CC BY
27
УДК 81'362 А. О. Манухина
кандидат филологических наук, доцент кафедры классической филологии МГЛУ, e-mail: amanuhina@mail.ru
«ОБРАЗ ВРАГА» КАК ОТРАЖЕНИЕ РЕАЛИЙ ВОЕННОЙ И ПОЛИТИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЫ XII-XIII ВЕКОВ (на материале «Historia rerum» Гильома Тирского и анонимной «Estoire de Eracles»)
Статья посвящена изучению языковых средств представления «образа врага» в контексте военной и политической культуры XII-XIII вв. на материале латинской хроники Гильома Тирского «Historia rerum» и анонимного старофранцузского сочинения «Estoire de Eracles». Представления о враге как о «чужом» (носителе иной культуры и иной религии) исследуются как феномен рыцарской культуры через призму средневековой картины мира. На лексико-семантическом уровне «образ врага» вербализован конструкциями, содержащими эмоциональную и этическую оценку.
Ключевые слова: аксиологическое понятие «враг»; нравственные стереотипы рыцарства; латинская и старофранцузская хроники; письменные памятники эпохи Крестовых походов, оценочные конструкции.
Manuhina А. О.
Ph. D., Associate Professor, Department of Classic Philology, MSLU; e-mail: amanuhina@mail.ru
THE 'ENEMY IMAGE' AS THE REFLECTION OF THE REALITIES
OF THE MILITARY AND POLITICAL CULTURE OF THE XII-XIII CENTURIES (on the material of "Historia rerum" of William of Tyre and the anonymous "Estoire de Eracles")
The article is devoted to analyzing the means of realization of "the enemy image" in the context of the military and political culture of the XII-XIII centuries on the material of "Historia rerum" of William of Tyre and the anonymous "Estoire de Eracles". The notions about the enemy as "the alien" (the represent of the different culture and the different religion) are examined in the light of the Medieval picture of the world. On the lexical-semantic level "the enemy image" is verbalized with the constructions inclusive the emotional and ethic evaluation.
Key words: axiological notion "enemy"; moral stereotypes of chivalry; Latin and Old French chronicle; written monuments of the epoch of Crusades; evaluative constructions.
Культурные стереотипы, присущие определенному обществу на разных этапах его развития, представляют собой исторически и социально изменчивое явление. «Образ врага», запечатленный в латинских
и старофранцузских письменных памятниках, является частью западноевропейской культуры эпохи Средневековья. С этой точки зрения ценным материалом для изучения служат повествующие об истории дипломатии и войн хроники Крестовых проходов, многие из которых до сих пор не привлекались к лингвистическому исследованию. В нашей работе описаны языковые средства реализации «образа врага» в двух прозаических произведениях, созданных на рубеже XII-XIII вв: это латинская «Historia rerum in partibus transmarinis gestarum» («История деяний в заморских землях»), созданная в 1170-1184 гг. архидиаконом, дипломатом и ученым-историком Гильомом Тирским, и анонимное старофранцузское сочинение, получившее название «Estoire de Eracles l'empereur et la conqueste de la terre d'outremer» («История императора Эракля и завоевания Заморской земли»)1. Эта хроника -вольный перевод латинского памятника и его продолжение, созданное спустя столетие, в XIII в. Как отмечают исследователи [2, с. 40], благодаря многочисленным примечаниям неизвестного автора, «Estoire de Eracles» является самостоятельным историческим документом и содержит много информации, отсутствующей у Гильома Тирского. Поскольку расхождения по содержанию в двух произведениях существенны, «Estoire de Eracles» можно считать версией «Historia rerum» [9, с. 29]. Старофранцузская хроника охватывает период 1184-1275 гг., что представляет собой практически полное изложение истории Крестовых походов. Никакой информации об авторе не сохранилось; существуют предположения [18, с. 27], что это был образованный рыцарь или клирик, живший в Иерусалиме или другом регионе «Заморской земли». Не вызывает удивления тот факт, что «История» Гильома
1 Впервые текст под полным названием «L'estoire de Eracles empereur et la conqueste de la terre d'outremer (C'est la translation de l'estoire de Guillaume arcevesque de Sur)» был опубликован в сборнике источников западноевропейских историков Крестовых походов Gesta dei per Francos, изданных Жаком Бонгаром (J. Bongars) в 1611 г. История данного названия хроники излагается во введении к этой первой публикации: Sub hoc titulo «Livre d'Eracles» nostrum quoque prodit opus; nomen enim retinet quod plerique ferunt codices, media sane jam aetate nomen inditum, quia prima statim Willelmi Tyrensis narratio Heraclii imperatoris mentionem facit [18, с. 27]. Под этим названием «Книга Эракля», фигурирующем в большинстве списков, произведение и дошло до нас; это название было дано еще в Средние века, так как в сочинении Гильома Тирского первая книга начинается с упоминания (византийского) императора Эракля. (Зд. и далее перевод наш. - А. М.)
Тирского была переведена и именно на старофранцузский язык: Святая Земля вела активную интеллектуальную жизнь, и особенно распространенной там была литература на «народном» старофранцузском языке. Бароны, обосновавшиеся в Святой Земле, поддерживали тесные контакты со знатью Франции и были прекрасно осведомлены о развитии литературного творчества на Западе.
В некоторых работах, посвященных анализу категории «чужой» во французской лингвокультуре, выявлено, что в старофранцузский период (IX-XIII вв.) [10; 16; 17] образ «чужого» репрезентирован в литературных текстах как «открытый враг на религиозной почве» [1, с. 235], что объяснялось «теоцентричной моделью мира, свойственной Средневековью» [4, с. 14].
Рассмотрим, насколько это утверждение применимо к текстам жанра хроники и различается ли восприятие «врага» у двух авторов, писавших соответственно на латинском и старофранцузском языках.
Объектами описания и оценки «враги» в обоих сочинениях выступают реальные исторические персонажи: сарацины как враги-иноверцы (непосредственные противники рыцарей, обосновавшихся в Святой земле с 1096 г.) и византийцы-предатели (несостоявшиеся союзники в Крестовом походе). Как в латинском, так и в старофранцузском тексте обобщенный объект оценки сарацины обозначен существительным populus (лат.) / peoples (старофр.) - народ. Враги-сарацины представлены как неделимая масса, в которой не выделены главари или выдающиеся личности, и это было типично для средневековой литературы, в частности для жанра Chanson de geste [12, с. 18]. Лексема populus / peoples сопровождается эпитетами с негативной коннотацией.
В следующем примере негативное отношения автора к сарацинам вербализовано оценочными прилагательными vilis («дешевый, ничтожный, малоценный») [5, с. 823] и abjectus («низкого происхождения, простой») [там же, с. 13], что обусловленно социально и исторически.
Sicque populus vilis et abjectus ad tantum subito culmen evolavit, quod universum occupavit Orientem [18, I, 7]1.
Итак, народ ничтожный и низкого происхождения внезапно взлетел к такой вершине, что завоевал весь Восток.
1 Зд. и далее в скобках римские цифры обозначают соответственно нумерацию книг в хрониках, арабские цифры - номера глав.
Эпитеты, реализуя авторскую утилитарную и этическую оценку, указывают на низкое происхождение человека, что воспринималось как принижение его социального статуса и оскорбление. В сознании «латинянина» Гильома Тирского сарацины не были достойными противниками рыцарей: во времена Крестовых походов считалось, что рыцарской честью обладает лишь тот, кто знатен, богат и возвышается в социальном отношении.
Тот же эпизод в старофранцузской версии хроники звучит иначе:
Et einsint advent que cil peoples qui avant estoit si vix et si rudes et vivoit aussint desatirieement comme bestes orent conquis en meins de XL ans si grans seignorie com vos oez, et monterent en si grant orgueill [18, I, 7].
И случилось так, что этот народ, который до этого был таким презренным и таким грубым и жил так же бедственно, как зверь, завоевал менее чем за 40 лет такое большое господство как вы слышали и поднялся к такой большой гордости.
В вольном переводе акценты смещены: оценка неизвестного хрониста более эмоциональна. Помимо прилагательных vix («подлый, низкий, презренный, гнусный») [11, с. 272; 15, с. 535], rude («грубый», «дикий») [11, с. 231; 15, с. 439], реализующих эмоциональную отрицательную оценку, в этом тексте присутствует сравнительный оборот vivoit aussint desatirieement comme bestes («жил так же бедственно как зверь») и оценочное существительное orgueill «гордость, высокомерие, самонадеянность» [11, с. 182; 15, с. 390], употребленное с прилагательным-интенсификатором grant, что усиливает отрицательную эмоциональную и этическую оценку.
Эпитеты, имеющие в структуре своего значения сему «дикий» (латинское оценочное прилагательное ferox и старофранцузское rude), неоднократно повторяются в разных ситуациях в обеих хрониках:
.. .Dicens quod hostes circum se haberetferocissimos: Bulgaros, Commanos et Pincenates, qui fines imperii sine intermissione circuibant [18, II, 21].
...Говоря, что вокруг себя имеет самых диких врагов: Булгар, Куманов и Пинценатов (т. е. печенегов), которые постоянно (букв: без остановки) окружают пределы империи.
Li Turc furent gent moult rude et sanz atirement ne n'avoient nul pais ne nul certein siege [18, I, 7].
Турки были людьми очень грубыми и без пристанища, и они не имели никакого покоя и никакого места.
Здесь также присутствуют выражения, приобретающие отрицательную оценку только в данном контексте: например fines imperii sine intermissione circuibant (лат. «окружают пределы империи») объективирует сему «военная угроза», а выражения sanz atirement (старофр. «без пристанища») и n'avoient nul siege (старофр. «не имели никакого места») отражают представления средневекового европейца, в глазах которого «люди не имеющие дома», т. е. кочевники, с древних времен воспринимались как потенциальная опасность [7, с. 117]. В этих фрагментах контекстная семантика существительных atirement и siege богаче их словарной семантики.
В рамках военной и политической культуры XII-XIII вв. все рассмотренные оценочные единицы передают идею «грубости», «первобытности», «варварства» и имплицитно создают антитезу понятий «дикий» враг-сарацин / «цивилизованные» западноевропейцы-крестоносцы.
Через призму рыцарской морали оцениваются и поступки врагов-иноверцев:
Mes entor lui et entor son empire avoit ce disoit mout cruel gent et mout desloial, les Bourges, les Comeins, les Pinceneus qui mout volenteirs feroient mal à ses gent et conquerraient de son empire ce que il en porroient prendre
[18, II, 21].
Но вокруг него и его империи было, говорил он, много жестоких и очень вероломных людей: Булгары, Куманы, Печенеги, которые очень охотно причинят зло его людям и завоюют у его империи все, что они смогут взять.
Анализируемый старофранцузский текст - вольный перевод рассмотренного выше отрывка [18, II, 21]. Но если в латинском сочинении автор на первый план выставляет идею «дикости» племен, то в переведенном отрывке речь идет об их нравственном облике. Эпитеты cruel («жестокий») [11, с. 63; 15, с. 98], desloial («вероломный, коварный, бесчестный») [11, с. 79; 15, с. 106], оценочные выражения volenteirs feroient mal («охотно причинят зло») и conquerroient ce que il porroient prendre («завоюют, что они смогут взять») реализуют эмоциональную и этическую оценку и создают образ аморального врага, подтверждающий стереотипы своей эпохи - миф о сарацинах-чудовищах.
При сравнении отрывков из латинского и старофранцузского документов явствует, что спустя столетие после смерти Гильома Тир-ского непримиримость к врагам-иноверцам со стороны рыцарства возрастает, и враждебное отношение к врагу демонстрируется более категорично.
Среди объектов оценки «византийцы-предатели» можно выделить индивидуальные и обобщенные. Изначально, при подготовке и проведении первых трех Крестовых походов византийцы как единоверцы-христиане были союзниками французских рыцарей. Но в ходе событий XII-XIII вв. (конкуренция Западной Европы и Византии, участие византийских правителей в политических интригах) они постепенно превращаются в вероломных предателей и врагов, что и отразилось на картине мира обоих хронистов.
В качестве индивидуального объекта оценки важную роль в обоих произведениях играет император Алексей Комнин:
Praeerat autem per id tempus Graecorum imperio vir nequam et subdolus Alexius nomine et agnomine dictus Comnino [18, II, 5].
Возглавлял в те времена империю греков муж негодный и коварный по имени Алексей и прозванный Комнин.
Гильом Тирский оценивает византийского правителя, используя лексему nequam («негодный, дрянной» [11, с. 668]), которая неоднократно повторяется в тексте:
Factum est manifestum, qua intentione praedictus nequam imperator castra transferri praeceperat [18, II, 8].
Стало очевидно, с каким намерением вышеупомянутый негодный император приказал перенести лагерь.
Вне контекста прилагательное nequam выражает общую эмоциональную и этическую оценку, так как не содержит собственно дескриптивно-ориентированного содержания. Поэтому автор уточняет, в чем именно состоит «негодность» Алексея: оценочное прилагательное subdolus («хитрый, коварный, плутоватый, обманчивый» [11, с. 962]) подразумевает такие специфические оценочные характеристики, как «лицемерный обман, хитрость, вынашивание коварных планов» [8, с. 13].
В старофранцузской версии описание правителя Алексея более развернуто, авторское отношение более жестко и пристрастно:
En ce tens estoit empereres en Constantinoble uns Grieux moult faux et moult trichierres et mout desloiax, Alexès avoit non, en seurnon Comnine
[18, II, 5].
В то время в Константинополе был императором грек очень лживый и большой обманщик и очень вероломный, Алексей было его имя, и прозвище Комнин.
Ici fu il aperte chose que li impereres avoit par tricherie et par desloiauté fet as barons passer le pont [18, II, 8].
И открылась такая вещь, что император обманом и коварством заставил баронов зайти на мост.
Отрицательная оценка в приведенных примерах выражена лексически, при этом повторяются сходные по значению эмоционально-оценочные лексемы trichierres («обманщик» [15, с. 502]) и tricherie («обман» [там же]), desloiax («вероломный», «бесчестный», «коварный» [там же]) и desloiauté («вероломство», «бесчестность», «коварство» [там же]), faux («неправдивый, лживый, фальшивый» [там же, с. 192]). Для усиления оценки автор трижды в одном предложении повторяет наречие-интенсификатор moult.
Следует отметить, что портретные характеристики персонажей не менее значимы в создании образа «врага-предателя», чем оценка нравственных качеств:
Adjunxerat se etiam nostrorum castris Graecus quidam, Tatinus nomine, vir nequam et perfidus, nares habens mutilas in signum mentis perversae [18, II, 23].
Присоединился же к нашему лагерю некий грек, по имени Татин, человек негодный и вероломный, имеющий вырванные ноздри в знак развращенного ума.
Tatin etoit uns Grieuz de l'empereeur la plus desloial riens et la plus fausse que onques fust et bien le sembloit quar il avoit unes narilles remulées [18, II, 23].
Татин был греком от императора, самым вероломным человеком и самым лживым, каким тот только может быть, и это казалось верным, так как ноздри у него были вырваны.
Авторы обеих хроник акцентируют внимание читателя на изъяне внешности. Примечательно, что вырванные ноздри - mutilae nares (лат.) / narilles remulées (старофр.) - расцениваются авторами как справедливое наказание за грехи. В латинской хронике авторская
оценка объективируется имплицитно посредством выражения nares habens mutilas in signum mentis perversae («имеющий вырванные ноздри в знак развращенного ума» - в этом можно увидеть отражение представлений средневекового человека о физическом уродстве как о дьявольской метке). В старофранцузской хронике оценка эксплицитна, однако сама позиция автора «замаскирована» безличным выражением bien le sembloit («это казалось верным») и представлена как обобщенная. Если красота в старофранцузских произведениях воспринимается в первую очередь как красота духовная [1, с. 230], то физическое уродство, наоборот, считается свидетельством низости человеческой души. С наступлением христианства безобразное представляется как нечто противное Богу, например уродливыми, иногда до крайности, в морализаторских и культовых целях изображали гонителей Христа. В средневековой картине мира «подобно тому как зло и грех противопоставляются добру, будучи его теневой стороной, его адом, так и безобразное является "адом прекрасного"» [13, с. 50]. Обладание персонажем определенным внешним видом можно считать опосредованной оценкой, усиливающей оценку эксплицитную, вербализованную эпитетами nequam, perfidus, desloial, суперлативной конструкции eè la plus fausse que onques fust и оценочным выражением mentis perversae. Такая опосредованная оценка (указание на изуродованное лицо) позволяет авторам через портретные характеристики найти тот критерий, опираясь на который можно было бы отделить «своих» (верных рыцарей) от «чужих» (врагов-предателей).
При характеристике моральных качеств «византийцев-предателей» как обобщенного объекта оценки у обоих авторов также преобладают оценочные средства с негативной коннотацией:
Adfuit imperatoris nuntius, monens verbis pacificis, et tamen in dolo [18, II, 6].
Прибыл вестник императора, убеждающий мирными словами, однако со злым умыслом (= исполненными коварства).
Tandis vindrent li message l'empereor qui parlerent as barons mouit bel... tot œ disoient il en tricherie [18, II, 6].
Прибыли вестники императора, которые говорили с баронами очень красиво, но всё, что они говорили, было обманом.
Оценка вербализована как на лексическом (существительными dolus лат. и tricherie старофр.), так и на синтаксическом уровне -антитезой verbis pacificis / in dolo и parlerent mouit bel / disoient il en
tricherie. Этическая оценка отсылает, прежде всего, к нравственным установкам рыцарства, в данном случае верности долгу и данному слову.
Как в латинском, так и в старофранцузском сочинении оценочные лексемы, рисующие образ «византийцев-предателей» объективирует одинаковый набор сем: «вероломство», «бесчестность», «бесчестный поступок», «отсутствие верности», «вероломный акт» [11, с. 151; 14, с. 1039]. Исходя из нашей выборки, данные лексические единицы можно рассматривать как семантически тождественные, учитывая, что перечисленные оттенки значения поддаются выявлению лишь в контексте.
Таким образом, «образ врага» объективирован в текстах изучаемых хроник в основном на лексическом уровне, что подтверждает тезис о том, что «дух языка в истории народа можно обнаружить и проследить прежде всего в лексике, являющейся верным зеркалом материальной и духовной культуры» [3, с. 188]. Выбор авторами определенных оценочных средств для создания «образа врага» детерминирован конкретными культурными и историческими условиями: в эпоху Крестовых походов интересы общества сосредоточиваются вокруг военных действий. Оценочное значение изученных лексем представлено в сопоставительной таблице ниже.
Все выявленные нами средства реализации отрицательной оценки, при всем внешнем разнообразии форм обладают неизменным содержанием. Это своего рода эпическая формула, значение которой воспринималось не буквально, а как некий символ. Использование привычных формул и мотивов в любом средневековом тексте создавало у адресата определенный настрой и должно было подготовить к восприятию дальнейшего текста, поэтому и описание персонажей-антигероев соответствует формальной канонической схеме. Однако при всей стереотипности формул и повторов ни Гильом Тирский, ни анонимный хронист не объективны при изложении событий Крестового похода, их профранкские настроения несомненны: позиция авторов и позиция франков в отношении врагов совпадают. «Образ врага» как иноверца-варвара или византийца-предателя формировался в сознании западноевропейцев в течение нескольких столетий: противостояние рыцарей-христиан и представителей иной культуры существовало еще при первых Каролингах [6, с. 217], а на эпоху Крестовых походов приходится его новый небывалый всплеск.
Таблица
Оценочное значение изученных лексем
Лексическое выражение Семы и оценочное значение
«варварство, дикость» (этическая+ эмоциональная оценка оценка) «низкое происхождение» (нормативная + этическая оценка) «высокомерие» (этическая + эмоциональная оценка) «нарушение верности» (долгу, клятве, слову, обязательству) (нормативная + этическая оценка) «низость, подлость» (эмоциональная + этическая оценка) «хитрость» / «тайный злой умысел» (этическая + эмоциональная оценка) «ложь»/ «коварство» (этическая оценка)
Латинский текст vilis + + - - - - -
abjectus + + - - - - -
ferox + + - - - - -
nequam — - - + + + +
subdolus — - - + + + +
perfidus - - - + + + +
dolus - - - + + + +
Старофранцузский текст vix + + - - - - -
rude + + - - - - -
desatiriee-ment + + - - - - -
orgueill - - + - - - -
cruel + - - + - - -
desloial / desloiauté - - - + + + +
trichierres / tricherie - - - + + + +
faux - - - + + + +
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Волкова З. Н. Эпос Франции (история и язык эпических сказаний). - М. : Наука, 1984. - 320 с.
2. Евдокимова Л. В. У истоков французской прозы. Прозаическая и стихотворная форма в литературе XIII века. - М. : Наследие, 1997. - 398 с.
3. Йордан Й. Романское языкознание. - М. : Наука, 1980. - 200 с.
4. Кулагина О. А. Языковое портретирование «чужого» как способ передачи этнокультурного диссонанса во французском языке: автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 2012. - 24 с.
5. Латинско-русский словарь / отв. ред. И. Х. Дворецкий. - М. : Русский язык, 1976. - 1096 с.
6. Михайлов А. Д. Французский героический эпос. Вопросы поэтики и стилистики. - М. : Наследие, 1995. - 360 с.
7. Ришар Ж. Латино-Иерусалимское королевство / пер. с фр. А. Ю. Карачинского; Вступительная статья С. В. Близнюк. - СПб. : Евразия, 2002. -448 с.
8. Савельева У. А. Архетипический лингвокультурный концепт «предательство»: дис. ... канд. филол. наук. - Волгоград, 2008. - 230 с.
9. Скрелина Л. М., Становая Л. А. История французского языка. - М. : Высшая школа, 2001. - 463 с.
10. Шишмарёв В. Ф. Книга для чтения по истории французского языка. IX-XV вв. - М.-Л. : Изд-во академии наук СССР, 1955. - 557 с.
11. Шишмарёв В. Ф. Словарь старофранцузского языка. IX-XV вв. - М.-Л. : Изд. академии наук СССР, 1955. - 275 с.
12. Щербаков А. Б. Французские «Chanson de geste» и рыцарский тезаурус Средневековья // Тезаурусный анализ мировой культуры. - Вып. 4. - М. : Изд-во Моск. гуманит. ун-та, 2006. - С. 14-26.
13. Эко У. История уродства. - М. : Слово, 2007. - 456 с.
14. Littré Paul-Emile. Dictionnaire de la langue française: En 4 vol. - P. : Typographie Lahure, 1863. - 2630 p.
15. Petit dictionnaire de l'ancient français par Hilaire van Daele, doyen honoraire de la faculté des lettres de l'Université de Besançon. - P. : Librairie Garnier frères, 1939. - 536 p.
16. Picoche J. Dictionnaire étymologique du français. - P. : Dictionnaires Le Robert, 1993. - 615 p.
17. Picoche J., Marchello-Nizia Ch. Histoire de la langue française. - P. : Nathan, 1998. - 399 p.
18. Recueil des historiens des croisades, publié par les soins de l'Académie royale des inscriptions et belles-lettres. Historiens occidentaux. Tome premier. - P. : Imprimerie royale, MDCCCXLIV. - 1256 p.
