CC BY
12УДК 82-14. 821.161.1
ОБРАЗЫ ТВОРЦА В ПОЭЗИИ С. НОВИКОВА: ТРАДИЦИИ И НОВАТОРСТВО
С.Ю. ТОЛОКОННИКОВА,
кандидат филологических наук, доцент, научный сотрудник Научного отдела Борисоглебский филиал Воронежского государственного университета +7 (47354) 6-04-92, 397160, Воронежская область, г. Борисоглебск, ул. Народная, 43, e-mail: toloksvetlana@yandex.ru
Аннотация
Толоконникова С.Ю. Образы творца в поэзии С. Новикова: традиции и новаторство.
Творчество Сергея Новикова, одного из самых талантливых крымских поэтов второй половины XX - начала XXI века, развивает традиционные для русской и европейской поэзии темы и мотивы. Однако Новиков при этом в своих стихах по-своему преломляет традицию, обогащает ее новыми решениями. Одной из центральных тем для С. Новикова является тема творца и творчества, антиномичности мира «бухгалтеров» и художников. Отталкиваясь от мифологической и классической трактовки этих понятий, Новиков создает собственный миф о поэте и его особом месте в мире, о его функциях, о сущности поэтического слова. Изучение образа творца у С. Новикова и того, как в его стихах перерабатывается мифологические, а также европейские и отечественные литературные тенденции прошлого, - главная цель этой статьи. При анализе поэтических текстов нами использовались интертекстуальный, мифопоэтический, семиотический методы. В статье делается вывод о том, что творец С. Новикова трагически одинок и обречен на скорое забвение. Его творчество почти не востребовано в мире «бухгалтеров» и «счетоводов». Оно - товар для развлечения и удовольствия вечных филистеров. И сам творец с его даром рассматривается ими как дополнительное украшение купленной жизни. Почти мертвый мир этих людей лишь ненадолго способен ожить от звуков божественной музыки, но именно она не дает ему окончательно погибнуть. В стихах С. Новикова (как и в произведениях Гофмана) за пределами мещанской действительности всегда есть иной ускользающий хронотоп - грезы, мечты, волшебства, творчества. Он представляет собой особый мир одинокого поэта.
Ключевые слова: С. Новиков, творец, творчество, поэзия, поэт, миф.
Summary
Tolokonnikova S.Y. Images of the Creator in Poetry with S. Novikov: Tradition and Innovation.
© С. Ю. Толоконникова, 2016
Creativity of Sergei Novikov, one of the most talented of the Crimean poets of the second half of the XX - early XXI century develops traditional Russian and European poetry themes and motifs. Novikov while its verses differently refracts tradition, enriches it with new solutions. One of the central themes for s. Novikova is theme creator and creation, antinomiirfnosti accountants and world artists. Based on the mythological and classical interpretation of these concepts, Novikov creates its own myth of the poet and his special place in the world, its functions, about the nature of poetic words. Study of the image of the creator from s. Novikov and how in his poems is recycled mythological as well as European and domestic literary trends of the past, the main purpose of this article. When analyzing poetic texts we used intertekstual2nyj, mifopoirftiMeskij, semiotic methods. The article concludes that the creator with. Novikova tragically lonely and doomed to imminent oblivion. His work is almost not claimed in the world "accountants" and "accountants". It is a product for the fun and enjoyment of eternal filisterov. The creator himself with his gift is considered as additional decoration purchased life. Almost dead world these people only briefly able to revive from the sounds of Gospel music, but it does not allow him to finally die. In verse with Novikova (as in the works of Hoffmann) outside the bourgeois reality there is always another evasive chronotope-daydreams, dreams, magic, creativity. It is a special world of a lonely poet.
Keywords: S. Novikov, creator, creation, poetry, poet, is a myth.
Творчество Сергея Новикова, одного из самых талантливых крымских поэтов второй половины XX-го века - начала века XXI-го, во многих аспектах развивает традиционные для европейской и русской поэзии темы и мотивы. Однако Новиков при этом сумел избежать в своих стихах вторичности и преломил традицию совершенно по-своему, обогатив ее новыми решениями. Одной из ключевых для С. Новикова является вечная тема творца и творчества. Отталкиваясь от классической трактовки этих понятий, Новиков создает свой миф о поэте и его особом месте в «профанном» мире, о его функциях, о сущности поэтического слова. Изучение образа творца у С. Новикова и того, как в его стихах перерабатывается европейские и отечественные литературные тенденции прошлого, - главная цель этой статьи.
Практически каждый поэт всех времен пытается осмыслить свою творческую миссию, осознать магию звучащего слова, понять источник художественного дара. Это стремление, как известно, восходит к далекой древности. В мифологии практически каждого народа есть образ волшебного певца, связанного происхождением с богами. Иногда функция сочинителя и песнопевца принадлежит самому демиургу или другому верховному божеству. В иных случаях певец пользуется особым покровительством бога, исполняет его волю, и при этом является носителем собственной
магии. «Поэт, певец, в мифопоэтической традиции персонифицированный образ сверхобычного видения, обожествлённой памяти коллектива. Поэт знает всю вселенную в пространстве и во времени, умеет всё назвать своим словом (отсюда поэт как установитель имен), создает мир в его поэтическом, текстовом воплощении, параллельный внетекстовому миру, созданному демиургом.
Творчество, делание объединяет поэта с жрецом. Воспроизводя мир, поэт, как и жрец, расчленяет, разъединяет первоначальное единство вселенной, устанавливает природу разъятых частей через определение системы отождествлений и синтезирует новое единство, оба они борются с хаосом и укрепляют космическую организацию, ее закон. И поэт, и жрец воспроизводят то, что некогда сделал демиург (культурный герой), с их помощью преодолеваются энтропические тенденции, элементы хаоса изгоняются и перерабатываются, мир космизируется вновь и вновь, обеспечивая процветание, богатство, продолжение в потомстве (при этом поэт выступает одновременно как субъект и объект текста, как жертвующий и жертва)» [3, с. 327].
Это мифологическое представление об особой миссии поэта широко воплотилось в последующей литературной традиции - от Гомера и Гесиода до современной постмодернистской трактовки творчества. Правда, в постмодернизме она имеет несколько карнавальный и даже трикстерский характер, но ведь и это тоже традиционно. Здесь достаточно вспомнить ломающую стереотипы поэзию Архилоха и раннего Овидия, средневековых вагантов и Ф. Вийона.
Позже в русской и европейской литературе вселенная творца будет одновременно серьезно и саркастически, а иногда даже гротескно противопоставлена ханжескому и меркантильному мирку обывателей романтиками. Наиболее последовательными среди европейцев в этом отношении были немецкие авторы, прежде всего Э.Т.А. -Гофман и Г. Гейне. Талантливые художники и сытые буржуа для них - абсолютные антагонисты. При этом у Гофмана творцы имеют возможность счастливого ухода в фантастическую реальность («Золотой горшок», «Кавалер Глюк»). Лирический же герой Гейне вынужден одиноко пребывать в мире пошлости и тупости филистеров. Романтическая ирония Гофмана и почти реалистическая - Гейне продолжают развивать мотив противостояния поэта и толпы.
Нечто подобное встречаем в романтической поэзии А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, лирические субъекты которых свободны от условностей черни, стоят над толпой, являются носителями некой высшей миссии. ХХ и XXI век в русской литературе продолжили эту традицию, соединив возвышенное пушкинское понимание роли поэта и иронический крен в ее художественном воплощении, идущий от европейских романтиков. Яркий пример тому -некоторые тексты В. Высоцкого, рок-поэтов (Б. Гребенщикова, Ю. Шевчука и др.), Т. Кибирова.
Образ творца у С. Новикова развивается в сочетании перечисленных тенденций. Его герой - поэт, художник, музыкант - стоит (как и у того же Гофмана) на грани двух миров: сакрального мира творчества и профанного мира «бухгалтеров» (бухгалтер - один из знаковых образов в поэзии Новикова). Это - его миссия, одновременно трагедия, на которую творец обречен во все времена. Любой век для него - железный, а его пророчеству современники никогда не внемлют (это уже лермонтовская традиция):
Отмечен пророческой жаждой -да будешь! Но я не о том... И это неважно, неважно, Что ветром разграблен твой дом.
И это не главное право, что схватит за горло тебя похлеще татарских удавок пенькового века петля» [1, с. 26].
Эти строки посвящены участи другого поэта, но и самоощущение новиковского лирического героя они вполне определяют, недаром во второй части стихотворения местоимение «ты» меняется на «мы», говорится о единой доле всех поэтов эпохи, всех поэтов вообще:
За наши мытарства, быть может,
скупого гроша не дадут.
<...>
Пусть время расправится с нами, -
мы бросим козырно и зло: «Мы неба коснулись губами, и Небом
нам горло свело!» [1, с. 26]
В стихотворении налицо традиционный мотив наказания поэта за его особый дар. Наиболее характерными в мифологии и искусстве являются образы поэта непонятого, одинокого, обреченного на преждевременную смерть. Это утверждение трагической доли творца предопределена еще античностью. Орфей, один из известнейших мифологических певцов, дважды потерял любимую Эв-ридику и был до конца своих дней одинок и безутешен, а смерть его имела жертвенный характер и была связана с изуверской составляющей культа Диониса. «Отзвуки темы наказания в связи с образом поэта постоянны в греческой мифологии: Аполлон наказывает Марсия, Лина, Мидаса, музы наказывают Фамирида» [3, с. 328]. Одиночество и непонятость творца - это мотивы поэзии Катулла. Овидиевское творчество на его последнем этапе также является утверждением трагической доли отверженного и всеми покинутого поэта. Далее эту традицию продолжили средневековые поэты Франсуа Вийон и Данте Алигьери, европейские и русские романтики, представители поэзии модернизма и их позднейшие последователи.
Одно из наиболее характерных с этой точки зрения стихотворений С. Новикова - «Монолог американского рок-музыканта» (памяти Дж. Хендрикса). Здесь особенно сильно проявлен мотив одиночества творца среди толпы, олицетворяющей пошлость. Особенно усилен этот мотив тем, что героя стихотворения толпа отнюдь не отвергает, а, напротив, - превозносит (что понятно и из контекста стихотворения, и из затекста - биографии Хендрикса). Именно эта «осанна» делает его особенно несчастным и непонятым, особенно одиноким:
Одиночество! Крепче спирта обжигаешь гортань. И сквозь
марево всемирных юпитеров не увидеть пота и слез.
Слава!
Шатки твои ступени,
но не ведаю, что страшней -
одиночество ли -
на сцене,
одиночество ли -
за ней? [1, с. 19]
Эти строки соотносимы с известными пастернаковскими. Герой стихотворения Б. Пастернака «Гамлет» - тоже актер и поэт и так же страшно одинок среди толпы зрителей, почитателей, недругов: «Я один, все тонет в фарисействе» [2, с. 181]. Но если пастернаковский герой, моля о чаше, подобен Христу и смиренно принимает собственную избранность, не выказывает презрения, а тем более ненависти к толпе, то новиковский далек от смирения:
О, как я ненавижу вас, покупающих лучшую ложу, покупающих лучших из нас! [1, с. 19]
И далее читаем строки, подчеркивающие расхождение его позиции с позицией героя Пастернака:
Исчезаю в туманном свете навсегда. Я не Иисус! Не спасайте меня от смерти, а от жизни я сам спасусь! [1, с. 20]
Это стихотворение С. Новикова выбивается из общей тональности текстов о творце и его миссии только накалом отрицания толпы поэтом и выраженным желанием уйти от этого мира в смерть, не быть. Но с мифологической точки зрения оно и в этом традиционно, потому что поэт (музыкант, художник) в мифах практически всех народов иррационально связан со смертью, стоит на границе того и этого миров, часто умирает молодым. Безвременный и необычный уход поэта в потусторонний мир также является чер-
той его избранности. Зачастую это - расплата за особый дар, не свойственный простым смертным. Но у героя Новикова это еще и протест против сытого убожества окружающего мира. Такой же путь добровольного ухода из безнадежной действительности выбирают и многие персонажи ранней русской рок-поэзии.
Особенно настойчиво подчеркивали различие между поэтами и не-поэтами русские модернисты. Этому способствовала и теория теургической сущности искусства, и идея жизнетворчества. Об искусстве, перетворящем вещный мир (русскими символистами воспринимавшийся как мир хаоса, «масками» которому служили видимости - вещи) в космическую бытийность, много писали В. Иванов и А. Белый. А. Белый, в частности, объединяет теургию символизма с метафизической идеей «святой плоти» Д. -Мережковского. Он подчеркивает жертвенную сущность творца и очищающий характер этой жертвы, посредством которой и совершается теургический акт.
Творец С. Новикова, конечно, не теург Иванова или Белого, но определенно личность необыкновенная. Однако это видно не всем и не всегда. Часто необыкновенность спрятана под самую непрезентабельную внешнюю форму, например, слепого баяниста в затрапезном пивном баре:
И вдруг - из-за линялой ширмы слепой являлся баянист.
Бедняк, в отсутствии оркестра он призван был внести на миг в ублюдочность сих стен облезлых недостающий шарм. И шик.
(«Бар «Якорь») [1, с. 11]
Еще вариант - старый больной ялтинский скрипач Гонза, играющий для пьяных матросов в погребке («Городу моего детства»).
Эти бедные музыканты Новикова при всей внешней убогости умеют преображать мир как теурги, воздействуя на души окружающих и изменяя окружающую действительность своим волшебным, мучительным и тайным даром одинокого творца:
И он вносил. Но вот что странно: под непутевый перебор мирились, скашивали планы, слезою увлажняли взор...
(«Бар «Якорь») [1, с. 11];
Был он поляк иль венгр? Не знаю. Но в скрипочке его свила себе гнездо печаль такая. Такая мука в ней жила!
Что за беда была виною рыданий глупого смычка? Любовь, разбитая войною? Или по родине тоска?
Никто не знал. Но не однажды -и я поклясться в том готов! -вздыхали парни с каботажных в порту сошедшихся судов.
За ним следили взглядом странным, неловко хмурились порой над этой хриплой, чужестранной, совсем не русскою тоской.
(«Городу моего детства») [1, с. 44-45]
Представители мира обыденности, не склонные к излишней сентиментальности и восприимчивости, живущие в грубом мире, далеком от искусства, внезапно преображаются под звуки волшебной музыки. Теургическое начало искусства изменяет мир. Творец у С. Новикова, как божество, создает иное видение бытия. Но, к сожалению, оно в профанном мире остается недолговечным. Люди быстро забывают о воздействии искусства, как только оно прекращается, и спускаются с небес на землю, которая создана не для художников, а для обыденности: музыка замолкает - и все «разбредаются» по своим «местам»:
слепой - за ширму у буфета, те - к персональным шоферам.
(«Бар «Якорь») [1, с. 11]
А творящая волшебство перетворения скрипка Гонзы после его скорой смерти так и не находит другого творца и тоже умирает в мире не-поэтов:
А легонькой его подруге После него еще лет шесть -Фальшивить, жечь чужие руки И в скупке намертво осесть.
(«Городу моего детства») [1, с. 45]
Намертво - определение не только судьбы скрипки. Это слово однокоренное другим - смерть, мертвый и т.д. Мир без творчества не просто обречен на умирание - он уже не жив. Это обозначается в новиковских стихах и прямо, и косвенно. Например, в стихотворении «Грустная песенка» маленькая мансарда домика в приморском городке полна жизни до тех пор, пока там обитает бедный и талантливый художник. Но вскоре жизнь оттуда уходит по причине исчезновения художника:
Увы! Художник съехал, и женщина ушла. в мансарде, словно в трюме, крысиный писк и мгла.
И вот вчера, я слышал, просился на постой в ту комнатку под крышей бухгалтер холостой. [1, с. 34]
Счетоводы и бухгалтеры у Новикова, как мы уже отмечали, символизируют мир вне пределов творчества. Это мир денег, где все продается и покупается, и настоящему творцу в нем нет места, так как истинное творчество не продажно. В этом мире нет места волшебству и даже самому Богу:
Все продано. Все куплено. Щелчок. И кассовый сверкает звон обвальный. И в детской на волшебный сундучок с размаху ставят автомат игральный.
<...>
Кассирша поправляет макияж и мертвый Бог стоит за подаяньем.
(«Эпоха кончилась.») [1, с. 6]
Мертв Бог, мертв этот мир без творчества, в котором «<...> правит темное Число». Вместо Бога над ним «<...> порхает счетовод <...>» [1, с. 6].
Итак, творец С. Новикова по-прежнему трагически одинок и обречен на скорое забвение. Он не пророк, как у Пушкина, и даже не лермонтовский его вариант, гонимый, отверженный, но заметный среди обычных людей своей необыкновенностью. Он - не блестящий теург символистов, но все же в чем-то теург. Правда, к сожалению, его теургическое начало в мире «бухгалтеров» и «счетоводов» ХХ века почти не востребовано, так как творчество теперь - товар для сиюминутного развлечения и удовольствия вечных филистеров. И творец с его даром рассматривается ими как дополнительное украшение купленной жизни. Почти мертвый мир этих людей лишь ненадолго способен ожить от звуков божественной музыки, но именно она не дает ему окончательно погибнуть.
В стихах С. Новикова (как и в произведениях Гофмана) за пределами мещанской действительности всегда есть иной ускользающий хронотоп - грезы, мечты, волшебства, творчества. Он представляет собой особый мир поэта, который мы планируем рассмотреть в своих последующих работах.
Список использованных источников
1. Новиков С. Правила стихосложения. - Симферополь: Крымский Архив, 2008.
2. Пастернак Б. Сочинения. - М.: Молодая гвардия, 1991.
3. Топоров В.Н. Поэт // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. / Гл. редактор С.А. Токарев. - М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия»,2000.- Т. 2.
