CC BY
25
УДК 82-31 ТИМОФЕЕВА Ю.В.
учитель русского языка и литературы, МБОУ - лицей № 22 г. Орла
E-maihyuliyadyakova@yandex.ru
UDC 82-31
TIMOFEEVA YU.V.
Teacher of Russian Language and Literature, Lyceum № 22 of
the City of Orel E-mail: yuliyadyakova@yandex.ru
ОБРАЗ ДОМА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Е.И. НОСОВА
THE IMAGE OF THE HOUSE IN THE WORKS OF E. I. NOSOV
Предметом анализа в статье стали особенности использования в прозе Е. Носова образа дома, исследуется проявление в тексте народных представлений о доме и символическом значении печи и красного угла.
Ключевые слова: Фольклоризм, образ дома, традиционная культура.
The peculiarities of using image of the house in Nosov's prose became the subject of the analysis in the article. There is research of manifestation of the people's views about the house and the symbolic meaning of the stove and the red corner in the text.
Keywords: Folklore, image of the house, traditional culture.
Внимание Е. Носова к народной культуре, использование им фольклорных текстов в своей прозе тесно связано с особенностями литературного процесса второй половины двадцатого века. Как уже было отмечено, Е. Носов выстраивает художественное пространство своей прозы, используя традиционные представления о мире в целом и конкретных локусах в частности [4]. В прозе Е.Носова символическим центром мира становится дом: именно там происходит большая часть сюжетного действия, туда стремятся душой главные герои, а разрушенные и брошенные дома неизменно вызывают у рассказчиков тоску и ощущение несчастья, нарушенного хода бытия. Фольклорную основу образа дома в прозе Е. Носова отмечала И.А. Порублева в своем диссертационном исследовании [10]. В данной статье мы обратимся к вопросу об авторском воплощении традиционных представлений о доме, специфике художественного образа дома в прозе Е. Носова.
Цель нашей статьи - выявление специфики образа дома как одного из центральных в образной системе прозы Е. Носова.
Методы исследования: сравнительно-сопоставительный, филологического анализа текста.
Материалом для нашего исследования послужили повести и рассказы Е. Носова 1957-2000 годов, опубликованные в собрании сочинений в 5 томах [5, 6, 7, 8, 9].
Дом обладает наибольшим аксеологическим значением для повествователя и автора: «Где-то там, в неведомом краю, стоит и копешкинская деревенька с загадочным названием — Сухой Житень, вполне реальная, зримая, и для самого Копешкина она — центр мироздания» [8, с.248]. Рассказчик из повести «Красное вино победы» рисует дом Копешкина, рисует по наитию и оказывается прав практически во всем. Такое чудо становится возможным потому, что дома у всех солдат, у всех русских людей похожи, а значит, все они имеют в душе общее представление о том, что такое Дом.
В традиционном мировоззрении дом является хранилищем семьи и родовых связей, счастья, достатка и благополучия. Пространство дома безопасно, а за его дверями человека поджидают враги, нечистая сила и болезни. Дом в народном представлении всегда связан с хозяином, со своим создателем, в литературе авторы традиционно описывают дом героя, чтобы читатель мог лучше понять его душу. В рассказе «За долами, за лесами...» рассказчик по старому дому, срубленному по всем традициям, пытается представить себе хозяина: « я с невольным уважением задумывался о человеке, срубившем
из могучих стволов эту высокую звонкую избу с дюймовым крюком для детской зыбки в двухобхватной матице и эту кровать-ковчег — для себя и своей молодухи. Я силился представить неведомого мне лесного жителя за его повседневным делом — на скудной подзольной пашне, с певучим топором на стропилах только что срубленной избы, на медвежьей обкладке в февральском завьюженном лесу, в дымном зное баньки под горою, за праздничным столом с рыбными пирогами и круто солеными рыжиками. Но человека, который жил в здешних укромных местах, уже нет в живых. На шестке его очага невесть сколько лет и зим чернеют навсегда остывшие угли — печальные следы покинутого жилья» [6, с. 19]. Отражением судьбы своей хозяйки становится дом и в рассказе «Яблочный Спас»: одиночество и заброшенность старушки приводят к пожару в проданной половине дома. Так и стоит он, двуликий, без крыши, не сдаваясь годам и разрухе, так же продолжает жить всеми забытая баба Пуля: «Дом пострадал больше всего с фасада, будто обгорело его лицо. На выселко-вую улицу, на луг и речку, на все Ухнали из обугленного ре-брастого сруба пусто глядели проемы окон, сквозь которые виделась поросль молодых кленов и безоблачная синева. (...) Уцелевшая часть дома, кое-как прикрытая толем, с долгой оголившейся трубой, все же выглядела не так разорно, как представлялось. Стены были обмазаны глиной и побелены известью, единственное оконце, выходившее во двор, окрашено голубеньким, так же как и входная дверь, перед которой на тесовом крыльце был постелен круглый веревочный обтирни-чек для ног» [8, с.322].
В традиционных представлениях душа хозяина после смерти остается в доме в качестве домового, былички о призрачном хозяине дома существуют и в современном городском фольклоре и связаны со зданиями восемнадцатого-девятнадцатого веков. Однако в творчестве Е. Носова дом всегда оказывается покинутым своим хозяином, как правило, хозяин дома гибнет на войне: «А он, запивая хлеб молоком, чувствовал на себе их взгляды и думал, что, наверно, давно за этим столом не кормили мужчину и давно, должно быть, живет в этом доме тоска по хозяину» [8, с.283]. Без хозяина ветшает дом и в рассказе «Во субботу день ненастный» [7].
Е. Носов следует поэтике народного плача, выстраивая в соответствии с его топикой и описание измененного вестью о войне дома в повести «Усвятские шлемоносцы»: «Ему чудилось, будто их изба тоже стояла без крыши, обезглавленная до самого сруба, с разверстой дырой в серую пустоту» [8, с.24]. В
© Тимофеева Ю.В. © Timofeeva Yu.V.
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
этом описании деревни и дома присутствуют два традиционных фольклорных мотива - сиротство, дом без крыши.
Сиротство является одной из основных тем похоронных причитаний. В похоронно-поминальных причитаниях после смерти хозяина (хозяйки) дом становится неуютным, неприспособленным к жизни. В доме холодно, его обитатели (сироты и вдова / вдовец) голодны, привычный порядок нарушается. Вероятно, мотив неприспособленности для жизни связан с тем, что дом теряет своего хозяина, домочадцы - кормильца / кормилицу. Сиротой, в данном случае, является не только вдова, которая «вопит», но и дом, который остался без опекуна, защитника, хозяина и подвергается разрушению:
«Отвалилась стена камена
От моего тепла гнёздышка» [11, с. 311].
Сиротский дом без крыши - традиционный символ для фольклорного жанра причитания, с другой стороны, видению Касьяна, очевидно, суждено воплотиться в жизнь в самом буквальном смысле. Особую роль играет в данном отрывке повести и однообразный серый цвет. Серый цвет, по мнению Л.Дудиной становится цветом пыли, цветом войны [3, с. 54].
В рассказе «На рассвете» Алёна вспоминает: «Уходя, Степан в последний раз оглядел двор, ошкуренные лесины под плетнем и старую, осевшую набок хату» [7, с. 13]. Хозяин еще не успел уйти из дома, а он уже непоправимо изменился, утратил свою целостность и «осел набок». Воспоминания-сновидения Алёны отражают мировоззрение крестьянской женщины, соответствуют традиционной поэтике причитания. В том, что дом со смертью хозяина (хозяйки) претерпевает существенные изменения, проявляется тесная взаимосвязь дома и человека. Смерть, нарушая границу между миром мёртвых и миром живых, оставляет свой отпечаток на жилище человека.
В отсутствии хозяина дом разрушается в буквальном смысле, гибнет в пожаре войны («Шопен, соната номер два» [8]). Описание горящей хаты в рассказе «Синее перо Ватолина» производит неизгладимое впечатление на читателя, причем автор опять-таки подчеркнуто описывает разрушенную крышу дома: «Дворовый конек камышовой крыши был разрушен давешним взрывом, из пролома ощеренно торчали расщепленные доски и стропила, и сквозь них валил сизый, туго закрученный дым, который высоко над избой распускался вширь и розовел от взошедшего солнца» [8, с. 219]. Для главной героини и ее детей разрушение дома означает крах всей жизни.
Мотив разрушенного дома присутствует не только в военной прозе Е. Носова, но и в других произведениях, посвященных послевоенной жизни деревни. Война раз и навсегда нарушила тысячелетний уклад жизни деревни, обрекла ее на медленную смерть уже в мирное время. В отсутствии хозяина и дома постепенно разрушаются как в прямом, так и в переносном смысле. И лучшим примером становится рассказ писателя о судьбе разрушенного дома своего деда, дома, в котором он провел дни своего детства: «Сама же изба, с одного края раскрытая, с обнажившимися ребрами стропил, выглядывала из-за обступившей ее крапивы незрячими бельмами заколоченных окон, и на одной из них мелом по куску железа нетвердой детской рукой была начертана грустная истина:
В етем доми ни кто нежывет» [6, с. 297].
Образ разрушенного дома приобретает у Е. Носова особое значение и встречается во многих произведениях: «Яблочный Спас» [8], «На дальней станции сойду» [7], «Два сольди» [6]. И всегда виновниками разрушения становятся уже подросшие дети, которые бегут из деревни, потребительски относятся к своим стареньким матерям, отказываются от памяти о предках и погибших на войне родственниках, чураются физического труда, не чувствуют землю. Разрушенные дома производят на писателя неизгладимое впечатление и всегда оставляют ощущение беды, дом становится материальным знаком человеческого несчастья: «И все же на душе было как-то не по себе, такое ощущение, как если бы кто-то пристально, пронизывающе глядел в спину. Оборачиваюсь — и неприятный холодок
пробегает под рубашкой: из-под старых дерев, широко разметавших кроны, сквозь заросли вишенника и какой-то разросшейся дичины глядела изба пустыми глазницами оконных проемов... Такая же пустоглазая мерещилась сквозь кусты справа. А от той, что слева, остались лишь стены с мотающимися внутри ошметками обоев. Во дворе у порога плодоносят еще не успевшие одичать яблони, на меже сочно рдеет малина, и даже весело, празднично вымахал и расцвел на огороде ничего не подозревающий подсолнух. Но двери в избах уже кем-то сняты, и оттуда, из сумеречной пустоты, тянет неприютом и скорбью» [7, с.220]. В этом описании разрушенная изба оставляет такое тягостное впечатление еще и потому, что в сознании рассказчика она продолжает оставаться живым организмом, брошенным, озлобленным сродни нечистой силе, что мерещится и пугает. В народных представлениях разрушенные, опустевшие дома и храмы со временем становились прибежищем нечистой силы, озлобленного брошенного домового. Холод, пустота, скорбь, темнота приближают образ покинутого дома к домовине, что характерно для традиционной поэтики причитания.
Образы людей поствоенного поколения оказываются «бездомными» в том смысле, что они уже вне традиционного мировоззрения крестьянина и сами готовы бросать свои дома, рушить и продавать, лишь бы добиться сиюминутной выгоды для себя («Яблочный Спас» [8]). В рассказе «Домой, за матерью» звучит горестный рассказ старушки, которая утратила свой дом, скитаясь по квартирам детей и, в конце концов, ставшей ненужной им. Она возвращается в родные места, чтобы найти себе угол и спокойно умереть [7]. Такая же ситуация возвращения исконных жителей в свои дома описана Е. Носовым в рассказах «Петушиное слово» [7] и «Тёпа»: «Три года прожила она на стороне, при внуках. За это время перевелась вся ее деревенская живность. Огород так одичал, что потом едва отлопатила, от осота отбила. Сразу по приезде выскребла полы; словно гаданье, раскидала цветные половички, от соседей возвернула свою гераньку, та как и была -вся в алом цвету. Не утерпела, еще по дороге понюхала: ах ты, родненькая моя, пахнет-то как! Аж слеза навернулась. Проходивший мимо отец Василий заново освятил жилище, самолично зажег лампаду в святом углу» [7, с. 317]. Е. Носов перечисляет все признаки жилого дома: чистота, яркие половики, лампада, геранька (такая же геранька гибнет в окне горящего дома в рассказе «Синее перо Ватолина» [8]).
Последние хозяева возвращаются в свои дома ненадолго: деревни и села все равно обречены на гибель. Огороды и поля постепенно зарастают бурьяном, дома пустеют и остаются в своих домах только старики, которых с каждым годом становится все меньше («За долами, за лесами» [6], «На дальней станции сойду» [7], «Темная вода» [7], «Костер на ветру» [8] и т.д.).
Описание интерьера всегда было излюбленным приемом русских писателей, помогающим выстроить образ героя. Этот же прием мы находим и в творчестве Е. Носова. По мнению И.А. Порублевой, описание внутреннего устройства дома в прозе Е.Носова отражают духовную сущность членов семьи, «феномен дома традиционно сопрягает святое и обыденное, быт и бытие» [10, с. 160]. Исследовательница считает, что всем основными признаками крестьянских домов в произведениях Е. Носова о войне являются скромность и святость. «Автор дает крупный план иконы и лампады, которые есть в каждом крестьянском доме. Другой постоянной деталью интерьера становится окно, через которое дом связан с окружающим миром. У Носова эти две детали имеют некую связь, так как и окно и святой угол - это «источники света, природного, духовного и божественного» [10, с. 164].
С окном в народной культуре связано множество запретов и языческих представлений. По мнению А. Байбурина, через окно дом и живущий в нем человек связан не просто с окружающим миром, но со Вселенною [1, с. 140-141]. В повести Е.Носова «Усвятские шлемоносцы» первое описание дома да-
ется глазами героя, спешащего в деревню: «Касьян привычно отыскал и свой домок: как раз напротив колодезного журавца. Он всегда был тихо, со сдержанной молчаливостью привязан к своему дому. Позапрошлой весной заменил на своей избе обветшалые наличники на новые, за долгую зиму урывками между конюхованием сам навыдумывал, навыпиливал всяких по ним завитков и кружевцев, потом покрасил голубеньким, а кое-где, в нужных местах, сыграл киноварью, и от всего этого изба враз весело обновилась, невестой засмотрелась в божий мир. Касьяну и самому никогда не наскучивало поглядывать в эти оконца» [8, с. 23]. В рассказе «Фагот» мать главного героя связывает именно с окном понятие родного дома, «угла»: «Вот, есть у меня в белый свет единственное окошко - других уже не хочу» [8, с. 185]. Единственной связью с окружающим миром становится окно и для главного героя повести «Моя Джомолунгма» [6]. Пустые разбитые окна брошенных домов кажутся рассказчику слепыми глазами и пугают его: «.сквозь заросли вишенника и какой-то разросшейся дичины глядела изба пустыми глазницами оконных проемов...» [7, с. 220].
Главный признак жилого дома - затопленная печь, а приготовление хлеба в сознании героя всегда предстает особым ритуалом, таинством: «Мать, возясь в межхлебье по дому, время от времени подходила к таинственно молчаливой печи, в черной выметенной утробе которой свершалось нечто необыкновенное, томительно-долгое... Возбужденные хлебным запахом воробьи облепляли крышу, к сеням сбивались куры, топтались у порога, пытливо заглядывая в дверь, и все тянула воздух влажно вздымавшимися ноздрями, принюхивалась сквозь воротние щели запертая в хлеву корова» [8, с. 99]. По мнению А.Л.Топоркова, самой важной и мифологизированною частью дома является печь. «Символика печи отнесена главным образом не к сфере ритуально-праздничного или этикетного поведения человека, а к его интимной, «утробной» жизни в таких ее проявлениях как: развитие плода, рождение - с одной стороны, смерть и посмертное существование - с другой стороны» [12, с. 364].
Печной угол в народной культуре получил название «бабий кут», ведь именно эта часть дома всегда считалась преимущественно женской: «Зеркальце это было вмазано в печь еще в давние времена, когда Алёна ходила молодухой и, бывало, возясь с горшками и ухватами, нет-нет да и посмотрит в осколок, чтобы держать себя перед мужем в опрятности» [7, с. 13]. В рассказе «Сронилось колечко» Е. Носов подробно рассказывает об устройстве дома своего деда, в этих ностальгических воспоминаниях дом поделен на две части: обиходная протопленная часть дома с печкой и холодная горница, парадная часть дома с иконами и чистыми половиками, куда в зимнее время домашние не заходили [6]. Центром же дома была «крепость-печка», где бабушка пекла хлеб и вокруг которой собирались все близкие за работой и разговором [6].
Нетопленная, остывшая печь становится у Е. Носова знаком беды, неблагополучия, голода или смерти кого-то из родных. Так, например, в рассказе «Тысяча верст» одинокие ребятишки залезают на холодную нетопленную печь, чтобы хоть немного успокоится в отсутствии пропавшей матери. Печь - это основа дома, она не гибнет в пожаре войны, она становится символом самого почти погибшего, но пока еще дышащего дома: «От печки все и пошло. Вся наша жизнь теперешняя. Как немец-то ушел, - сказала женщина с добродушной веселостью, - вылезли мы из погреба на свет божий, а света божьего и нет. От нашего двора - ни былочки, ни пожи-вочки, одна черная печка. Поглядела - а труба без крыши-то. До того высокая да страшная! А окрест глянули - и деревни нету. Одна дорога. И поле - вот оно, совсем близко» [8, с.282]. Печь - это центр дома, именно вокруг нее строится дом, как, например, в повести «Шопен, соната номер два»: «Стали мы нашу кормилицу плетнем оплетать да глиной плетень обмазывать. А сверху крышу из бурьяна накидали. Сарай не сарай, а затишок вроде вышел. С того и начали» [8, с.283].
В повести «Усвятские шлемоносцы» после описания печного угла взгляд главного героя устремляется к святому углу: «Просыхая в тепле по-зимнему натопленной избы, влажно дышали сосной вымытые половицы, стол белел чистой свежей скатеркой, повешенные занавески притемняли оконный свет, и в полутьме красного угла перед ликом Николы-угодника ровно светилась лампадка. Поддерживаемая тремя тонкими цепочками, она процеживала свой свет сквозь тигелек из синего стекла, окрашивая беленый угол и рушник, свисавший концами по обе стороны иконы, в голубоватый зимний тон. И было здесь все по-рождественски умиротворенно, будто за стенами и не вызревал еще один знойный томительно-тревожный день в самой вершине лета» [8, с. 100-101].
По мнению А. Байбурина, святой угол был связан с ритуальным этикетом семейных и календарных обрядов, во время которого соединялись и живые и умершие члены семьи [1]. Особое значение для ритуального этикета имела зажженная лампада, ведь это происходило по большим церковным праздникам, во время семейных обрядов, а также в случае несчастья, когда жизнь кого-либо из членов семьи была в опасности. Художественный текст представляет собой систему символов, и в этом смысле интересно используемое Е. Носовым сравнение «все по-рождественски умиротворенно» - оно тесно связано с предшествовавшим описанием изготовления - «рождением» хлеба: «в избе было натоплено, половицы ласково теплили босые ноги, сама же печь, уже прикрытая заслонкой, умиротворенно, вся в знойной истоме, еще издали двошила сухим крепким жаром, источая дух каленых кирпичей с пряной примесью ржаного хлеба» [6, с. 147]. Е. Носов не раз обращается к теме печения хлеба в своем творчестве, его рассказчиков будет до глубины души волновать эта тяжелая женская работа, чудо рождения хлеба.
Красный угол, конечно, важен не сам по себе, а как место расположения икон, место пребывание божества. В повести «Усвятские шлемоносцы» из красного угла на Касьяна смотрит святой Никола: «Икона напоминала Касьяну ветхого подорожного старца, что иногда захаживал в Усвяты, робко стуча в раму через палисадную ограду концом орехового батожка. Словно такой вот старец забрел в дом в Касьяново отсутствие и, отложив суму и посох и сняв рубище, самовольно распалил в углу теплинку, чтоб передохнуть и просушиться с дороги. И как бы пришел он откуда-то оттуда, из тех опасных мест, и потому, казалось, глядел он на Касьяна с этой суровой неприязнью, будто с его тонких горестных губ, скованных напряженной немотой, вот-вот должны были сорваться скопившиеся слова упрека, что чудились в его осуждающем взгляде. Встретившись с Николой глазами, Касьян еще раз остро и неприютно ощутил тревожную виноватость и через то как бы вычитал эти его ссудные слова, которые он так натужно силился вымолвить Касьяну: «А ворог-то идет, идет...» [8, с. 101]. И. Биличенко в своем исследовании пишет: «Знаменательно, что сознание ответственности за судьбу родной земли окончательно овладевает Касьяном в момент какой-то таинственной внутренней связи с древней иконой Николы-защитника, поэтически обозначивший преемственность традиций» [2, с. 121]. В этом отрывке интересно авторское употребление глагольных форм: не Касьян смотрит на икону, но Никола, явившийся непрошенным, но законным гостем, осуждающе глядит на Касьяна [8].
Уважительное отношение к красному углу сохраняется у русского человека. В рассказе «Алюминиевое солнце» хозяйка изо всех сил сопротивляется желанию своего мужа устроить в красном углу перископ, поставить банку с муравьями: для нее железная труба и насекомые немыслимы рядом с иконами [7]. В рассказе «Яблочный спас» в крохотной комнатушке главной героини, оставшейся от пожара, рядом с фотографиями родных - икона: «в углу, за лампадкой, темная иконка Смоленской Одигитрии» [8, с. 352].
Икона и в народных представлениях, и в прозе Е. Носова не только приобретает антропоморфные черты, но и теряет
10.01.01 - РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ), 10.01.03 - ЛИТЕРАТУРА НАРОДОВ СТРАН ЗАРУБЕЖЬЯ (С УКАЗАНИЕМ КОНКРЕТНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ) (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ) 10.01.01 - RUSSIAN LITERATURE (PHILOLOGICAL SCIENCES), 10.01.03 - LITERATURE OF THE PEOPLES OF FOREIGN COUNTRIES (WITH INDICATION OF SPECIFIC LITERATURE) (PHILOLOGICAL SCIENCES)
все свойства предмета. Она описывается как живой человек, как старец-странник, как гость-богомолец. В прозе Е. Носова присутствуют отголоски такого восприятия икон, так, в рассказе «Тысяча верст» икону и красный угол мы видим глазами мальчиков, для которых характерно наивное восприятие мира: «Бог, худой бородатый старец, похожий на тех нищих, что иногда забредали на хутор и, стуча в окошко суковатой палкой, просили корочку, зябко грелся возле лампадки с тракторным маслом, подставив к огоньку свои сухие, сложенные вместе ладони» [8, с.189].
Нельзя не отметить любопытную деталь, характерную для разных произведений Е. Носова. Главные герои, как правило, неуютно чувствуют себя в красном углу, а иконы их скорее пугают, чем настраивают на возвышенный лад: «...в святом углу висели родовые иконы во главе с сурово воззира-ющим Спасом, узкой и темной дланью творящим священное знамение. Я побаивался его отрешенного, замкнутого лика и постоянно испытывал чувство какой-то невнятной вины, даже если вовсе не делал ничего осудительного» [6, с. 275]. Подобное чувство испытывает не только Касьян из «Усвятских шлемоносцев», но и рассказчик из «Сронилось колечко» [6], Стремухов из «Есть ли жизнь на других планетах» [7], рассказчик из «Аз-буки»: «в сумеречном углу перед невнятно мерцавшими образами разновеликих икон ровно, без вздрагиваний и колебаний, процеженный и хранимый синим стеклом лампады, блекло мерещился голубоватый пламенек, вызывавший у меня, непосвященного, трепетную робость и желание поскорее пройти мимо» [6, с.140]. Неуютно и тягостно героям перед взглядом святых, которые, как им кажется, взыскательно смотрят на людей из своего немыслимого далёка.
Стол занимал важное место в избе потому, что объединял за обедом всю семью, а именно застолье является центральной частью большинства праздников и ритуалов. Касьян говорит о своем столе так: «Некогда этот же стол, нехитро затеянный, но прочный, из вершковых плах, рассчитанный на дюжину едоков, возглавлял дед Лукаша» [8, с. 111]. И упоминание деда в данном контексте далеко не случайно, так как застолье в рамках исполнения ритуального действия призвано объединять и живых, и умерших членов рода - представление, до сих пор существующее в рамках поминального обряда. «Стол - это ладонь Бога или Богоматери, протянутая людям... .В орловском уезде во время обеда и ужина крестьяне старались подольше посидеть за столом, «потому что, сколько за столом просидишь, столько в Царствии Небесном побудешь» [12, с. 451].
В центре усвятской вселенной, как уже говорилось, стоит дом, а в центре внимания Е.Носова находится жизнь семьи, поэтому большое внимание автор уделяет изображению семейных традиций, обыденного ритуального поведения членов семьи. Все в жизни семьи подчинено традиции и исполнено глубокого смысла, особенно все, что касается трапезы. В доме Касьяна, как и в любом крестьянском доме, сохраняется строгий порядок за столом: у каждого члена семьи свое место согласно его возрасту и полу. Лишь в девятнадцатом веке в России появился обычай «французской» рассадки за столом, когда между двумя мужчинами обязательно сидела женщина. В крестьянской же России вплоть до конца двадцатого века в каждодневной трапезе мужчины и женщины занимали разные стороны стола. Е.Носов описывает это так: «Так и менялись за этим столом местами — по ходу солнца. На утренней стороне, как и теперь, всегда теснились ребятишки, на вечерней -
женщины, а в красном углу, в застольном зените, всегда сидел главный резальщик хлеба, пока не приходило время уступить нож другому» [8, с.111]. Едой домашние оделяются хозяйкой тоже в строго определенной последовательности: «Все-то она старается сделать со своим распорядком: щей в обед и тех не нальет как попало, а сперва обязательно Касьяну, потом непременно старшенькому, после него Митюньке, затем свекрови, а тогда уж себе плеснет, что останется» [8, с.76]. Эпизод с разрезанием хлеба связан с представлением о доле, которую вносит каждый член семьи в общий труд и которой наделяет его глава рода, имеет весьма древнее происхождение и особенно ярко отражается в семейных обрядах.
Как отмечает А. К. Байбурин, появление скатерти на столе становится знаком обрядовой ситуации [1, с. 155]. Е.Носов особо отмечает, что стол был накрыт новой праздничной белой скатертью, а все члены семьи переодеваются в чистую одежду перед ужином - и Касьян, и все домашние вполне осознают, что они приступают не просто к ежедневной трапезе, но к совместному исполнению ритуала. В народных песнях и причитаниях после того, как смерть забирает одного из хозяев дома, это внутреннее единство семьи за столом распадается.
По мнению И.Ю. Порублевой, Е. Носов часто и с любовью изображает сцены дружеских и семейных застолий. «Автор выстраивает зрительный ряд из простых, непритязательных крестьянских продуктов, любуется их видом, испытывает истинное наслаждение при их описании («томленная на сале картошка», «румяные пирожки, лоснящиеся, отпотевшие от собственного тепла»), с чувством причастности к этому застолью подчеркивает изобилие немудреного крестьянского стола» [10, с. 159-160].
Помимо повести «Усвятские шлемоносцы» [8] домашнее застолье упоминается в рассказах «Сронилось колечко» [6], «Памятная медаль» [8], «Два сольди» [6]. В первых двух рассказах хозяйка не сидит за столом вместе с гостями-мужчинами, наблюдает за ними издалека, подносит кушанья, что было нормой для крестьянского обихода, но и по прошествии многих лет в «Сронилось колечко» вспоминает, что гости сели в горнице за стол не перекрестившись - это резко отличает коллективизаторов от остальных деревенских жителей [6]. Застолье в рассказе «Два сольди» так же, как и в «Усвятских шлемоносцах» имеет обрядовый характер и связано с проводами в армию [6]. Обе эти сцены имеют в целом нерадостный характер, поведение гостей и домашних скорее противоречат ритуальному этикету, чем следуют ему.
В целом, следует отметить, что в прозе Е. Носова образ дома сохраняет связь с традиционным мировоззрением, дом остается абсолютным центром притяжения в сознании героев, а сам образ становится точкой, вокруг которой выстраивается художественное пространство текста. В прозе Е. Носова сохраняется традиционное для фольклора отождествление хозяина и его дома, антропоморфизация пространства. Особое место в творчестве Е. Носова занимает образ разрушенного дома, генетически происходящий из фольклорной поэтики причитаний и народных быличек, трансформирующийся в тему разоренной и умирающей деревни. Интерьер дома отражает духовное состояние героев носовской прозы, систему жизненных ценностей деревенских жителей. Ритуальное поведение героев в пространстве дома соответствует драматическим моментам их жизни, в целом же их поведение часто противоположно требованиям ритуального этикета.
Библиографический список
1. Байбурин А.К. Жилище в обрядах и представлениях восточных славян. Л., 1983.
2. БиличенкоВ. Уходили на войну усвяты: [о повести Е.И. Носова «Усвятские шлемоносцы»] // Север. 1978. № 7. С. 119-122.
3. Дудина Л.Н. Священный образ Родины: цветопись в прозе Е. Носова // Русская речь. 1985. № 3. С. 49-55.
4. Кургузова Н.В. Тимофеева Ю.В. Фольклорная картина мира в повести Е. Носова «Усвятские шлемоносцы» // Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: Гуманитарные и социальные науки. 2017. № 3 (76). С. 334-335.
5. Носов E.H. Собрание сочинений: В 5 т. Т.1: На рыбачьей тропе: Рассказы о природе. Снега над Россией: Из ранней прозы. Смотри и радуйся...: Миниатюры. В ожидании праздника: Стихотворения. Гармония стиля: очерки, выступления, интервью/Сост. Е.Д. Спасская. М.: Русский путь, 2005. 416 с.
6. Носов Е.И. Собрание сочинений: В 5 т. Т.2: В чистом поле...: Рассказы и повесть. Повесть о детстве/Сост. Е.Д. Спасская. М.: Русский путь, 2005. 352 с.
7. Носов Е.И. Собрание сочинений: В 5 т. Т.З: Вечерние стога: Рассказы, повесть... И остаются берега...: Повести, рассказы, эссе. Во всей правде- матушке... :Статьи, очерки, интервью/Сост. Е.Д. Спасская. М.: Русский путь, 2005. 576 с.
8. Носов Е.И. Собрание сочинений: В 5 т. Т.4: Травой не порастет...: Повесть, рассказы. Защищая жизнь...: Статьи, очерки, интервью о войне/ Сост. Е.Д. Спасская. М.: Русский путь, 2005. 432 с.
9. Носов Е.И. Собрание сочинений: В 5 т. Т.5: «Конны, людны, оружны...»: Из русской истории. Слово о моем друге: Творческие портреты, предисловия, рекомендации. Беседы, интервью, выступления. Переписка разных лет/Сост. Е.Д. Спасская. М.: Русский путь, 2005. 320 с.
10. ПорублеваИ.Ю. «Военная проза» Е.И. Носова: проблема идиостиля: дисс. канд. филол. наук. Ставрополь, 2010. 210 с.
11. Причитания / Вступ.ст. и примеч. К.В. Чистова; подгот. текста Б.Е. Чистовой и К. В. Чистова. Л., 1960.
12. Славянская мифология. Энциклопедический словарь. Изд-е 2-е. М., 2002.
References
1. Bayburin A. K. Housing in the rites and representations of the Eastern Slavs. L., 1983
2. Bilichenko V. Usvyaty went to war : [about the story by E. I. Nosov " The Usvyatskie shlemonoscy "] // North. 1978. No. 7. Pp. 119-122.
3. Dudina, L. N. The sacred image ofthe Motherland: color printing in the prose of E. Nosov / / Russian speech. 1985. № 3. Pp. 49-55.
4. KurguzovaN. V. Timofeeva Y. V. The Folklore picture of the world in the story of E. Nosov " The Usvyatskie shlemonoscy "// Scientific notes of the Oryol State University. Series: Humanities and social sciences. 2017. No. 3 (76). Pp. 334-335.
5. NosovE. H. Collected works: In 5 vol. V. 1: On the fishing trail: Stories about nature. Snow over Russia: From early prose. Look and be happy...: Miniatures. Waiting for the holiday: Poems. Harmony of style: essays, speeches, interviews / Comp. E. D. Spasskaya. M.: Russian way, 2005. 416 p
6. NosovE. I. Collected works: In 5 vol. V. 2: In the clear field...: Stories and Novella. The story of childhood / Comp. E. D. Spasskaya. M.: Russian way, 2005. 352 p.
7. NosovE. I. Collected works: In 5 vol. T. Z: Evening stacks: Stories, Novella... And the banks remain...: Novels, short stories, essays. In all truth-mother...: Articles, essays, interviews / Comp. E. D. Spasskaya. M.: Russian way, 2005. 576 p.
8. NosovE. I. Collected works: In 5 vol. V. 4: the Grass will not grow...: Story, stories. Protecting life...: Articles, essays, interviews about the war / Comp. E. D. Spasskaya. M.: Russian way, 2005. 432 p.
9. Nosov E. I. Collected works: In 5 vol. V. 5: "Konny, lyudny, oruzhny...": From Russian history. A word about my friend: Creative portraits, introductions, recommendations. Conversations, interviews, speeches. Correspondence of different years / Comp. E. D. Spasskaya. M.: Russian way, 2005. 320 p.
10. Porubleva I. Y. "Military prose" of E. I. Nosova: the problem of idiostyle: Dissertation of the candidate of philological Sciences . Stavropol, 2010. 210 p.
11. Lamentations / Introductory article and note by K. V. Chistov; prep. text by B. E. Chistova and K. V. Chistova. L., 1960.
12. The Slavic mythology. Encyclopaedic dictionary. Ed. 2-E. M., 2002.
