CC BY
161
УДК 32
МЕДИАДИСКУРСЫ И ОБРАЗЫ СТРАН В УСЛОВИЯХ ПОЛИТИКИ ПОСТПРАВДЫ
М.В.Берендеев
Балтийский федеральный университет им. И. Канта, Институт гуманитарных наук ул. А. Невского, 14, Калининград, 236041, Россия
Рассматривается проблема конструирования образов государств через инструменты семиотических инверсий, которые порождаются дискурсами новых медиа. Внимание автора направлено на формирование новых кодов реальности и альтернативных реальностей в быстрых медийных дискурсах, порождающих у реципиентов перевернутые и ложные модели действительности, инсталированные в сознание потребителя массовой медиапро-дукции. Автор акцентирует внимание на тезисе о том, что объекты медиадискурса создаются ситуативно, без строгих привязок к объектам реальности, фактам и социальному содержанию.
Ключевые слова: дискурс, медиадискурс, семиотика, образ государства, идентичность, медиакоммуникации.
Формирование политического образа стран в кейсах информационного противостояния, политики постправды, новой символической политики и современных политического и медийного дискурсов, включая новые медиа, — одна из набирающих исследовательский интерес проблема в современной политической науке в России и Европе.
Образ государства / страны приобретает статус одного из основных ресурсов, предопределяющий его перспективы — политические, рыночные и даже цивилизационные. Во многом трудность в понимании, что есть целостность образа, определяется тем, что он многослоен и отчасти фрагментирован в нашем сознании. При этом версия, что «структура образа страны представляет собой "матрешку": стержневой, или ностратический образ как бы спрятан внутри нескольких "упаковок", которые обеспечивают его элиминирование и в известном смысле репрезентацию» (Замятин, 2000, с. 107), кажется методологически оправданной. С одной стороны, мы имеем дело с внедискурсивными конструкциями образа (географическими, культурно-историческими, этническими), с другой стороны, содержание образа репрезентовано множеством дискурсов, привязанных к различным событийным рядам, и именно они независимо от ядра начинают существенно определять содержимое образа.
Образ страны может быть определен и «как совокупность всех описательных, инференциальных и информационных убеждений, которые имеются о конкретной стране» (Martin, Eroglu, 1993). Именно в современную эпоху массмедиа и тотальной массовой коммуникации понятие информационного убеждения задает новые смыслы к пониманию того, какие информационные конструкции оказываются более действенными в формировании у потребителя моделей
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017
мира. Возможно, стоит сделать допущение, что образ страны определяется через образ места и может генерироваться и восприниматься как на групповом, так и на личностном уровне.
При всей кажущейся устойчивости образ государства как модель представляет собой не просто конструкт, а некий трансформер, даже в географическом, территориальном аспекте, поскольку «образы территории подвижны, образ может расширяться, включая реалии соседних территорий и формируя новый, более яркий и мощный образ» (Замятин, 2002, с. 15). Трансформации образа в контексте социальных и политических событий испытывают еще большие изменения, поскольку амплитуда колебаний образа начинает зависеть от вневременных и внепространственных факторов. Это означает, что образ может формироваться как угодно, где угодно и кем угодно, главное, чтобы его содержание разделялось общественным мнением. Во многом социальное одобрение того или иного образа или активное его присутствие в «повестках дня» лидеров общественного мнения остается важным, однако в ситуации всеобщей доступности к самостоятельной генерации контента лидерство действия или высказывания приобретает достаточно зыбкие формы.
Другим определяющим фактором в понимании того, каким способом формируются и трансформируются образы государств, становится фактор вне-историчности. Общественное сознание в эпоху новых медиа очень восприимчиво ко всякого рода доктринам упрощения истории, событий, мифологизации, сакрализации, приданию ложных значений вполне, казалось бы, устойчивым смысловым конструкциям.
Обильное количество дискурсов, в том числе реализованных в медиапро-странстве, где дискурс есть фактическое содержание, рожденное в результате коммуникации, а сам контент создается спонтанно, порождает химерические образы. Их содержание диктуется «слепками» событий, интерпретация которых становится первичнее самого факта. Учитывая, что новые медиа (social networking services) представляют собой социальные средства коммуникации, позволяющие участникам создавать содержание в процессе обмена им, обладают более сильной внеисторичностью и ситуативностью, их роль в формировании образов сводится не просто к функции дискурс-трансляторов. Они вполне активные агенты, конструирующие международное содержание образов государств и доносящих их до широких аудиторий.
Образ все чаще выступает как категория инструментализма, особенно в том случае, «когда конкурентная среда в сфере построения политических медиа-образов, обладающих свойствами "мягкой силы", закономерно порождает производство следующих стратегических медиаэффектов: создание как можно более привлекательного политического медиаобраза собственного государства и занижение привлекательности образа государства-конкурента вплоть до эффекта отторжения» (Русакова, Русаков, 2017, с. 58). Образ «как конструкт» в современной медиасреде превращается в образ «как инструмент», а его компоненты, формирующие элементы медиавоздействия, доминируют в ситуации достижения максимальных эффектов воздействия на массовые аудитории путем конструирования инструментальных воздействующих образов. В этом
смысле медиадискурс выходит далеко за пределы привычных подходов, рассматривающих его как множество текстов, функционирующих в сфере массовых коммуникаций, и может быть определен в инструменталистском значении как разновидность кластеров медиаконтента, направленных на воздействие на конкретные целевые аудитории и структурированные исходя из возможностей современныхмедиаплатформ. Структура медиадискурса в традиционных СМИ отлична от интернет-медиа, но даже в Интернете прослеживается существенная разница в организации форм медиаконтента и дискурса.
В Интернете проще воздействовать на целевую аудиторию, поскольку там существует инструментальная возможность использования механизма тарге-тинга — воздействия на целевую аудиторию путем выделения только той ее части, которая удовлетворяет заданным критериям. Так можно порождать множество таргетированных образов для разных целевых групп, закладывая в ядра образа только то, к чему может быть быстрее восприимчива целевая аудитория, играя на слабых и сильных ее представлениях применительно к объекту образа.
Нужно учесть тот факт, что образ страны может быть совокупностью десятков, сотен медиаобразов, созданных в медиа, которые так или иначе задерживаются в нашем сознании, либо превращаясь во фрагменты разорванной реальности, либо усиливая шаблоны и стереотипы. СМИ диверсифицируют образы настолько, что мы начинаем иметь дело не с реальностью, а со множеством толкований, инвариантов и репрезентаций. «Средства массовой информации не являются только зеркалом, в котором отражается реальность: на медиаизображения (репрезентацию) тех или иных явлений, процессов, ситуаций оказывает значительное влияние целый ряд факторов. Журналисты не являются пассивными фиксаторами событий: освещая одну и ту же ситуацию, журналисты видят ее по-разному, снимают по-разному, пишут по-разному. Эти различия между тем, что было "на самом деле" и тем, что получилось в медиа-тексте, издавна привлекали к себе повышенное критическое внимание интеллектуалов и общественности» (Сидорская).
Однако, в отличие от медиаисследований, в политических исследованиях категория образа все же находит осмысление через понятия актора и действия, что позволяет нам фокусироваться в большей степени на реальности, в которой социальная материя дается через социальные действия и ожидания и «образ государства (страны) определяется как сравнительно стабильные ожидания актора относительно себя и своих действий (Киселев). Образ государства ассоциируется с теми ролями, которые играются им на международной арене в процессе взаимодействия с различными участниками международной политики. В ходе данного процесса формируется и идентичность государства как политического института, а впоследствии и страны как национально-территориального образования. Таким образом, чисто эпистемологически можно зафиксировать, что познание государством самого себя не может протекать без восприятия и анализа иных участников международных отношений и тех дискурсов, которые существуют в публичном пространстве этих участников.
Отчасти в подобной интерпретации мы возвращаемся к веберовской парадигме восприятия реальности, где «всякая интерпретация, как и наука во-
обще, стремится к очевидности. Очевидность понимания может быть по своему характеру либо рациональной (т. е. логической или математической), либо — в качестве результата сопереживания и вчувствования — эмоционально и художественно рецептивной. Рациональная очевидность присуща тому действию, которое может быть полностью доступно интеллектуальному пониманию в своих преднамеренных смысловых связях... столь же понятны нам действия того, кто, отправляясь от известных опытных данных и заданной цели, приходит к однозначным (по нашему опыту) выводам в вопросе о выборе необходимых средств» (Вебер, 1996). В этом смысле любой образ является не такой уж и компилированной конструкцией, в нем всегда есть некое устойчивое содержимое, но дополненное социальными смыслами, которые содержат в себе и иррациональные компоненты. Но, возможно, именно иррациональные акты, художественные рецепции и интерпретации, стремящиеся к очевидно-стям, могут дополнить сугубо когнитивные конструкции при понимании того, как складывается тот или иной образ, хотя бы как фрагмент реальности, даже виртуальной.
Однако, учитывая «отвязку» образа от исторических, временных и пространственных факторов, мы склоняемся к тому, что любой образ есть определенная реконструкция лишь фрагмента реальности, возможно, даже реконструкция, содержащая в себе сугубо авторскую интерпретацию, как в социальных сетях или блогосфере, где любое событие реконструируется и достаивается в процессе дискурса, порождаемого определенными ситуативными рядами событий или как минимум взглядом на событие.
Некоторые дискурсологические исследования утверждают, что образ есть «знаковая модель, опосредующая представления о национально-государственной общности и ее членах через доступные обыденному сознанию понятия и суждения» (Семененко, 2008, с. 9). Знак, значение, смыслы знаков, сложенные в определенные конструкции, являются теми единицами анализа, через которые мы можем ответить на вопросы, что содержит в себе тот или иной образ и как мы его воспринимаем. Но любые смыслы, которые мы закладываем или считываем, не лишены того, что мы называем нашим социальным воображением, отсюда чем больше мы конструируем смыслы, привлекая инструменты социального воображения, тем более далеким образ становится от реальности, но, попадая в массовое сознание через все возможные проводники, он становится не менее реальным, чем сама действительность.
Любой дискурс зависим, и мы должны устремить свой исследовательский интерес к грамматике, семиотике, локальной семантике, синтаксису, структуре аргументации и попытаться в самом общем плане ответить на вопросы: как «они» говорят о «нас», как складывается образ «нас» в тексте или речи? (Хмель-цов).
Зависимость дискурса в большей мере проявляется в ситуации интернет-среды, где любое суждение может приобретать большее или меньшее значение даже исходя из развитости интерфейса паблика или специфики контента. Любое событие, размещенное в !^адгат, может быть воспринято иначе, чем в РасеЬоок, только лишь потому, что создаваемый или размещаемый контент
очень разный и его коды считываются по-разному. Язык Интернета как язык реальности также представляет собой множественность языков, и даже в рамках двух ресурсов эти языки могут представлять собой особые «территории».
Категория образа неотъемлемо связана с понятием восприятия (восприятия реальности), учитывая то, что образ является ментальным объектом, а не просто копией реальности. Любой образ приобретает в такой интерпретации качество «означенного объекта», а это, по утверждению Г. Блумера, позволяет нам считать объект «продуктом диспозиции индивида действовать, а не стимулом, который вызывает действие. Индивид не окружен уже существующими объектами, которые воздействуют на него и вызывают его действия. На самом деле индивид сам конструирует свои объекты на основе осуществляемой им деятельности <...> индивид мысленно обозначает для себя различные объекты, наделяя их значением, определяя их уместность для своего действия и принимая решение на основе этой оценки. Вот что подразумевается под интерпретацией, или действованием на основе символов» (Блумер, 1984, с. 173-179). С точки зрения символического интеракционизма объекты и значения формируются в процессе непрерывной коммуникации, совместно с другими, а не изолированно.
Современные массмедиа в разрезе новых медиа и социальных сетей усиливают эффекты символической интеракции, поскольку сами коммуникаторы через свои персональные аккаунты могут быть представлены как совокупности символов или «означенных объектов», которые также не аутентичны реальности, а коммуникация между ними распространяется далеко за пределы ближнего или локального окружения. Учитывая, что медиапространство вообще может быть представлено с точки зрения некоторых символических структур, где все может переводиться в формат символических коммуникаций, сами по себе создаваемые образы есть те же самые ментальные объекты, порождаемые символическими коммуникациями и с последующим декодированием символов исходя из условий дискурса.
Таким образом, любой символ может получать совершенно различные интерпретации, а образ, который состоит из символов, будет совокупностью интерпретаций (или интерпретации социальных действий, также сводимых к символическим актам), помещенных в конкретный дискурс. Отсюда разным объектам реальности могут присваивать на символическом уровне разные значения (памятники советским вождям, наименования городов, субкультурные и религиозные символы, символы, отражающие ценности отдельных социальных групп, и т. д.). И символы, выступающие со своими значениями образа, фактически могут замещать сам объект фантомной копией и даже фейком.
Фейковые образы и фейковые объекты — одна из набирающих обороты тем в современной теории коммуникации, особенно в связи с возникновением новых медиа. Фейковая новость, сюжет, запись в блоге или аккаунте, фотография, вброшенная в массовое коммуникативное пространство, за несколько часов может создать стране, государству, политическому лидеру образ агрессора, разрушителя или, наоборот, миротворца и защитника.
Учитывая, что фейк преподносится зачастую как то, что вдруг стало известным и что скрывали от массового зрителя / пользователя, то доверие к символам, которые эксплуатируются фейком, зачастую больше, чем к сюжетной линии, основанной на факте, особенно когда «коммуникация намного шире и превращается в феномен, охватывающий личные отношения и любые способы обмена между людьми или распространения информации, включая популярную культуру и символизм» (Tworek, 2017). Смешение личного пространства и различных внеличностных дискурсов, в том числе и политических, в рамках одной площадки делает пользователя крайне уязвимым.
Даже после развенчания фейка (в быстрой или долгой перспективе) потребитель не всегда оперативно готов сменить свою позицию по отношению к объектам фейка, особенно когда дело касается информационного противостояния или проблем цифровой дипломатии. Это fake war — «фейковая война». Одним из таких примеров стало формирование образа России в ряде западных СМИ в рамках учений «Запад-2017», когда в авторитетных журналах и комментариях экспертов, распространившихся в Интернете, стали появляется новости и сюжеты о якобы скрытой оккупации Беларуси российскими войсками, наступления на страны Балтии, возможной оккупации определенной части Восточной Европы и т. д. Фейки могут быть инсталлированы и в тело образа, когда речь идет о формировании сугубо ложных ментальных объектов в целях дискредитации политического противника, страны на международной арене, государства как конкурентной системы политического менеджмента.
Фейковая информация, построенная по принципу кликбейтинга, и доходы от нее сегодня существенно влияют на содержание генерируемых образов в новых медиа и социальных сетях, особенно когда есть возможности для пользовательской анонимности и анонимного хостинга сайтов. Отсюда мы можем получать совершенно выдуманные образы в разных количествах, но очень быстро доставляемых до потребителя информационных потоков.
Феноменологическое содержание образа, даже в новых медиа, привязано к трем основам: откуда проистекает знание (его источник), как впоследствии это знание структурируется в определенной картине мира и что оно значит для «нас». Учитывая давление «символических других» в процессе сетевой коммуникации на «нас», особенно когда искусственно создается видимость того, что нечто разделяется всеми, и, значит, «я», как погруженный в некоторое коллективное «мы», должен признать это частью своей идентичности, чтобы не оказаться в изоляции или попросту быть неправильно понятым.
В этом смысле образ страны представляется некоторым изображением или пазлом, соотносимым с нашим «я» или коллективным «мы», который присутствует на уровне индивидуального или группового субъекта в постоянно недостроенном или в несфокусированном виде. Точка фокуса может постоянно смещаться, поскольку именно изображение страны формируется на основе опыта и мнений, полученных через различные каналы, сегодня прежде всего через медийные. Социальные и политические события стекаются к нам посредством коммуникации из медиа в хаотичном виде, оказывая на нас влияние, так же как развлечения, индустрия кино, слухи, литература, историческое
наследие и даже частные суждения, сформированное такими же пользователями, как и мы, в новых медиа (блоги, социальные сети, паблики). Но все они, особенно в цифровую эру, представляют не что иное, как систему коммуникативных кодов.
В 1970-х годах С. Холл выдвинул идею о том, что любое социальное событие, выраженное в речи и доставленное до реципиента, представляет собой систему кодов, декодируемых впоследствии восприятия информации теми кодами, которыми обладает реципиент (Hall, 1973). Получатель может использовать и «навязанный вариант», когда использует заложенный в тексте код.
Несмотря на критическую оценку концепции С. Холла в лингвистических исследованиях он оказал влияние на развитие семиотических исследований, выдвинув положение, что коммуникация между агентами строится с помощью различных понятийных рядов в различных знаковых системах (Hall, 1973), из чего следует, что не всегда одна и та же цепочка фактов по одному событию ведет нас к одинаковым выводам. А это свидетельствует о том, что из одной и той же совокупности фактов или интерпретаций мы можем моделировать совершенно различные образы. Особенно данная ситуация прослеживается, когда любое событие, попадая в медиапространство, испытывает инверсию как в процессе дискурса, так и с точки зрения восприятия самого дискурса реципиентом, когда инверсиям может подвергаться даже код реципиента.
Учитывая тот факт, что дискурс является инструментальным средством конструирования образов, то любое инверсирование знака, символа, факта, интерпретации и даже целых семантических кодов ведет к формированию кон-фронтационных моделей действительности, не всегда умещающимися даже в бинарные рамки отношений «свой — чужой», «друг — враг» и другие привычные для исследований идентичности, в том числе выявление своей по отношению к внешней. Инверсии образа, возможно, сами продуцируют поликультурные картины реальности даже в координатах «свой — чужой». Вместе с тем ответить на вопрос, как в дискурсе порождаются образы, можно через знаковые конструкции с выявлением инверсивных операций, и вполне справедливым на этом этапе будет «использовать определение понятия образа как знака, нагруженного дополнительным означаемым, специфическим для каждого конкретного дискурса» (Фомин, 2014, с. 94).
Понятие «инверсия» в современной научной литературе имеет множество значений. Однако практически все они восходят к латинскому слову inversio — «переворачивание, перестановка». Таким же образом трактуется и инверсия в логике, представляя собой унарную операцию над суждениями, в результате которой полученное суждение становится противоположным исходному. Таким образом, инверсия в политических дискурсах представляет с собой не что иное, как искажение или переворачивание смысла события, текста, истории или реальности в соответствии с контекстуальной рамкой конкретного дискурса.
Если следовать методологической рамке постструктурализма по отношению к тексту и к любому событию социального мира, которое предстает впоследствии как текст, то любой исторический факт есть нагруженная определенными значениями дискурсивная конструкция, порожденная в конкретной
знаковой системе, особенно когда знаковая система предстает перед нами как некоторый культурный код, а «понятие кода предполагает идею определенной упорядоченности и артикуляции. В этой связи репрезентанты вовсе не являются зеркальными отражениями реальных объектов (референтов), а выступают определенными способами их кодировки <...>. К примеру, кино-образы — это не слепки внефильмической реальности, а реальность, уже концептуально отфильтрованная, в той или иной степени интерпретированная. Точно так же то, что принято называть историческими фактами или документами, является не слепками или оттисками реальности, а ее репрезентантами, требующими декодирования. т. е. раскрытия смысла путем интерпретации» (Русакова, Русаков, 2008, с. 16).
Таким образом, смысл одних и тех же событий или процессов будет обусловлен множеством контекстов, даже когда происходит оперирование смыслами понятий в заранее предустановленных дискурсом «правилах игры». Сами по себе «правила игры» могут быть заданы теми повестками дня, которые актуальны в определенный период времени и адаптированы под различные типы аудиторий, учитывая национальные, культурные, региональные специфики.
Под семиотическими инверсиями мы будем понимать процедуру искажения или изменения смысла (включая сюда его онтологические, аксиологические и когнитивные параметры) с последующим его укоренением в определенной среде, включая медиасреду и ее язык.
Проводя анализ образов стран и государств через семиотические инверсии, мы можем приблизиться к тому, каким образом речевое поведение субъекта коммуникации, а именно использование им специально подобранных комбинаций языковых единиц и кодов, способно оказывать воздействие на реципиента и его социальное поведение на разных уровнях, учитывая информационную подвижность и подверженность различным вирусным технологиями, используемым в новых медиа, самого реципиента.
Семиотические инверсии можно разделить на несколько типов. Инверсия первого типа — процедура по созданию ложных суждений и убеждений, в контексте конкретных политических дискурсов, целью которых может быть дискредитация политического соперника или формирование альтернативных версий исторических событий с помощью заранее привнесенных новых контекстов, опирающихся на различные интерпретации и иллюстрации.
Такая инверсия характерна для «быстрого дискурса», когда мы имеем дело с сиюминутными краткосрочными повествованиями в обширном информационном потоке. Примерами таких инверсий могут выступать самые разнообразные дискурсы: о вмешательстве России в выборы президента США в 2016 г., о политизации российского спорта, об использовании российских фильмов и мультипликации как элементов информационной агрессии и т. д. В рамках такого типа инверсии в знаковой системе возникают неустойчивые коды, легко подвергающиеся сомнению, но которые могут повлиять на поведение реципиентов в отношении объекта инверсии. В процессе познания языкового конструирования социальных представлений здесь нас могут привлекать сразу несколько проблем: изучение автоматизмов выражения — жанр, клиширова-
ние; риторика переформатирования как стратегия пропагандистского дискурса в ситуации информационной войны; включенность стереотипных ситуаций в аргументацию, когда стереотип всегда негативно номинирован; формирование ложных посылок дискурса с дальнейшим установлением «квазиповесток дня».
Семиотическая инверсия второго типа может представлять собой и более объемную процедуру по формированию альтернативных или даже ложных моделей мира, и истории, которые структурируются в качестве системы знаков с присвоенными этим знакам искажений. Здесь могут формироваться ложные идентичности, когда в систему кодируемых сообщений закладывается линия навязывания по типу «свой — чужой», «друг — враг».
Подобная инверсия направлена на формирование таких кодов дискурса, которые приобретают устойчивые значения и создают внеисторическую картину реальности по типу интерпретации «поверх события». Например, на интернет-портале крупного немецкого журнала приводится следующий текст, состоящий из суждений экспертов: «Русские — большие мастера организации так называемых психологических операций. Их целями являются Украина, страны Балтии и вся Западная Европа, то есть, в частности, Германия. При этом русские задействуют весь спектр СМИ, в том числе социальные сети»; «Кремль использует любую возможность для дискредитации Германии. При этом речь идет о дезинформации, инфильтрации, оказании влияния, пропаганде и попытках деморализации» (Russen versuchen den Bundestag zu infiltrieren, 2016).
При этом никаких данных или аргументов, подкрепляющих цитаты экспертов, нет. Иногда используются образы холодной войны и такие контент-коды, которые изначально посылают реципиенту связанные воедино категории с негативными коннотациями, в результате чего без всякой отсылки к реальности у реципиента может возникнуть представление о России как о вражеском, агрессивном, чужеродном государстве.
Инверсии третьего типа построены на замещении реальности дискурсами постправды, направленными на последующие действия, которые могут вызвать социальное одобрение реципиентов. Оно может выражаться в социальном действии, легитимизируемом самой инверсией.
Среди самых распространенных инверсий такого типа являются те, которые перекодируют значения и смыслы ядер о современной российской идентичности в представлении западного потребителя информации. Например, инверсия образа России через создание новых инверсивных кодов о Великой Отечественной войне. Такой тип активно используется в информационной пропаганде в воздействующих медиадискурсах.
В одной из статей на интернет-портале крупного общественно-политического издания Польши под заголовком «В мире российской сказки» идет повествование о том, что «многие жители России не только не знают, но и не хотят знать фактов, связанных со Второй мировой войной <...> Каждый, кто воюет с российским народом, не прав по определению, в символическом смысле он встает на сторону "нацистов" <...> Большинство россиян верят, что победа над фашистской Германией стала в первую очередь заслугой СССР <...> Они
уверены, что своим сегодняшним миром Европа обязана геройству и жертвам их предков. Потребность в мифе о Великой Отечественной войне родилась из изобилующего преступлениями прошлого, печального настоящего и мрачных перспектив на будущее. Ядром мифологического сознания выступает День Победы» (Pe+czynska-Na+§cz, 2017). Следом обычно размещены пользовательские комментарии, которые эмоционально поддерживают некоторые реплики из публикации.
В данном случае предпринимается попытка создания устойчивого восприятия образа России через перевернутые смыслы и значения исторического события без обращения к историческим документам, фактам, истории. Вместо них дискурс изобилует категориям альтернативного, замещенного образа войны: «страдания солдат», «нищета мирных жителей», «геополитические интриги», «жестокость сталинского режима» «много пафоса», «отсутствие интереса к судьбам советских солдат». В такой картине прослеживаются некоторые риторические эффекты вокруг самого дискурса, в котором объект в отдельных случаях конструируется, а в других проходит процедуру деконструкции с изъятием определенного содержания и замещением его авторскими сюжетами по ходу повествования.
Подобные тексты создаются зачастую конвейерно и служат эмоциональным подкреплениям к действиям, которые должны получить социальное одобрение определенных практик, проводимых в рамках официальных политик. Примером является символическая политика некоторых восточноевропейских государств, проводимая под эгидой укрепления национальной политики, выстроенная в медийном дискурсе на риторической демонизации образа России и выраженная на законодательном уровне документом «Об изменении закона о запрете пропаганды коммунизма или иного тоталитарного строя в названиях зданий, объектов и помещений для публичного пользования». Поправки, принятые летом 2017 г., предполагают снос более 500 советских памятников и мемориалов. В данном случае мы имеем дело уже с прагматикой дискурса, когда последний становится событием на уровне проводимой политики идентичности. Нужно отметить, что концепт идентичности является во многом определяющим в ситуации конструирования политического образа, как собственного, так и внешних к собственному.
В обычной практике дискурс не только содержит «контексты», т. е. социокультурные, исторические и идеологические условности, через которые, согласно Т. Ван Дейку, «устанавливается связь между структурами дискурса и социальным действием» (Van Dijk), однако построение дискурса с помощью инверсий различных типов скорее даже не конструирует образ, а создает его вирусную копию, создавая такую семиотическую ситуацию в системе кодировки, которая заражает текст, а потом и реципиента навязанными смыслами, существующими только в дискурсе, не имея отношения к реальным социальным событиям или порождая модели мира, в которых объект дискурса взят отдельно от объекта реальности.
В заключение необходимо отметить, что сам по себе анализ политических образов сегодня требует совершенствования парадигмальных методологи_ 73
ПОЛИТЭКС 2017. Том 13, № 4
ческих и процедурных рамок исследования. Развитие медийного дискурса и переход его в качественно новые форматы организации и структурирования в условиях технологии Web 2.0, возможно, изменит подход к восприятию дискурса и его интерпретации, включая технологические стороны, в которых он генерируется и существует. В новой среде «реальной виртуальности» применение привычных нам инструментов познания образа испытывает существенные затруднения, поскольку семиотические конструкции и анализируемое содержание подвержены более быстрым изменениям, а язык этой среды вбирает в себя многоуровневые значения тех категорий, которые становятся для нашего сознания определяющими при конструировании образов. Сами образы тем самым становятся более подвижными, поливариативными, а их содержание выступает инструментом конкурентных «повесток дня» в позиционировании стран в медиа и их восприятии на новых площадках общественного мнения, которое задается развитием современного медиапространства.
Литература
Блумер Г. Общество как символическая интеракция || Современная зарубежная социальная психология. М.: Изд-во МГК, 19B4. С. 173-179.
Вебер М. Основные социологические понятия || Западно-европейская социология XIX — начала XX веков | под ред. В. И. Добренькова. М.: Международный университет бизнеса и управления, 1996. С. 455-490.
Замятин Д. Н. Образ страны: структура и динамика || Общественные науки и современность. 2000. № 1. C. 107-115.
Замятин Д. Н. Образы путешествий: социальное освоение пространства || Социологические исследования. 2002. № 2. С. 12-22.
Киселев И. Ю. Проблема образа государства в международных отношениях: конструктивистская парадигма || Политекс. Политическая экспертиза. URL: http:||www.politex.info| content|view|367|30| (дата обращения: 10.10.2017).
Русакова О. Ф., Русаков В. М. «Мягкая сила» дискурса политических медиаобразов: анализ стратегических эффектов || Известия Уральского федерального университета. Сер. 3. «Общественные науки». 2017. Т. 12, № 1 (161). С. 53-67.
Русакова О. Ф., Русаков В. М. PR-Дискурс: Теоретико-методологический анализ. Екатеринбург: Ин-т междунар. связей УрО РАН, 200B. 340 с.
Семененко И. С. Образы и имиджи в дискурсе национальной идентичности || Полис. Политические исследования. 200B. № 5. С. 7-1B.
Сидорская И. В. Образ или имидж страны: что репрезентуют СМИ || ЭБ БГУ. URL: elib.bsu. by|bitstream|1234567B9|123210|1|статья_Псков_Сидорская.pdf (дата обращения: 16.10.2017).
Фомин И. В. Модели повествовательной синтактики как инструмент анализа образов государств || Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта. 2014. Вып. 6. С. 94-102.
Хмельцов А. И. Когда «они» говорят о «нас»: политический дискурс — анализ и семиотика внешней политики в междисциплинарной перспективе || Российская коммуникативная ассоциация. URL: http:||www.russcomm.ru|rca_biblio|h|hmeltsov.shtml (дата обращения: 16.10.2017).
Hall S. Encoding and Decoding in the Television Discourse. Birmingham: University Birmingham, 1973. URL: http:||www.birmingham.ac.uk|Documents|college-artslaw|history|cccs|stencilled-oc-casional-papers| 1toBand11to24and3Bto4B|S0P07.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
Martin I. M., Eroglu S. Measuring a Multi-Dimensional Construct: Country Image || Journal of Business Research. 1993. Vol. 2B. Р. 191-210.
Peiczynska-Naiçcz К. W rosyjskim swiecie bajki || Wyborcza. 10.05.2017.
ЛОЛИТЭКС. 2017. Том 13, m 4
Russen versuchen den Bundestag zu infiltrieren // Focus. 15.04.2016.
Tworek H. Political Communications in the "Fake News" Era: Six Lessons for Europe. URL: http://www.history.ubc.ca/sites/default/files/biblio/uploads/Media%20browser/tworek-political_ communication-policy_brief_2017.pdf (дата обращения: 14.10.2017).
Van Dijk T. A. Discourse as Intraction in Society // Discourse as Social Interaction. URL: http:// www.discourses.org/justpublished/ (дата обращения: 16.10.2017).
Берендеев Михаил Владимирович — канд. социол. наук, доц.; mberendeev@kantiana.ru
Статья поступила в редакцию 13 ноября 2017 г; рекомендована в печать 07 декабря 2017 г
Для цитирования: Берендеев М. В. Медиадискурсы и образы стран в условиях политики постправды // Политическая экспертиза: ПОЛИТЭКС. 2017. Т. 13, № 4. С. 64-76.
MEDIA DISCOURSES AND IMAGES OF COUNTRIES IN TERMS OF POST-TRUTH POLICY
Mikhail V. Berendeev
Baltic Federal University I. Kant, Institute of Human Sciences 14, ul. A. Nevsky, Kaliningrad, 236041, Russia; mberendeev@kantiana.ru
The article deals with the problem of designing images of states through the tools of semiotic inversions, which are generated by discourses of new media. The author's attention is directed to the formation of new codes of reality and alternative realities in fast media discourses that generate inverted and false models of reality installed in the minds of the consumer of mass-media products. The author emphasizes the thesis that the objects of the media discourse are created situationally without strict attachments to the objects of reality, facts and social content.
Keywords: discourse, media discourse, semiotics, image of the state, identity, media communications.
References
Blumer G. [Society as symbolical interaction]. Sovremennaia zarubezhnaia sotsial'naia psik-hologiia [Modern foreign social psychology]. Moscow, Publishing house of the Moscow university, 1984, рр. 173-179. (In Russian)
Fomin I. V. Modeli povestvovatel'noi sintaktiki kak instrument analiza obrazov gosudarstv [Of Model of a narrative sintaktika as tool of the analysis of images of the states]. Bulletin of the Baltic federal university of I. Kant, 2014, iss. 6, pp. 94-102. (In Russian)
Hall S. Encoding and Decoding in the Television Discourse. Birmingham, University Birmingham, 1973. Available at: http://www.birmingham.ac.uk/Documents/college-artslaw/history/cccs/ stencilled-occasional-papers/1to8and11to24and38to48/S0P07.pdf (accessed: 14.10.2017).
Hmeltsov A. I. Kogda «oni» govoriat o «nas»: politicheskii diskurs — analiz i semiotika vneshnei politiki v mezhdistsiplinarnoi perspektive [When "they" speak about "us": a political discourse — the analysis and semiotics of foreign policy in cross-disciplinary prospect]. Russian Communication Association. Available at: http://www.russcomm.ru/rca_biblio/h/hmeltsov.shtml (accessed: 16.10.2017). (In Russian)
Kiselyov I.Yu. Problema obraza gosudarstva v mezhdunarodnykh otnosheniiakh: konstruktivistskaia paradigma [A problem of an image of the state in the international relations a constructivist paradigm]. POLITEX: Political Expertise. Available at: http://www.politex.info/content/ view/367/30/ (accessed: 10.10.2017). (In Russian)
Martin I. M., Eroglu S. Measuring a Multi-Dimensional Construct: Country Image. Journal of Business Research, 1993, vol. 28, pp. 191-210.
Peiczyhska-Naigcz K. W rosyjskim swiecie bajki. Wyborcza. 10.05.2017. Rusakova O. F., Rusakov V. M. «Miagkaia sila» diskursa politicheskikh mediaobrazov: analiz stra-tegicheskikh effektov ["Soft power" of a discourse of political media images: analysis of strategic effects]. Izvestiia Ural'skogo federal'nogo universiteta. Ser. 3. «Obshchestvennye nauki» [News of Ural Federal University. Series 3, Social sciences], 2017, vol. 12, no. 1 (161), pp. 53-67. (In Russian) Rusakova O. F., Rusakov V. M. PR-Diskurs: Teoretiko-metodologicheskii analiz [PR-Diskurs: Theoretiko-metodology analysis]. Yekaterinburg, OURO RAHN, Institute of international relations, 2008. 340 p. (In Russian)
Russen versuchen den Bundestag zu infiltrieren. Focus. 15.04.2016.
Semenenko I. S. Obrazy i imidzhi v diskurse natsional'noi identichnosti [Images and images in a discourse of national identity]. Polis. Politicheskie issledovaniia, 2008, no. 5, pp. 7-18. (In Russian) Sidorskaya I. V. Obraz ili imidzh strany: chto reprezentuiut SMI [Image or image of the country: what is reprezentut by media]. Elib bsu. Available at: elib.bsu.by/bitstream/123456789/123210/1/ CTaTbflJlcKOB_CMAopcKafl.pdf (accessed: 16.10.2017). (In Russian)
Tworek H. Political Communications in the "Fake News" Era: Six Lessons for Europe. Available at: http://www.history.ubc.ca/sites/default/files/biblio/uploads/Media%20browser/tworek-politi-cal_communication-policy_brief_2017.pdf (accessed:14.10.2017).
Van Dijk Teun A. Discourse as Intraction in Society. Discourse as Social Interaction. Available at: http://www.discourses.org/justpublished/ (accessed: 16.10.2017).
Weber M. [Basic sociological concepts]. Zapadno-evropeiskaia sotsiologiia XIX — nachala XX vekov [Western European sociology of the XIX beginning of the XX centuries]. Moscow, 1996, pp. 455-490. (In Russian)
Zamyatin D. N. Obraz strany: struktura i dinamika [Image of the country: structure and dynamics]. Obshchestvennye nauki i sovremennost', 2000, no. 1, pp. 107-115. (In Russian)
Zamyatin D. N. Obrazy puteshestvii: sotsial'noe osvoenie prostranstva [Images of travel: social development of space]. Sotsiologicheskie issledovaniia, 2002, no. 2, pp. 12-22. (In Russian)
For citation: Berendeev M. V. Media discourses and images of countries in terms of post-truth policy. Political Expertise: POLITEX, 2017, vol. 13, no. 4, pp. 64-76.
tfO_nMT3KC. 2017. TOM 13, № 4
