CC BY
12
DOI 10.18522/2500-3224-2022-2-226-231 УДК 94(47).08
ОБЩЕСТВА ПОЧТИ НЕ ВИДНО
Курилла Иван Иванович
Европейский университет в Санкт-Петербурге, Санкт-Петербург, Россия ikurilla@eu.spb.ru
Аннотация. Взаимоотношение власти и общества в России продуктивно рассматривать в сравнительном аспекте. В представленном тексте российский опыт рассматривается в сравнении с американским, а также оценивается по европейской шкале могущества государства и общественных институтов. Автор утверждает, что общества в принятом в США и европейских странах понимании в России на разных ее этапах не сложилось, существовали лишь зачатки структур, независимых в той или иной степени от моноцентричной власти. Такая модель приводила к тому, что в моменты острых социально-экономических кризисов, войн, конфликтов и утраты легитимности государства оно не могло в должной мере опереться на широкое народное мнение, а в моменты распада или коллапса управленческой системы на разных этапах главными бенефициарами нестабильности становились различные радикалы или маргинальные группы. Впоследствии они на новом витке развития воспроизводили моноцентричную модель власти, не готовую вести полноценный диалог с негосударственными структурами.
Ключевые слова: государство, общество, Россия, США, институты, кризисы власти, революции.
Цитирование: Курилла И.И. Общества почти не видно // Новое прошлое / The New Past. 2022. № 2. С. 226-231. DOI 10.18522/2500-3224-2022-2-226-231 / Kurilla I.I. Almost Invisible Society, in Novoe Proshloe / The New Past. 2022. No. 2. Pp. 226-231. DOI 10.18522/2500-3224-2022-2-226-231.
© Курилла И.И., 2022
ALMOST INVISIBLE SOCIETY
Kurilla Ivan. I.
European University at St. Petersburg, St. Petersburg, Russia ikurilla@eu.spb.ru
Abstract. It is fruitful to study the relationship between government and society in Russia in a comparative aspect. In the presented text, the Russian experience is analyzed in comparison with the American one, and is evaluated according to the European scale of the power of the state and public institutions. The author argues that in Russia the society in the American and European sense never developed, there were only the beginnings of structures that were independent to one degree or another from monocentric power. Such a model led to the fact that in moments of acute socio-economic crises, wars, conflicts and the loss of the legitimacy of the state, it could not adequately rely on the broad popular opinion, and in the moments of the collapse of the administrative system at different stages, the main beneficiaries of instability became various radicals or marginal groups. Subsequently, at a new stage of development, they reproduced a monocentric model of power, not ready to conduct a full-fledged dialogue with non-state structures.
Keywords: state, society, Russia, USA, institutions, power crises, revolutions.
Будучи специалистом по всеобщей истории, хотел бы сфокусироваться на сопоставлении российского опыта с американским. Такой сравнительный анализ показывает, что в России сформировалось сильное государство, плохо ограниченное независимыми от него структурами общества, - и церковь, и семья, и разного рода гражданские союзы были практически полностью подчинены или интегрированы в аппарат государственного управления. Попытки создания горизонтальных институтов путем реформ «сверху» при Александре II, а потом после Манифеста 17 октября 1905 г. не смогли коренным образом изменить эту ситуацию и сделать общественные структуры вроде земств, городского самоуправления и судов присяжных самодостаточными. Кстати, в этом контексте можно по-другому посмотреть и на разрушение крестьянской общины в ходе столыпинских реформ: принято считать это однозначно прогрессивным шагом, ускорявшим экономическое и социальное развитие России, способствовавшим формированию класса собственников, «среднего класса». Но ведь, в то же самое время, можно увидеть в нем и уничтожение важных «горизонтальных» структур, существовавших независимо от государства [Тюкавкин, 2001].
В отличие от этой динамики, в Соединенных Штатах общественные структуры предшествовали государству и ограничивали его с момента создания. В результате там сформировалось относительно слабое, ограниченное «снизу» государство и очень сильные, способные навязывать свою волю как государству, так и отдельному гражданину, общественные «горизонтальные» структуры [М^а1, 2001].
В силу особенностей российской государственной и общественной модели кризисы власти, в разное время возникавшие в нашей стране, приводили не к тому, что образовавшиеся в нем «дыры» латались с помощью общественных структур, а к прорыву к власти наиболее активных маргинальных групп и индивидов, - в силу отсутствия солидарности и наработанных горизонтальных связей у более конструктивной части общества. Так, начало революции 1917 г. было как раз попыткой общества (в лице лидеров Государственной Думы) подхватить накренившееся государство, но Временному правительству не на кого было опереться. К 1991 г. горизонтальные связи, независимые от государства, сформировались у противников сохранения Союза - республиканских элит, - тогда как при кризисе государства стало очевидным отсутствие независимых от советской вертикали горизонтальных структур, которые могли бы сохранить государственное единство.
Резюмируя, могу сказать, что государство на протяжении большей части российской истории являлось главным действующим лицом российской истории, в значительной мере потому, что не допускало возникновения независимых от себя структур внутри страны. Эта политика предопределяла как его силу (особенно в период внешних вызовов), так и критическую слабость. Впрочем, проблемы на внешнем периметре (та же Первая мировая война) приводили к нарастанию внутренних проблем, вплоть до революционных потрясений. Военные неудачи часто обостряли восприятие «домашних язв». И здесь опытом 1914-1917 гг. ограничиваться нельзя, можно вспомнить про Крымскую войну, спровоцировавшую «Великие реформы» 1860-1870-х гг. или русско-японскую войну, которая закончилась Первой русской революцией.
Обострю немного некоторые свои предыдущие тезисы. Считаю, что русское общество, скорее, блистательно отсутствовало, а не было конкурентом государства. Не могу увидеть в этом отсутствии субъекта, как бы мне этого ни хотелось. Наверное, можно говорить о «протообществе», то есть о зачатках независимых структур на разных этапах общественной истории, но их сила никогда не достигала такой степени, чтобы общество можно было бы сравнить с государством, тем более увидеть в нем конкурента или соперника. В этом смысле Россия представляет собой крайний вариант на европейской шкале сравнительного могущества государства и общества, противоположной крайностью представляются Соединенные Штаты Америки. Российское общество скорее представляет собой аналог конструируемому в современных США сообществу угнетенных (расовых и других меньшинств), которое присутствовало на всех поворотах российской истории, оказывало временами давление на государство, - но не определяло ход развития страны. Вместе с тем, российских случай мне представляется все же вариантом европейского, именно поэтому мы можем рассматривать его на этой европейской «шкале». В неевропейских странах само использование терминов «государство» и «общество» в этих значениях представляется спорным, как и варианты их противопоставления или сотрудничества. На упомянутой шкале им трудно найти место (впрочем, допускаю, что тут я просто демонстрирую свое плохое знакомство с неевропейскими обществами).
Общество, которое могло бы быть субъектом истории, должно состоять из институтов и структур, независимых от государства, но таких в России на всем протяжении ее истории было чрезвычайно мало. Сказанное выше не означает, что историкам общества нечего изучать: на протяжении веков в стране возникали и росли разнообразные институты, в тот или иной момент разгромленные или подчиненные государством. Уроки этого роста и каждого из таких разгромов представляются очень важными и интересными. Также интересной задачей представляется понять мотивы государственной бюрократии в поддержании собственной монополии, - независимые институты никогда не являлись угрозой для государства в целом, но последовательно уничтожались бюрократией на протяжении веков [Дерлугьян, 2009, с. 140-156].
Мне представляется, что казачество и интеллигенция ближе всего подошли к положению независимых от государства организованных групп. Тем не менее, они не заместили собой отсутствующее общество, о чем я уже сказал выше. И казаки, и интеллигенты могли стать важными частями этого общества, если бы в стране независимо развивались и другие институты, от церкви до профессиональных союзов и политических партий. Не могу согласиться с их характеристикой как «противогосударственных», хотя понимаю, что в традиции российской властной системы понимать все независимые от него структуры как угрозу или, как минимум, риск. Снова из американского опыта: большое количество независимых от федеральных властей или штатов структур сдерживают государственные элиты, но являются и своего рода «страховкой» на случай серьезного кризиса.
Стоит обратить внимание на то, что в момент разрушения Российской империи именно «интеллигентское» по замыслу (и в заметной мере - по составу)
Учредительное собрание (с одной стороны) и казачья самоорганизация на Юге страны (Дон, Кубань, Терек) и на Урале стали точками кристаллизации антибольшевистских сил.
Слову «интеллигенция» русская традиция придает множество значений, выходящих за рамки «образованного класса» или «слоя интеллектуалов». Обычно главным дополнением является активная гражданская позиция интеллигентов. Мне представляется, что причина этого - как раз в том, что образованный класс раньше других ощутил отсутствие в России горизонтальных структур и институтов и пытался своей активностью заполнить эту лакуну. Это, возможно, не «миссия», а проклятие отечественных интеллектуалов, но оно происходит из объективных обстоятельств их существования. Вопроса, противопоставляющего «социальную реальность» «интеллектуальному конструированию», я, как конструктивист, принять не могу. Социальная реальность для меня и есть результат социального конструирования, включая понятие интеллигенции и всю терминологию вопросов и ответов на этих страницах [Бергер, Лукман, 1995].
Авторитарная власть создает условия для своего коллапса, когда ликвидирует независимые от нее институты. На самом деле, ни один из масштабных для российской государственности кризисов не исходил от независимых институтов. Они вырастали из неспособности властной системы справиться с тем или иным вызовом, который она должна была решать просто «по умолчанию». Это недород или голод, проблема престолонаследия, поражения в войнах, последствиями неудачного переворота. При отсутствии общественной ткани, уничтоженной самим государством (или не развившейся благодаря политике этого государства) возникали проблемы, в которых власть не могла опереться в должной мере на поддержку народа и интеллектуального класса.
Вообще же проблема отсутствия (или критической слабости) общества выходит на первый план как раз в моменты коллапса государственной власти: дорогу хаосу открывает в эти моменты отсутствие организованного общества. Поэтому «хаос» и «авторитарная власть» для меня - две стороны одной медали. Им может противостоять только организованное и - снова - независимое от государства, не падающее вместе с ним (как КПСС в 1991 г.) общество.
Важно рассмотреть и более подробно слово «свобода», понимание которого в американской политической традиции отличается от русского. Там Liberty означает свободу от государственного принуждения, но эта свобода обеспечивается ограничениями, наложенными на государство обществом (в виде юридических «сдержек и противовесов», разных и не встроенных в единую «вертикаль» уровней управления и в виде структур общественной самоорганизации). В российской традиции отсутствие государственного принуждения многими понимается как отсутствие ограничений вообще, «беззаконие». Это тоже последствие монопольного положения государства. Можно обратиться и к классическому эссе Исайи Берлина о двух концепциях свободы, негативной (свободы от внешнего принуждения) и
позитивной (наличие ресурсов для реализации своего потенциала) [Berlin, 1969, p. 118-172]. В этой системе координат борьба российского общества происходит вокруг негативной свободы - за освобождение от государственного принуждения. Когда же в относительно спокойные периоды развития страны происходит «накопление» позитивной свободы, она рано или поздно становится предметом государственного принуждения. Несколько раз в истории России возникала метафора «непоротого поколения»: это были как раз периоды, когда накопление позитивной свободы сменяло борьбу за негативную. Но после этих периодов происходил очередной срыв.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. Москва: Медиум, 1995. 323 с.
Дерлугьян Г.М. Суверенная бюрократия. Тезисы к изучению властвующих элит // Политическая концептология. 2009. № 4. С. 140-156. Тюкавкин В.Г. Великорусское крестьянство и столыпинская аграрная реформа. Москва: Памятники исторической мысли, 2001. 302 с.
Berlin I. Two Concepts of Liberty // Berlin I. Four Essays on Liberty. Oxford: Oxford University Press, 1969. Pp. 118-172.
Migdal J.S. State in Society: Studying How States and Societies Transform and Constitute One Another. Cambridge, 2001. 308 р.
REFERENCES
Berger P., Lukman T. Sotsial'noe konstruirovanie real'nosti. Traktat po sotsiologii znaniya [The Social Contrurtion of Reality. A treatise on the sociology of knowledge]. Moscow: Medium, 1995. 323 р. (in Russian)
Derluguian P. Suverennaya byurokratiya. Tezisy k izucheniyu vlastvuyushchikh elit [Sovereign bureaucracy. Theses to the study of ruling elites], in Politicheskaya kontseptologiya. 2009. No. 4. Pp. 140-156 (in Russian).
Tyukavkin V.G. Velikorusskoe krest'yanstvo i stolypinskaya agrarnaya reforma [The Great Russian peasantry and Stolypin agrarian reform]. Moscow: Monuments of historical thought, 2001. 302 p. (in Russian).
Berlin I. Two Concepts of Liberty, in Berlin I. Four Essays on Liberty. Oxford, England: Oxford University Press, 1969. Pp. 118-172.
Migdal J.S. State in Society: Studying How States and Societies Transform and Constitute One Another. Cambridge, 2001. 308 р.
Статья принята к публикации 22.04.2022
