CC BY
68М.В. Берендеев
«ОБРАЗ» КАК ЭПИСТЕМОЛОГИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ В ДИСКУРСИВНЫХ ПРАКТИКАХ
Активное использование в политической науке категории «образ страны» в последнее десятилетие привело к чрезвычайной ее многогранности и перегруженности. «Образ» начал пониматься как имидж, бренд, нередко как идентичность, а вокруг самого понятия стали формироваться многочисленные концепты, связанные с формированием образов государства, страны, политического имиджа государства и т.д.
Категория «образ» получила активное распространение в политическом маркетинге и брендировании, а также начала фигурировать в социологии международных отношений, теории идентичности и т.п. Однако эпистемологическая нагруженность «образа» испытывает большие трудности, связанные как со смыслами, которые мы придаем этому понятию, так и практиками его формирования.
«Образ» - категория не просто собирательная, она сложна для репрезентации и последующего анализа тем, что является дискурсивно-конструированной, т.е. зависит от большого количества факторов - привязана к определенным условиям, событиям, настроениям и иным маркерам ситуации. Образ является феноменом политического сознания.
В политической науке никакого точного определения того, что есть «образ страны» или «образ государства», не существует. Скорее можно говорить о некоторых подходах, с помощью которых закладывается содержимое, раскрывающее образ, однако само обращение к методологии формирования «образов» и эпистемологической ценности категории «образ» практически отсутствует. Тем не менее категория «образ» в последнее время стала активно использоваться в связи с наметившимся интересом к политическому дискурсу. Образы порождаются в дискурсах, становясь объектами социальной практики. Понимание того, как тот или иной образ дискурсивно формируется, рождает целую цепочку методологических сложностей, исходящих из природы и условий формирования самого дискурса и того, что мы понимаем под дискурсом.
Дискурс в политической науке обязан своим появлением критической теории дискурса с ее опытом понимания мира как совокупности социальных практик, а иногда даже и понимания его властной стороны, когда дискурс выступает и способом формирования политик. Понимание дискурса как неотъемлемого элемента социальной деятельности расширило и возможности политической гносеологии, связав дискурсивную практику как способ понимания реальности с формированием социальных институтов.
Дискурс в самом широком смысле может быть понят как форма социального поведения, которая участвует в формировании социального мира, включая все его формы, и, таким образом, дискурс поддерживает существование социальных паттернов. Фактически данный антиэссенциалист-ский тезис фиксирует, что любое явление социального мира не является данностью и не определяется условиями, которые не были бы зависимы от конкретных проявлений «здесь» и «сейчас». Любое представление о социальном объекте возникает в процессе социального взаимодействия, а значит, мы конструируем определенные истины исходя из характера самого взаимодействия и условий, в котором оно происходит.
Представление или образ формируется в дискурсе, но каждый дискурс специфичен и нагружен определенными значениями, которые формируют «собственные социальные миры» [Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 26]. Значения меняются не только из-за подвижности и изменчивости языка, но из-за условий, в которых протекает дискурс, его участников и процессов, которые косвенно или напрямую влияют на дискурс. Поэтому в реальности ни один дискурс не может быть понят как завершенный, целостный, он постоянно находится в контакте с другими дискурсами, а значит, и представления, которые рождаются в нем, не фиксируют преобладание одной точки зрения. Скорее можно вести речь о том, что дискурсы постоянно борются за способы понимания социальной среды.
Л.Дж. Филлипс и М.В. Йоргенсен, анализируя социально-конструктивистские теории дискурс-анализа, установили, что «способы понимания и представления мира обусловлены историческим и культурным контекстом; а дискурс - это форма социального поведения, которая служит для репрезентации социального мира» [Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 15]. Поэтому любое наше представление, взятое как образ чего-либо, тем более если это образ страны или государства, будет соотноситься с нашими историческими или ментальными предубеждениями или теми знаниями, которые о данном объекте были получены ранее. Таким образом, количество субъективных факторов, определяющих наше отношение к той или иной стране, ее политической системе, экономике и другим «составляющим», будет только возрастать. Любой формируемый образ - это не чистая репрезентация реальности, а сконструированный ментальный объект, который многомерен и предполагает множество интерпретаций. Основой политического образа, формируемого во всех политических дискурсах,
132
является оценочность. Любой образ страны или политии (государства) есть всего лишь некоторая версия событий, представленная в определенных оценках и контекстах. Значит, никакой образ не представляет некоторого монопольно легитимного взгляда и зависит от системы координат дискурса, в которых формируется образ, с изначальным аппаратом принятых рамок.
«Различное социальное понимание мира ведет к различному социальному поведению, и поэтому социальная структура знаний и истины имеет социальные последствия» [Филлипс, Йоргенсен, 2004, с. 19]. Дискурс в любом случае обусловлен социальными контекстами, но мы должны дополнить нашу исследовательскую схему когнитивным измерением, уровнем ментальных репрезентаций. Анализируя тот или иной текст или группу текстов, мы не абстрагируемся от времени их создания, исторического, идеологического культурного и иных контекстов. Иногда даже возникает ощущение, что мы анализируем не сам текст, а то, что стоит за текстом или контексты его создания, условия, которые играют в нашем восприятии написанного или сказанного большую роль, нежели то, что выступает его лингвистическим содержимым. Это не есть искусство чтения между строк.
Дискурс не только содержит «контексты», т.е. социокультурные, исторические и идеологические условности, через которые, согласно Т. ван Дейку, устанавливается связь между структурами дискурса и социальным действием [Van Dijk, 1997]. Он имеет и «интенции» - направленности нашего сознания на какой-либо предмет через замыслы и стратегии, что заставляет нас формировать свое социальное отношение к объектам дискурса. Кроме того, в дискурсе неизбежны эмоциональные акты, с помощью которых он неизбежно приобретает и психологичность.
Понимание того, что образ есть социально конструируемый феномен, создает дополнительные трудности в понимании самого объекта, над которым надстраиваются образы. Образы политики и институциональные практики ее формирования носят в дискурсе скорее психологический характер - мы сами задаем множество критериев правдивости, ложности, научности, подлинности, нормальности, которые, быть может, и не отражают сущности происходящих процессов. Р. Рорти [Rorty, 1979, p. 359] отмечал, что фактически познание возможно лишь с позиции ангажированного субъекта, вовлеченного в определенный социокультурный контекст; оно всегда ситуативно ограничено, конкретно-исторически обусловлено.
Фактически утверждается, что обоснование знания не есть вопрос об особом отношении между идеями и объектами, но исключительно дело разговора, социальной практики. Подобный эпистемологический антиэс-сенциализм, к примеру, представлен и в исторической науке, в случае расхождения между интерпретаторами, опирающимися на различные теории в объяснении исторического процесса. Историческая наука оперирует не-
133
которым множеством фактов. Факт данный сам по себе не имеет никакого значения, это все равно, что перед вами окажется один фрагмент пазла, который будет не понятен для прочтения, и только в методологическом дискурсе интерпретатора факт начинает «обрастать» смыслами. В этом плане любое событие или явление, запечатленное в факте истории, становится научным фактом только лишь пройдя через дискурс интерпретатора, через систему его общетеоретических и методологических установок или просто сложившееся мировоззрение. Именно это объясняет, что один и тот же факт, в зависимости от дискурсивных установок интерпретатора, получает различные значения. Поэтому любой образ, складывающийся из определенного набора фрагментов действительности, может быть отнюдь не аутентичным по отношению к объекту, который он репрезентует. Таким образом, конструируемая нами среда и взгляд на мир зависят от предустановленных дискурсом правил игры. Мир не дан человеку непосредственно, а созидается им и интерпретируется, а значит, мы закладываем в объекты реальности, которая существует вне нас, наши личные субъективные переживания по поводу объектов, а также и наши субъективные оценки, которые сливаются с объектом, и впоследствии мы не всегда можем их отделить друг от друга.
Для политического дискурса, в котором оценочность и идеологич-ность, а также принцип субъективного социального воображения является чуть ли не главным его слагаемым, любой конструируемый образ будет напрямую зависеть от повестки дня. «Образы, с помощью которых выстраивается политический дискурс, фиксируют и отражают те представления о политических институтах и участниках политического взаимодействия, которые формируются в пространстве публичной политики и признаются самими носителями образов как значимые для нее (повестки дня. - Прим. авт.)» [Семененко, 2008, с. 7-18]. Поэтому любой образ имеет ту основу, которую мы в него закладываем в зависимости от ситуации. Образы часто формируются через аксиоматизацию - т.е. «формирование образа или выведение идентичности исходит из изначальных дискурсивных или авторских предпосылок» [Берендеев, 2007, с. 34] и приписывания объекту таких идентификаций, которые отражают психологию акторов дискурса. Нужно также понимать, что образ есть презентация фрагмента реальности и, по утверждению Г. Люббе, «образ есть авторский взгляд на мир (a word picture), где подчеркивают одни черты реальности и скрывают другие» [Люббе, 1994, с. 149]. Многие исследователи считают, что в связи с этим мы должны устремить свой интерес к грамматике, локальной семантике, синтаксису, стилю, риторике, структуре аргументации и т.д. и попытаться в самом общем плане ответить на вопрос: «Как „они" говорят о „нас"?» «как складывается образ "нас" в тексте или речи?». Но даже если мы проведем полный анализ и выделим в дискурсе все фреймы как структурно оформленные единицы знаний, организованные вокруг неко-
134
торого понятия, далеко не факт, что лингвистическое поведение будет отражать политическое или социальное поведение или с ним совпадать.
Эти две вещи могут быть между собой никак не связаны. Возможно, мы даже столкнемся при анализе с определенными риторическими тропами - гиперболами, синекдохами и метонимиями, которые активно используются в политических текстах, но это будет не больше чем приемы в тексте, нежели законченное оформление некого образа. К тому же образ формируется не всегда рационально, а в большей степени при его конструировании закладывается целый комплекс постулируемых моментов, которые могут быть приняты на веру. Особенно такое положение вещей заметно в политических заявлениях, документах, стратегиях и программах.
Между тем теории дискурса, несмотря на свою разветвленность сегодня, имеют под собой некоторый общий принцип, делающий дискурс достаточно функциональной методологией понимания друг друга. «В основе всех подходов - общее представление о том, что наш способ общения не только отражает мир, идентичности и социальные взаимоотношения, но, напротив, играет активную роль в его создании и изменении» [Фил-липс, Йоргенсен, 2004, с. 15]. Фактически будущее дискурса заключается в формах общения и понимания друг друга благодаря этим формам, в устанавливаемых между акторами коммуникации своеобразных конвенциях - зонах понимания. Для того чтобы понять самих себя или «чужих», нужно отчетливо понимать, где расположен контрольный критерий отсчета, от которого начинает формироваться наше представление. Чтобы ответить на вопрос о том, «кто я», следует сначала решить, частью какой истории или историй я являюсь. Чисто методологически различное восприятие друг друга, к примеру русских и поляков, а впоследствии и формирование медийных образов друг друга будет обусловлено асинхроничностью современности - как будто бы мы живем в не синхроничном историческом пространстве, которое складывается из конфликтных интерпретаций и исторической конъюнктуры. Подобное явление наиболее заметно, когда позитивному образу страны, при попытке его формирования, начинает оппонировать ее негативное (или воспринимаемое другой стороной как негативное) прошлое, особенно при попытке самопрезентации в современных международных структурах. Но еще более пагубен и асинхронизм времени, когда устанавливается такой режим дискурса, при котором черные краски исторического прошлого (политики, институциональной практики и т.д.) начинают составлять палитру настоящего и тогда образ (образ страны) представляется не более чем коллажем, составленным из разрозненных событий истории и склеенным в угоду повестке дня.
Зачастую при формировании политического образа страны происходит не конструирование, а скорее деконструкция реальности, когда в тот самый пазл вставляются не факты, а стереотипы или образы прошлого. Любой образ в той или иной степени будет слагаться в зависимости не только от формы общения, избранной в дискурсе, но и от факта, что мы
135
создаем те ли иные образы мира лишь для удобства, нам просто удобно понимать и презентовать мир определенным способом, для удобства социальной и политической практики, а иногда даже для конъюнктуры в политике. Таким образом, происходит не только порождение образов, но и корректировка реальности, возникает ее ментальный прототип в сознании, приобретающий социальное значение. Создание подобных ментальных образов в политике, оценочно и идеологически нагруженных, из-за специфики политического дискурса делает их реальностями, вступающими в борьбу, поскольку образы принимают институциализированные смыслы в речах, документах, заявлениях и даже деятельности политических сил. Если ментальный образ - все же феномен политического сознания, имеющий психолого-культурологический контекст, то институциализирован-ный образ является компонентом конструкции политических отношений.
Любой образ отражает лишь только то, что в данный момент понято и принято с определенной оценкой. В этом смысле можно полагать, что правда не есть свойство внешнего мира, а свойство языка, а значит, любые экстрадискурсивные гарантии того, что в мире есть точные критерии истинности или научности, отсутствуют. Скорее можно говорить о том, что любой объект и его последующий артикулируемый образ и его оценка в дихотомии «истинность / ложность» задаются дискурсивными практиками. Поэтому в различных дискурсах возникает конкуренция восприятия объектов и формирование разных его образов в зависимости от дискурсивной практики, заранее предписывающей критерии истины и лжи. Это положение позже перерастает в постулат постструктурализма, в котором даже исторические факты есть не больше чем дискурсивные конструкции. Однако это вовсе не означает, что объективность не существует, она существует, но она ровно такая, какова ее репрезентация в сознании.
Таким образом, подводя итоги, можно сказать, что любые образы, формируемые в ходе политического дискурса, по своему смыслу - только ментальные объекты, соотнесенность которых с реальностью соответствует доле используемых в них контекстов. Образ есть интерпретация события, зависящая от условий дискурса, от повестки дня, которая определяет интециональность по отношению к объекту дискурса. Образы - антиэс-сенциальны, а их эпистемологическое свойство антифундаменталистское, поскольку не существует никакого единого порядка их формирования, а внутри образа нет никакой единой смыслообразующей субстанции, из которой выстраивается его самотождественность. Образы зависят от формы общения, которая избирается в дискурсе, а также от дискурсивных рамок, устанавливаемых в процессе его формирования; образ есть лишь только фрагмент реальности, а значит, он представляет не полный объект, а лишь какую-то его часть. Образ не копирует, а реконструирует реальность в зависимости от дискурсивных смыслов.
136
В любом случае эпистемологическая составляющая категории образа в политической науке еще требует своего разбора, прежде чем она может стать инструментом политического познания реальности.
Литература
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. - М.: Медиум, 1995. - 323 с.
Берендеев М.В. Постсоветская региональная идентичность социума Калининградской области: Проблема формирования и измерения // Вестник Московского ун-та. Серия 18. Социология и политология. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - № 3. - С. 29-42.
Люббе Г. Историческая идентичность // Вопросы философии. - М.: Наука, 1994. - № 4. -С. 108-113.
Рорти Р. Философия и зеркало природы. - Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. -320 с.
Семененко И. Образы и имиджи в дискурсе национальной идентичности // Полис. - М., 2008. - № 5. - С. 7-18.
Филлипс Л. Дж., Йоргенсен М.В. Дискурс-анализ. Теория и метод. - Харьков: Гуманитарный центр, 2008. - 352 с.
Хмельцов А.И. Когда «они» говорят о «нас»: Политический дискурс - анализ и семиотика внешней политики в междисциплинарной перспективе // Актуальные проблемы теории коммуникации. - СПб.: СПбГПУ, 2004. - C. 59-71.
Van Dijk TA. Discourse as intraction in society // Discourse as social interaction. - L.: SAGE, 1997. - P. 1-7.
Rorty R. Philosophy and the mirror of nature. - Princeton: Princeton univ. press, 1979. - 401 p. Torfing J. New theories of discourse: Laclau, Mouffe, and Zizek. - Oxford: Blackwell, 1999. -356 p.
Torfing J. New theories of discourse: Laclau, Mouffe, and Zizek. - Oxford: Blackwell, 1999. -356 p.
137
