CC BY
52
Филология
УДК 800.005
Анциферова Надежда Борисовна
Nadezhda Antciferova
ОБРАЗ РАССКАЗЧИКА КАК ОРГАНИЗУЮЩЕЕ НАЧАЛО ЯЗЫКОВОЙ КОМПОЗИЦИИ ЦЕЛОГО ТЕКСТА (НА МАТЕРИАЛЕ ДНЕВНИКОВ С. ЕСИНА, В. ГУСЕВА, Т. ДОРОНИНОЙ)
IMAGE OF THE STORY-TELLER AS THE BEGINNING OF A LANGUAGE COMPOSITION OF THE WHOLE TEXT (ON A MATERIAL OF DIARIES OF S. YESIN, V. GUSEV, T. DORONINA)
На материале дневниковой прозы С. Есина, В. Гусева, Т. Дорониной рассматривается один из важнейших компонентов языковой композиции текста - образа рассказчика. Выявлены и проанализированы основные способы создания структуры образа дневникового рассказчика, в частности, взаимодействие словесных рядов и мена точек видения
In the text based on the material of S. Yesin's, V. Gusev’s, T. Doronina's diaries the author considers one of the most important components of textual language composition - the image of the story-teller. The main ways to create the structure of the story-teller image are determined and analyzed; in particular, the cooperation of verbal ranges and change of view points are considered
Ключевые слова: образ автора, образ рассказчика, Key words: author’s image, the story-teller image, verbal
словесный ряд, точка видения, языковая композиция range, the point of view, the language composition
Исследование языковой композиции целого текста представляется достаточно перспективным, поскольку предполагает анализ построения конкретного произведения словесности в единстве содержания и формы. При этом изучение языкового выражения образа рассказчика как одного из ключевых компонентов языковой композиции правомерно считать определенным этапом интерпретации.
Достаточно интересным представляется рассмотрение обозначенной текстообразующей категории на материале современной
дневниковой прозы, поскольку проведенное нами исследование позволяет говорить о своеобразии языкового выражения рассказчика по отношению к структуре аналогичного образа в собственно фикциональных художественных текстах. Научный интерес мотивирован еще и тем, что в ткани современного дневникового повествования, а соответственно, и в речевой сфере стержневого компонента (рассказчика) мобильно отражаются основные языковые процессы, происходящие в русской прозе рубежа ХХ-ХХ1 вв.
В дневниках С. Есина, характеризую-
щихся взаимопроникновением и наложением друг на друга семейно-бытового, служебного, общественно-политического и путевого жанров, представлен рассказчик-хроникер, стенографирующий происходящие вокруг события. Специфика языковой структуры рассматриваемого образа определена сквозным движением и переплетением повседневно-разговорного, публицистического и книжного словесных рядов, которые, в зависимости от того, к какому сегменту действительности обращается автор, взаимодействуют с другими словесными рядами. При этом наиболее частотными являются отношения взаимопроникновения, переключения и наложения друг на друга.
Обратимся к примерам: «К удачам дня я отношу и то, что на спектакле была королева датская, ее гостья королева Норвегии и муж датской королевы принц-консорт. <...> Тут же кто-то объяснил, что королева приехала на машине с одним шофером и без охраны. Надо бы тут написать пассаж о наблюдении моего шофера Феди. Мы с ним несколько раз за последние дни видели картеж машин Путина. Федя признал, что с Путиным ездит на три-четыре машины меньше, чем с Ельциным. По крайне мере, не ездит машина с врачами. Аристократизируем-ся. Вот так, кратенько без лишних деталей» [10; С. 374]. На первый взгляд, дискурс рассказчика стилистически нейтрален, лишен экспрессивности и образности, однако необходимо помнить, что «<...> самая нейтрализация воздействий словесного стиля есть также результат поэтического искусства и может рассматриваться в системе поэтических приемов, рассчитанных на художественное воздействие» [2; С. 49]. Характерный для классического дневникового повествования повседневноразговорный словесный ряд (ее гостья, тут же кто-то объяснил, с одним шофером (в значении «только с шофером»), надо было тут написать, моего шофера Феди, по крайне мере не ездит машина с врачами, вот так кратенько) взаимодействует с общественнопублицистическим (я отношу и то, королева
датская, королева Норвегии, муж датской королевы принц-консорт, королева приехала без охраны, несколько раз за последние дни, картеж машин Путина, признал) и книжным (пассаж о наблюдении, без лишних деталей), к которому в данном композиционном отрезке следует отнести имеющий ироническую окраску окказиональный глагол «аристократизи-руемся». Подобное взаимопроникновение словесных рядов, с одной стороны, удерживает дневниковое повествование в рамках жанрового канона (повседневно-разговорный словесный ряд как показатель интимности, откровенности, исповедальности), с другой стороны, сближает речевую сферу рассказчика с дискурсом современных СМИ.
Движение обозначенного спектра словесных рядов позволяет общественнопублицистической части дискурса рассказчика не превращаться в безликую хронику, бессубъектный перечень фактов - наоборот, речевая сфера рассказчика, сохраняя высокую информационную плотность, «пульсирует», динамически развивается. Обратимся к тексту: «<...> Сегодня утром, опять по рассказам, в пятнистую омоновскую форму переодели каких-то бомжей и послали их, якобы от лица сторонников Лебедя, бить тех, кто «за Зубова». В гостинице, где живут и враждующие стороны, и средства массовой информации, говорят, только что сменили охрану. Вместо покладистых местных мальчиков, которые понимали, что им потом жить с теми же людьми, поставили специально выписанных московских громил. Но это тоже по рассказам. Я просто всего этого не наблюдаю» [10; С. 62]. В данном композиционном отрезке представлено не только взаимодействие, но и наложение друг на друга повседневно-разговорного (выделен полужирным курсивом) и публицистического (выделен подчеркиванием) словесных рядов, пронизанных предметно-событийным словесным рядом (сегодня утром переодели каких-то бомжей - послали их бить тех, кто «за Зубова» - в гостинице только что сменили
охрану - вместо покладистых местных мальчиков поставили специально выписанных московских громил).
Иногда профессионально-служебный
дискурс по степени образности сближается с художественным: автор включает в речевую сферу рассказчика емкие, точные и неожиданные метафоры и сравнения. Например: «Вот что значит немножко отдохнул. Сегодня работалось как никогда. Хроническая усталость живет во мне, как таракан за газовой плитой, и никакой отравой ее не выведешь. С утра продиктовал Е.Я. письма Лужкову, Селезневу, Зюганову. Я называю этот прием «выманивание из норки». Прямая цель всех этих писем чрезвычайно простая - пригласить на встречу со студентами. А дальше как Бог пошлет. Письма получились так хороши, что в который раз думаю, не пора ли мне их с определенными комментариями издать» [9; С. 273]. Метафора-олицетворение (выделена подчеркиванием) является результатом грамматического сдвига: абстрактное существительное используется в функции одушевленного конкретного, при этом сочетается с глаголом физического действия (не выведешь). Своеобразие данной метафоры, а также метафорического сравнения заключается в том, что в повествовании они представлены в рамках повседневно-разговорного (выделен полужирным курсивом) словесного ряда, взаимодействующего с книжнороманным (чрезвычайно проста, как Бог пошлет, получились так хороши), для которого использование тропов характерно в большей степени. Думается, введение тропов в дискурс рассказчика именно таким способом мотивировано тем, что «оперирование образными сущностями не может не привнести <...> в новое значение следов того вспомогательного образа, который ассоциируется с «буквальным» значением <...>» [4; С. 181], хорошо известным в данном случае любому читателю.
В дневниках В. Гусева дихотомичная структура образа рассказчика организована метафизическим концептом «Истина», выра-
жаемом на вербально-языковом уровне как в исповедально-изобразительных, так и в репор-тажно-публицистических контекстах. Скрепой служит сквозное движение взаимодействующих друг с другом межтекстового, публицистического, повседневно-разговорного и книжного словесных рядов, которые, в свою очередь, находятся в интенсивных отношениях с другими, менее частотными рядами.
Обратимся к тексту: «*■ Воронеж: мороз и ветер.... Магазины: все 200-300. Колбаса, мясо, рыба. «Любительская» колбаса - 300. Говядина - 210. Свинина (у Марьи) 150, карамель 180. Здоровая банка помидоров - 180. Маргарин 35, по талонам. Водка - 300.350. Яйца 88/10, яблоки 100, хлеб 10 р. Буханка. Сахар по талонам - 110: «Коммуна»: это Ковалев (старается. Их новый глава всего). Эд. уверяет, сливочное масло купил по 390. Хотя должно быть минимум 650. В Москве 1000» [7; С. 226]. При чтении данного контекста возникает впечатление, что образы автора и рассказчика сливаются, но дистанция по-прежнему существует: рассказчик проявляет себя на вербально-семантическом уровне через использование разговорно-просторечного словесного ряда «здоровая банка, буханка».
В публицистических частях дневников В. Гусева можно наблюдать противоположную тенденцию - рассказчик дистанцируется от автора через прием остранения. Приведем пример: «Я знаю, я понимаю: вас снова и снова прельщает идея быстрого земного рая. Сейчас мы быстро исполним желание доброго дяди из-за океана, и он нам даст богатство и изобилие. Ошибаетесь, «господа хорошие». Добрый дядя, кстати, уже снова отказал вам в деньгах, и правильно сделал. Ни хрена он не даст вам задаром. Работать надо, а не бузить беспрерывно. Но работать вы ныне будете не на себя, а именно на разных дядь; и жить вы, 9/10 из вас, по-прежнему будете впроголодь, хотя и при полных витринах, что еще досаднее; ибо дядям нужно сырье и дешевая раб-сила, а вовсе не ваше процветание, и дяди по-своему правы» [5; С.
134-135]. Использование остранения служит для выражения иронии: «добрым дядей из-за океана» назван глава Международного валютного фонда Мишель Кандесю, принимавший решения о выдаче России крупных кредитов. Данный композиционный прием реализуется также через условность грамматического лица и, соответственно, мену точек видения: рассказчик переходит с позиции стороннего наблюдателя (я - вас) внутрь ситуации (объединенная позиция мы, нас) и обратно (вам, вы, вас, ваше).
Своеобразие языковой структуры рассказчика в «Дневнике актрисы» Т. Дорониной обусловлено гибридностью жанра исследуемого текста - синкретизм беллетризованной автобиографии и дневника. Считаем, что при интерпретации мемуарных композиционных отрезков следует говорить именно о наличии в тексте неявного рассказчика, а не о прямом появлении автора. «Объект "прочтения" в повествовании - даже если это собственное прошлое человека - никогда не остается равным себе. Очевидно, что личный опыт не есть фиксированная совокупность событий, их участников, мест и дат; все они существуют в сознании не как "гербарий" из "памятных листов", а как puzzle, в котором каждый элемент сам по себе не имеет значения - и лишь сложенные вместе "случайные" фрагменты образуют связную и понятную картину» [3; С. 15].
Образы я-повествуемого и я-повест-вующего эволюционируют: мемуарный рассказчик-персонаж «взрослеет», проходит трудный жизненный путь; «взрослый» рассказчик постепенно раскрывает свой внутренний мир, доверительная тональность его повествования переходит в исповедальность. Это эксплицируется в языковой структуре каждого образа не только через постепенную смену спектра словесных рядов, но и через характер соотношения речевых сфер я-повествуемого и я-повест-вующего.
«15.11.84.
Я ничего не репетирую. Я так мало играю. Злой правитель моей судьбы рас-
порядился именно так: «Не давать ей ничего!» И я вспоминаю опять сегодня то, что окрестило меня на эту вечную, неутоленную жажду. Называется эта жажда - «театр».
... Ах, какое было солнце, оно бежало передо мною, превращало грязные стекла окон в чистый хрусталь, лужи под ногами становились синими, а чистый воздух с залива переполнял меня. Так пахнет в Ленинграде только ранней весной - лед только начинает таять, а солнечный свет вездесущ и всеобъемлющ.
<...> Мы - в Ленинграде, мы приехали наконец домой после долгого и тяжкого отсутствия и тоски по дому. Мы дождались вызова, который нам прислал из Ленинграда отец. Я заходила по три раза на почту и говорила: «Нет Дорониным драгоценного письма?» Усталая женщина в платке брала каждый раз тоненькую пачку писем и говорила: «Нет! Нет никакого - ни ценного, ни драго -ценного» [8; С. 54-55].
Дискурс я-повествующего представлен книжно-патетическим словесным рядом (выделен подчеркиванием), который, при переключении на речевую сферу рассказчика-девочки, лишь преобразуется в книжнороманный (также выделен подчеркиванием), а потому дистанцирование рассказчиков происходит на уровне временной организации их дискурсов. Четкое расслоение речевых сфер наблюдается при включении в языковую структуру я-повествуемого повседневно-разговорного словесного ряда (мы - в Ленинграде; мы дождались вызова; я заходила по три раза на почту и говорила: «Нет Дорониным драгоценного письма?»; брала каждый раз тоненькую пачку писем и говорила: «Нет! Нет никакого - ни ценного, ни драгоценного»).
В заключительных записях образы я-повествуемого на протяжении динамического развития текста «росшего» и «тянувшегося» к «взрослому» рассказчику и собственно я-повествующего становятся тождественными, происходит слияние двух речевых сфер. Приведем пример.
«30.11.97
«Напишите о "сегодня"». Трудно. Трудно писать. И я не понимаю - почему «сегодня» не порождает поэтов, почему нет настоящих пьес, почему оскудела проза. Не пишут. Слишком больно. Душе больно. Она полна только болью - наша душа. За землю, на которой мы живем, за людей, которые живут в муке, за стариков, которых толпами гонят в огромную общую могилу, за детей, которых продают, калечат, убивают, бросают в мусорные баки. Статистика, опубликованная в печати, должна бы привести в чувство наших правителей. Но азарт, с которым рвут на части нашу кроткую и безответную Родину, не имеет аналогов в истории человечества. Безумие разрушения. Сыновья раздирают тело своей матери. Оставлены далеко позади татарские набеги, вражьи нашествия, гражданские войны. Статистика потерь «тогда» и «сейчас» несопоставима. Нарушены все нравственные принципы, законы совести, законы естества. Все противоестественно, как на картинах Босха. Потеря лиц. Чудовища в пророческом «сне Татьяны» у Пушкина явили свои, скрывавшиеся доныне, уродства и хохочут, глядя на лик Богородицы. <...>» [213; С. 272].
Для данного композиционного отрезка характерно интенсивное взаимодействие ораторско-публицистического (выделен подчеркиванием) и книжно-патетического (выделен полужирным курсивом) словесных рядов, которые чередуются и накладываются друг на дру-
1. Горшков А.И. Русская стилистика и стилистический анализ произведений словесности / А.И. Горшков. - М.: Изд-во Литературного института им. А.М. Горького, 2008. - 544 с.
2. Жирмунский М.В. Поэтика русской поэзии /В.М. Жирмунский. - СПб.: Азбука, 2003. - 496 с.
3. Кучина Т.Г. «Я»-повествователь как «ненадежный читатель» автобиографического
га не только на лексико-фразеологическом, но и на грамматическом уровне. Так, транспозиция наречия «сегодня», с одной стороны, может быть рассмотрена как средство создания образности; с другой стороны, частая субстантивация характерна для публицистических текстов. Парцеллированные конструкции, неполные предложения, телеграфный стиль письма служат одновременно для создания эффекта взволнованной речи и для перераспределения внимания читателя.
Таким образом, организующим центром языковой композиции дневниковой прозы С. Есина, В. Гусева и Т. Дорониной является рассказчик, поскольку динамическое развертывание движущих повествование словесных рядов представлено в речевой сфере именно этого образа. Развитие в составе языковой структуры рассказчика взаимодействующих друг с другом разновидностей публицистического и разговорного словесных рядов, предметнособытийного ряда и ряда прямых наименований задает фактографический, автобиографический и публицистический характер дневниковой прозе С. Есина и В. Гусева. Двухкомпонентный образ рассказчика в «Дневнике актрисы» Т. Дорониной динамичен: дискурс рас-сказчика-ребенка четко отграничен от дискурса «взрослого» рассказчика характерными лексико-грамматическими особенностями, однако по мере «роста» я-повествуемого его речевая сфера заполняется общими с я-повествующим книжно-романным/книжно-патетическим и ораторско-публицистическим словесными рядами.
______________________________Литература
претекста в русской прозе конца ХХ - начала ХХ1 вв. / Т.Г. Кучина // Филологические науки. - 2007. -№ 2. - С. 14-21.
4. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира: монография / Б.А. Серебренников [и др.]; отв. редактор Б.А. Серебренников. - М.: Наука, 1988. - 216 с.
Источники
1. Гусев В.И. Дневник - 91 /В.И. Гусев. - М.: Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2003. - 224 с.
2. Гусев В.И. Дневник - 92 /В.И. Гусев. - М.: Издательство Литературного института им. А.М. Горького, 1995. - 208 с.
3. Гусев В.И. Начала и концы (дневник - 6264, дневник - 93) /В.И. Гусев. - М.: Советский писатель, 2004. - 408 с.
Коротко об авторе__________________________________
Анциферова Н.Б., ассистентка, Забайкальский государственный гуманитарно-педагогический университет им. Н.Г. Чернышевского (ЗабГГПУ)
Служ. тел.: 8-(3022)-35-15-11
Научные интересы: интерпретация текста
4. Доронина Т.В. Дневник актрисы / Т.В. Доронина. - М.: Молодая гвардия, 2005. - 335 [1] с.
5. Есин С.Н. Далекое как близкое. Дневник ректора / С.Н. Есин. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2006. -848 с.
6. Есин С.Н. На рубеже веков. Дневник ректора /С.Н. Есин. - М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2002. - 638 с.
1. Есин С.Н. Твербуль, или Логово вымысла: Роман места, Дневник ректора: 2005 / С.Н. Есин; вступ. ст. П.В. Басинского; худ. оформ. Ю.В. Хри-стича. - М.: Дрофа, 2009. - 183 с.
_______________________Briefly about the author
N. Antciferova, Assistant, Transbaikalian State Humanitarian and Pedagogical University named after N. Chernyshevsky
Areas of expertise: Text interpretation
