CC BY
81
УДК 340 : 1 ББК 67.00
Рожковский Виктор Львович Rozhkovsky Victor Lvovich
доцент кафедры социально-гуманитарных дисциплин Могилевского института МВД Республики Беларусь кандидат философских наук, доцент.
Associate Professor of social and humanitarian disciplines of Mogilev institute of the Ministry of internal affairs of the Republic of Belarus, PhD in Philosophy, Associate Professor. E-mail: v.razhkouski@mail.ru
ФЕНОМЕН ПОСТМОДЕРНА И ИДЕЯ ПРАВА Postmodern phenomenon and idea of law
В статье анализируется феномен трансформации идеи права в культуре постмодерна по сравнению с классической культурой и культурой модерна. Выявляя кризисные явления в европейской правовой науке и раскрывая намечающиеся в культуре постмодерна сценарии правопонимания, автор приходит к выводу об открытом значении идеи права в современной культуре.
Ключевые слова: классика, модерн, постмодерн, гиперреальность, идея права, восстание масс, экзистенциальная свобода, свобода выбора, межличностный коммуникативный дискурс.
Идее права было просторно в период формирования институтов модерна, но она угасла в них.
После осевого времени, положившего начало классической эпохе, антропологического поворота, возвестившего век модерна, мы свидетели не менее радикальной трансформации мироздания - становления постмодерна, нового самоопределения человека. Классика, модерн, постмодерн - периодизация, в основе которой ментальные различия эпох, связанные с местоположением человека в смысловой реальности.
Философско-религиозный дискурс, способ раскрытия-творения мира, определявший дела, помыслы и чувства жителя полунебес, кристаллизовался в двумерной картине мира и, как следствие, в тео- и онтоцентризме нравственно-правовых учений. Человеческие установления вытекали и соизмерялись с объективными началами мироздания.
Антропологический поворот в европейской культуре, связанный с зарождением «духа капитализма» [1, с. 44], воли к власти над условиями существования изменил перспективу. Вместо творца - человек-демиург - центр перспективы и источник не только второй приро-
The article analyzes the phenomenon of transformation of the idea of law in postmodern culture in comparison with classical culture and modern culture. Identifying crisis phenomena in the European legal science, and revealing emerging in the culture of postmodern scenarios of legal understanding, the author comes to the conclusion about the open meaning of the idea of law in modern culture.
Keywords: classic, modern, postmodern, hyperre-ality, the idea of law, revoltof masses, existential freedom, freedom of choice, interpersonal communicative discourse.
ды, но в конечном счете мира как феномена. Антропоцентризм - основа миро- и правопо-нимания модерна. Субъект (человек как таковой) - творец права и мера правовых ценностей.
Модерну мир обязан идеей правового государства, политическим смыслом которой являлся «прогресс понятия свобода», а наличным бытием - экономические, социально-политические и правовые институты «цивилизации фабричных труб» (рынок, институты представительной демократии и пр.). По праву первородства правила сложившихся буржуазных социально-ролевых отношений считаются правом как таковым, идея же права, в конечном счете, застыла в свободе выбора.
В целом, классика и модерн - золотой век философско-правовых рефлексий: смысловая реальность с центрами перспективы (трансцендентальным объектом и субъектом), должным и сущим - их основа. Постмодерн позиционирует себя через противопоставление логоцентризму универсума прошлых эпох. Однако «смерть» бога и субъекта - не безобидная метафора - «средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения» [2], человек массы [3, с. 309] и его последняя,
нисходящая североамериканская ветвь [4] утвердилась в центре мироздания как мера всех вещей.
Плоды «венца» творенья: Хиросима; разрушенная культура и уклад жизни ближневосточных народов; миллионы жертв, беженцев; терроризм; мир возле черты и так далее. Ци-вилизационные «успехи» не менее значимы: «столкновение цивилизаций», «гиперреальность», окончательная «смерть» человека и ценностей (стерилизация человека «правами человека» до социальной оболочки), пиррова победа ставшего над становлением.
Гегель, по свежим следам духа капитализма, раньше прочих осознал границы исторического разума - «германский мир» [5]. Конец истории - это исчерпание всех потенций начинания, их резюме в последней ступени наличного бытия. Западная цивилизация, ее институты - осуществленная возможность антропологического поворота и, по мнению адептов европоцентризма, предел устремлений человека и вершина социального прогресса вообще. Критике непросто противостоять подобному клише, повторяемому как мантра. Рефлексии О. Шпенглера (европейская цивилизация, покинутая духом, - угроза себе и миру) [6]; Г. Маркузе («одномерное общество» - тупик развития) [7]; Ж. Бодрий-яра (современное западное общество и его институты - симулякр, двусмысленная не подлинность) [8] - явно не в господствующем тренде.
Постмодерн позиционирует себя как трансформация без потусторонних причин и целей мироздания, дискурс, в котором стираются различия между реальностью и ее изображением. Нередкое явление - подобное имело место в период становления классики и модерна (стадия культуры по О. Шпенглеру, для модерна - время идеи права). Несовпадение реальности и изображения - черта ставшего, выпавшего из времени. Вначале было слово, и слово было делом, творением, синкретизмом мысли, воли, практики. При таком прочтении «изображение = реальность» Ж. Бодрийяра не игра слов и не подмена реальности гиперреальностью (последнее -особенность наших дней и удел «Заката Европы»). На изломе эпох имеют место как ростки будущего, так и нарративы, связанные с прошлым. Костры инквизиции, «святая про-
стота» и пр. прошлого и аналогичные явления наших дней, закат модерна в обличье будущего, постмодерна.
Институты цивилизации, утратив свои предпосылки (классы), ничьих интересов не представляют, разве что интересы «избранников» народа. С имитацией демократии и права связано их бытие. «Одномерное общество» -последняя попытка сохранения правового статус-кво, опираясь на институты. Однако способы герметизации социума (репрессивные потребности, идеология, «лечение языка» и прочее) уже не правовой дискурс, а ростки реальности иного порядка, призванной сохранить исчерпавшие себя институты. Сегодня следующий шаг (технологии позволяют), по меркам человека из тиража фабрикуется «квазиреальность» (смесь интересов, цинизма, экзальтации и инфантильности), параллельная вселенная за пределами европейских институтов, значение которых то же, что и «порошок Пауэла», «вмешательство в выборы», «скри-паль», «химатака». «Правом» сюрреальности являются не декларируемые европейские ценности, а ментальность человека массы: субкультура амбициозной посредственности в качестве эталона; стремление низвести всех до своего уровня; одномерность; прямое действие и пр. [9, с. 309-350].
С подобной настроенностью североамериканского истеблишмента весь мир - голли-вудия, подмостки битвы «сил добра с осью зла».
К постмодерну все это, однако, не имеет отношения, хотя бы в силу претензий человека с интеллектуальным плоскостопием быть мерой всех вещей, центром перспективы. Культура предков оказалась не по плечу самодостаточной недоросли, промотавшей, в том числе, правовое наследство - «права человека» даже не имитация, а повод, предлог, провокация (предлог для силовой смены режимов и цветных революций, однополых браков, борьбы с гомофобией, и пр.). Постмодерн как дискурс - не нечто предрешенное, но только в нем идея права может состояться. Дело за малым - превзойти и дать институтам представительной демократии занять достойное место в музее завоеваний человечества. Тем более что в колыбели права они сметены гиперреальностью, в рамках которой все ветви власти монолит (в том числе «чет-
вертая власть») и нет никаких сдержек и фильтров для противодействия политическому безрассудству. Там же, где удалось «принудить к демократии и праву», помимо гражданских войн и хаоса, имеет место обычная профанация некогда великих завоеваний.
Квазиреальность не оставляет выбора и времени - после избирательного фарса вопрос об армагеддоне в руках лица или группы лиц, выпестованных в экзальтированной атмосфере цинизма и безумия последних десятилетий. Вопрос о власти как таковой, институтах ее обеспечивающих, не терпит отлагательств. Тем более, что информационные технологии позволяют современнику, минуя избирательные системы и ее помазанников, личным участием способствовать формированию институтов прямой демократии - залога будущего.
Не связано будущее права и с предметом европейской гордости, «свободой выбора», имевшей место в период культуры, но ставшей инструментом герметизации социума в период цивилизации, закрепившей господство (выборы господ не устраняют господства), рабство (человек - средство в руках другого человека), наконец, зависимость от заказчиков и творцов информации [7]. Но на фоне «сил зла» можно по-прежнему слыть царством свободы. Без кривых зеркал (врага и «божественного» призвания) со свободой не все благополучно в цитадели права и демократии.
Экзистенциальный бунт против отмеренного социумом удела (А. Камю) [9] трансформировался в политико-правовое требование признания достоинства личности. Признание личности (предмета terra incognita для пропитанной позитивизмом цивилизации) и уважения достоинства человека не по чину (социальному статусу) - вызов устоям модерна. Суть бунта не в свободе выбора, а свободе по отношению к цивилизации модерна в целом, к его объективированным институтам, механизмам, ролям. Позиция едва ли посильная для так называемых элит модерна, потребителей и рабов власти, престижа, богатства.
Экзистенциальная свобода - условие постмодерна и идеи права не как симуляции, а процесса законотворчества посредством межличностного коммуникативного взаимодействия большинства взрослого населения, целью которого является справедливое обще-
ство (Ю. Хабермас). Категория «справедливость» вновь на переднем плане правопони-мания. Институты модерна - лишь исторический паллиатив нравственного требования, но не сама справедливость. Они гуманнее средневековых институтов, но вне этого контекста «справедливее» не значит «справедливые». Несправедливость изобретательна - «не укради» и частная собственность, имущественное неравенство священно; право выбора господ и господство неприкосновенно. Справедливость
- не идеал и не свойство, присущее имеющимся институтам, а одно из процедурных условий. Не менее важное условие - духовное раскрепощение, суждения участников не должны быть мотивированы социальным положением, этнической, религиозной принадлежностью, истиной в конечной инстанции и пр., а целью
- личной заинтересованностью в справедливом обществе и участием в этом начинании [10, с. 43-63; 11].
Двумерные вселенные классики и модерна практически разрушены. В свете «смерти» бога, субъекта, ценностей, конца истории, восстания масс становится очевидным: для политико-правовых институтов европейской цивилизации, претендующих на роль окончательных завоеваний человечества, для позитивного права, равным образом и для естественно-правовых доктрин классики нет места.
Для формирующейся транссубъективной смысловой вселенной процесс, дискурс, перманентность, «движение - все, цель - ничто» становятся альфа и омегой миро- и правопо-нимания.
Право постмодерна - открытый вопрос. Наметилось два сценария правопонимания: консервативный, связанный со стремлением сохранить американо-европейский правопорядок. На этом пути масса не допускает критики существующего права, считающегося идеалом и образцом для подражания. Равным образом, стремление к сохранению статус-кво не чуждо и представителям классического миропонимания, апеллирующим к «совершенным» началам мироздания. И второй путь - коммуникативный, в котором речь идет не о сохранении прежних институтов, а о процессе формирования нового типа отношений, участие в которых, будучи делом большинства, равнозначно правотворчеству. Дискурса, ориентирующегося на «справедливость» и «достоин-
ство», содержание которых не связано с прежними институтами, а должно конкретизироваться в новой практике. Надежда на межличностный (не опосредованный институтами модерна) дискурс как социальный институт.
Последний сценарий формирования правовой среды крайне затруднен. Во-первых, он в тени ожесточения «заклятых друзей» из консервативного направления. Если господ (правящий класс) выбирают - это право и демократия, если иные механизмы престолонаследия (традиции и пр.), - то тирании. Во-вторых, полемика о праве крайне политизирована, ведь речь идет о сохранении власти как таковой и привилегий на нее, связанных с прежними институтами («защитим наши ценности»). Благоприятная почва для симуляций, порождающих двусмысленные и неподлинные социальные феномены, используемые как провокации. Эти два среза в основном и определяют как проблемы право-понимания, так и содержание информационных войн, сегодняшних битв вчерашнего дня.
Постмодерн как дискурс - лишь возможность. Каким порядком прорастет хаос без божественного провидения, ценностей субъекта и законов общественного развития, мен-тальностью ли клона цивилизации, правовым дискурсом под знаком справедливости или еще как - открытый вопрос.
Решается ли он в рамках прежней антропологии права и правовых процедур? Едва ли. С античных времен эти аспекты правопони-мания нераздельны: кто достоин власти - благородный муж, философ или наследственная знать? Для модерна процедурный аспект ключевой, выборы - основа права на власть. Казалось бы, восстание масс, ее безрассудство на политическом и информационном поприще подталкивает к античной дилемме: культурная элита или избранная посредственность достойна права на власть? Но это проблемы прошлого, сегодня господство, связанное с институтами-пирамидами, на повестке дня. Политический Олимп должен быть разрушен - это вопрос выживания. Без разницы, каков путь наверх, редкое исключение, когда баловень фортуны не мнил бы себя громовержцем, вершителем судеб человечества.
Прежние коллизии власти и культуры снимаются условиями межличностного дискурса (справедливость, духовное раскрепощение), вовлеченные в дискурс уже не элита и масса,
не электорат и избранники народа, а путь и путник. Здесь нет преемственности, переходов, а имеет место скачек.
Не о таких ли временах пророчествовал скандально несвоевременный автор книги «Для всех и ни для кого», предложивший антропологию, в свете которой европейская цивилизация, ее институты - не предмет гордости, а свидетельство полной деградации рода людского под их опекой. Если на рыночной площади в солнечный полдень и с зажженным фонарем не найти человека, - разве это не тупиковая ветвь, угроза себе и миру? [12, с. 6]. «Рыцарь веры» (высший экземпляр человеческого рода) [13] - путь к тому, кто придет ему на смену. И прав ли М. Шелер, полагавший, что человек «это существо, сам способ бытия которого - это все еще не принятое решение о том, чем оно хочет быть и стать» [14, с. 105]? Или все решено - гиперреальность, симуляция - способ существования, а стандартный американец - человек как таковой?
Кому по силам процедурные условия идеи права - справедливость и духовная свобода? «Сверхчеловеку», «ребенку», творцу новых ценностей, полагающему свою волю в качестве закона (власть над собой). Без этих индивидуальных качеств, способности к социальному творчеству и стремления к справедливости и духовной свободе - идея права (в лучшем случае) -немощный идеал (в худшем - провокация), но не идея, ставшая «материальной силой».
Европейское право, право как таковое (форма социального контроля) кануло в Лету -«молчаливое большинство» и «смерть социального» тому порука [15]. Таков удел и прежних систем упорядочивания общественных отношений. Беда, однако, в том, что в переломный момент на вершине политической «пищевой цепи» оказался гомункул, искусственное образование без культурных корней. Без глубоко укорененных традиций, обычаев, морали - ткани и форм общественных отношений с человеческим лицом, то есть без того, в чем особенно нуждается эпоха радикальной трансформации. Без них то, что имеем - произвол, и игры без правил.
Идея права - это идея экзистенциальной свободы в отношении модерна, идея еще не принятого решения, чем это существо хочет стать и быть, идея справедливого способа присутствия человека в мире.
Литература
1. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения: пер. с нем. М., 1990.
2. Леонтьев К. И. Избранное. М., 1993.
3. Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс // Эстетика. Философия культуры. М., 1991.
4. Бодрийяр Ж. Америка. URL: http://text. net.ru.
5. Гегель Г. Философия истории. СПб.,
1993.
6. Шпенглер О. Закат Европы. Новосибирск, 1993.
7. Маркузе Г. Одномерный человек. М.,
1994.
8. Бодрийяр Ж. Симулякр и симуляция. URL: http://exsistencia.livejournal.com/.
9. Камю А. Бунтующий человек. М., 1990.
10. Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия // Вестник Московского университета. Серия 7: Философия. 1993. № 4.
11. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2001.
12. Ницше Ф. Так говорил Заратустра // Сочинения в 2-х т. М., 1990. Т. 2.
13. Кьеркегор С. Страх и трепет. М., 1993.
14. Шелер М. Положение человека в космосе // Избранные произведения: пер. с нем. / пер. А. В. Денежкина и др. М., 1994.
1 5. Бодрийяр Ж. В тени молчаливого большинства, или Конец социального. Екатеринбург, 2000.
Bibliography
1. Weber M. Protestant ethics and the spirit of capitalism // Selected works: translated from German. Moscow, 1990.
2. Leontiev K. I. Elected. Moscow, 1993.
3. Ortega y Gasset H. Revolt of the masses // Aesthetics. Philosophy of culture. Moscow, 1991.
4. Baudrillard J. America. URL: http://text. net.ru.
5 Hegel G. Philosophy of history. St. Petersburg, 1993.
6. Shpengler O. Decline of Europe. Novosibirsk, 1993.
7. Marcuse G. One-Dimensional man. Moscow, 1994.
8. Baudrillard J. Simulacrum and simulation. URL: http://exsistencia.livej ournal .com/.
9. Camus A. The Revolting man. Moscow, 1990.
10. Habermas J. The Theory of communicative action // Vestnik of Moscow University. Series 7: Philosophy. 1993. № 4.
11. Habermas J. Moral consciousness and communicative action. St. Petersburg, 2001.
12. Nietzsche F. Thus spoke Zarathustra // Works in two volumes. Moscow, 1990. Vol. 2.
13. Kierkegaard S. Fear and awe. Moscow, 1993.
14. Scheler M. The Position of man in space // Selected works: translated from German / trans. A. V. Denezhkina and others. Moscow, 1994.
15. Baudrillard J. In the shadow of the silent majority, or the end of the social. Ekaterinburg, 2000.
