CC BY
247
История
Е.В. Верисоцкая,
доктор исторических наук, ДВГУ
Общественно -политические взгляды японских интеллектуалов в
конце XIX века (80-90-е годы)
Общеизвестно, что модернизация — это приближение к образу современности, иначе говоря, переход от традиционного общества к современному. Но трактовка ее чрезвычайно многопланова и зависит от дисциплинарного подхода (исторического, экономического, социологического и др.). Каждый из них имеет свою объяснительную функцию, разную степень приближенности к эмпирической реальности и разную концептуальную способность или возможность проникнуть в суть процесса.
С точки зрения известного социолога и специалиста в области теории цивилизаций Ш.Н. Эйзенштадта, модернизация — это всегда «вызов», на который каждое общество дает «собственный ответ». Этот «ответ» во многом зависит от уровня и специфики развития национальной культуры, сформировавшейся в качестве исторического достояния нации в результате длительного развития.
Модернизация, хотя и несет необходимые для развития преобразования, неизбежно подрывает сложившиеся в обществе социальные и политические структуры, устоявшиеся принципы и весь традиционный уклад жизни и поэтому порождает протест и дезинтеграцию. Кроме того, модернизация — это процесс противоречивый, он отнюдь не сводится исключительно к усвоению достижений современного Запада.
Обширная компаративистика, к которой прибегает Ш. Эйзенштадт, позволяет убедиться, что успех модернизации зависит от сочетания необходимых преобразований с сохранением цивилизационной специфики общества, прежде всего в функционировании его особых институциональных и духовных структур1.
Именно об этом и пойдет речь в данной статье — о своеобразии соотношения принципов европеизации и охранительного движения в общественно-политических взглядах японской интеллигенции конца XIX в.
Исторический опыт Японии периода модернизации, безусловно, сохраняет свою актуальность в настоящее время. Он создает довольно яркое пред-
Статья подготовлена при поддержке гранта Министерства образования РФ (2001 г.)
ставление о способности традиционного общества (в данном случае японского) усваивать и использовать опыт Запада, который частично воспринимался как универсальный, но в большей степени отторгался, а его навязывание стимулировало усиление националистических тенденций.
Во второй половине XIX в. после свержения сегуната2 к власти пришел император Муцухито, совсем еще молодой, почти мальчик, ему не было и 16 лет, и казалось, что вместе с императором молодела и обновлялась вся Япония. Император клялся, что его страна будет заимствовать полезные знания во всем мире, и его эпоху назвали эпохой Мэйдзи, что означает «просвещенное правление». Это было время реформ и радикальных преобразований, призванных ускорить переход страны от средневековья к современности.
В 70-х годах XIX в. Япония вошла в процесс модернизации догоняющего типа, отличавшейся сжатостью исторических сроков, достаточно сильным давлением извне — со стороны более развитых и сильных государств, высокой социальной напряженностью и внутренней политической конфликтностью. Об особенностях развития Японии в этот период красноречиво рассказывал в своей лекции известный японский писатель Нацумэ Сосэки. «...Япония 200 лет была под наркозом, — говорил он, — а контакт с западной культурой сбросил ее с койки. В нашей истории не было примеров влияния более сильного, чем это». Отмечая разницу в развитии Японии и Запада, Нацумэ Сосэки подчеркивал, что развитие на Западе происходит естественно... как движение облаков по небу, или течение воды в реке, в то время как на Японию совершенно неожиданно вдруг обрушилась цивилизация, в десятки раз технически более развитая. В силу ее давления Япония вынуждена была развиваться с несвойственной ей скоростью, что оказалось «очень непохоже на безмятежную прогулку по улице». Модернизация усилила кризис культурной идентичности, вызванный столкновением японского общества с более передовым, прежде всего в научно-техническом, экономическом и военном отношении Западом. Этот кризис проявлялся, в частности, в противостоянии институционального и ценностного, институционального и культурного. Показательно высказывание популярного в конце XIX в. японского журналиста Ямадзи Айдзан по поводу открытия в Японии парламента: «Бесполезно пытаться заимствовать западные парламентские институты, если политики все еще думают как феодальные князья»3.
Однако Япония в середине XIX в., хотя и воспринималась европейцами, в том числе и К.Марксом, как вполне средневековое общество, обладала высокой стадиальной зрелостью национальной культуры, которая, как позже оказалось, сыграла важную роль в благополучном завершении процесса модернизации. В высказываниях государственных и общественных деятелей того времени явно просматривается если не доминирование, то и не подчинение инструментальных ценностей мировоззренческим, что в принципе не характерно для вполне традиционного общества. Например, известный экономист и историк Тагути Укити далеко не мировоззренчески, но весьма разумно и объективно определял, каким должно быть отношение Японии к западной культуре: «Физику, экономику и другие науки следует изучать не потому, что они открыты на Западе, а потому, что в них содержится объективная истина. Японцы стремились к конституционному правлению не потому, что оно принято на
Западе, а потому, что оно находится в соответствии с человеческой природой. Японцы не должны говорить, что они пытались сделать систему образования, законы, правительство такими, как на Западе, а должны говорить, что проводили преобразования, способствовавшие выходу страны на путь необходимого человеку прогресса»4.
Но так думали далеко не все даже среди интеллектуальной элиты. Что же касается народа, то он, хотя в целом и безмолвствовал, но явно относился к иностранцам и всем веяниям вестернизации настороженно и неодобрительно. В течение двух с половиной столетий японцы жили в условиях изоляции и воспитывались в презрении к «варварам», сама реставрация Мэйдзи проходила под лозунгом «дзеи» («долой варваров»). Им трудно было в одночасье изменить себя, японское общество модернизировалось тогда лишь сверху.
Со второй половины 70-х годов XIX в. внутриполитическая обстановка в стране обострилась, либеральное движение («движение за свободу и народные права») набирало силу, популярными среди самурайства, интеллигенции и верхушки сельского населения стали требования введения конституции и представительного органа власти. Конечно, далеко не все самураи прониклись идеалами либерализма, многие были просто оппозиционно настроены по отношению к правительству, которое не оправдало их ожидания, не учитывало их интересов. Тем не менее рост политической нестабильности вызывал беспокойство в правящих кругах страны.
Правительство отбросило лозунг «буммэй кайка» («цивилизация и просвещение»), усилило консервативные направления во внутренней политике и 28 июня 1875 г. приняло закон о контроле над печатью, который нанес серьезный удар по идее гражданских свобод в Японии. Вместе с тем, чтобы снизить накал общественного брожения и недовольства, правительство объявило о подготовке проекта конституции, а 12 ноября 1881 г. был опубликован императорский указ с обещанием открыть парламент в 1890 г. Однако ни указ императора, ни разгром либерального движения, ни попытки правительства изменить аграрную политику (отказ от намерений повысить поземельный налог) не смогли в достаточной степени успокоить общественное мнение страны.
В области внутренних дел вызывали возмущение консерватизм и недостаточно последовательное искоренение феодальных пережитков, что не удовлетворяло, в первую очередь, новое поколение, молодежь, рассчитывавшую на более быстрое преобразование японского общества. Так называемое новое или молодое поколение японских интеллектуалов появилось на политической арене страны в середине 1880-х годов. Они пришли на смену просветителям и либералам первого пореформенного десятилетия, эти молодые люди в основном воспитывались и обучались уже в условиях новой модернизирующейся Японии. Поиски путей развития собственной страны молодыми интеллектуалами ярко отразили основной духовный конфликт эпохи, вызванный взаимодействием двух цивилизаций
— западной и восточной — в рамках японского общества второй половины XIX в. Для этой молодежи в целом были характерны два направления общественно-политической мысли: западническое и охранительное.
Даже Фукудзава Юкити, чьи идеалы европеизации привлекали молодых японцев в 1870-х годах, казалось, переставал быть духовным лидером
молодежи. Фукудзава признавал, что испытывал страх перед дерзостью нового поколения, перед его безрассудством в дискуссиях по национальной политике и потерей уважения к старшим. Вместе с тем он допускал, что молодым простительно ссылаться на мятежное поведение старшего поколения, которое они рассматривали как прецедент для утверждения собственной независимости. Великий просветитель Японии стоически заключал, что неумеренность молодежи нужно терпеть, так как она являлась следствием «политической» революции, начатой по инициативе ее предшественников.
Многие представители нового поколения продолжали развивать идеи европеизации самого Ю. Фукудзава (в частности, его знаменитую концепцию ухода из Азии — «Дацуарон».) Они считали необходимым добиться изменения образа мыслей японцев, внедрить в систему их поведения и миропонимания европейскую модель, они ожидали «духовной революции», и им казалось, что люди старшего поколения не понимают ее необходимости и мешают молодежи. Ямадзи Айдзан жаловался в 1890 г., что национальный прогресс до сих пор ограничивается лишь материальной сферой, в то время как духовными ценностями пренебрегают. Ему вторил известный в те годы публицист Кодза-ки Хиромати, который призывал соотечественников к избавлению от азиатских черт в национальном характере. «Я надеюсь, — писал он в 1887 г., — мы изучим все пути Запада. Мы не должны в процессе прогрессивного реформаторского движения заимствовать лишь внешние западные обычаи, нам следует идти дальше и реформировать сознание людей»5.
Это было нетерпение сердца. Молодые и энергичные, они стремились переделать страну как можно быстрее, чтобы избавиться от унизительной отсталости и, наконец, почувствовать себя на равной ноге с передовой, богатой и сильной Европой. Конечно, ими двигал национализм, но пока они искренне верили в истины, провозглашенные европейскими мыслителями, а главное — в возможность их достижения в условиях своей страны, они считали, что основное препятствие — это собственная косность мышления. Ее следовало искоренить, шагнуть вперед, за рамки азиатско-феодальной отсталости и достигнуть вожделенного предела цивилизации.
Наиболее нетерпимым в этом смысле, но талантливым и ярким представителем японской публицистики конца 1880-х годов являлся Токутоми Сохо. Он возглавлял общественно-политическое и литературное общество «Минъ-юся» («Общество друзей народа»), которое играло важную роль в духовной жизни Японии. В общество входили писатели, ученые, в том числе Токутоми Рока (брат Сохо), Такэгоси Есабуро, Утида Роан, Ямадзи Айдзан, Куникида Доппо. Общество издавало журнал «Кокумин-но томо» («Друг народа»), руководителем которого стал Токутоми, объединявший в своем лице издателя, редактора и публициста.
Токутоми Сохо получил хорошие знания. Начав образование с изучения основ китайской и японской классики, он поступил затем в школу «европейской науки» в г. Кумамото, а затем продолжил образование в университете «Досися», основанном известным пропагандистом христианства Ниидзима Дзе6. В 1885 г. он написал свое первое крупное произведение «Образование молодежи в Японии XIX в.», которое было издано в виде книги под названием «Молодежь новой Японии»7.
В этой работе С. Токутоми высказывал суждения по поводу существовавших в то время теорий народного просвещения и обосновывал свою точку зрения на цели и содержание системы образования будущей Японии. По его мнению, японское образование должно стать полностью западным. Материальные и духовные аспекты западного общества, настаивал Токутоми, неделимы. Глупо пытаться заимствовать технику и организацию производства без ценностей, которые их вдохновляют. Аргументируя в манере конфуцианской логики, Токутоми Сохо утверждал, что мораль и знания — единая дорога, они содержат в себе элементы взаимопомощи и никак не должны сдерживать друг друга. «Каждое общество формировало свою систему этики в соответствии со своими особенностями и обычаями». В Риме преобладали военные ценности, в Карфагене — коммерческие. «Мы импортировали западную технику, — писал Токутоми Сохо, — политику, эрудицию, и мы надеемся построить Западное общество. Поэтому мы должны также воспринять и западную этику, которая одна в состоянии сосуществовать с прогрессом знания»8.
Идеалом С. Токутоми было развитое капиталистическое общество с рациональной структурой, основанное на принципах демократического устройства. В своем стремлении к прогрессу он, несомненно, выражал надежды своего народа. Но вместе с тем в рассуждениях и выводах Токутоми Сохо проявлялось отчуждение от традиций и культурного наследия собственной страны. Прошлое Японии казалось ему лишенным элементов, необходимых для современного общества. Он был нетерпим, отвергал компромиссы и половинчатые меры в процессе цивилизации.
Вскоре за первой книгой он выпустил в 1886 г., когда ему было только
23 года, вторую — «Будущая Япония», написанную под явным влиянием Дж. Милля, Манчестерской школы и особенно Г. Спенсера9. С. Токутоми пытался оценить историческое место Японии и определить перспективы грядущих социальных изменений. Он доказывал, что существуют общие модели социального развития в мире, контуры которых уже ясно проявились во многих западных государствах и начали вырисовываться в Японии. Он был уверен, что для продвижения вперед Японии необходимо сделаться более похожей на европейские страны.
В книге «Будущая Япония», используя концепцию Г. Спенсера об эволюции социальной структуры, Токутоми изобразил мэйдзийское государство в процессе движения от аристократической военной социальной структуры к демократическому индустриальному обществу.
Токутоми Сохо описывал традиционную социальную организацию Японии как классический пример общества военного типа, чье деспотическое правительство регламентировало все социальные и экономические отношения. «Дети в нашей стране, — писал он, — боялись истории о Спарте, о которой им рассказывали учителя. Они не осознавали, что Япония во времена их предков была еще более военизированным обществом, чем Спарта... Во все времена не было и никогда не будет общества, подобного тому, какое имели наши предки,... Страна была военным лагерем, каждый или был солдатом, или работал на солдата»10. По мнению Токутоми Сохо, всесторонняя иерархия японского военного общества, которая подавляла статусными взаимоотношениями любую индивидуальность, деморализовала сама себя, производила
послушных, пассивных людей, неспособных к индивидуальной инициативе, эксплуатировала таланты и заставляла трудиться на благо ленивой и непродуктивной аристократии. Токутоми писал, что военное государство, пресекая внешнюю торговлю и ограничивая частные торговые организации, препятствовало разделению труда, разрывало страну на взаимно антагонистические кланы, способствовало формированию расточительной и инертной экономики11.
Утверждая в книге «Будущая Япония», что первейшим и важнейшим условием существования общества, равно как и человека, является умение выжить в любых обстоятельствах, Токутоми Сохо верил (вместе с г. Спенсером), что решающим фактором в борьбе за выживание среди наций станет экономическая мощь, а не грубая сила12.
Отмечая, что ситуация в современной Японии все еще чревата различными вооруженными конфликтами, он все-таки верил, что «тенденция времени» склоняется к миру, в котором экономическое соперничество между индустриальными нациями будет превалировать над военным. Страны же, которые не последуют этой тенденции, попадут под доминирующее влияние индустриальных наций.
С. Токутоми писал, что, к сожалению, его друзья и союзники по «движению за свободу и народные права» исказили «сущность англосаксонского либерализма» слишком частым подчинением интересов благосостояния народа национальному престижу13. Их поддержка военных авантюр Японии за границей оживляла милитаристские тенденции в стране, что препятствовало, по его мнению, развитию индивидуальных прав человека и институтов индустриального общества. Озабоченность вопросами национального престижа в то время, как проблемы благополучия людей оставались нерешенными, являлась пережитком прежнего склада ума, для которого был типичен афоризм Токугава «слава воина в честной бедности»14. С. Токутоми открыто осуждал и традиционный лозунг, позаимствованный у далеких предков — «богатое государство — сильная армия», отражавший стратегические цели руководства страны. Он отмечал, что эта двойная цель противоречива, ибо создание большой армии препятствует социальному прогрессу.
Токутоми Соко, вопреки реальной обстановке, верил сам и доказывал другим, что мир в своем развитии отказывается от милитаризма и национализма и что для Японии наилучший путь — превращение в великую индустриальную демократию. В своей книге он отмечал преимущества, которые, по его мнению, могли бы обеспечить Японии почетное место в мире,
— благоприятные природные условия, удобное географическое положение. «Наша страна — маленькая, — писал Токутоми Сохо, — очевидно, что мы не сможем благодаря небольшим размерам доминировать над другими государствами, но географическое положение дает нам возможность сделаться центром азиатской торговли»15. Взгляды Токутоми Сохо были противоречивы и утопичны, но это отнюдь не исключало в них наличия прогрессивных позиций. В конце концов его предвидение будущего Японии было не лишено объективных оснований и нашло определенное подтверждение в современной японской действительности.
Он справедливо подвергал остракизму милитаризм, феодальную регламентацию и иерархичность Токугавского государства, понимал все значение
воспитания нового поколения, свободного и инициативного, способного строить капиталистическое общество.
В работах С. Токутоми нашли дальнейшее развитие и толкование идеи цивилизации и европеизации японских просветителей, в частности Ю. Фу-кудзава. С одной стороны, это имело позитивное значение, так как в конце 1880-х годов либеральное движение явно пошло на спад, участвовавшая в нем интеллигенция отказывалась от своих прежних прогрессивных убеждений и выступала в поддержку монархии и агрессивной внешней политики. Публицистика Токутоми Сохо и других членов «Минъюся» придавала этому движению второе дыхание, стремясь стимулировать его новый подъем. Но, с другой стороны, дальнейшее развитие концепций европеизации таило в себе серьезные противоречия. Прогрессивные идеалы раннего
капиталистического общества Европы не соответствовали статусу догоняющей державы, какой по сути являлась Япония конца XIX в.
Реальная действительность не совпадала с представлениями С. Токутоми об отказе от применения грубой силы и ограничения соперничества между странами экономическими рамками. В самой Японии шли процессы милитаризации, которые он ошибочно считал принадлежностью уходящей эпохи. Сожалея о том, что его друзья по «движению за свободу и народные права» поддерживали военные авантюры правительства за рубежом, Токутоми Сохо не осознавал, что это не частное явление, а исторически обусловленный процесс.
Призывая заимствовать у Европы не только технический прогресс, но и духовные ценности, Токутоми и его единомышленники зачастую доходили до абсурда, пытаясь отмежеваться от своей национальной культуры, искусства, ремесел. По их мнению, японцам не следовало гордиться фарфором Кутани, шелковой парчой или сокровищами Никко, поскольку это были продукты непрогрессивного труда... Их следовало исключать из будущего культурного развития Японии. Подобные заключения выглядели антиисторичными и антинародными и не могли быть поняты и приняты обществом. Наконец, они с неизбежностью провоцировали усиление националистических настроений.
Известный японский философ Накаэ Темин писал по этому поводу: «Цивилизация Японии проводится искусственно. Вместо того, чтобы изучать природу своей страны, изучаются и берутся за пример для подражания иностранные учения. Народ не идет по пути цивилизации, а его силком запихивают в эту цивилизацию. Сперва нужен сосуд, а потом — его содержимое»16.
В кругах интеллигенции в этот период получило распространение охранительное движение, центром которого стало общество «Сэйкеся» («Общество истинного учения»). Оно было образовано в начале 1888 г. в Токио сторонниками признания уникальности национальной культуры и охраны ее от беспорядочного заимствования, которые начали издавать журнал «Нихондзин» («Японцы»). «Сэйкеся», естественно, противостояло С. Токутоми и его сторонникам, между ними шли теоретические споры и дискуссии.
Члены «Сэйкеся» Сига Сигзтака, Миякэ Сэцурэй и др. относились к той части японской интеллигенции конца 1880-х годов, которая выступала за утверждение сильного национального духа и считала чрезмерное подражание Западу опасным и унизительным. Их отстаивание самобытности, культурных
традиций и исторического наследия японской нации было обоснованно направлено против бездумного заимствования западных нравов и обычаев, но окрашивалось националистической тенденциозностью.
Курьезно, но один из первых вызовов европеизму Токутоми Сохо и его единомышленников появился на страницах их собственного журнала «Коку-мин-но томо». С. Токутоми попросил Сига Сигэтака написать для колонки «Специальные корреспонденции» статью, подразумевая, что речь пойдет об индустриальном и торговом развитии Японии, так как Сига уже писал об этом в своем трактате «Обстановка в Южных морях», сопоставляя положение Японии и Англии. Но Сига написал для журнала эссе под названием «Как следует сделать Японию Японией?» Он предостерегал против радикальной европеизации, которая могла привести к ущемлению уникальности японской нации. «...Мы наблюдаем тенденцию к восхвалению стран, вдохновивших реформаторов к пренебрежению нашим собственным наследием. Если реформаторы —патриоты, кем они претендуют быть, :— писал Сига, — то почему они заняты только подражанием?»17
В полемике с «европеистами» сторонники «Сэйкеся» особый упор делали на необходимости осознания уникальности японской нации. «В их теории, — писал о С. Токутоми и его коллегах один из членов Общества Кумитомо Сигэаки. — есть «человечество», но нет «нации», есть «мир», но нет «государства»18. Япония испытывает недостаток в «объединяющем духе»,
— подчеркивал другой участник «Сэйкеся» Танабаси Итиро, — без этого мы — не нация19. «Наши люди больше не японцы. Страна более не Япония... Если мы хотим, чтобы Япония всегда была Японией, мы должны сохранить японский дух и мышление, японские обычаи и традиции», — писал на страницах журнала «Японцы» Иноуэ Энро20.
Пытаясь уточнить и объяснить конкретные цели общества «Сэйкеся», первый редактор журнала «Японцы» часто прибегал в своих работах к термину «Кокусуй ходзон», который очень скоро получил широкое распространение и дал название течению в среде интеллигенции, поддерживающей «Сэйкеся». В переводе этот термин означает «сохранение национальной сущности» или «сохранение национальных особенностей», поэтому и движение, возглавляемое «Сэйкеся», стали называть охранительным.
Однако в определении понятия национальной сущности оставалось много неясного, даже среди членов общества не было единодушия в этом вопросе. Каждый из них по-своему интерпретировал «кокусуйсюги». В частности, один из членов «Сэйкеся» Кикути Куматоро (1864 — 1904) писал: «Кокусуй — это уникальный национальный дух общества. Это — неуловимые эмоции, идеи и стремления, это — нечто, что не может быть материализовано в виде вещественных реликвий, как великий Будда в Нара... Кокусуй — это особый национальный дух, который не может быть скопирован в других странах»21. Что касается самого Кикути, то он верил, «что кокусуй, т.е. национальная сущность японцев, заключается в особом чувстве и отношении к императорской семье. И он не был одинок в этой убежденности. Один из известных сторонников охранительного движения Сугиура Дзюго (1855 — 1924), который впоследствии был принят в состав »Бюро по научному образованию наследного
'принца« и в течение 10 лет читал будущему императору лекции по теории монархического строя, основанной на конфуцианской этике, был твердо убежден, что «служение императору и служение родине — одно и то же»22.
Характерно, что сами основатели охранительного движения Сига Сигэ-така и Миякэ Сэцурэй стремились отмежеваться от ортодоксального консерватизма, в частности, от установок официального синто (древняя национальная религия японцев) о божественном происхождении императора и непрерывности императорской династии. Миякэ в одной из своих статей писал по этому поводу: «Некоторые исследуют истоки нашей цивилизации лишь в пределах японского архипелага... Возможно, они боятся за достоинство императорской семьи или боятся выглядеть непатриотичными, или верят, что события древности невозможно установить. Что за глупость!... сейчас людей не ввести в заблуждение интерпретациями из Кодзики, на которые некоторые могут легко опереться... не знать нашего древнего прошлого — позорная слепота... Без зеркала мы не сможем увидеть наше безобразие»23. В конце концов, в журнале «Японцы» был опубликован манифест «Сэйкеся», в котором сторонники почвеннических идей утверждали: « Мы ставим своей целью переубедить так называемых западников, которые замечают великолепие других стран, но забывают о достоинствах своей собственной. Но мы отличаемся от тех, кто безрассудно верит, что сохранение «кокусуй» означает просто сохранение старых обычаев, взглядов, атрибутов, оставшихся нам в наследство от предков, от тех, кто ошибочно верит, будто мы хотим противостоять западному опыту и закрыть дорогу нововведениям и прогрессу»24. Однако так называемые охранители не могли конкретно указать, чем теории «Сэйкеся» отличались от взглядов традиционалистов. И если сохранение национальных особенностей не состояло в сохранении традиционного, то в чем оно тогда состояло?
Двусмысленность, нечеткость понятий и лозунгов, как и отсутствие единства во взглядах «Сэйкеся», предоставляли широкие возможности для искажения целей общества и ложного толкования «Кокусуйсюги».
С. Миякэ впоследствии писал, что с момента появления термина «кокусуй ходзон» он сделался лозунгом для консерватизма, а их усилия сохранить «чувство национальной индивидуальности» в новом мире были искажены националистами и сделались предлогом для оппозиции необходимым реформам модернизации.
Но что бы ни говорил или писал С. Миякэ, появление идеи о необходимости защиты национальной сущности словно выпустило джинна национализма из бутылки, и он начал развивать бурную активность. Во всяком случае этот процесс становился уже неподвластным своим инициаторам.
Известный японский публицист конца XIX в. Куга Кацунан, поддерживавший тесные связи с «Сэйкеся», опубликовал серию передовых статей под общим названием «Перекрестки в прогрессе японской цивилизации». В них он поднимал проблемы иностранного влияния и заимствования в условиях модернизации страны. Куга считал, что к концу 1880-х годов формула, популярная в первые годы реставрации Мэйдзи («знания европейские — дух японский»), изжила себя и более не действует. По его мнению, отношения в обществе никогда не были так просто и так легко разграничимы, как предполагала эта формула. Надеяться, что контакт с Западом может быть ограничен «неоду-
шевленными машинами», было нереально. «Иностранное влияние возрастает,
— писал Куга, — причем духовное наравне с материальным. Адаптируются не только оружие, медицина, железные дороги и телеграф, но также законы, научные теории, еда, одежда, привычки жизни. Вместе с вещами усваиваются ценности и вкусы, которые приходят в столкновение с обычаями своей собственной страны»25.
Нагнетание страха перед иностранным влиянием понадобилось Куга для акцентирования идей национальной уникальности и политической значимости Японии в мире. В его интерпретации они приобрели форму откровенной пропаганды национализма. «Если нация, — писал Куга, — желает стать в ряд великих держав и защитить свою независимость, она должна поощрять свой национализм. Если нации не хватает патриотизма, как она может существовать? Патриотизм имеет свое начало в различии между
«мы» и «они», которое вырастает из национализма — основного элемента
26
защиты и развития уникальной культуры» .
Чрезмерное преувеличение уникальности национальной культуры и исторических особенностей развития восходило к традиции японского этноцентризма. Его глубокие исторические корни привели к тому, что в психологии японского народа особое значение приобрела сложная социальнопсихологическая система, в которой понятие «мы», т.е. японцы, четко противостояло понятию «они» — все, кто не японцы.
В принципе идейные позиции западников и охранителей (или почвенников) не столько противоречили, сколько взаимно дополняли друг друга. Вопросы равноправия, прогресса, самоуважения, цивилизации, национального престижа волновали японскую интеллигенцию в равной степени и независимо от принадлежности к тому или иному течению общественной мысли. Члены обеих группировок испытывали взаимное уважение и симпатию, а нередко и разделяли позиции своих оппонентов, правда последнее в большей степени относилось к сторонникам европеизации, чем к представителям охранительного движения.
Начало 90-х годов принесло давно ожидаемые изменения во внутренних делах и неожиданности во внешних. К первым относились опубликование конституции 1889 г. и созыв первой сессии парламента в ноябре 1890 г. Многие японцы рассматривали конституцию и парламент в качестве критерия цивилизации государства и считали, что введение новых государственных институтов укрепит национальный престиж и подтвердит равенство Японии с европейскими странами.
Однако первые же шаги парламента были неудачны и принесли разочарование. Правящая бюрократия и политические партии проявляли открытую враждебность друг к другу. В ответ на требования оппозиции о введении ответственности кабинета перед парламентом правительство предъявило претензии на представительство от имени всей нации, а не отдельных фракций. Оппозиция же пыталась использовать свое право утверждения бюджета в целях изменения или ограничения правительственных программ. Ожесточенная борьба накаляла страсти и не сулила политической стабильности. С. Миякэ писал, что первый парламент не оправдал надежд общества. Его результатом явились лишь « скрытность среди министров и фракционность среди членов
парламента, только отчужденность и коррупция». Куга, со своей стороны, делал вывод, что как ревизия договоров не могла сама по себе гарантировать интересы страны, так и простое установление конституционной формы правительства было недостаточным для достижения давно вынашиваемой цели объединения японского народа.
С начала 1890-х годов в Японии ощутимее стали чувствоваться признаки международной напряженности. Дальний Восток превращался в центр соперничества развитых капиталистических держав. Япония не собиралась занимать нейтральной позиции. На открытии первой сессии парламента А. Ямагата изложил суть своей доктрины обеспечения безопасности и независимости страны, призванной обосновать стратегию экспансионизма. Официальная мотивировка подготовки к войне с Китаем сводилась практически к необходимости отстаивать и защищать суверенитет государства, а экспансия традиционно по наследству от японских мыслителей XVIII и начала XIX в. выдвигалась в качестве панацеи от всех внутренних и внешних проблем.
Неудачи в заимствовании парламентского опыта Запада и рост недоверия в Японии к политике европейских держав на Дальнем Востоке способствовали дальнейшему нагнетанию национализма. Европеизм и европеизация все чаще трактовались как пораженчество, унижение нации и даже предательство. Императорский рескрипт об образовании, возрождавший конфуцианские принципы воспитания и принятый в 1890 г., сделался мощным орудием в борьбе против европейского влияния. Он использовался для обвинения реформаторов в нелояльности за их отмежевание от национальной культуры и традиционных ценностей.
Сотрудникам журнала «Кокумин-но томо» все труднее становилось защищать собственные взгляды и убеждать читателей в своем патриотизме. Токутоми Сохо, хоть и понимал изменение ситуации, все еще пытался отстаивать свои убеждения. Однако неудачи с европеизацией воспринимались им слишком односторонне. Вместо того чтобы объяснить их отсутствием в Японии либеральной традиции, сжатостью сроков, своеобразием внутренней и внешней обстановки, он выдвигал на передний план порочное влияние прошлого Японии, которое мешало ей встать в один ряд с первоклассными державами.
Но прошлое было единственным источником, из которого народ должен был черпать силы, уверенность в себе и чувство собственного достоинства. Как примирить цивилизацию по-европейски с азиатским наследием? Может быть, западники смотрели на эту дилемму слишком формально, для них универсальность европейского опыта лишала смысла и даже права на существование азиатской специфики. Но если Япония не могла в ближайшем будущем достичь истинной цивилизации на европейский манер, то каким образом она могла стать равной европейским государствам? Что прошлое могло бы предложить для гордости современным японцам? Это были трудные вопросы для Токутоми Сохо и его единомышленников, чье отчуждение от японской истории и восхищение западной культурой подчас доходили до крайностей.
В 1893-1894 гг. заметно проявилась трансформация взглядов Токутоми Сохо, его коллег и в целом журнала «Кокумин-но томо». Статьи, опубликованные в течение 1893 г. в этом журнале, свидетельствовали о мучительных поисках его сотрудников способа перекинуть мостик от пропаганды европеизации
к признанию собственной исключительности. Одна из публикаций называлась «Талант японцев к ассимиляции». В ней отмечалось, что европейцы слишком низко оценивают Японию, рассматривая ее лишь на ступеньку выше островов Фиджи и Гавайев, и хвалят ее достижения только потому, что сравнивают с положением Сиама и Аннама. Автор подчеркивал при этом, что европейцы не знают истории Японии за 2500-летний период ее существования и не представляют, насколько японское общество сумело развить за этот период
великолепные национальные качества...... В статье не указывалось, что
конкретно они из себя представляют, но в качестве основного таланта японского народа выдвигалась способность к ассимилированию достижений западной цивилизации в интересах государства и общества.
Журнал пытался тем самым удовлетворить привязанность японцев к своему прошлому, акцентируя внимание не на адаптации, заимствовании, а на ассимиляции. Ассимиляция европейского опыта предполагала нечто большее, чем простое заимствование, она означала усвоение и переработку японцами чужих достижений и превращение последних в субстанцию японского общества. Поэтому Попытки «Минъюся» перейти от концепции адаптации к ассимиляции были определенным шагом Токутоми Сохо и его единомышленников в направлении к признанию национальных традиционных ценностей.
В июне 1893 г. в «Кокумин-томо» была опубликована передовая статья «Достоинство японского народа», которая весьма красноречиво подтверждала
27
крутой поворот во взглядах редактора и его сотрудников .
В ней рассматривался табель иерархии среди наций. В первом ряду оказывалась сильная цивилизованная Америка, во втором — Россия, которой хотя и не доставало цивилизации, но она заставляла себя уважать за «варварскую силу» и стремление к захватам. В самом конце находились страны, подобные Египту, которые потеряли все: и цивилизацию, и «варварскую силу». Какое же место отводилось Японии в этой таблице?
По мнению автора статьи, Япония — Спарта Востока, так как в конце XVI в. ее военная мощь и активная экспансионистская политика привели к покорности Корею, Минскую династию, а заодно португальских и голландских купцов. Япония уверенно занимала место во втором ряду. Но длительный период изоляции, последовавший с начала XVII в., способствовал атрофированию этой «варварской» силы, и прибытие коммодора Перри в 1853 г. обнаружило, что Япония спустилась рядом ниже.
Усиленное значение, которое «Кокумин-но томо» стал придавать военной мощи и территориальной экспансии, было многозначительным отступлением Токутоми Сохо и его друзей от ранних идей «Минъюся». Оно свидетельствовало о том, что это общество было готово признать новые для себя критерии цивилизации, связанные в первую очередь с военной мощью государства.
От признания универсальности опыта европеизации Токутоми Сохо круто переходил к толкованию значения национализма. Объясняя суть противоречий, имевших место в отношениях двух обществ, Токутоми писал, что они были в конфликте все эти годы потому, что фанатичные консерваторы запутывали подлинную сущность национализма, мешая понять коренное сходство во взглядах «Сэйкеся» и «Минъюся»28.
Таким образом, Токутоми Сохо вынужден был официально признать национализм в качестве основы, на которой стало возможным его объединение
с бывшим противником. Стремясь теоретически оправдать резкий поворот в своих взглядах, он пытался примирить либерализм и индивидуалистическую философию с национализмом. Он писал: «Национальный дух отсылает к индивидуальности нации. А разве индивидуальность нации не предполагает индивидуальности каждого гражданина этой нации? Либерализм есть вера в то, что нация достигнет независимости только на основе гарантирования индивидуальной свободы человека. Свидетельство тому — патриотизм наций свободных и независимых англо-саксонцев»29.
Установив связь и преемственность между либеральными взглядами и национализмом, Токутоми Сохо открыл для себя и своих сторонников широкие возможности для самореализации. Национализм примирил его с крушением прежних иллюзий и, казалось, определил новое кредо его жизни и деятельности.
История японской модернизации периода Мэйдзи с полным основанием свидетельствует, что охранители, начав с благородных идей защиты национальной культуры, закончили откровенным национализмом — духом Ямато во внутренней политике и паназиатизмом — во внешней. Но, как это ни парадоксально, западники в конце концов пришли к тому же.
Успехи Японии в войне 1894-1895 гг. и возможность достигнуть положения великой державы не за счет долгах и трудных преобразований, а в результате скорого порабощения отсталых соседних стран примирили и западников, и охранителей, объединив их на базе националистических идеалов и имперского экспансионизма. Эта идейно-политическая основа японского милитаризма и перманентной агрессии была окончательно разрушена лишь в годы второй мировой войны, после поражения в которой Япония начала новый этап демократических преобразований.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Ш.Эйзенштадт. Революция и преобразование обществ: Сравнительное изу чение цивилизаций. М., 1999. С. 13-15. Пер. с англ.
2 Сегунат — военно-феодальная система правления в Японии, при которой император выполнял сугубо церемониальные функции, а реальная власть принадлежала военному правителю — сегуну. См.: Япония. От А до Я: Популярная иллюстрированная энциклопедия. М., 2000. С. 438.
3 Ямадзи Айдзан сю (Собрание сочинений Ямадзи Айдзан).Токио, 1965. С. 247-250.
4 Цит по: Кобец В.М. Проблема «Япония — Запад» в мировоззрении японс кого просветителя Фукудзава Юкити (XIX в.) // Народы Азии и Африки. 1976. № 5.С. 66-76.
5 Кокумин — нотомо. 1887. 15 июня.
6 Бугаева Д.П. Японские публицисты конца XIX века. М., 1978. С. 83.
7 Pyle К. The New Generation in Meiji Japan. Problems of Cultural Identity. 1885-1895. California. 1969. P. 32-33.
8 Токутоми Сохо сю (Собрание сочинений Токутоми Сохо) // В издании Гэн-
дай нихон бунгаку дзэнсю (Полное собрание произведений современной японской литературы). Токио, 1930. Т. 5. С. 33-34.
9 Pyle R. Op.cit. P. 36.
0 Токутоми Сохо сю. С. 106.
1 Там же.
2 Там же.
3 Там же. С. 122.
4 Там же. С. 125.
* Там же .С. 103.
6 Цит по: Японские материалисты. М.,1985. С. 256. Пер. с яп.
7 Сига Сигэтака. Ика-ни сите Нихонкоку-о Нихонкоку тарасимубэкия (Как следует Японию сделать Японией) // Кокумин — но томо. 1887. 21 окт.
8 Pyle К. Op.cit. P. 62.
9 Танабаси Итиро. Кокке-о мокуру-но хицуе-о рондзу (Трактат о необходи мости создания государственной религии // Нихондзин. 1888. 3 апр.
20 Иноуэ ЭнроНихон сюке рон (Теория японской религии) // Нихондзин, 1888.
3 апр.
2 Кикути Куматоро. Кокусуйсюги-но кокке икан (Какова основа охранитель ного движения) // Нихондзин. 1888. 18 нояб.
22 Кодзаи Есисигэ. Современная философия: Заметки о духе Ямато. М., 1974. С. 138. Пер.сяп.
23 Pyle К. Op.cit. P. 63.
24 Ехай кокусуйсюги-но седо суру (Манифест в защиту национальной осо бенности)//Нихондзин, 1889. 18 мая.
25 Токио Дэмпо. 1888. 9 июня.
26 Там же. 12 июня.
27 Идай-нару кокумин (Великие нации) // Кокумин-но томо. 1891. 23 мая.
28 Pyle К. Op.cit. Р. 171.
29 Ibidem. P. 150.
Elena V. Verisotskaya
Social-Political views of Japanese intellectuals at the end of the 19th century (the 80-the 90-s)
Elena V. Verisotskaya, Doctor of Historical Sciences in her article "Social-Political views of Japanese intellectuals at the end of the 19th century (the 80-the 90-s)" shows the peculiarity of correlation of principles of modernization and conservative social-political views of Japanese intellectuals at the end of the 19th century. The author states that the history of Japanese modernization of the Meiji Period testified to that conservatives, while beginning with defense of national culture, came to nationalism, and only Japan's defeat in the World War II gave start to a stage of democratic reforms.
