CC BY
305
Соприкосновение с миром Достоевского духовно обогащает, заставляя размышлять вместе с его героями над вечными вопросами , заставляя задуматься и над своим местом в мире. И сколько бы не прошло веков, Достоевский всегда будет дорог человечеству как великий художник [3].
список литературы
1. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. Исследования разных лет.
2. Белинский В. Г. Полное собрание сочинений. В 13-ти Т., 1954.
3. Бочаров С. О романе Достоевского «Подросток». 1986. С. 98.
4. Гус А. Н. Художественные образы Достоевского. 1984.
5. Добролюбов Н. А. Русские классики. Избранные литературно-критические статьи. М., 1970.
6. Долинин А. С. Последние романы Достоевского. М.-Л.: Сов. писатель, 1963.
7. Достоевский Ф. М. В работе над романом «Подросток».
8. Достоевский Ф. М. Подросток. М.: Сов. Россия, 1979.
9. Мириманян А. М. О некоторых особенностях психологического романа. Ереван, 1970.
10. Осмоловский О. Н. Достоевский и русский психологический роман. Кишинёв, 1981.
11. Семенов Е. И. Роман Достоевского «Подросток».
УДК 820/ 89.0
о зеркальной поэтике «черного человека» с. есенина
Л. В. ЧИЖОНКОВА
Пензенский государственный педагогический университет им. В. Г. Белинского Кафедра русского языка и методики его преподавания
Статья представляет поэму С. Есенина «Черный человек» как монодраму, с множеством зеркальных отражений автора, объединенных в трех основных лицах: 1лицо - лирический герой, 2 лицо - «черный человек», 3 лицо - «скандальный поэт», предмет полемики 1 и 2 лица. Принцип зеркального письма в поэме реализуется не только на уровне персонажей, но и на уровнях жанра, композиции, ритмики, литературной традиции, речевой ситуации и языка.
Для анализа поэмы С. Есенина представляет- "Ночное кафе", лирикой С. Кусикова, В. Шершеневи-ся плодотворным сравнение ее с «Поэмой без героя» ча, Н. Клюева.
А. Ахматовой, созданной в середине ХХ в. и обра- Кроме того, Марченко отмечает борьбу двух тем
щенной к его началу. Обе поэмы автобиографичны, в обеих используются семиотические потенции образа зеркала. В тексте своей поэмы Ахматова говорит об ее «зеркальном письме» и «тройном дне», повторяя те же характеристики в прозе о поэме: «... этот волшебный напиток, лиясь в сосуд, вдруг густеет и превращается в мою биографию, как бы увиденную кем-то во сне или в ряде зеркал. Все двоится и троится - вплоть до дна шкатулки» [1. С. 229].
Обе поэмы существовали в нескольких вариантах, но если текст Ахматовой со временем расширялся, то у Есенина, наоборот, первый вариант 1923 г. был пространнее и трагичнее последнего, 1925 г.
Многие исследователи отмечают принцип многозеркальной отраженности в «Поэме без героя», концепцию двойничества и высокую степень неопределенности ее персонажей. В работах о «Черном человеке» тоже отмечаются некоторые «удвоения» и «утроения» на разных уровнях организации и восприятия текста.
Так, А. Марченко использует эффект двойного -исторического и современного - зрения на поэму: «.для нас это авторский вариант вечной фольклорной темы - сказки о художнике и черте - темы «Фауста», гоголевского Портрета» и т.д.; для современников Есенина - исповедь и литературный манифест, злободневный, как фельетон» [3. С.5]. В исторической перспективе она называет также сказку И.-П. Гебеля "Красный карбункул", "Повесть о Горе Злосчастии" и, конечно, "Моцарта и Сальери" А. С. Пушкина. В современном Есенину контексте отмечены полемические связи с поэмами П. Орешина "Метель", А. Мариенгофа
в поэме, "черной" и "белой": "страна отвратительных громил и шарлатанов", но "в декабре в той стране снег до дьявола чист"; когда "грустно", надо казаться "улыбчивым"; книга жизни "мерзкая", но в ней - "прекраснейшие мысли и планы"; юность героя светла, а финал темен. Свет и тьма разведены ритмически, напевным и говорным стихом: анапестом написаны лирические строфы, ударником - речитативы "Черного" [3. С.168].
Л. Г. Юдкевич говорит о столкновении двух начал, нового и старого, в сознании поэта, о споре двух голосов, гостя и как бы самого поэта, один из которых говорит о самом неприятном, а другой старается отмежеваться. В поэме два обращения к другу и два поединка с гостем, показывающих разлад между тем, каким хотел быть поэт и каким стал [5. С.192-197].
А. С. Карпов отмечает настойчивые повторы и пульсации стиха, два мира в поэме, связанные с двумя героями: мир природы и мир «Москвы кабацкой» [2. С.103].
Нам представляется возможным выделить три основных речевых слоя в поэме: 1) речь лирического героя к воображаемому другу; 2) диалог лирического героя с черным человеком в передаче героя, который прослеживает Л. Г. Юдкевич [5. С.194]; 3) речь скандального поэта в передаче черного человека. Наибольшее внимание уделено речи черного человека, вынесенного в заглавие поэмы. Об этом можно судить по количеству вводов, по объему, по разнообразию форм, по детализации ремарок, подробно описывающих внешность, позы и жесты говорящего, место и время, адресацию и манеру речи.
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ ►►►►►
Речевая манера черного человека отмечается глаголами, указывающими на искажение голоса: он «бормочет», «гнусавит», «хрипит». Это позволяет предположить столь же искаженное содержание читаемой им «мерзкой книги», поэтому А. С. Карпов справедливо отмечает относительность оценок героя поэмы Есенина, сделанных с позиции осуждения [2. С.102]. С этой позиции черный человек характеризует речевую манеру других говорящих. У лирического героя это «дохлая томная лирика», т.е. выморочная, отжившая, упадочная (так клеймила критика поэзию Есенина, до сих пор остающегося одним из самых читаемых авторов). У скандального поэта отмечена «небольшая, но ухватистая сила», т.е. способности ограниченного объема в сочетании с «ловкостью ума и рук», доставляющей литературный успех.
С речевой манерой действующих лиц сопоставим их внешний облик. Так, «дохлой лирике» соответствует болезненный и тревожный автопортрет лирического героя: Голова моя машет ушами, как крыльями птица, ей на шее ноги маячить больше невмочь. «Мерзкой книге» и голосу черного человека под стать его мрачный и отвратительный облик: в черном цилиндре и сюртуке, с глазами, «покрытыми голубой блевотой». Портрет «поэта с ухватистой силой» фальшиво-приятен: «был он изящен», мог «казаться улыбчивым и простым», но у него «изломанные и лживые жесты».
Интересно сравнить выражение эмоций у 1 и 3 лица. У лирического героя это тяжелые сильные чувства (боль, тоска, страх, бешенство, ярость), которые он не в силах сдержать: Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. Речи черного человека «нагоняют на душу тоску и страх», герой так «взбешен, разъярен», что запускает в собеседника тростью. 3 лицо, поэт, говорит по сути о тех же эмоциях (много мук, тяжелые утраты, грусть), но «ловкостью ума и рук» он умело и выгодно превращает их в счастье: Счастье, - говорил он, - есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны. Это ничего, что много мук приносят изломанные и лживые жесты. В грезы, в бури, в житейскую стынь, при тяжелых утратах и когда тебе грустно, казаться улыбчивым и простым - самое высшее в мире искусство». Единственная эмоция черного человека - это отвращение, «голубая блевота» в глазах.
Три действующих лица поэмы воплощают разные ипостаси образа автора, закрепленные прежде всего в номинациях.
1 лицо, самое близкое автору, его лирический герой, обозначается местоимением «я» и получает ряд отражений в сравнениях с птицей, с осыпающейся рощей, с покойником: Голова моя машет ушами, как крыльями птица; как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь; и гнусавя надо мной, как над усопшим монах. Сравнения с миром природы характерны именно для 1 лица поэмы [2. С 103], которое можно считать первичным, природным «я» автора, болезненно разрушающимся в поэме.
2 лицо, собеседник 1-го, чаще всего называется «черным человеком» или просто «черным». По отно-
шению к нему определение «черный» используется 14 раз и дополняется сравнением с монахом: Черный человек, черный, черный, черный человек на кровать ко мне садится... Слава его как «прескверного гостя», в комментарии автора, восходит к трагедии Пушкина «Моцарт и Сальери». Однако, в отличие от пушкинского, черный человек Есенина не только и не столько предвестник смерти, сколько судья-обличитель. Его можно назвать этическим «я» автора.
3 лицо - профессиональное «я» автора, с признанным статусом «поэта» и с неизменно отрицательной этической оценкой: «прохвост и забулдыга», «авантюрист», «скандальный поэт».
В композиции поэмы обычно выделяют две части с одинаковым началом, два словесных поединка 1 и 2 лица по поводу 3-го. Страдающий лирический герой ищет дружеского сочувствия, но вместо этого его преследует черный человек с рассказом о «жизни какого-то прохвоста и забулдыги». Герой пытается отстраниться, используя отрицание и императив: Черный человек! Ты не смеешь этого!.. Что мне до жизни скандального поэта. Пожалуйста, другим читай и рассказывай». Однако по ходу действия черный человек все больше сближает 3 лицо с 1-ым, поэта с лирическим героем, меняя способ повествования.
Сначала о поэте говорится в третьем лице: этот человек, тот человек, он, но лирическому герою уже чудятся обвинения в свой адрес: черный человек «словно хочет сказать мне, что я жулик и вор». Затем черный человек действительно начинает говорить о герое: И ты будешь читать свою дохлую томную лирику. Заканчивает свою речь он снова в третьем лице: жил мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами... И вот стал он взрослым, к тому ж поэт, хоть с небольшой, но ухватистой силою.».
кроме того, черный человек употребляет ряд обобщенных номинаций с колеблющейся референцией, которые можно отнести и к герою, и к поэту: «кто-то из подлецов», «поэты - забавный народ», «длинноволосый урод». Он грубо-карикатурно описывает три сходных речевых ситуации с обращением к женщине, которые накладываются друг на друга. В роли говорящего попеременно выступают лирический герой, обобщенное лицо и поэт. В роли адресата - «она, с толстыми ляжками», «прыщавая курсистка» и «какая-то женщина сорока с лишним лет», которую называют «скверной девочкой».
Ряд лексических соответствий (повторы, однокорневые и оценочные слова) также сближают лирического героя со скандальным поэтом. Это касается внешности (желтоволосый мальчик - длинноволосый урод), профессии (оба поэты), состояния (спать не дает мне всю ночь - кто-то из подлецов страдает бессонницей), эмоциональной окраски речи (томная лирика - говорит, истекая истомою), этической оценки (жулик и вор - прохвост и забулдыга, авантюрист).
Лексически отмечено также сходство скандального поэта с самим черным человеком (мальчик с голубыми глазами - глаза с голубой блевотой, этот человек, тот человек - черный человек).
Иным образом происходит сближение двух собеседников, лирического героя и черного человека. На протяжении всей поэмы черный человек настойчиво тянется к герою, как подчеркивается в многочисленных ремарках: Черный человек на кровать ко мне садится, черный человек спать не дает мне всю ночь; гнусавит надо мной, как над усопшим монах; бормочет он мне; глядит на меня в упор, словно хочет сказать мне; вот опять этот черный на кресло мое садится; хрипит он, смотря мне в лицо. Так черный человек «все ближе и ближе клонится» к герою, чтобы зеркально совпасть с ним в финале (до детали костюма - цилиндра).
Финальный жест героя, запускающего в черного человека тростью, не только не избавляет от нежелательных двойников, но окончательно объединяет их всех в одно «я»: Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один...Иразбитое зеркало...
Поэма оказывается монодрамой больной совести. В ответ на свой вопрос: «Откуда взялась эта боль?» в зеркале самосознания герой видит превращение «мальчика с голубыми глазами» в «скандального поэта», «авантюриста», «урода», «прохвоста и забулдыгу», а в итоге в «черного человека» с «голубой блевотой» в глазах. и хотя герой понимает, что зеркало кривое, он не может не признать объективного сходства с собой, как не может уничтожить ни одно из своих отражений.
Принцип зеркального отражения прослеживается не только на уровне образной системы поэмы, но и на языковом и речевом уровнях. Так, уже в первой строфе задаются множественные лексико-синтаксические повторы: Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль. То ли ветер свистит над пустым и безмолвным полем, то ль, как рощу в сентябрь, осыпает мозги алкоголь (повторы слов «очень», корней «болен» - «боль», распространенных обращений «друг мой», однородных определений «пустым и безлюдным», разделительных союзов «то ли» в сложносочиненном предложении однородного состава). Вся приведенная строфа повторяется во второй части поэмы, как и строфа о поэте и «женщине сорока с лишним лет». Повторяются речевые ситуации - обращения к другу, к гостю, к женщине, конструкции прямой, косвенной и тематической речи.
Языковая оценка двоится в пределах фразы, даже в пределах слова. Так, поэт «с ухватистой силой» означает «способный ухватить что-либо»: 2. Забрать, захватить в свое пользование, урвать. 3. Суметь понять, уловить что-либо, разобраться в чем-либо [4. С.539]. Это поэт, не только ловко добивающийся успеха, но и умеющий словом схватить суть явления, передать его. Амбивалентность образа ставится в связь с национальной почвой, биографический образ обобщается: В декабре в той стране снег до дьявола чист, и метели заводят веселые прялки. Был человек тот авантюрист, но самой высокой и лучшей марки.
Обобщение персонажей достигается также за счет неопределенности места рождения: Не знаю, не помню, в одном селе, может, в Калуге, а может, в Рязани, жил мальчик в простой крестьянской семье, желтоволосый, с голубыми глазами; за счет смены референции
номинаций, от конкретной к неопределенно широкой: Я один у окошка, Ни друга, ни гостя не жду; за счет множественного окружения главных героев: этот человек проживал в стране самых отвратительных громил и шарлатанов; кто-нибудь из подлецов; поэты - забавный народ; за счет природных сравнений и метафор: деревья, как всадники, съехались в нашем саду; деревянные всадники сеют копытливый стук.
Первое лицо в начале и в конце поэмы не равны друг другу: в конце это практически образ автора, объединивший в себе всех двойников поэмы, в т.ч. природных. интересно, что перед окончательным слиянием персонажей последнее действие поэмы разыгрывается именно силами природы: Месяц умер, синеет в окошке рассвет. Ах ты, ночь! Что ты, ночь, наковеркала? Я в цилиндре стою. Никого со мной нет. Я один... И разбитое зеркало...» Ночь, по символике цвета и форме 2 лица, можно соотнести с «черным человеком»; умерший месяц, порождение ночи, - со «скандальным поэтом»; синий в окошке рассвет - с «мальчиком с голубыми глазами», началом жизни и вечным ее обновлением.
Силы тьмы затопляют поэму, начиная с заглавия, но финал оставляет надежду. «исковеркан» облик поэта, путь в искусстве, человеческие отношения любви и дружбы. Умножаются знаки смерти: болезнь и сравнение с усопшим в первой части поэмы, плач зловещей птицы и деревья-всадники, съехавшиеся к похоронам, во второй части, умерший месяц и разбитое зеркало в конце. Есенин, как пушкинский Моцарт, пишет реквием для самого себя. Но, как и Моцарт, поэт побеждает противника высшей силой и правдой своего таланта. А еще - судом над собой и желанием возродиться, которое не оставляло автора до последних дней его жизни.
«Поэму без героя» Ахматовой, с ее полифонией, системой зеркал и двойников, тоже определяли как «реквием», «трагедию совести». В ней автор также выделяет трех основных персонажей, замещающих главного героя и сопоставимых с персонажами Есенина: это «Верста» - поэт, максимально выразивший эпоху («скандальный поэт» Есенина), «Демон» («черный человек» Есенина) и «Третий» - жертва времени (страдающий лирический герой Есенина). Сравнение можно продолжить на уровне прототипов. Так, по словам Ахматовой, «Демон всегда был Блоком», Верста -«чем-то вроде Маяковского» [1. С.222, 225]. Третий, юный поэт, покончивший с собой, «Иванушка древней сказки», обычно связывается с малоизвестным Вс.Князевым, но в контексте большой русской поэзии начала ХХ в. эта роль могла бы подойти Есенину.
список ЛИТЕРАТУРЫ
1. Ахматова А. А. Сочинения: В 2-х т. Т.2. Проза. М.: Ху-дож. лит., 1986. 463 с.
2. Карпов А. С. Поэмы Сергея Есенина. М.: Высш. школа, 1989. 108 с.
3. Марченко А. М. Поэтический мир Есенина. М.: Сов. писатель, 1989. 304 с.
4. Словарь русского языка: В 4-х т.Т.4. С - Я. М.: Русский язык, 1988. 800 с.
5. Юдкевич Л. Г. Лирический герой Есенина.. Казань: Изд-во Казан. ун-та, 1971. 210 с.
