, робеющая перед Комаровским и им соблазненная еще «невзрослою гимназисткой», попадает в полную психологическую зависимость от него).
Фома «. был полновластным владыкою всего дома ...» [6, с. 53]; то есть, подобно фольклорному чудовищу, обложил своего рода «данью» семейство полковника, не только материальной, но и данью преклонения, восхваления и послушания. Более того, в плену у «змея» оказывается и сам «змееборец»; особенно же власть Фомы опасна для молодой особы - Настеньки, которую любит Егор Ильич и которая любит его (хотя опасность эта иного рода, нежели та, что грозит Ларе; опасность же совращения Насти Фома приписывает именно Ростаневу): «... наконец, обе умные головы, генеральша и Фома Фомич, воздвигли страшное гонение на бедную, беззащитную гувернантку детей дяди ...» [6, с. 24]. Настя рассказывает: «... они меня съесть хотят... » [6, с. 98].
Трансформация мотива приобретения змеем власти над женщиной в обоих произведениях, в частности, в том, что роль плененной женщины принадлежит соответственно не только Насте и Ларе, но - в карикатурно-сниженном виде - генеральше Крахоткиной и Амалии Карловне Гишар. Впрочем, две последние попеременно оказываются то жертвами, то сообщницами «чудища».
Гонений на Настю не выдерживает даже «на все согласный» Ростанев и совершает попытку удалить Фому «по-хорошему», но в результате попадает в еще большую зависимость от него. Двойственность же в отношении доктора к Кома-ровскому - и до, и уже после спускания с лестницы - может напоминать колебания Ростанева, долго не решавшегося прогнать Фому, наконец, выбросившего его из дома, но почти сразу пустившегося в погоню за ним, чтобы его вернуть.
После изгнания Фомы в доме поднимается переполох, генеральша Крахоткина в обмороке, на девицу Перепелицыну нашел «столбняк» (ср.: «Дева в столбняке» - «Сказка»), кричат и причитают другие приживалки, ревет дурачок Фалалей (ср.: «Слезы в три ручья» после поединка -«Сказка»). Рассказчик, племянник Ростанева, выражает уверенность: «... по крайней мере, прогнали Фомича и уж не воротят» [6, с. 171]. Действительно, возвращение после такого изгнания немыслимо, однако не в случае с Фомой Фомичом Опискиным: он не только вернет свое положение тирана в чужом доме, но еще и укрепит его, сориентировавшись в обстановке и приняв на себя роль «созидателя всеобщего счастья»: «Торжество Фомы было полное и непоколебимое. Действительно, без него ничего бы не устроилось, и совершившийся факт подавлял все сомнения и возражения» [6, с. 193]. В последней главе повести сообщается, что в дальнейшем «. Фома Фомич мог делать в этом смиренном доме все, что ему вздумается» [6, с. 200]. И он до конца жизни, без всяких на то оснований, пользуется в Степан-чикове не только материальными благами, но и всеобщим поклонением, и неограниченным правом всех поучать и воспитывать.
То есть в обоих произведениях наблюдается трансформация мотива: «в результате попытки избавиться от «змея» герои оказываются ему «обязанными».
Обитатели Степанчикова - по глупости, как генеральша Крахоткина, или по чрезмерной доброте и доверчивости, как ее сын, полковник Ростанев, -поставили себя в такое положение, что избавиться от Фомы было уже нельзя: без одобрения и благословения этого совершенно постороннего человека, не имеющего, по сути дела, никакого права вмешиваться в семейные дела, в доме ничего не могло состояться. Даже женитьба полковника на Настеньке была бы немыслима, так как мать не давала ему благословения, а Настя не хотела быть причиной раздора. Противостоять «нахальному самовластию» Фомы оказалось невозможно, и в сложившейся ситуации, как ни парадоксально, только он - единственный авторитет для гене-
ральши - мог благословить брак Егора Ильича и Насти. «Никто не понимал еще, как это все вдруг так скоро и просто устроилось. Знали только одно, что все это сделал Фома Фомич и что этот факт насущный и непреложный» [6, с. 185]. Поэтому «Благодарность осчастливленных была безгранична» [6, с. 193].
Между тем Фома («змей») сам претендует на роль «рыцаря средних веков», героя и мученика типа Егория Храброго, рассказывает «свою жизнь и подвиги» [6, с. 11]. Фома требует «подвигов» от полковника, подразумевая под этим очередное перед ним же, Фомой, унижение: «Эта жертва с вашей стороны будет первым шагом вашего подвига, потому что - не забудьте это - вы должны сделать целый ряд подвигов, чтоб сравняться со мною...» [6, с. 107]. После возвращения в дом Фома ораторствует: «Избитый, униженный, подозреваемый в оскорблении девицы, за честь которой я, как рыцарь средних веков, готов был пролить до капли всю кровь мою... » [6, с. 183]. «Почему, - кричал Фома, - почему я готов сейчас же идти на костер за мои убеждения? А почему из вас никто не в состоянии пойти на костер? Почему, почему?» [6, с. 194]. Таким образом, в обоих произведениях «змей», претендуя на роль «змееборца», пытается поменяться с ним местами.
В повести Достоевского Фома Опискин сопоставим с фольклорным чудищем и тем, что постоянно сравнивается и сопоставляется с животными, причем не только в речи других персонажей, но и в своей собственной: «. изображал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей» [6, с. 10] (косвенная речь Фомы); « ...ведь он ему, для его генеральской потехи, различных зверей из себя представлял!» [6, с. 31]; «Да он на всех зверей похож.» [6, с. 31] (рассказ Бахчеева Сергею).
Сергей, увидев воочию ситуацию в доме дяди, называет Фому «проклятой тварью» [6, с. 114]. Когда изгнанного под дождь Фому начинают жалеть, Бахчеев объясняет причину своего внезапного сочувствия так: «Ведь не собака» [6, с. 175]. Сам возвратившийся в дом Фома вопрошает: «Скажите: правда ли, что меня изгнали отсюда, как шелудивейшую из собак?» [6, с. 179]. «Или я крокодил, который бы только сожрал вас, а не дал бы вам полезного совета? Или я какой-нибудь отвратительный жук ...» [6, с. 182], - упрекает он полковника, влюбившегося без спросу. Ранее, в главе «Ваше превосходительство», упоминаются и «сети», и «волчья яма», которые якобы готовил на Фому «змеиными речами» полковник: «Зачем же вы таинственно сплетали мне эти сети, в которые я попал, как дурак? Зачем же во мраке копали вы мне эту волчью яму, в которую теперь вы сами
втолкнули меня? Зачем не поразили вы меня разом, еще прежде, одним ударом этой дубины?» [6, с. 104]. «Удар дубины», которым следовало «поразить» Фому, также ставит последнего на место объекта змееборчества.
С многочисленными сравнениями Фомы с животными перекликается определение Комаровско-го при его первом появлении в романе: «плотный и высокомерный адвокат, породистое животное в вымокшей от пота рубашке» [8, с. 20]. «Буйвол» [8, с. 29], - шепчут ему вслед мастерицы в мастерской Амалии Карловны. В этом контексте приобретает особое значение и такое, на первый взгляд, банальное сравнение: «Он [Комаровский] метался, как зверь, по комнате ...» [8, с. 53]. В конце романа (ч. 15, гл. 14) Комаровский прямо назван «чудищем» и «страшилищем»: «И это чудище заурядности мотается и мечется по мифическим закоулкам Азии <... > а никого из близких и нужных не осталось. // Ах, да ведь это на Рождестве, перед задуманным выстрелом в это страшилище пошлости ...» [8, с. 559]. Сравним: в «Сказке» -«Отдавал в добычу /Чудищу в лесу» [8, с. 594]; а в прозаическом тексте, где речь идет о замысле «Сказки» - «Идея этой враждебности, развиваясь, достигла к вечеру такой силы, точно в Шутьме открылись следы допотопного страшилища и в овраге залег чудовищных размеров сказочный, жаждущий докторовой крови и алчущий Лары дракон» [8, с. 493]. Эта перекличка (интра-текст) не оставляет сомнения в параллельности образа Комаровского в прозаических главах образу дракона в «Сказке», а применительно к рассматриваемым перекличкам (интертекстам) убеждает лишний раз в правомерности наших предположений о связи текста Пастернака с текстом Достоевского.
Библиографический список
1. Баевский, В. С. Пушкинско-пастернаковская культурная парадигма [Текст] / В. С. Баевский. - М. : Языки славянской культуры, 2011. - 736 с.
2. Баевский, В. С. Темы и вариации. Об историко-культурном контексте поэзии Б. Пастернака [Текст] /
B. С. Баевский // Вопросы литературы, 1987. - № 10. -
C. 30-59.
3. Власов, А. С. «Стихотворения Юрия Живаго». Значение поэтического цикла в общем контексте романа Б. Л. Пастернака [Текст] / А. С. Власов // Литература в школе, 2001. - № 8. - С. 2-8.
4. Гаспаров, Б. М. Борис Пастернак: по ту сторону поэтики (Философия. Музыка. Быт) [Текст] / Б. М. Гаспаров. - М. : Новое литературное обозрение, 2013. - 272 с.
5. Горелик, Л. Л. «Миф о творчестве» в прозе и стихах Бориса Пастернака [Текст] / Л. Л. Горелик. -М. : РГГУ 2011. - 370 с.
6. Достоевский, Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : ООО «Издательство АСТ», 2004. - 635 с.
7. Ким Юн Ран. «Доктор Живаго» Б. Л. Пастернака как «текст в тексте» [Текст] / Ким Юн Ран // Филологические науки, 2000. - № 2. -С. 3-13.
8. Пастернак, Б. Л. Доктор Живаго [Текст] : роман / Б. Л. Пастернак. - М. : ООО «Издательство АСТ», 2003. - 702 с.
9. Суханова, И. А. Внешние и внутренние интертексты в стихотворении Б. Л. Пастернака «Сказка» [Текст] / И. А. Суханова // Ярославский педагогический вестник, 2004. - № 4. - С. 15-21.
10. Суханова, И. А. Интермедиальные источники стихотворения Б. Пастернака «Сказка» [Текст] / И. А. Суханова // Человек в информационном пространстве: Материалы международной научно-практической конференции (Ярославль, 20-22 ноября 2003 г.) - Воронеж-Ярославль : изд-во «Истоки», 2004. - С. 215-217.
11. Суханова, И. А. Любите живопись, поэты! (Интермедиальные связи поэтического текста) [Текст] : монография / И. А. Суханова. - Дюссельдорф : Lambert Academic Publishing, 2016. - 221 c.
12. Суханова, И. А. Своеобразие текстовых перекличек романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» [Текст] / И. А. Суханова // Верхневолжский филологический вестник, 2018. - № 3. -С. 107-113.
13. Суханова, И. А. Структура текста романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» [Текст] : монография / И. А. Суханова. - Ярославль : Изд-во ЯГПУ, 2005. - 147 с.
14. Bodin P.-A. Nine Poems from Doktor Zivago. A Study of Christian Motifs in Boris Pasternak's Poetry [Текст] / P.-A. Bodin. - Stockholm, 1976. - 155 р.
Reference List
1. Baevskij, V. S. Pushkinsko-pasternakovskaja kul'turnaja paradigma = Pushkin-Pasnernak cultural paradigm [Tekst] / V. S. Baevskij. - M. : Jazyki slavjanskoj kul'tury, 2011. - 736 s.
2. Baevskij, V. S. Temy i variacii. Ob istoriko-kul'turnom kontekste pojezii B. Pasternaka = Subjects and variations. About a historical and cultural context of B. Pasternak's poetry [Tekst] / V. S. Baevskij // Voprosy literatury = Voprosy literatury, 1987. - № 10. - S. 30-59.
3. Vlasov, A. S. «Stihotvorenija Jurija Zhivago». Znachenie pojeticheskogo cikla v obshhem kontekste romana B. L. Pasternaka = «Poems by Yury Zhivago». Value of a poetic cycle in the general context of B. L. Pasternak's novel [Tekst] / A. S. Vlasov // Literatura v shkole = Literatura v shkole, 2001. - № 8. - S. 2-8.
4. Gasparov, B. M. Boris Pasternak: po tu storonu pojetiki (Filosofija. Muzyka. Byt) = Boris Pasternak: on that side of poetics (Philosophy. Music. Life) [Tekst] / B. M. Gasparov. - M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2013. - 272 s.
5. Gorelik, L. L. «Mif o tvorchestve» v proze i stihah Borisa Pasternaka = «The myth about creativity» in prose and verses by Boris Pasternak [Tekst] / L. L. Gorelik. -M. : RGGU, 2011. - 370 s.
6. Dostoevskij, F. M. Selo Stepanchikovo i ego obi-tateli = Village of Stepanchikovo and its inhabitants [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M. : OOO «Izdatel'stvo AST», 2004. - 635 s.
7. Kim Jun Ran. «Doktor Zhivago» B. L. Pasternaka kak «tekst v tekste» = «Doctor Zhivago» by B. L. Pasternak as «text in the text» [Tekst] / Kim Jun Ran // Filologicheskie nauki = Filologicheskie nauki 2000. - № 2. - S. 3-13.
8. Pasternak, B. L. Doktor Zhivago = Doctor Zhivago [Tekst] : roman / B. L. Pasternak. - M. : OOO «Izdatel'stvo AST», 2003. - 702 s.
9. Suhanova, I. A. Vneshnie i vnutrennie interteksty v stihotvorenii B. L. Pasternaka «Skazka» External and internal intertexts in the poem by B. L. Pasternak "Fairy tale" [Tekst] / I. A. Suhanova // Jaroslavskij pedagog-icheskij vestnik Yaroslavl pedagogical bulletin, 2004. -№ 4. - S. 15-21.
10. Suhanova, I. A. Intermedial'nye istochniki stihotvorenija B. Pasternaka «Skazka» = Intermedial sources of B. Pasternak's poem «Fairy tale» [Tekst] / I. A. Suhanova // Chelovek v informacionnom pros-transtve: Materialy mezhdunarodnoj nauchno-prakticheskoj konferencii = The person in information space: Materials of the International scientific and practical conference (Jaroslavl', 20-22 nojabrja 2003 g.) - Vo-ronezh-Jaroslavl' : izd-vo «Istoki», 2004. - S. 215-217.
11. Suhanova, I. A. Ljubite zhivopis', pojety! (Intermedial'nye svjazi pojeticheskogo teksta) = Love painting, poets! (Intermedial communications of the poetic text) [Tekst] : monografija / I. A. Suhanova. - Djussel'dorf : Lambert Academic Publishing, 2016. - 221 c.
12. Suhanova, I. A. Svoeobrazie tekstovyh perekli-chek romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» s povest'ju F. M. Dostoevskogo «Selo Stepanchikovo i ego obitateli» = Originality of text musters of the novel by B. L. Pasternak «Doctor Zhivago» with the story by F. M. Dostoyevsky «The village of Stepanchikovo and its inhabitants» [Tekst] / I. A. Suhanova // Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik = Verkhnevolzhsky philological bulletin, 2018. - № 3. - S. 107-113.
13. Suhanova, I. A. Struktura teksta romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» = Structure of the text in B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» [Tekst] : monografija / I. A. Suhanova. - Jaroslavl' : Izd-vo JaGPU, 2005. - 147 s.
14. Bodin P.-A. Nine Poems from Doktor Zivago. A Study of Christian Motifs in Boris Pasternak's Poetry [Tekst] / P.-A. Bodin. - Stockholm, 1976. - 155 r.
Дата поступления статьи в редакцию: 13.08.2018 Дата принятия статьи к печати: 11.10.2018
