CC BY
439
УДК 82.09
ОБРАЗ ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ И СТРУКТУРА ПОВЕСТВОВАНИЯ В ПОВЕСТЯХ Н. В. ГОГОЛЯ «ВЕЧЕРА НА ХУТОРЕ БЛИЗ ДИКАНЬКИ»
© 2009 Рамазанова П.К.
Северо-Кавказский филиал Российской правовой академии Минюста РФ
Во многих произведениях Н. В. Гоголя значительную роль играет образ повествователя. Различные образы повествователей представлены и в повестях «Вечера на хуторе близ Диканьки». Движение конкретного рассказчика к неопределенному повествователю определяет и своеобразие речевых средств, в частности характер распределения книжного и разговорного начал в разных произведениях.
The narrator’s image plays a significant role in many N. V. Gogol’s works. The different narrators’ images are presented in "Evenings on a farmstead near Dikanka" tales as well. The concrete storyteller’s moving towards the indefinite narrator also defines originality of the speech facilities, organizing the narration, in particular the destribution nature of bookish and colloquial beginnings in different works.
Ключевые слова: повествователь, рассказчик, сказ, читатель, слушатель.
Keywords: narrator, storyteller, narration in the first person, reader, listener.
Повествователь в произведениях Н.
В. Гоголя - величина в высшей степени непостоянная. По мере того как меняется масштаб изображаемого - от Диканьки до России, - меняется и облик
повествователя: от пасичника Рудого Панька до повествователя в «Мертвых душах» [4. С. 59].
Повествователи «Вечеров на хуторе близ Диканьки» представлены как рассказчики, хотя в речи участие рассказчика не всегда выражено. Почти в каждом рассказе свой повествователь, оригинальный художественный тип. Помимо основных рассказчиков, в некоторых повестях есть и свои рассказчики. В «Вечере накануне Ивана Купала» о красоте Пидорки рассказывает тетка деда, о судьбе Пидорки - заезжий козак. В «Сорочинской ярмарке» о красной свитке рассказывает кум. История панночки и ее мачехи в «Майской ночи» рассказана Левко, который будто бы слышал ее от старых людей. Хотя в
основе «Пропавшей грамоты» лежит рассказ деда, он преобразован так, что повествование строится как рассказ о деде, включающий в себя его непосредственные впечатления. Тем не менее часть повести представляет собой передачу рассказа деда в форме косвенной речи.
Наибольшей определенностью среди повествователей «Вечеров» отличается Рудый Панько, которому принадлежат предисловия к обеим частям «Вечеров» и вступления к двум повестям других рассказчиков. Предисловие к «Вечерам» начинается с речи воображаемого читателя произведения. Существующие только в сознании рассказчика чужая точка зрения и чужая речь определяют диалогическое строение сказа. Взгляд «со стороны» обусловливает позицию рассказчика как полемическое самоутверждение. Рудый Панько глядит на себя чужими глазами, но выражает это в доступных ему словах: «Это что за невидаль: Вечера на хуторе близ
Диканьки? Что это за вечера? И швырнул в свет какой-то пасечник! Слава богу! Еще мало ободрали гусей на перья и извели тряпья на бумагу! Еще мало народу, всякого звания и сброду, вымарали пальцы в чернилах! Дернула же охота и пасичника потащиться вслед за другими! Право, печатной бумаги развелось столько, что не придумаешь скоро, что бы такое завернуть в нее». Слышало, слышало вещее мое все эти речи еще за месяц!» [2. С. 103].
Сказ обращен к воображаемым читателям-слушателям и в дальнейшем. Центральная часть предисловия
содержит изображение обстановки, самохарактеристику Рудого Панька, характеристики двух рассказчиков и их манеры повествования. В текст описательного характера включаются обращения к читателю: «У нас, мои любезные читатели, не во гнев будь сказано...» [Там же. С. 103].
На протяжении предисловия образ предполагаемого слушателя меняется. Постепенно дистанция между
рассказчиком и его слушателями уменьшается. Рассказчик неожиданно переходит к прямому разговору с читателем: «Да, вот было и позабыл самое главное: как будете, господа, ехать ко мне, то прямехонько берите путь по столбовой дороге на Диканьку...» [Там же. С. 103].
По мере того как из изображаемого большого света рассказчик возвращается в родное окружение, меняются и его отношение к слушателям, и его тон. Это особенно видно, если сравнивать начало и конец предисловия, связанные указанием на различие между тем миром, к которому принадлежат воображаемые слушатели, и тем, к которому принадлежит рассказчик: «Это у нас вечерницы! Они, изволите видеть, они похожи на ваши балы; только нельзя сказать, чтобы совсем»; «Прошу, однако ж, не слишком закладывать назад руки и, как говорится, финтить, потому что дороги по хуторам нашим не так гладки, как перед вашими хоромами» [Там же. С. 104, 106].
Как отметил В.Виноградов, предисловие ко второй части «Вечеров» обращено целиком к читателям-зна-комым [1. С. 264]. В предисловии к повести «Иван Федорович Шпонька и его тетушка» образ воображаемого
читателя вновь раздваивается. Сначала читатели мыслятся как хорошие знакомые, но затем рассказчик напоминает о дистанции между ними и слушателями. Конец предисловия вновь обращен к читателям-знакомым.
Рудый Панько не только представляет Диканьку и ее людей воображаемыми читателями, но и становится
своеобразным связующим звеном между рассказами. Если точка зрения Рудого Панька намеренно ограниченна, а речь стилистически однородна, то точка зрения других рассказчиков уже не так конкретна. Меняется и степень их личного участия в изображаемых событиях, и их речь.
Второе связующее звено в «Вечерах» - дьячок Фома Григорьевич, которому принадлежат три рассказа. Так же, как и сказы Рудого Панька, его рассказы связаны друг с другом отсылками. Фома Григорьевич упоминается в повести «Ночь перед Рождеством», благодаря этому рассказчик обретает своё место среди других.
Рассказы дьячка различаются временной дистанцией, которая отделяет время рассказывания от времени развёртывания событий, и степенью участия в событиях самого рассказчика. Так, в «Вечере накануне Ивана Купалы» и «Пропавшей грамоте» рассказчик пересказывает то, что слышал от деда, в «Заколдованном месте» он не только пересказывает с чужих слов, но и выступает свидетелем событий.
Сказы Рудого Панька и Фомы Григорьевича по-разному соотнесены с точкой зрения слушателей. Если Рудый Панько обращается к воображаемым слушателям так, словно они присутствуют при рассказе, то Фома Григорьевич обращается к вполне конкретным слушателям. В «Вечере накануне Ивана Купалы» рассказчик представлен как реальное лицо, а его сказ предварён вступлением, указывающим на ситуацию
рассказывания. Монолитность рассказа нарушают довольно многочисленные обращения к слушателям, которые поддерживают иллюзию сказа. Прежде всего это обращения к опыту слушателей: «Ну, а если где парубок и девка живут близко один от другого... сами знаете, что выходит»; «Ну,
известно, зачем ходят к отцу, когда у
него водится чернобровая дочка» [Там же. С. 141, 142]. Рассказчик учитывает и реакцию слушателей: «Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам» [Там же. С. 151]. Часть обращений указывает на временную дистанцию: «В старину свадьба водилась не в сравненье нашей» [Там же. С. 147]. Эстетическое открытие
Н. В. Гоголя состоит в невиданной прежде психологической сложности повествователя Фомы Григорьевича, простодушного дьячка, но и почти романтического поэта.
В повести «Пропавшая грамота» и на рассказчика, и на ситуацию речи, и на сказ как форму организации повествования указывают уже только формы речи: «Так вы хотите, что бы я вам еще рассказал про деда? - Пожалуй, почему же не потешить прибауткой?» [Там же. С. 181]. Вопрос, начинающий сказ, - это переспрос, предполагающий чужую речь, которая остаётся за текстом. Обращения к читателю сконцентрированы в начале рассказа; в дальнейшем повествовании они играют незначительную роль. Повесть «Заколдованное место» начинается с прямого обращения к слушателям, которое косвенно изображает ситуацию рассказывания и одновременно отсылает к предшествующим повестям,
устанавливая с ними связь. С обращения к слушателям начинается и собственно повествование: «Вот извольте видеть: нас всех у отца было четверо» [Там же. С. 309]. Начавшийся рассказ перебивается обращением к слушателям,
поддерживающим иллюзию их непосредственного присутствия: «Да что ж эдак рассказывать? Один выгребает из печки целый час уголь для своей трубки, другой зачем-то побежал за комору. Что, в самом деле!.. Добро бы по неволе, а то ведь сами же напросились. Слушать так слушать!» [2. С. 309]. Обращения к слушателям неоднократно возникают и на протяжении рассказа: «Народ, знаете, бывалый.»; «.можете посудить сами, что бывает, когда соберётся старьё» [Там же. С. 310].
Рассказ Фомы Григорьевича представляет собой воспоминание о событиях, свидетелем которых он был. Дистанция между временем совершения событий и временем рассказа несколько раз подчеркивается: «. я помню как теперь, когда раз побежал было на
четвереньках и стал лаять по-собачьи.»; «.дал нам, забавляться, дыню. Теперь таких дынь я нигде и не видывал.» [Там же. С. 311, 314].
Если рассказы Фомы Григорьевича укладываются в рамки сказа, хотя и включают в себя книжные элементы, то с другими повестями «Вечеров» дело обстоит иначе. В них также существенную роль играет
вмешательство повествователя, которое носит иной характер, чем в сказе. В «Сорочинской ярмарке» после книжного вступления происходит резкий разрыв в повествовании, сигнализирующий о том, что перед нами устная речь рассказчика: «Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу восемьсот. восемьсот. Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога, верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом.» [Там же. С. 112]. Эффект живого рассказа поддерживается и в дальнейшем, однако отдельные вкрапления такого рода не определяют общего колорита повествования, которое в основном носит книжный характер.
В «Сорочинской ярмарке» и «Майской ночи» точка зрения повествователя выражается в обращениях к читателям.
Повествователь обращается к его опыту, делая читателя своего рода посредником между собой и изображаемым миром. С риторического вопроса начинается вторая глава «Сорочинской ярмарки»: «Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдалённый водопад, когда встревоженная окрестность полна гула, и хаос чудных, неясных звуков вихрем носится перед вами» [Там же. С. 115]. С обращения к читателям, вслед за которым идёт лирическое описание, насыщенное прямыми оценками повествователя, начинается вторая глава «Майской ночи»: «Знаете ли вы
украинскую ночь? О, вы не знаете украинской ночи! Всмотритесь в нее» [Там же. С. 159].
Печать субъективного начала несут на себе обозначения персонажей, особенно многочисленные в
«Сорочинской ярмарке»: наши
путешественники, воз с знакомыми нам пассажирами, приезжий мужик наш, отец нашей красавицы, наш внимательный слушатель, наш
рассказчик.
В «Страшной мести» образ повествователя связан с фольклором. Фольклорное начало в чистом виде выражено в заканчивающей повесть песне слепого бандуриста. Между песней и повествованием есть точки соприкосновения. И там и там рассказчик обращается к персонажам так, словно он причастен к происходящему: «Как птица, мелькает он там и там; покрикивает и машет дамасской саблей, и рубит с правого и левого плеча. Руби, козак! гуляй, козак! Тешь молодецкое сердце; но не заглядывайся на золотые сбруи и жупаны: топчи под ноги золото и
каменья! Коли, козак! гуляй, козак! но оглянись назад: нечестивые ляхи
зажигают уже хаты и угоняют напуганный скот» [2. С. 267].
Возможности повествования
расширяются и тем, что некоторые фрагменты облекаются в форму вопроса: «Кто из казаков осмелился гулять в челне, в то время, когда рассердился старый Днепр? Видно, ему не ведомо, что он глотает как мух людей. Лодка причалила, и вышел из неё колдун»; «Но кто середи ночи, блещут или не блещут звезды, едет на огромном вороном коне? какой богатырь с нечеловечьим ростом
скачет под горами, над озерами, отсвечивается с исполинским конем в недвижных водах, и бесконечная тень его страшно мелькает по горам?» [Там же. С. 269, 272].
В книжном повествовании рассказчика «Ивана Федоровича Шпоньки...» используются, по преимуществу, и книжные же формулы речеведения: «Долгом почитаю
предуведомить читателей, что это была именно та самая бричка, в которой еще ездил Адам; и потому, если кто будет выдавать другую за адамовскую, то это сущая ложь, и бричка непременно поддельная. Совершенно неизвестно, каким образом спаслась она от потопа. Должно думать, что в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай. Жаль очень, что читателям нельзя описать живо ее фигуры. Довольно сказать, что Василиса Кашпоровна была очень довольна ее архитектурою.» [Там же.
С. 303-304].
В «Вечерах» сказ, обращенный к слушателям, и книжное повествование, обращённое к читателям, дополняя друг друга, используются как
самостоятельные формы организации текста.
Примечания
1. Виноградов В.В. Гоголь и натуральная школа // Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976. 2. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в 14 т. Т.1. Л. : Академия наук СССР, 1937-1952. 3. Н. В. Гоголь в русской критике. М., 1953. 4. Язык Н. В. Гоголя / Под ред. А. Н. Кожина. М. : Высшая школа, 1991.
Статья поступила в редакцию 23.02.2009 г.
