CC BY
12
СОЦИАЛЬНАЯ ФИЛОСОФИЯ
УДК 1:316.3 DOI: 10.24412/2071-6141-2021-3-148-159
ОБРЕТЕНИЕ НОВЫХ СМЫСЛОВ КЛАССИЧЕСКИМИ СОЦИАЛЬНЫМИ ИДЕЯМИ
Н.Н. Равочкин
В последние десятилетия исследователи все чаще обращаются к тезису о «материальной силе» идей, имея в виду их функциональную значимость в общественной системе. В данной связи рассматриваются изменения смыслов социальных идей в контексте культуры Постмодерна. Выделены особенности восприятия идей в постмодернистском интеллектуальном дискурсе. Выявлены векторы трансформации властных институтов Постмодерна и их идейных оснований.
Ключевые слова: идея, смысл, общество, мировоззрение, интерпретация, Постмодерн, симулякр.
Хотя идеи о совершенном социальном устройстве зародились в глубокой древности и, будучи усвоенными еще античными и восточными философскими традициями, сопровождали человечество на протяжении всей истории его развития, сами интеллектуальные конструкты вплоть до Нового времени рассматривались мыслителями преимущественно в онто-гносеологическом ракурсе. Ранее мы уже попытались сформулировать ответ на вопрос, почему в эпоху Античности не сложились четкие представления о прикладном значении идей для общества, что, безусловно, создает противоречия для социальной философии и истории идей [1]. Абсолютизация метафизических основ идеи достигнет своего пика в философии Г. В. Ф. Гегеля, но их праксиологический потенциал будет высвечен несколько ранее - во второй половине XVIII столетия благодаря французским философам и неудавшимся попыткам по созданию целой «науки», занятой их социальным приложением - идеологии.
В современной философской литературе можно встретить два противоположных направления, связанных с пониманием возможностей применения идей в социальной практике. С точки зрения представителей первого подхода, к которым относятся мыслители Постмодерна, вера в идеи бессмысленна, а их прикладные возможности применительно к социуму лишены силы. Более того, сами интеллектуальные конструкты можно свести к «пустому знаку» (Ж. Деррида), «симуляции» (Ж. Бодрийяр), «оторванному от реальности виртуальному тексту» (Р. Барт) и многим другим негативным коннотациям. Одновременно с этим в 90-е годы прошлого столетия, на фоне произошедшего в социальных науках «идеационного поворота», отмечается существенное усиление роста научного интереса к
изучению идей и их инструментальной роли в социуме. Представители данного направления, с которыми солидаризуется автор данной статьи, подчеркивают «материальное» значение идей для процессов принятия политических решений и практик взаимодействия между отдельными акторами, воздействия как на общество в целом, так и на его структуры. В это время появляются труды М.М. Блита [2; 3], В.И. Ганева [4], Дж. Л. Кэмпб-элла [5], Р.К. Либермана [6], О. Ю. Малиновой [7], М.Х. Петровой [8] и многих других авторов, в которых рассматриваются самые различные аспекты влияния идей на социальное бытие. Становится очевидным, что идеи, меняя свое содержание, в превращенной форме продолжают оказывать влияние на массовое сознание и социальные процессы. Иными словами, отмеченная специалистами важная роль идей, если не свободна от амбивалентных оценок, а то и вовсе может быть не слишком явной, все же существенна и зачастую дает более валидные объяснения, нежели только объективные материально-экономические условия [1].
По сути, отправной точкой запуска многочисленных функциональных цепей идей, разработанных и сконцентрированных в различных философских системах, становится XIX столетие с сопутствующим ему переосмыслением веры в достижение бесконечного социального прогресса и отказа от линейности истории. В частности, П. Лафарг считал, что идеи социального эволюционизма и исторический оптимизм сменяются скептицизмом относительно прогрессивного будущего и усилением эсхатологич-ности мироощущения [9]. В соответствии с этим появляются альтернативные социальные идеи, динамика которых заложена на интерпретациях позиций оппонентов, их полном или частичном принятии или же аргументированном отвержении.
Имеющая место логика развития идей способствовала тому, что за два столетия обозначилась и соответствующая проблема. В плюрализме попыток выстраивания как обобщающей картины мира, так и локальных версий (макрорегиональных) возникают вопросы, связанные с пониманием того, какие именно идеи, их модификации и конфигурации, оказали детерминирующее воздействие на социальное бытие. Зачастую мы видим готовый результат практического воплощения базовых идейных конструкций, но отклонившихся от своего первоначального гносеологического плана, однако редко задумываемся, какие именно компоненты были от них взяты и подвержены интерпретации. Трансграничность и трансисторичность, как витальные характеристики эйдосов, в самых различных прикладных и эмпирических контекстах позволяют придавать ментальным конструктам новые смыслы, обращаться к, казалось бы, устаревшим отдельным базовым идеям.
В последние годы огромное влияние на все стороны жизнедеятельности личности и функционирования социальных институтов оказывают
процессы цифровизации и проникновения современных информационных технологий в жизнь людей, что неизбежно сказывается на содержании идей. Можно предположить, что дигитализация является мощным фактором, изменяющим содержание идей, на основе которых и возникают новые социальные структуры. Между тем, несмотря на достаточно внушительный корпус работ, посвященных изучению идей, проблематика трансформации содержания интеллектуальных конструктов под влиянием цифрови-зации пока не нашла должного осмысления. Соответственно, возникает противоречие, обусловленное очевидной необходимостью изучения изменения под влиянием цифровизации заложенных в социальные идеи изначальных смыслов и недостаточной разработанностью заявленной проблематики. Разрешение указанного противоречия обусловливает актуальность исследования.
Для начала представляется целесообразным обращение к рассмотрению особенностей восприятия идей в эпоху Постмодерна как основе определения сущности того, что же понимается под указанным понятием. Становление новой интеллектуальной эпохи связывают с трагическими событиями первой половины минувшего столетия, что привело к усилению социального пессимизма, и с окончательным отказом от возможностей последовательного поступательного развития человечества на фоне возникшей нелинейности. В основание культуры Постмодерна заложены «развенчание классической рациональности как единственно возможного подхода к осмыслению общества и способа существования научного знания» [10, с. 97], отрицание «диктата разума», гибель идеи прогресса и углубление социального пессимизма, осознание вариативности направлений развития. Неудивительно, что новая интеллектуальная эпоха осмысления социокультурной реальности получила неоднозначные, а порой и доходящие до антагонизма, оценки.
Согласно оценке С.А. Кравченко, Постмодерн является той эпохой, «для которой характерно нелинейное развитие, качественное увеличение неопределенности многих социальных реалий, что связано со случайностью, многовариантностью и альтернативностью развития, а также с возникновением виртуальных реальностей, в которых господствуют симуляк-ры и симуляции. Для нелинейной социокультурной динамики естественными являются разрывы социума и ризомное развитие, что, по существу, способствует концу знакомого мира и созданию мира нового с новым представлением о порядке и хаосе» [11, с. 12].
Понимание интеллектуального дискурса любой эпохи невозможно без учета ее специфических характеристик. В качестве основных маркеров Постмодерна принято выделять следующие сущностные черты:
1) отрицание классической логики и теории знака;
2) глобализация мира и полилог культур, набравших силу в связи с повышением транспарентности и признанием открытости социальных систем;
3) поиск новых методов и познавательных средств исследования социальной реальности на основе синтеза наследия классической и неклассической западной и восточной традиций философской мысли;
4) выстраивание новой концепции социального субъекта, который отныне лишается своей субстанциальной сущности;
5) повсеместное присутствие в реальности симулякров как многочисленных знаков, не имеющих отношения к наличному миру, но создающих гиперреальность [10, с. 99].
Представленные черты следуют из онтологической предпосылки сведения всего многообразия бытия к символической системе, поэтому основными признаками социума становится карнавализация и консьюмери-зация всего и вся. Социально-экономическая, политико-правовая и все остальные сферы общественной жизни - все это отступает от своих субстанциальных основ и превращается в бесконечную череду маскарадов и спектаклей [12], подкрепленных мифологемой театра, выступающей средством репрезентации художественного опосредования реальности. Новые векторы диктуют социальным группам демонстративный стиль поведения. Личность больше не является личностью: «Живя в обществе спектакля, индивид не создает себя (процессы социализации и идентификации - лишь видимость, порожденная легитимизирующим такое общество научным дискурсом), а создает своеобразную независимую силу или мощь» [10, с. 100]. Бытие лишается смыслов. Теперь это лишь собственная видимость по широко известному сегодня принципу «не быть, но казаться», что превращает жизнь в существование.
В таких условиях личность как индивидуальность субъекта, который ранее являлся «безусловным источником познания и, соответственно, действия — формируется властью и, разумеется, так, чтобы удобнее было управлять» [10, с. 102]. По сути, теперь субъект превращается в объект, который сознательно или неосознанно конструируется децентрализованными и присутствующими всюду политико-правовыми институтами. М. Фуко фиксирует смерть линейно детерминированного субъекта как центральной категории классической философии. Следует отметить, что «смерть субъекта» - это не просто метафора, но отражение сущности современного человека. К примеру, усредненный образ европейца эпохи Постмодерна соединяет в себе как идеал, так и орудие, способное совершить деструкции в общемировом масштабе [10]. Хиросима, разрушенная культура и традиционалистский уклад жизни ближневосточных и африканских регионов, терроризм, появление ввиду жесточайшей поляризации мирового капитала миллионов жертв и беженцев - вот лишь перечисление
немногочисленных «плодов творения» европейцев [13]. Заслуживающими внимания последствиями мирового развития также можно назвать «столкновение цивилизаций», «стерилизацию индивидов до пустой социальной оболочки» риторикой о правах человека, окончательный тупик прежних аксиологем [13, с. 31].
Некоторые представители постмодернистской философии считали, что конструирование и трансформации социокультурной реальности осуществляются при помощи языка. Отсюда можно сделать вывод, что личность превращается в одну из форм нарратива, являясь «условием самого сознания и, следовательно, бытия» [10, с. 101]. Если мы обратим свой взгляд на литературные тексты, правила этикета, динамично изменяющуюся моду или же проведем анализ функционирующих социальных структур - весь этот плюрализм является результатом генезиса знаков самых различных семиотических систем и, прежде всего, языковой. В частности, в процессах конструирования интересующих автора политико-правовых отношений знаки семиотических систем, текстов и языковых игр, направленных на формирование эксплицитных и имплицитных значений, воплощаются в реальном функционировании социальных институтов, благодаря чему власть умеющих манипулировать смыслами получает полную легитимность и, соответственно, обретает действительную силу. Иными словами, политико-правовые институты и практики представляют собой не что иное, как результат лингвокреативности, которая может как носить сознательный характер, так и выступать результатом ритуализации и ха-битуализации. В самом деле, сегодня многие ритуалы весьма «далеки от тех, что проводили первобытные люди - тем более удивительно, как современный вполне цивилизованный человек ритуализирует собственную социальную жизнь, сочиняя мифы, в которых столь ярко проявляется почти первобытное сознание» [10, с. 101].
Радикальные изменения во взаимодействиях на микроуровне приводят и к разнонаправленным функциональным сдвигам на макроуровне, отрицая былую логику исторического развития обществ и трансформируя природу господства. В эпоху Постмодерна происходит замещение предыдущих вариантов личной зависимости (раба от господина, рядового или же несвободного человека от имеющих власть акторов) зависимостями по принципу от «объективного порядка вещей», формируемого преимущественно на основе законов рынка и/или эмоциональных предпочтений [14, с. 189]. Индивидуальная зависимость выходит на социальный уровень: массы буквально становятся рабами брендов, вещей, гаджетов и иных проявлений наступившего «общества потребления». В этом и состоит наступление гиперреальности, замещающей истинные потребности ложными. Трудно не согласиться, что все аспекты и уровни жизнедеятельности подвергаются мифологизации, а мы наблюдаем «период повсеместного распространения мифоло-
гем, <...> мистификации и панмифологизации действительности» [15, с. 9]. Соответственно, можно сделать промежуточный вывод, что Постмодерн представляет собой эпоху трансформаций смысловой реальности, отрицающей все рациональное и поддающееся однозначному объяснению, акцентируя внимание на поливариантном и непредсказуемом социальном развитии.
Значительное место в оформлении идейных основ концепции Постмодерна принадлежит событиям 1968 года в Париже, когда господствовавшая марксистская модель свободного общества показала свою несостоятельность, что в итоге привело к необходимости поиска альтернативных идей. Примечательно, что группы протестующих студентов выступали против «буржуазности», отрицая ценности и стандарты благополучной жизни, предпочтя взамен им свободу. Бунт ознаменовал отказ от политико-правовой организации общества, созданного на основании идеалов и традиций Французской Республики. В качестве основных смыслов данные конструкты несли идеи общества свободы, наличным бытием которого бы стали «экономические, социально-политические и правовые институты "цивилизации фабричных труб" (рынок, институты представительной демократии)» [13, с. 31].
Анализ исследовательского материала по данной тематике свидетельствует о скепсисе по отношению к доведенным до теоретического совершенства во Франции, этой настоящей лаборатории социальных идей, принципов «Liberté, Égalité, Fraternité». Парадоксально, но данные принципы, открывшие в XIX в. дорогу далеко не единственному демократическому обществу, выдержали проверку в различных идеологических контекстах. Становление новой эпохи зрелого капитализма отразило невозможность корреляций между классическими идеями и институтами. Действительно, эффективное управление развитием человечества, которое в послевоенный период осуществлялось преимущественно по инерции, ввиду резкого возрастания социальной динамики однажды не могло не привести к разрыву с длительно господствовавшими идеями, которые и далее в своих институциональных воплощениях могли бы эффективно регулировать изменившиеся социальные взаимодействия. По словам Ю. Хабермаса, «лишение жизненных миров традиционности - важнейший аспект общественной модернизации; его можно понимать как когнитивную адаптацию к объективным условиям жизни, которые вследствие внедрения результатов научно-технического прогресса все время революционировали» [16, с. 40]. Произошедшие мировоззренческие трансформации инициировали пересмотр социальной аксиологии и вытесненных Постмодерном классических ценностей. Главным образом ревизии подверглись либерально -демократические ментальные конструкты, фундировавшие большинство национальных государств, входящих в мировое социальное ядро: «В За-
падных странах не только общественные институты, но и повседневная жизнь освобождается от влияния традиций» [4, с. 59].
Прежде всего, Постмодерн отразил несостоятельность и подчеркнул фактическую иллюзорность одной из главных идей буржуазного общества - свободы выбора: «В период цивилизации, закрепившей господство (выборы господ не устраняют господства), рабство (человек - средство в руках другого человека)» [13, с. 33]. Согласимся с приведенным тезисом, что сегодня абсолютное большинство людей остаются средством в руках правящих элит. Ведь практически любой совершаемый истеблишментом выбор не приводит к нежелательным для его членов последствиям - исключению из привилегированного класса, тогда как даже стратегически обоснованные и скоординированные действия огромного количества других групп вряд ли запустят социальный лифт вверх для большинства его представителей. Иными словами, несмотря на то что рабство сегодня носит сублимированный характер, оно остается рабством, поскольку детерминируется «не мерой покорности и не тяжестью труда, а статусом бытия как простого инструмента и сведением человека к состоянию вещи» [14, с. 43]. Г. Маркузе прав в том, что люди по-прежнему не избавились от оков, которые выражены в инструментах собственного труда, однако сегодня порабощение происходит в эффективной и многообещающей форме [14, с. 55].
В эпоху Постмодерна оказались переосмыслены те социальные идеи, которые в первую очередь были связаны с рациональным и объяснимым. Теперь само познание и знание, как результат когнитивных процессов, воспринимаются в качестве средств закрепления власти. М. Фуко опровергает положение, что разум и знание, как говорится, «по умолчанию», приведут человека к освобождению. По мнению французского мыслителя, знание сливается с властью в синкретическом единстве и выступает эффективным способом формирования новых инструментов социального контроля [17]. Характерно, что сегодня социальное управление уже не опирается на откровенно принудительный характер, но предполагает «формирование в обществе такого способа мышления, при котором индивид будет определенным образом идентифицировать себя и действовать так, как угодно власти, уже не чувствуя принуждения и считая себя способным эту власть "демократически" (то есть исходя из собственных потребностей) избирать» [10, с. 102].
Из области прямого принуждения социальные идеи превращаются в технологии манипуляции общественным сознанием или же становятся знаками, которые активно используются элитами для дальнейшего порабощения личности и повышения ее зависимости от государства. Как отмечали многие исследователи, эта зависимость формируется через ложные потребности в наступившем обществе консьюмеризма: «Европейская цивилизация,
ее институты - не предмет гордости, а свидетельство полной деградации рода людского под их опекой» [17, с. 34]. Следуя логике Ж. Бодрийяра, можно зафиксировать множественные случаи разрастания гиперреальности, поскольку истинные идеи и убеждения подменяются ложными. Более того, противопоставление абстрактных идей Государству Благополучия (Г.Маркузе) не выглядит убедительным: «Когда высокие слова о свободе и исполнении надежд произносятся соревнующимися лидерами и политиками, то, будучи тиражируемыми с помощью экранов, радио и трибун, они превращаются в пустые звуки, обретающие какой-то смысл только в контексте пропаганды, бизнеса, дисциплины и релаксации» [14, с. 74]. И на самом деле, можно неоднократно убеждаться, что современные коммуникации и социальные взаимодействия приобретают своего рода гипнотический характер для массового сознания. Отсюда увеличение господства правящих элит, которое «обеспечивает широкую легитимизацию разрастающейся политической власти, которая вбирает в себя все сферы культуры» [14, с. 208]. Наука, искусство, культура - все эти сферы отныне подчинены целям шоу-политики и возросшим потребностям властных акторов.
В мире знаков и возникшего радикального плюрализма «каждая идея есть истина и каждая истина резонансно связана с реальностью, а значит, имеет право не просто на существование, но и претензию на трансцендентность, знак и значение становятся взаимно реверсивными» [15, с. 10]. Е.В. Пилюгина отмечает, что если ранее знак представлял собой эксплицитное воплощение идеи, а сам ментальный конструкт обеспечивал детерминацию в организации знаков, то в эпоху Постмодерна знаки и идеи резонируют друг с другом, значит нет ничего удивительного в том, что отныне идеи лишь проецируют знаки, а знаки - идеи [18]. Здесь важно другое: ни те, ни другие объекты практически не имеют ничего общего с реальностью или же с функционированием социальных структур.
По мнению Е.В. Пилюгиной, утратившие свою целостность и распавшиеся на бесчисленные фрагменты ментальные конструкты зачастую становятся не чем иным как «фракталом», состоящим из непрерывно курсирующих и постоянно сталкивающихся и взаимодействующих резонирующих самоподобных идей [18]. Отсюда можно вывести следующий тезис: в эпоху Постмодерна та или иная идея фактически вступает в противоречие с самой собой, однако это парадоксальным образом не приводит к ее деструкции, наоборот, она приобретает определенную степень стабильности и устойчивости.
Социальные идеи формируют особую псевдореальность симуля-кров, содержанием которой является исключительно пустота как совокупность «пустых знаков, уже не отсылающих ни к истории, ни к природе, ни к экономике, ни к геополитике» [15, с. 11]. Можно сказать, что с наступле-
нием эпохи Постмодерна человечество оказалось в ситуации настоящего «идейного распада». В этих условиях большинство социальных теоретиков оказались неспособными создать какие-либо новые жизненные ориентиры, поскольку сами руководствуются идеями внешними и навязанными сверху ложными потребностями.
В контекстуальных реалиях нового общества существующие политико-правовые институты стремительно утрачивают свои идейные основания: в ситуации отсутствия классов они перестают выступать реальным средством защиты чьих-либо интересов, кроме интересов «избранников» народа. Социальные институты становятся симулякрами, которые «состязаются в укреплении власти целого над индивидуумом» [14, с. 66]. Большинство властных институтов и практик превращается в имитацию воплощения и защиты демократии. Рассматриваемые структуры сметены гиперреальностью, в которой все ветви власти представляют собой монолит, а система сдержек и противовесов не способна оказывать противодействие политическому безрассудству. От институтов, по сути, осталась лишь внешняя оболочка, внутренняя сущность изменилась. По меткому замечанию В.Л. Рожковского, в сложившейся ситуации единственное, что остается человечеству - «дать институтам представительной демократии занять достойное место в музее завоеваний человечества» [13, с. 31].
Г. Маркузе подчеркивал, что социальные идеи изначально предназначены для «вытеснения устаревшей материальной и интеллектуальной культуры более продуктивной и рациональной. Но, претерпев институцио-нализацию, они разделили судьбу общества и стали его неотъемлемой частью. Результат уничтожил предпосылки» [14, с. 2]. В очередной раз мы видим убедительный аргумент в пользу несостоятельности классических интеллектуальных конструктов и созданных на их основе властных институтов. Как отмечает Э. Гидденс, «повсюду мы видим институты, которые внешне выглядят так же, как и раньше, и носят те же названия, но абсолютно изменились изнури» [19, с. 35]. Властным структурам теперь свойственны чрезмерные институциональные разрывы, в силу чего они превращаются в «пустышки», не способные ни выполнять заложенные в них прежде функции, ни оправдать собственный идейный фундамент. Необходимо подчеркнуть, что утрата институтами своей сущности происходит повсеместно, а не только в недавнем времени механически скопировавших их странах «третьего мира», но и в странах Западной Европы, ставших сегодня флагманом цифровизации.
В результате непонимания векторов собственного развития в общепланетарном масштабе формируется общество, «сосредоточенное на самом себе, единственной целью которого является распространение и активизация самого себя, социальности как таковой, уже не "для чего-то", а потому что по-другому невозможно» [17]. Само человечество оказывается в
«состоянии после оргии», продолжая куда-то двигаться, но уже не осознавая и не понимая куда именно. В случившемся откате единственным для поддержания стабильности странам необходимо создать на постоянной основе образ «врага», причем не только внешнего и внутреннего, но существующего как во время войны, так и в мирное время [12, с. 67]. Симулякр демократии становится возможным исключительно на фоне «сил зла», благодаря которым можно по-прежнему «слыть царством свободы»: «Без кривых зеркал (врага и "божественного" призвания) со свободой не все благополучно в цитадели права и демократии» [17, с. 33]. Мобилизация социальных групп перед лицом общего врага и принятие контроля осуществляется не при молчаливом согласии большинства граждан, но посредством формирования ложных потребностей и их инстинктивном одобрении. В целом постмодернистское общество уже изначально пребывало в состоянии имплозии как совокупности непрерывно наличествующих «точечных взрывов, порой латентных, порой актуализирующихся в действительности, но это взрывы значений, трансгрессия одних значений в другие, конструирование и деконструирование новых значений, - и новых сингу-лярностей, имманентных этим значениям» [17].
На основании проведенного анализа можно сделать вывод, что в интеллектуальном дискурсе Постмодерна социальные идеи воспринимаются как утратившие любую связь с обозначаемым пустые знаки и становятся эффективным средством манипуляции общественным сознанием. Подобное восприятие идей во многом обусловлено отказом в эпоху Постмодерна от антропоцентризма, ранее характерного для европейской цивилизации. Соответственно, идейным основанием культуры Постмодерна стал кризис успешно объяснявших мир сложившихся на протяжении столетий рациональных интерпретационных моделей. Становление новой социокультурной действительности показало невозможность применения этих интеллектуальных конструкций к динамично меняющимся и усложняющимся социальным реалиям. Если задуматься о тезисе постмодернистов по поводу «гибели» социальных идей, взаимосвязанной с произошедшей деидеологизацией общества, утратой понимания тенденций дальнейшего развития, новых ответов на «вечные» вопросы, то скорее следует говорить о моменте их (идей) «смерти», свидетельствующем об их кризисе.
Предыдущее столетие проверило на прочность идейные основания сложившегося в западных странах социального порядка. Однако Постмодерн доказал, что внешняя привлекательность либерально-демократических идей в контексте мультикультурализма не является универсальным инструментом социальных преобразований. Многоликие интерпретации заложенных в социальные идеи смыслов стали ведущими причинами неодинакового воплощения ключевых представлений и поня-
тий. Постмодерн запустил интеллектуальные процессы, стимулирующие разработку нетривиальных альтернативных сценариев социального развития. Наконец, говоря о изначальных смыслах идей, заложенных в них теоретиками, следует помнить, что сами по себе интеллектуальные конструкты мало что способны изменить, поэтому дискурсивные комбинации слов и понятий на практике созидают социальное только благодаря акторам. Однако важно, что особенности имплементации идей и закрепление тех или иных смыслов зачастую зависит не только от идеологической приверженности акторов социальных преобразований, определенным образом конструирующих триаду «прошлое — настоящее — будущее», но и от словаря эпохи, используемого на конкретном этапе исторического развития языкового тезауруса.
Список литературы
1. Равочкин Н.Н. Роль идей в становлении и трансформации политико-правовых институтов: теоретико-методологические и прикладные аспекты: монография. Кемерово: КузГТУ, 2021. 258 с.
2. Blyth M. M. «Any more bright ideas?» The ideational turn of comparative political economy // Comparative Politics. 1997. №. 1. P. 229-250.
3. Blyth M.M. Institutions and Ideas // Theory and Methods in Political Science. L.: Palgrave MacMillan. 2002. P. 292-310.
4. Ganev V.I. 2005. The «Triumph of Neoliberalism» Reconsidered: Critical Remarks on Ideas-centered Analysis of Political and Economic Change in Post-communism // East European Politics & Societies. 2005. № 19(3). P. 343-378.
5. Campbell J.L. Ideas, Politics, and Public Policy // Annual Review of Sociology. 2002. Vol. 28. P. 21-38.
6. Lieberman R.C. Ideas, Institutions, and Political Order: Explaining Political Change // American Political Science Review. 2002. Vol. 96, № 4. P. 697-712.
7. Малинова О.Ю. Идеи как независимые переменные в политических исследованиях: в поисках адекватной методологии // Полис. Политические исследования. 2010. № 3. С. 90-99.
8. Petrova M.H. 2003. The End of the Cold War: a Battle or Bridging Ground Between Rationalist and Ideational Approaches in International Relations? // European Journal of International Relations. 2003. № 9 (1). P. 115-163.
9. Лафарг П. Экономический детерминизм Карла Маркса. М.: Ком-Книга, 2007. 296 с.
10. Бронзино Л.Ю. Постмодернизм: сущностные идеи и их представители // Вестник МГИМО Университета. 2010. № 3 (12). С. 97-105.
11. Кравченко С.А. Социологический постмодернизм: теоретические источники, концепции, словарь терминов. М.: МГИМО-Университет, 2010. 396 с.
12. Melrose S. A Semiotics of the Dramatic text. L.: Palgrave Macmil-lan, 1994. 388 p.
13. Рожковский В.Л. Феномен Постмодерна и идея права // Философия права. 2018. № 4 (87). С. 31-35.
14. Маркузе Г. Одномерный человек. М.: REFL-book, 1994. 368 с.
15. Пилюгина Е. В. Современная социальная реальность: панми-фологизация, информационные войны и кризис Постмодерна // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 7. Философия. Социология и социальные технологии. 2014. № 3 (23). С. 7-15.
16. Хабермас Ю. Будущее человеческой природы. М.: Издательство «Весь Мир». 2002. 144 с.
17. Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. М.: Касталь, 1996. 448 с.
18. Пилюгина Е.В. Состояние Постмодерна: сингулярность бытия, транспарентность сознания и вирусы тоталитарных идей // Studia Humanitatis. 2014. № 1-2. [Электронный ресурс]. URL: http://st-hum.ru/content/pilyugina-ev-sostoyanie-postmoderna-singulyarnost-bytiya-transparentnost-soznaniya-i-virusy (дата обращения: 12.07.2021).
19. Гидденс Э. Ускользающий мир: как глобализация меняет нашу жизнь. М.: Весь мир; 2004. 129 с.
Равочкин Никита Николаевич, д-р филос. наук, доц., [email protected], Россия, Кемерово, Кузбасский государственный технический университет имени Т. Ф. Горбачева, Кузбасская государственная сельскохозяйственная академия
CLASSICAL SOCIAL IDEAS NEW MEANING FINDING N.N. Ravochkin
In recent decades, researchers are increasingly turning to the thesis about the "material power" of ideas, bearing in mind their functional significance in the social system. In this regard, changes in the meanings of social ideas in the context of Postmodern culture are considered. The features of the perception of ideas in the postmodern intellectual discourse are highlighted. The vectors of transformation of the postmodern institutions of power and their ideological foundations are revealed.
Key words: idea, meaning, society, worldview, interpretation, Postmodernity, simulacrum.
Ravochkin Nikita Nikolaevich, doctor of philosophical sciences, docent, [email protected], Russia, Kemerovo, Kuzbass State Technical University named after T.F. Gorbachev, Kuzbass State Agricultural Academy
