CC BY
25
DOI 10.24411/2499-9679-2019-10317
УДК 81'42
И. А. Суханова https://orcid.org/0000-0003-4000-0112
Интертекстуальные связи романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели»
Настоящая статья - третья из серии работ, посвященных анализу текстовых перекличек романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Рассматриваются мотивы, связанные с образами Ростанева в повести Достоевского и Живаго в романе Пастернака. Персонажи не похожи друг на друга, однако выполняют аналогичные роли в проекции на архетипический сюжет о змее и змееборце. Этого сходства, разумеется, недостаточно для того, чтобы считать младший текст зависимым от старшего, однако сходными оказываются трансформации архетипического сюжета в двух текстах. Так, в обоих произведениях «в плену у змея» (то есть в зависимости соответственно от Фомы Опискина и Комаровского) оказывается не только героиня, но и герой. В старшем тексте отыскивается «зерно» «разделенного» между ними «змееборчества», ярко выраженного в младшем тексте: в повести Достоевского Сашенька заявляет, что Фому Фомича надо застрелить из двух пистолетов, в романе Пастернака Лара действительно стреляет в Комаровского. При этом в другом отношении Лара соответствует не Сашеньке, а Насте. В обоих произведениях обнаруживается ряд «ложных змееборцев» (Обноскин, Мизинчиков, Коровкин, Сергей у Достоевского; Стрельников, Ливерий, Гинц у Пастернака), причем на «змееборчество» претендует и сам «змей». Так, Фома Опискин якобы призван спасти Ростанева от его мнимых пороков, Настю от Ростанева, обитателей Степанчикова от невежества и т. п., а Комаровский претендует на роль спасителя не только Лары и ее дочери, но и Стрельникова, и доктора. Сопоставление фрагментов текста выявляется и общий для Ростанева и Живаго мотив, уже не так тесно связанный с архетипической ситуацией: оба персонажа в повседневной жизни не похожи на героев, производят впечатление людей безвольных, кроме того, подвергаются от окружающих незаслуженному порицанию за несуществующие грехи. При этом наблюдается характерное для структурной организации текста «Доктора Живаго» дробление мотива, передача элементов претекста от одного персонажа к другому; при этом несходство ситуаций и персонажей представляется принципиальным.
Ключевые слова: Б. Л. Пастернак, роман «Доктор Живаго», стихотворение «Сказка», Ф. М. Достоевский, повесть «Село Степанчиково и его обитатели», интертекст, интратекст, архетипический сюжет, трансформации мотивов.
I. A. Sukhanova
Intertextual Relations of B. L. Pasternak's Novel «Doctor Zhivago» with F. M. Dostoyevski's Story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants»
This article is the third of the series of articles concerning the intertextual relations of B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» and F. M. Dostoyevski's story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»). We examine the motifs connected with the characters of Rostanev in Dostoyevski's story and Zhivago in Pasternak's novel. The characters have nothing in common but carry out parallel roles in the projection of both texts on the archetypical plot of the Knight and the Dragon. Certainly it is not enough to believe that there is intertext between two texts but we see the same transformations of the archetypical plot in them. So in the both texts we find the motif of the «shared captivity» between the hero and the heroin (the dependence accordingly of Foma Opiskin and Komarovski) in the elder text appears the «grain» of the «shared dragon-fighting» - a motif strongly developed in the younger one. In Dostoyevski's story Sashenka declares that Foma Fomich is worth killing with two pistols, in Pasternak's novel Lara really tries to shoot Komarovski. But in other respects Lara corresponds not with Sashenka but with Nastya. In each work we see several false «dragon-fighters» (Obnoskin, Mizinchikov, Korovkin, Sergei in Dostoyevski's story; Strelnikov, Liveri, Hinz in Pasternak's novel). Even «the dragon» himself claims to be a «dragon-fighter». So Foma Opiskin claims to save Rostanev of his imaginary sins, to save Nastya of Rostanev and also the inhabitants of Stepanchikovo of their own ignorance; Komarovski pretends to be a savior not only of Lara and her daughter but also of Strelnikov and Zhivago. A comparison of texts fragments reveals a motif common to two characters but not strongly connected with the archetypical plot: in everyday life they do not look like heroes, seem to be passive and suffer wrong blame for non-existent sins. We can observe the common for the text structure of «Doctor Zhivago» motif subdivision, a transfer of the pretext elements from one character to another, and unlikeness of the characters in this case appears to be of principle.
Keywords: B. L. Pasternak, the novel «Doctor Zhivago», the poem «A Tale» («Skazka»), F. M. Dostoyevski, the story «The Village of Stepanchikovo and Its Inhabitants» («Selo Stepanchikovo i yego obitateli»), intertext, intratext, archetypical plot, transformations of the motifs.
Мы продолжаем рассматривать текстовые переклички романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели». Отсылки к повести Достоевского
разбросаны по всему тексту романа по принципу варьирования группы мотивов. (Данное явление, характерное для романа Пастернака, мы подробно рассматривали в монографии [8] на примерах свя-
© Суханова И. А., 2019
зей с рядом других произведений русской классической литературы и в статье [5], где анализировались переклички романа с эпопеей Л. Н. Толстого «Война и мир»).
В настоящей работе мы обратимся к интертекстам, связанным с образами Юрия Андреевича Живаго и Егора Ильича Ростанева.
Как уже отмечалось в двух предыдущих статьях [6, 7], независимо от несходства персонажей двух произведений сходными оказываются связанные с ними ситуации: так, Комаровский у Пастернака и Фома Опискин у Достоевского, по сути дела, распоряжаются жизнью посторонних для них людей, тем или иным путем оказавшихся у них в зависимости; поэтому, проецируя тексты на архетипиче-ский сюжет змееборчества, того и другого можно рассматривать как аналог змея, чудища, дракона архетипической ситуации. Соответственно аналогом змееборца (всадника, конного) оказываются в одном случае - полковник Ростанев, в другом -доктор Живаго, «змееборчество» которого подчеркивается параллелью в стихотворении «Сказка» из стихотворной части романа.
Герои двух произведений носят, практически, одно имя (Георгий=Егорий=Егор=Юрий). Однако различий между героями больше, чем сходства. Живаго - врач, поэт и философ, интеллектуал; он прекрасно понимает, что представляет собой его противник Комаровский, и старается, пока возможно, избегать контактов с ним. Ростанев - гусарский офицер, «никогда и ничему не учился», «ничего не знал», при этом всегда благоговел перед наукой и литературой. Вследствие сочетания этих особенностей Ростанев и принимает Фому Опискина, невежественного болтуна и демагога, одержимого манией величия, за интеллектуала и великого человека и попадает к нему в зависимость, несмотря на изредка проявляемые, все-таки, попытки сопротивления.
Подобно герою стихотворения «Сказка», и Живаго, и Ростанев в определенный момент вступают в открытую схватку со своими противниками: в повести Достоевского подробно описывается, как полковник выбрасывает Фому из дома и тот скатывается по ступеням во двор; в романе Пастернака вскользь сообщается о том, что доктор спустил Ко-маровского с лестницы. В двух предыдущих статьях [6, 7] мы подробно рассматривали переклички, связанные с этим эпизодами.
«Трансформации сюжета» (см. [1]) о змееборце, то есть отклонения от архетипической схемы, сходны в двух произведениях. Так, и Живаго, и Ростанев оказываются змееборцами не особенно успешными: Фома Опискин не только возвращается в дом полковника, но и укрепляет свое положение домашнего тирана; Комаровский приезжает в Вары-кино и увозит Лару от доктора навсегда.
В обоих произведениях имеет место, по выражению Б. М. Гаспарова [2, с. 73], «разделенное «невольничество» героя и героини.
Отметим, что в «Докторе Живаго» «змееборче-ство» также разделено между героем и девицей. Лара-пленница сама берет на себя «подвиг змее-борчества» - стреляет в Комаровского. ( В [6] мы рассматривали эпизод с выстрелом в этом плане.) Таким образом, имеет место еще одна вариация мотива, и выстрел Лары (при всех других ассоциациях), может быть, еще одним вариантом той же попытки избавиться от «змея», что и в дальнейшем - попытка доктора, спустившего Комаровского с лестницы.
В интертекстуальном плане эпизод ее выстрела в Комаровского соотносят, в первую очередь, с эпизодом из другого произведения Достоевского - выстрелом Дуни в Свидригайлова в «Преступлении и наказании» [9]; с точки зрения варьирования мотивов мы рассматривали эту перекличку в монографии [8]. Однако, по нашим наблюдениям, проекция на один претекст, как правило, не противоречит в «Докторе Живаго» проекциям на другие претексты. На наш взгляд, в плане проекции на «Село Степанчико-во...» выстрел Лары перекликается с «открытым восстанием» дочери Ростанева Сашеньки, девочки-подростка, которая говорит, что Фому надо вызвать на дуэль и убить: «На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов...» [3, с. 72]. Лара в Дуплянке, учась стрелять, видимо, неосознанно готовится к чему-то подобному: «...предпочитала легкий Родин револьвер. Она пристрелялась из него до большой меткости и в шутку жалела, что она женщина и ей закрыт путь дуэлянта-бретера» [4, с. 87]. Сослагательное наклонение в реплике Сашеньки, возможно, отзывается в сожалениях Лары. Сашенька - главная защитница отца: «Я папочку защищаю, потому что он сам себя защитить не умеет» [3, с. 72]. Здесь, возможно, находится «зерно» «разделенного невольничества и змееборчества» в «Докторе Живаго», с характерной вариацией: Лара может соответствовать и Насте, и Сашеньке, потому что обе они «разделяют невольничество» «змееборца» Ростанева.
Общей для двух произведений оказывается ситуация, когда на роль змееборца претендует сам «змей» (см.нашу работу [6]), при этом истинный змееборец оказывается либо якобы объектом спасения, либо ему приписываются свойства «змея». Комаровский избавляет Лару от судебного преследования после выстрела, в Юрятине и в Варыкине он является к Ларе и доктору, также претендуя на роль «спасителя»: «Подумайте о вашем спасении, а то будет поздно» [4, с. 472]. Собирается он спасать и Стрельникова («змееборца» по определению): «Он уверяет, что все мы втроем, то есть ты, Патуля и я, в смертельной опасности и что только он
может спасти нас, если мы его послушаемся» [4, с. 469]. Приехав в Варыкино, Комаровский уже делает акцент на заботу о судьбе Катеньки: «Надо спасать жизнь ребенка ...» [4, с. 502].
Сравним с претензиями Фомы на роль «спасителя»: «Убедили дядю и в том, что Фома ниспослан ему самим Богом для спасения души его и для усмирения его необузданных страстей... « [3, с. 18-19]; свое стремление изгнать из дома Настю Фома объясняет так: «Оттого-то и видели вы мое тогдашнее желание удалить ее из этого дома: я хотел спасти ее ... « [3, с. 181]; «... я слишком убивался о судьбе и счастье этого дитяти...» [3, с. 181]. То есть «змей» претендует на роль «спасителя» и «змееборца», причем в двух последних примерах роль «змея» он пытается приписать истинному «змееборцу».
Заметим, что в обоих сравниваемых произведениях есть и другие претенденты на роль «спасителя». Персонажи «Села Степанчикова» постоянно порываются кого-то спасать. Так, чтобы «наделать разных чудес и подвигов», едет в Степанчиково племянник Ростанева: «Ярешился ехать в Степан-чиково, желая не только вразумить и утешить дядю, но даже спасти его по возможности <...>« [3, с. 25]; «Во что бы то ни стало дядю надо было спасти!» [3, с. 136]. Мизинчиков, излагая Сергею свой план похищения Татьяны Ивановны, заявляет: «Да я, напротив, делаю вашему дядюшке величайшее одолжение: спасаю его ... « [3, с. 123]. И Настя «надеется его спасти своим отъездом от брака с Татьяной Ивановной» [3, с. 133]. То есть объектом защиты и спасения оказывается сам реальный «змееборец», причем на это есть основания: он сам находится в плену у «змея». Татьяна Ивановна в последнем примере отождествляется с той силой, которая угрожает Ростаневу, хотя чаще сама выступает в роли объекта пленения и спасения.
Мать Обноскина приписывает роль спасителя Татьяны Ивановны своему сыну: «Татьяна Ивановна, видя, что против нее у вас замышляют, что ее губят, сама вверилась Павлуше. Она сама просила его, так сказать, спасти ее от ваших сетей .» [3, с. 153]. То есть Обноскин, как и Фома, претендует на роль «змееборца» (приписывая при этом роль «змея» Ростаневу), в то время как в реальности оказывается аналогом «змея», хотя несостоятелен в обеих ролях. (Отметим и то, что имя Обнос-кина - Павел, так же зовут и Антипова-Стрельникова в «Докторе Живаго»).
Однако действительно «спасать» - Татьяну Ивановну от Обноскина - бросается, не раздумывая, Егор Ильич: «Нельзя же, брат, оставить ее так, на произвол судьбы, в жертву; это, так сказать, долг...» [3, с. 147] , - говорит полковник. (Ср.: «Получив на муку / В жертву эту дань» - [4, c.594]). Соратниками героя-»змееборца» оказыва-
ются, приобщаясь таким образом к «змееборче-ству», Мизинчиков, который собирался сделать именно то, что сделал Обноскин, укравший у него идею; племянник Сергей, комплексующий из-за того, что ему «проклятые двадцать два года», и, наконец, неуклюжий Бахчеев. Снижена до откровенной комичности и вся ситуация: похититель ничтожен, похищенная полубезумна, взывает же она о защите к толстому и неповоротливому Бахчееву: «Татьяна Ивановна, заплаканная и как будто испуганная, вскрикнула и протянула к господину Бахчееву руки, как бы умоляя его о защите ...» [3, с. 145]. Ситуация мольбы о защите и отклика на нее героя повторяется в доме, куда Обноскин привез похищенную: «Татьяна Ивановна робко приподняла голову, посмотрела на него сквозь пальцы и вдруг, залившись слезами, бросилась к нему на шею.//- Ах, увезите, увезите меня отсюда скорее!- говорила она рыдая, - скорее, как можно скорее!//<...>//-Значит, все кончено, - сказал дядя, сухо обращаясь к Обноскину и почти не глядя на него. - Татьяна Ивановна, пожалуйте вашу руку. Едем!» [3, с. 151].
У Пастернака сходная ситуация не несет ни малейшего снижения: «... сила <...> жалующаяся и зовущая на помощь...» [4, с. 71] в сцене в гостинице, когда Юра в первый раз видит Лару; в Юрятине перед визитом Комаровского «Лара расплакалась, попыталась упасть перед доктором на колени...» [4, с. 469]; реакция доктора: «Я с тобою. Если нужно, если ты мне прикажешь, я убью его» [4, с. 469].
Отметим еще одну перевернутую - по сравнению со старшим текстом - ситуацию: полковник увозит Татьяну Ивановну из убогой деревни Ми-шино, куда временно поместил ее Обноскин, а Комаровский является «спасителем» в Варыкино, в лесную глушь, где надеялись скрыться Лара и доктор, и увозит Лару от доктора. «Спаситель» в «Докторе Живаго», оказываясь ложным, при этом меняется местами с истинным «змееборцем». Обратим внимание и на мотив увоза в повести Достоевского: «хочу увезти Татьяну Ивановну...» [3, с. 117]; «... а если предложить ей увоз ... « [3, с. 118]; «Похитив ее <...> вы увезете ее ...» [3, с. 122]; «А ведь когда я увезу ее ночью...» [3, с. 123]; «Татьяна Ивановна была очень довольна, что мы ее увезли, но все еще плакала» [3, с. 154].
Надо заметить, что в повести Достоевского бунт против Фомы назревает с первых страниц. Сначала бунтует Бахчеев - сосед Ростанева, персонаж комический; он уезжает из гостей, возмущенный некорректными замечаниями «Фомки треклятого» о его комплекции. Крестьяне, перепуганные слухом о том, что их якобы отдают Фоме Фомичу, обращаются к полковнику с просьбой не делать этого. Сам полковник пытается объяснить, что Фома «ей-богу, несправедлив в этом случае» [3, с. 69] - когда тот обижается на Ростанева, пригласившего в гости
своего бывшего начальника-генерала. Бунтует старый камердинер Гаврила, который осмеливается заявить в глаза Фоме, что тот «...такой злющий, как, то есть, должен быть настоящий фурий» [3, с. 92]; «Да это бунт!» [3, с. 93] - заключает Фома. Бунтует Сашенька: «Да я б его разорвала в куски, вашего Фому Фомича! На дуэль бы его вызвала да тут бы и убила из двух пистолетов... « [3, с. 72]. Даже благоразумный и хитрый Мизинчиков предлагает «пожалуй, в крайнем случае, поколотить Фому Фомича ...» [3, с. 123]. Сергей (рассказчик), увидев обстановку в доме дяди, «горел желанием как-нибудь связаться с Фомой, сразиться с ним, как-нибудь нагрубить ему поазартнее <...> Я искал случая ...» [3, с. 87]. Действительно, он высказывает согласие «с мнением Гаврилы» и заявляет, что Фома пьян. «...надо восстать и пойти против всех...» [3, с. 141], «...плюнуть на их резоны и стереть Фому в порошок ...» [3, с. 140], «А если Фома заговорит - немедленно его выгнать из дому и стереть его в порошок» [3, с. 141], - призывает он дядю. Свое столкновение с Фомой Сергей называет «побоищем»: «. в той же комнате, где произошло мое побоище с Фомой Фомичом ...» [3, с. 99]. Заметим, что и полковник воспринимает племянника (очередного претендента на «змееборчество») как избавителя: «Точно как будто я своим приездом избавил и его самого от какой-то смертельной опасности...» [3, с. 40].
Впрочем, те же надежды полковник питает и относительно некоего Коровкина, своего случайного знакомого: «...ты один у меня... ты и Коровкин» [3, с. 46]; «-Да чем же тут поможет Коровкин, дядюшка? //- Поможет, друг мой, поможет <...> Я на него как на каменную гору надеюсь: побеждающий человек!» [3, с. 49]. «Побеждающий человек» является уже после всех событий, связанных с изгнанием и возвращением Фомы, и оказывается «совершенно пьяным» господином в «необыкновенно истасканном» фраке «в пуху и сене» [3, с. 191], которого остается только отправить спать.
Однако в повести Достоевского, при всем снижении ситуации, Ростанев оказывается единственным реальным «змееборцем» среди обитателей Степанчикова. Он возвращает в дом похищенную Обноскиным Татьяну Ивановну; он готов и впредь не давать ее в обиду охотникам до приданого («Но если кто осмелится теперь обидеть Татьяну Ивановну, о! тогда...» [3, с. 196]), а затем выбрасывает зарвавшегося «приживальщика» Фому, когда тот задевает честь Насти.
В «Докторе Живаго» на роль «змееборца» наиболее активно претендует Стрельников. Лара еще в юности возлагает на него задачу ее освобождения от власти Комаровского: «Я всегда в опасности. Если ты меня любишь и хочешь удержать меня от гибели, не надо откладывать, давай обвенчаемся ско-
рее. - Но это мое постоянное желание, - перебил он ее» [4, с. 90]. Однако суть дела Лара ему не открывает, и он узнает подробности только после венчания: «Утром он встал другим человеком, почти удивляясь, что его зовут по-прежнему» [4, с. 111] - отныне роли змееборца подчинена вся его жизнь. Он считает своим долгом «после трех лет брака снова завоевать ее [Лару]», и в конце концов «... весь ушел в революцию, чтобы полностью отплатить за все, что она выстрадала ...» [4, с. 518]. «Но мне казалось, - еще не вся свобода завоевана. Вот я ее сначала добуду, и тогда я весь принадлежу им [Ларе и дочери], мои руки развязаны. И вот мои построения пошли прахом» [4, с. 519]. «Змееборец» и «избавитель» оказывается ложным - он не только оставляет без поддержки Лару и дочь - под предлогом их же защиты, но готов пожертвовать ими и именно из-за него они подвергаются особой опасности. Лара так объясняет нежелание Стрельникова встречаться с ней: «Мировой пролетариат, переделка вселенной, это другой разговор, это я понимаю. А отдельное двуногое вроде жены там какой-то, это так, тьфу, последняя блоха или вошь» [4, с. 339]. Парадоксально возникает ассоциация с психически ненормальным партизаном в отряде Ливерия, Памфилом Палых, убившем из жалости свою семью. Памфил - также ложный змееборец: «Одолевает нас белопогонная гадина. <...> Достанутся они в лапы поганому» [4, с. 394]; «Чтобы избавить их от будущих страданий и сократить свои собственные, он в неистовстве тоски сам их прикончил» [4, с. 415]. Ложным змееборцем оказывается и Ливерий. Доктор говорит ему: «Властители ваших дум <...> укоренились в привычке освобождать и осчасливливать особенно тех, кто об этом не просит. <...> Наверное я еще должен благословлять вас и спасибо вам говорить за свою неволю ...» [4, с. 380-381]. В этом же ряду и комиссар Гинц: «В то время как родина, истекая кровью, последним усилием старается сбросить с себя гидрою обвившегося вокруг нее врага...» [4, с. 156] - характерный пример его риторики.
Таким образом, отступление от инварианта (см. нашу статью [7]) в обоих произведениях не только в неполной победе «змееборца» над «змеем», в необходимости пересмотреть результаты этой победы, но и в том, что и сам герой находится в плену у «змея», и в наличии нескольких «змееборцев» помимо основного и истинного, и в попытках «змея» поменяться с ним местами. У Достоевского эти отступления выражены больше: и претендентов на «змееборчество» оказывается множество, и герой остается в плену, хотя благодаря своему «подвигу» освобождает от гонений девицу и соединяется с ней. У Пастернака герой теряет женщину (с которой он разделяет «невольничество», а она с ним - «змееборчество»), но не в результате попытки освобождения - стычка с Комаровским ничего не изменила, потому и не описана - события
идут так, как идут, повлиять на их ход невозможно. Однако в Эпилоге, в мыслях Лары над гробом доктора, утверждается все же истинное «змееборчество» героя: именно «при мысли о Юрии и в недолгие промежутки жизни вблизи его» ей удавалось испытывать «счастье освобождения» [4, с. 560], то есть свою задачу «змееборца» (поставленную еще перед подростком: «И что теперь Юре делать?» [4, с. 71], сцена в гостинице) доктор все-таки выполнил.
Но есть переклички между образами рассматриваемых персонажей и за пределами архетипическо-го сюжета: в повседневной жизни и Ростанев, и Живаго отнюдь не напоминают героев, более того, производят впечатление людей слабых и бесхарактерных.
Тоня в своем прощальном письме к доктору, перечисляя все, что дорого ей в нем, «все выгодное и невыгодное», упоминает «талант и ум, как бы занявшие место начисто отсутствующей воли» [4, с. 467]. В чем же выражается знаменитое безволие доктора? «- Я никогда никого в жизни не убеждал и не неволил. В особенности близких» [4, с. 471], -говорит доктор в ответ на предложение Комаров-ского убедить Лару согласиться на отъезд. Сам же он согласен на ее отъезд потому, что действительность такова, что вместе им не остаться: «Кого-то из нас наверняка лишат свободы и, следовательно, так или иначе все равно разлучат. Тогда, правда, лучше разлучите вы нас и увезите их куда-нибудь подальше, на край света. Сейчас, когда я говорю вам это, все равно дела идут уже по-вашему» [4, с. 503]. В ситуации Живаго волевые действия бессмысленны, это подчеркнуто тем фактом, что стычка с Комаровским оказывается «за кадром», действительно: спустил врага с лестницы - и ничего не изменилось. Дело не в том, что доктор непрактичен, не может взять себя в руки, подчинить, наконец, кого-то, заставить себе служить - для последнего он слишком по-человечески относится к другим людям. Дело в том, что его мир разрушен (он «не от мира сего») и время против таких людей, как он и Лара - для них нет выхода (судьба Лары аналогична: она уезжает с Комаровским, с ним она несчастна, теряет дочь; возвращается в Москву - и пропадает без следа, как множество людей в России). В дальнейшем - эмигрировать Живаго не хочет (то есть и это для него не выход), не хочет, видимо, и того, чтобы его семья попала в тот же ставший чужим мир на родине, поэтому хлопоты его о возвращении семьи или собственном выезде не активны, за что его упрекает Вася Брыкин: «Доктор ходил по разным ведомствам. <... >/Вася удивлялся тому, как холодны и вялы эти хлопоты. <...>/Вася все чаще осуждал доктора. Тот не обижался на его справедливые порицания» [4, с. 533].
Друзья, подверженные «политическому мистицизму советской интеллигенции» [4, с. 540], читают ему мораль: «Согласен ли ты, что тебе надо перемениться, исправиться? Что ты собираешься сделать в этом отношении? <...> Кроме того, стыдно, чтобы без пользы пропадал такой человек, как ты. Тебе надо пробудиться от сна и лени, воспрянуть, разобраться без неоправданного высокомерия, да, да, без этой непозволительной надменности, в окружающем, поступить на службу, заняться практикой» [4, с. 541]. (Заметим, что в высокомерии ранее обвинял доктора и партизанский начальник Ливерий [4, с. 379]). Суть его реакции на критику друзей, когда он думает про себя: «. о, как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете <...> Единственно живое и яркое в вас это то, что вы жили в одно время со мной и меня знали» [4, с. 539], отнюдь не в высокомерии и надменности, а в том, что он понимает: друзья не считали бы его опустившимся, если бы он был «как все», а их «личное» мнение о нем на самом деле - с чужого голоса.
Насмехается над бывшим барином «пошедший в гору» при новой власти бывший дворник Маркел, который теперь ему покровительствует. Доктор для него и «ворона», и «раззява», и «курицыно отродье». «Сколько на тебя денег извели! Учился, учился, а какой толк? <...> А нешто я тебе повинен, что ты не выдался. <...> Сам на себя пеняй» [4, с. 535].
Ситуация незаслуженного порицания присутствует, и даже сильнее выражена, в повести Достоевского - здесь, с подачи Фомы Опискина, активно ругают Егора Ильича Ростанева. Полковника порицают за такие грехи, каких у него никогда не было, приписывают свойства, в том числе и прямо противоположные его натуре (в частности, высокомерие и надменность). Фома «укорял и стыдил непокорного «бесчеловечным» его поведением, довел его до искренних слез, почти до отчаяния.» [3, с. 12]; «. тотчас же доказали дяде, что он груб, нетерпелив, невежествен и, главное, эгоист в высочайшей степени. <...> Убедили дядю и в том, <...> что он горд, тщеславится своим богатством» [3, с. 18-19].
Впрочем, мать Ростанева, генеральша Крахот-кина, всегда была им недовольна: «Маменька <... > укоряла его в эгоизме, в неблагодарности, в непочтительности ...» [3, с. 8]. Теперь же, активно поддержанная Фомой, она обрушивает на сына обвинения одно нелепей другого: «. ты растерзал мои внутренности!» [3, с. 13]; «Оттого, что ты мрачный эгоист, Егорушка...» [3, с. 67]; «- А за то, что ты завистлив, Егорушка...» [3, с. 70]. Кра-хоткина повторяет формулировки, изобретенные Фомой, который без конца упрекает Егора Ильича: «Вы слишком надменны со мной, полковник» [3,
с. 90]; «....вы феноменально завистливы!» [3, с. 91]; «Но вы так постоянно чванились передо мною своим чином полковника ...» [3, с. 107]; «Вы самолюбивы, необъятно самолюбивы!» [3, с. 109]; «Вы эгоист и даже мрачный эгоист.» [3, с. 109]; «... я знал ваш эгоизм, ваше неограниченное самолюбие, ваше феноменальное сластолюбие ...» [3, с. 180]; «Зная необузданное стремление страстей ваших...» [3, с. 180]. Позволяет себе отчитать хозяина дома и наиболее бесцеремонная из приживалок его матери: «Случалось, что девица Перепелицына <...> считала своей обязанностью прочесть наставление полковнику:// - Это оттого, что вы непочтительны-с. Это оттого, что вы эгоисты-с, оттого вы и оскорбляете маменьку-с ...» [3, с. 14].
Эти обвинения ничего общего с действительностью не имеют. «Карету, лакеев и кресла содержал непочтительный сын, посылая матери последнее, закладывая и перезакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в долги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название эгоиста и неблагодарного сына осталось при нем неотъемлемо» [3, с. 9]. Племянник Ростанева (рассказчик) дает ему такую характеристику: «Трудно было себе представить человека смирнее и на все согласнее» [3, с. 7] (сравним с пресловутым безволием Живаго); «Мало того, что дядя был добр до крайности - это был человек утонченной деликатности, несмотря на несколько грубую наружность, высочайшего благородства, мужества испытанного. Я смело говорю «мужества»: он не остановился бы перед обязанностью, перед долгом и в этом случае не побоялся бы никаких преград. Душою он был чист как ребенок» [3, с. 17]; «Иной бы назвал его и малодушным, и бесхарактерным, и слабым. Конечно, он был слаб и даже уж слишком мягок характером, но не от недостатка твердости, а из боязни оскорбить, поступить жестоко, из излишнего уважения к другим и к человеку вообще» [3, с. 18]. То есть в реальности это человек почти идеальный, если бы не тот существенный недостаток его характера, что он «. чрезвычайно легко вверялся другим и в этом случае был далеко не без ошибок» [3, с. 18]. Поэтому полковник легко верит и всем возводимым на него обвинениям: «Бедный дядя очень скоро уверовал в глубину своего падения, готов был рвать на себе волосы, просить прощения... //- Я, братец, сам виноват,- говорил он бывало, кому-нибудь из своих собеседников, во всем виноват!» [3, с. 19]; «... все это от испорченности моей природы, оттого, что я мрачный и сластолюбивый эгоист и без удержу отдаюсь страстям моим. Так и Фома говорит» [3, с. 196].
Юрий Живаго, в отличие от полковника Роста-нева, отнюдь не простодушен и не наивен, он понимает, что окружающие далеко не во всем правы,
когда порицают его. Доктор остается независимым и, несмотря на обличения, знает себе цену. В ч. 6, гл. 5 дается формула, объясняющая все последующее «безволие» доктора: «Но доктор видел жизнь неприкрашенной. От него не могла укрыться ее приговоренность. Он считал себя и свою среду обреченными» [4, с. 206]. И далее: «Он понимал, что он пигмей перед чудовищной махиной будущего...» [4, с. 207].
Однако самобичеванию предается другой персонаж романа Пастернака - Стрельников: «Это была болезнь века, революционное помешательство эпохи. <...> Каждый с основанием мог чувствовать себя во всем виноватым, тайным преступником, неизобличенным обманщиком. Едва являлся повод, разгул самобичующего воображения разыгрывался до последних пределов. <... >//<... > Теперь сам он [Стрельников] был одержим сходным припадком саморазоблачения, всего себя переоценивал, всему подводил итог, все видел в жаровом, изуродованном, бредовом извращении» [4, с. 513]. То есть Стрельников, это «воплощение воли», человек отнюдь не простодушный, но прямолинейный, поддался чужим представлениям, в какой-то мере подобно наивному Ростаневу. (Сравним: «Дядя <...> уже сознавал себя полным преступником» [3, с. 182]). Заметим, впрочем, что происходит это под давлением объективно действующей и куда более страшной силы, чем невежественный и самовлюбленный приживальщик Фома Опискин.
И Живаго, и Ростанев покорны судьбе, но до определенного предела. О «безволии» Живаго уже шла речь. Достаточно вспомнить эпизод с изгнанием Комаровского, с чего и начиналось наше рассмотрение перекличек двух произведений, и то, как Живаго не допускает, чтобы тот «устраивал его судьбу». Да и тот факт, что доктор так и не подчиняется всеобщему «политическому мистицизму», не впадает ни в конформизм, как его друзья, ни в самобичевание, как волевой Стрельников, никак не говорит о каком-то безволии. Да и способен ли человек без воли пройти пешком путь от Урала до Москвы? Способен ли попытаться поменять все-таки жизнь, когда на это нет никаких сил - ведь умирает он по дороге на работу, куда все-таки устроился?
Рассказчик в повести Достоевского замечает: «Я знал и слепо верил, что дядя ни за что не отступит от того, что раз признал своею обязанностью; но мне как-то не верилось, чтоб у него достало силы восстать против своих домашних» [4, с. 140]. Однако аналогом полковника в романе Пастернака может выступать не столько сам доктор -человек все осознающий, рефлексирующий, мыслящий независимо, а его отец, «известный богач, добряк и шелапут, уже наполовину невменяемый» [4, с. 21]. В плане же полной подчиненности чужо-
му влиянию отец доктора может напоминать не только полковника (который никак не шелапут -мотивы варьируются), но его мать, полностью подчинившуюся влиянию Фомы. То, что Живаго (косвенно) и Ростанев оказываются в зависимости от недостойных людей - происходит по формуле, выведенной Ларой в начале отношений с Комаров-ским: «И над сильным властвует подлый и слабый» [4, с. 56].
Подчеркнем однако, что если противник Роста-нева - в первую очередь - Фома, то для Живаго все зло сосредоточено не в Комаровском. Противник доктора - по определению непобедимый, это сама историческая действительность, доктор живет не в свое время («Но сейчас идет другая драма» - стихотворение «Гамлет»), и против этого сделать ничего нельзя, только перестать быть самим собой, а это для него невозможно, или не быть вообще.
Таким образом, мы снова наблюдаем варьирование мотивов претекста в романе Пастернака, повторение этих мотивов в связи с непохожими друг на друга персонажами.
Библиографический список
1. Власов, А. С. «Стихотворения Юрия Живаго». Значение поэтического цикла в общем контексте романа Б. Л. Пастернака [Текст] / А. С. Власов // Литература в школе, 2001 - № 8. - С. 2-8.
2. Гаспаров, Б. М. Борис Пастернак: по ту сторону поэтики (Философия. Музыка. Быт) [Текст] / Б. М. Гаспаров. - М. : Новое литературное обозрение, 2013. - 272 с.
3. Достоевский, Ф. М. Село Степанчиково и его обитатели [Текст] / Ф. М. Достоевский. - М. : ООО «Издательство АСТ», 2004. - 635 с.
4. Пастернак, Б. Л. Доктор Живаго [Текст] : роман / Б. Л. Пастернак. - М. : ООО «Издательство АСТ», 2003. - 702 с.
5. Суханова, И. А. Об одном литературном прообразе Памфила Палых [Текст] / И. А. Суханова // Па-стернаковский сборник: статьи, публикации и воспоминания. Вып. 2 / редкол. А. Л. Оборина, Е. В. Пастернак. - М. : РГГУ, 2013. - С. 192-202.
6. Суханова, И. А. Общие мотивы и языковые средства создания образов персонажей Пастернака и Достоевского [Текст] / И. А. Суханова // Верхневолжский филологический вестник, 2018 -№ 4. -С. 120-127.
7. Суханова, И. А. Своеобразие текстовых перекличек романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» с повестью Ф. М. Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» [Текст] / И. А. Суханова // Верхневолжский филологический вестник, 2018. - № 3. -С. 107-113.
8. Суханова, И. А. Структура текста романа Б. Л. Пастернака «Доктор Живаго» [Текст] : монография / И. А. Суханова. - Ярославль : Изд-во ЯГПУ, 2005. - 147 с.
9. Фатеева, Н. А. Контрапункт интертекстуальности, или Интертекст в мире текстов [Текст] /
H. А. Фатеева. - М. : Агар, 2000. - 280 с.
Reference list
1. Vlasov, A. S. «Stihotvorenija Jurija Zhivago». Znachenie pojeticheskogo cikla v obshhem kontekste romana B. L. Pasternaka = «Poems by Yury Zhivago». Value of a poetic cycle in the general context of B. L. Pasternak's novel [Tekst] / A. S. Vlasov // Literatura v shkole = Literatura v shkole 2001. - № 8. - S. 2-8.
2. Gasparov, B. M. Boris Pasternak: po tu storonu po-jetiki (Filosofija. Muzyka. Byt) = Boris Pasternak: on that side of poetics (Philosophy. Music. Life) [Tekst] / B. M. Gasparov. - M. : Novoe literaturnoe obozrenie, 2013. - 272 s.
3. Dostoevskij, F. M. Selo Stepanchikovo i ego obi-tateli = Village of Stepanchikovo and its inhabitants [Tekst] / F. M. Dostoevskij. - M. : OOO «Izdatel'stvo AST», 2004. - 635 s.
4. Pasternak, B. L. Doktor Zhivago = Doctor Zhivago [Tekst] : roman / B. L. Pasternak. - M. : OOO «Iz-datel'stvo AST», 2003. - 702 s.
5. Suhanova, I. A. Ob odnom literaturnom proobraze Pamfila Palyh = About one literary prototype of Pamfil Palykh [Tekst] / I. A. Suhanova // Pasternakovskij sbornik: stat'i, publikacii i vospominanija. Vyp. 2 = Pasternak collection: articles, publications and memoirs. Issue 2 / redkol. A. L. Oborina, E. V Pasternak. - M. : RGGU, 2013. - S. 192-202.
6. Suhanova, I. A. Obshhie motivy i jazykovye sredstva sozdanija obrazov personazhej Pasternaka i Dos-toevskogo = General motives and language means for images of Pasternak and Dostoyevsky's characters [Tekst] / I. A. Suhanova // Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik =Verkhnevolzhsky philological bulletin, 2018. -№ 4. - S. 120-127.
7. Suhanova, I. A. Svoeobrazie tekstovyh pereklichek romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» s povest'ju F. M. Dostoevskogo «Selo Stepanchikovo i ego obitate-li» = Originality of text musters in B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» with F. M. Dostoyevsky's story «The village of Stepanchikovo and its inhabitants» [Tekst] /
I. A. Suhanova // Verhnevolzhskij filologicheskij vestnik, Verkhnevolzhsky philological bulletin 2018. - № 3. -S. 107-113.
8. Suhanova, I. A. Struktura teksta romana B. L. Pasternaka «Doktor Zhivago» = Structure of the text in B. L. Pasternak's novel «Doctor Zhivago» [Tekst] : monografija / I. A. Suhanova. - Jaroslavl' : Izd-vo JaGPU, 2005. - 147 s.
9. Fateeva, N. A. Kontrapunkt intertekstual'nosti, ili Intertekst v mire tekstov = Counterpoint of intertextuality, or Intertext in the world of texts [Tekst] / N. A. Fateeva. -M. : Agar, 2000. - 280 s.
Дата поступления статьи в редакцию: 18.12.2018 Дата принятия статьи к печати: 24.01.2019
