CC BY
21
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2008. № 3
н.Ф. злобина
образ и понятие, стих и проза как категории исторической поэтики в наследии ф.и. буслаева
(по материалам РГАЛИ)
25 апреля 2008 г. исполнилось 190 лет со дня рождения Ф.И. Буслаева, «неистового исследователя», ученого прошлого и будущего, «опытное усердие» которого открыло не одну новую науку, а «радушие знания» и «обаяние альтруистического знания» привлекло не одно поколение исследователей и педагогов идти по стопам своего учителя.
В России в середине XIX в. Ф.И. Буслаев создал фольклористику как самостоятельный раздел филологических знаний, а также историю древнерусского искусства в искусствоведении. В языкознании, истории литературы, русской и зарубежной, ученый пересмотрел и существенно дополнил материал, исследуя его новым историко-сравнительным методом и используя комплексный подход. Во всех этих науках процессы развития Буслаев рассматривал на сломе двух эпох — мифологической и христианской. «В то время как знаменитые зачинатели культурологи в Западной Европе — Ф. Гизо во Франции и братья Гриммы в Германии в исследованиях языка и древностей — делали акцент на выявлении "национального духа", Ф.И. Буслаев поставил в центр внимания перелом в развитии духа, связанный с христианством» [Степанов, Проскурин, 1993: 6].
Цель всех его трудов — уяснить, что такое истинная духовность и как уровень духовности влияет на сферы культурной и научной жизни. Развитие литературы и искусства он тонко и убедительно связал с развитием духовности, начиная с древних мифологических времен и заканчивая современностью. Образ и понятие, стих и проза также рассматривались ученым как отражение духовной жизни народа.
Основоположником исторической поэтики в науке признан А.Н. Веселовский. Однако многие идеи, направления исследований разрабатывались его учителем Ф.И. Буслаевым. В своих работах ученый касался поэтических систем разных эпох: мифологического периода (фольклора), периода древней классической литературы (поэтики Аристотеля), Средневековья (поэтика зарубежной, древнерусской литератур, эпох Возрождения и Просвещения), современной ему литературы, а также художественных систем разных искусств.
Свою поэтику Буслаев строил на принципах историзма. «Острое историческое чутье было прирожденным свойством Буслаева» [Алпатов, 1961: 66].
Важнейшим законом языка является наименование предмета по впечатлению, произведенному им на человека, поэтому слово «означает предмет по тем свойствам, какие ярче бросаются в глаза и затрагивают воображение» [Буслаев, 1848: 10]. Слово рождается как отклик души на внутренние и внешние впечатления человека. Для начального периода языка была характерна тесная связь с мифологическими представлениями, следы которых язык сохраняет практически навсегда. «Весь язык, прошедший этот период, удерживает на себе следы первоначального мышления» [Буслаев, 1861: 138]. В этот период словесная и предметная составляющие слова воспринимались как нерасчленимая реальность, и об этом Буслаев, вступая в дискуссию с А.Н. Афанасьевым, писал на примере метафоры: «Не по риторическому тропу составляет язык метафорические выражения, заимствованные из воззрений на природу внешнюю, для означения душевных качеств и способностей: а по глубоко коренящемуся в народе верованию, что повсюду в природе распространена одна высшая сила, везде действующая с одинаковыми правами, и что те душевные движения, которые человек сознает в себе, присутствуют и в окружающей природе, но до времени остаются немы, выжидая своего чудесного явления в каком-либо сверхъестественном существе» [Буслаев, 1848: 65—66].
Буслаев выделял два периода жизни слова — образный и понятийный. На первом этапе развития языка была характерна образность как отдельных слов, так и целых выражений [Буслаев, 1941: 198] при описании как внешнего мира, так и внутреннего. духовные понятия внутреннего мира человека изображались с помощью понятий внешнего мира, которые отражали «наивные убеждения» [Буслаев, 1848: 9], «свежесть воззрений на природу», «веру в тайное общение с ней человеческой души», а не «недостаток в словах» и «ограниченность самосознания» [Буслаев, 1861: 138]. Эту идею о краткости, но богатстве языка в период формирования древнего эпоса поддерживали и развивали также А.А. Котлярев-ский, А.А. Потебня.
Ученый разделял наглядное и мифологическое значения слова, которые друг друга восстанавливали, т.е. «названием запечатлевалось верование или событие, и из названия вновь возникали сказание или миф» [Буслаев, 1848: 8]. Ученый-славист Н.И. Толстой также приводит примеры этимологической магии, подтверждающей мнение, что слово может провоцировать обряд, но и в конце XX в. он делал это очень осторожно: «Славянская филология только приступает к накоплению примеров слов, из
которых развивались, "разворачивались" ритуальные действия и целые обряды» [Толстой, 1995: 24].
Представления и образность древнейшего периода формировали эпический стиль, для которого характерна изобразительность или «живопись поэтическая». Буслаев наблюдал изобразительность живописи поэтической в описании предметов, пространства и времени, наружности героев и их внутренних, душевных качеств и чувств через описание действий и поступков. «Громадность и сила героя измеряется не отвлеченною мерою, не аршинами и пудами, но изобразительно, самым действием, точно так, как в языке живописуется пространство и время и всякое измерение; например, два, три перестрела (т.е. на расстоянии двух или трех выстрелов); стена выведена так высоко, что только сидя на коне можно достать рукою, мечом и т.п.» [Буслаев, 1904: 32]. Живописание и изобразительность эпического стиля Буслаев объясняет на примере эпизодов из сербского эпоса о Марке Кралевиче. Чтобы сравнить силу и мощь (духовную и физическую) погибшего Момчила, былина изображает сцену примерки доспехов Момчила Вукашином. Одежда «волочится по земле», шапка «по плеча входит», в сапог входят «обе ноги», золотой перстень «идет на целых три пальца», сабля «на аршин по земле тащится» [Там же: 31].
На смену образным представлениям приходят понятийные. Понятийное значение слова возникает постепенно: «Ежедневное употребление в последствии возводит впечатление до общего понятия» [Буслаев, 1848: 10]. Большую роль в смене форм Буслаев отдает христианству, которое дает в том числе «более определенное нравственное понятие слов, означающих способности душевные» [Там же: 65—66]. «Живость начального впечатления уступает величию влагаемой в слово идеи, и христианство сглаживает с языка его изобразительность, воспитанную язычеством». Ученый проводит принципиальную мысль, что изменение духовности влечет за собой переход от живого образа к отвлеченному понятию — от мифологического образа, для которого характерна изобразительность, наглядность, конкретность, к точному христианскому понятию. Изменения касаются не только художественных образов, сюжетов, мотивов, но также и тропов: «Тропы — выражение понятий о жизни духовной» [Буслаев, 1941: 187]. В этом заключается особенность исторического подхода Ф.И. Буслаева.
Первоначально (в мифологический и христианский периоды) все художественные формы возникали по глубокой внутренней потребности и отражали ее. С падением духовности (языческой или христианской) форма становится лишь знаком, ничего не отражающим.
Буслаев утверждал, что общий закон исторического развития словесности «состоит в том, что поэзия предшествует прозе»
[Буслаев, 1904: 33]. Для поэзии характерна стихотворная форма. Буслаев выделял языковую функцию стиха, эстетическую и информационную. Ученый считал, что практической основой приоритета стиха в древний период является тесная связь его с формированием языка, с синкретичным состоянием сфер деятельности и искусств. Стих «вырабатывается из самого языка, из элементов языка», он «продолжение также дара слова». Стих Буслаев называл «природной, почти врожденной человеку художественной формой словесной». Буслаев подчеркивал связь стиха с мифом как формой познания и языком как формой выражения. «Как миф развивался в связи с языком, так точно и стих у народов составлялся во взаимном развитии с формами языка. Таким образом, стих и миф одинаково возрастают и вырабатываются первоначально совокупно с развитием самых слов из первоначальных корней... Итак, стих первоначально имел все качества продукта жизненного» [Буслаев, 1877/8: 121].
Эстетическая составляющая слова в стихе приводила к тому, что игра звуками слова, чувство удовольствия, испытываемое от игры со звуками, психологически закрепляет стих как форму древнейшей фразы, основной ритм, интонация которой делает стих «необходимой формой художественного слова в пору незапамятную» и позже остается в поэтическом слове.
Кроме того, стих — это способ закрепления информации в памяти при отсутствии письменности, «необходимая форма того, что потом народы с гораздо большим удобством для себя нашли в азбуке, письме» [Там же: 122—122 об.]. «Стих есть не только выражение мысли, но и всякой поэзии, которую надо было закрепить в памяти, следовательно, все великое, важное, существенное в жизни закреплялось стихом. Отсюда ясно, что весь духовный мир человека, религиозный, умственный и нравственный, разумеется как одно целое, и все это безразлично должно было выражаться стихом» [Там же: 120 об.]. Буслаев подчеркивал обязательность, необходимость, неизбежность стихотворной формы в древнейший мифологический период.
Нерасчлененность основных функций стиха: языковой, поэтической, информационной — была характерна для начального периода. «Было время, когда и законы пользовались стихотворной формой, когда священные обряды сопровождались стихами, и молитва выражалась стихами» [Буслаев, 1878/9: 10 об.—11]. В этот период все возвышенное существовало в стихах, так как стих — «монументальная форма идеи» религиозной, умственной, нравственной сфер. В древнее время стих — «необходимая монументальная форма для передачи предания, мыслей из одного поколения в другое», «стихом говорят люди необыкновенные (боги, герои), рассказываются вещи необыкновенные». Стих выражал
«идеальный мир человеческой души». Буслаев отмечал синкретизм функций стиха.
Термин «синкретизм» был введен А.Н. Веселовским (в переводе с греч. «неразличение»). Буслаев не использовал этот термин, но характеризовал само явление первобытного синкретизма, при котором стих сопровождается «музыкой, пением, телодвижениями, мимикой» [Буслаев, 1877/8: 120 об.]. Эстетический импульс, находящийся в стихе, «требует развития и находит своим играющим силам новый подъем в музыке. Поэтому музыка есть необходимый природный спутник стиха. Самый стих есть форма песенная: он имеет размер, мелодию, созвучие в рифмах» [Там же: 122 об.]. Стих формирует поэтические приемы, относящиеся по происхождению к древнейшему периоду. Благодаря стиху вырабатываются постоянные, или обычные, эпитеты, а также такая художественная форма, как полилогия и другие тропы.
Синкретизм первобытного сознания объясняет связь стиха с разными видами деятельности, которых «потребности выше ежедневного употребления», как то: право: его постановления, законы; религия: ее песни, гимны, псалмы, молитвословия; ранняя философия: древние изречения мудрецов, народная мудрость. «Таким образом, законы и первые начатки знания, а также и самопознания, т.е. начатки той ранней философии, образцы которой мы находим в народных пословицах, и, наконец, самая религия, которая была первоначально источником, центром всего духовного, — все это первоначально и естественно выражалось в форме стиха. Само собою разумеется, что поэзия, которая не отделялась от религии и философии, от знания и нравственности, лирическая поэзия, эпос в народных рапсодиях и былинах. начатки драмы в хороводных играх — вся эта поэзия разделяла вместе с правдой, знанием, религией одну общую форму стих» [Там же: 122]. Фактически Буслаев говорит об особом виде эстетического объекта, когда «литература отражает в своем содержании тот идеологический кругозор в его целом, частью которого она сама является» [Медведев, 1993: 22]. Буслаев говорил, что эстетический объект имеет синкретический статус в древнем обществе. Современная наука приблизилась к пониманию того, что этот статус сохраняется и на других стадиях развития поэтики.
далее происходит разделение видов деятельности. Право, философия, религия становятся самостоятельными и получают форму прозаическую. В эпоху Аристотеля, «когда уже поэзия завершила цикл своего развития, а проза достигла высшей степени совершенства», стихотворная форма стала только формой поэтического содержания. «Затем наступает период, когда форму стиха принимают действительно поэтические произведения» [Буслаев, 1878/9: 10 об.—11]. В это время «поэзия была оторвана от прочего
мира идей, она уже не составляла одного целого с религией, философией, правом» [Там же: 49]. Это разделение было закреплено «Поэтикой» Аристотеля. «Теория литературы уже в древнюю эпоху, как мы видим из Пиитики Аристотеля, отделила стихотворную поэзию от прозы» [Там же: 49—49 об.].
После отделения прозы от поэзии стих начинает обслуживать только поэзию как искусство, которое сосредоточивает в себе элементы возвышенные, нравственные, поучительные. «К поэзии поучительной относится басня и в ее малом объеме (Эзопа, Федра, Крылова), и в виде целого эпоса баснословного, например животный эпос (Рейнен-фукс)» [Там же: 49—49 об.]. Сюда же относятся праздничные оды, народные книги.
Стих — форма и прозаического содержания. Буслаев считал, что существует взаимопроникновение прозы и поэзии как по форме, так и по содержанию. Стих может выражать прозаическое содержание, так как прозаическое содержание прежде выражалось формой стихотворной, и наоборот. В связи с этим разделение пиитики и риторики, поэзии и прозы Буслаев считал недостатком: «Это был вековой, тысячелетний предрассудок теорий, что поэзия — это стихи» [Буслаев, 1877/8: 120]. «Например, так называемая — дидактическая [поэзия], которую можно скорее отнести к прозе. Таким образом, в одинаковых литературных формах одно содержание переходит в другие и при одинаковом содержании одни формы в другие» [Буслаев, 1878/9: 10 об.— 11]. Буслаев говорил, что современное художественное творчество смешивает форму и содержание. «Стихом выражаются иногда непоэтические идеи, и проза может содержать поэзию» [Там же: 50].
Проза появляется в период демифологизации как разложение «первоначального поэтического предания». «Еще у народов безграмотных является проза в сказках и легендах» [Буслаев, 1877/8: 122 об.]. Проза «возникает и распространяется вместе с введением грамотности». Буслаев отмечал особенность воплощения идеи в прозаическом изложении. В прозе идеи нравственности подчиняются «какому-нибудь догмату, будет ли это у языческих народов или у христианских» [Там же: 122 об.].
Проза является достоянием высокоразвитых цивилизаций. «Как скоро народы начинают развивать культуру, поэзия отступает на второй план. Как некогда стих был органом развития, так у народов культурных проза является спутником развития: наука, история, законы выражаются в прозе». На первом этапе своего развития проза подчиняется законам стиха. «Первым врагом стиха является письменность, которая, впрочем, сама первоначально подчиняется стиху: древнейшие надписи находятся под влиянием стиха. Затем письменность быстро распространяет прозу, а по мере того, как цивилизация распространяется все более и более,
интерес к преданию выражаемому стихом, пропадает. Эпические рассказы, которые прежде пелись, переделываются в прозу и записываются» [Там же: 120].
Итак, стих и проза — это исторически обусловленные формы словесного выражения. Стих связан с синкретизмом деятельности и искусств, которые дают дополнительную эмоциональную поддержку друг другу, и рождается в период образного существования слова. Проза связана со временем демифологизации, с отделением словесного художественного творчества от других видов деятельности, с развитием понятийного мышления, когда содержание строится по законам логики и подтверждает определенный догмат, мысль, идею.
В связи с тем что происхождение фольклора связано с древними временами, и форма исполнения эпоса древнейшая — пение под музыкальный инструмент. «Эпические певцы эти рапсодии пели, сопровождая игрой на инструменте, а древние певцы просто пели» [Там же: 120]. «Напев старин вроде речитатива и первоначально рассчитанный на смысл самих слов, а не на эффект звуков — а в настоящее время уже и вовсе разобщенный от музыкального инструмента» [Буслаев, 1872: 10]. Одной из важных функций эпических певцов Буслаев признавал патриотическую функцию: они «воспитывали народное самосознание».
С развитием письменности и падением актуальности рассказываемого исполнитель только хранит и передает текст. «Таким образом наши былинные певцы до позднейшего времени хранили в народе историческое предание и воспитывали народное самосознание, так что былинный эпос заменял для простого люда неписаную историю русской земли, которую певцы передавали устно от одного поколения в другое» [Там же: 11 об.]. «Потребность слушать былины» падает, количество исполнителей уменьшается, традиция прерывается. Буслаев так комментирует эту ситуацию: «В настоящее время в Космозерском погосте случайно уцелел только один певец, и тот в отсутствии, лет сто тому назад та же местность насчитывала певцов десятками, во главе их со знаменитыми гусельниками и каликами перехожими» [Там же: 11 об.].
Итак, краткий анализ взглядов Ф.И. Буслаева относительно соотношения образа и понятия, стиха и прозы позволяет сказать, что их появление, становление и развитие связывается ученым с определенными этапами развития сознания и мифологии и освоения человеком внешнего и внутреннего мира. Буслаев рассматривал генезис поэтических форм не как формальный момент художественной системы, а как важнейшее средство и необходимое звено в сложном процессе художественного освоения действительности на протяжении разных эпох. Буслаев отслеживал, как меняется внешний вид поэтической формулы, наблюдал зако-
номерности, показывал относительную замедленность развития формы по сравнению с содержанием.
Идеи Буслаева по исторической поэтике предваряют многие разработки Веселовского. Так, концепция обрядового синкретического действа Веселовского основывается на взглядах Буслаева о слитности первобытного искусства. Кроме того, комплексный подход, который был характерен для трудов Буслаева, содержал в себе мысль о подчиненности разных искусств одной идее. Мысль о генетической соотнесенности словесно-художественных форм с формами внеху-дожественной культуры стала существенной для литературоведения нашего века. Эта мысль присутствует в работах А.Н. Веселовского, Ю.Н. Тынянова, М.М. Бахтина, Д.С. Лихачева.
Литература
Алпатов А.Ф. Буслаев и русская наука об искусстве // Искусство. М., 1961. № 8.
Буслаев Ф.И. О преподавании отечественного языка. Л., 1941.
Буслаев Ф.И. О влиянии христианства на славянский язык. Опыт истории языка
по Остромирову евангелию. М., 1848. Буслаев Ф.И. Мифические предания о человеке и природе // Русская народная поэзия: Исторические очерки русской народной словесности и искусства. Т. 1. СПб., 1861.
Буслаев Ф.И. История русской литературы: Лекции Его Императорскому Высочеству Наследнику Цесаревичу Николаю Александровичу (1859—1860). Вып. 1. М., 1904.
Буслаев Ф.И. Слово перед выступлением певца былин Ивана Аникича Касьянова. Читано в Университете 1872, апреля 30 // РГАЛИ. Ф. 69. Оп. 1. Ед. хр. 10. Л. 6-11.
Буслаев Ф.И. История русской литературы заслуженного профессора Буслаева
1877/8 // РГАЛИ. Ф. 69. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 95-132. Буслаев Ф.И. Лекции истории русской литературы заслуженного профессора
Ф.И. Буслаева 1878/9 // РГАЛИ. Ф. 69. Оп. 2. Ед. хр. 1. Л. 1-94. Медведев П.Н. (Бахтин М.М.) Формальный метод в литературоведении. М., 1993.
Степанов Ю.С., Проскурин С.Г. Константы мировой культуры. М., 1993. Толстой Н.И. Общие вопросы этнолингвистики // Язык и народная культура. М., 1995.
10 ВМУ, филология, № 3
