CC BY
41
УДК 168.522
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 4
Л. В. Шиповалова
О ВОЗМОЖНОЙ СОВМЕСТИМОСТИ ИСТОРИЧНОСТИ И ОБЪЕКТИВНОСТИ НАУЧНОГО ЗНАНИЯ1
Ничто так не побуждает способность мышления, как необходимое приписывание исследуемому феномену противоречивых предикатов. Так происходит и с наукой, когда в современной эпистемологии она понимается через характеристики историчности и объективности одновременно. Объективности как того, что по определению входит в основные критерии научности и при этом отсылает к единству природы научных объектов; историчности как того, что предположено фактичностью истории науки и связано с многообразием культуры научных субъектов. Вопрос, движущий исследование, конечно, не о способе связи «единства» и «многообразия», отсылающих к различным предметам. Вопрос о границе, которая одновременно и объединяет, и принципиально разделяет эти характеристики. Эта граница — человеческая деятельность, субъект науки, который должен быть забыт, редуцирован в преследовании объективности и необходимо сохранен в утверждении историчности. Этот очевидно метафизический вопрос, делающий предметом самого спрашивающего, нельзя оставить без ответа. Потому испытание тех или иных способов совместимости историчности и объективности необходимо принадлежит философствованию о науке.
Традиционное решение этой проблемы заключается в прояснении того, что ее не существует, так как рассматриваемые определения научного исследования не являются равноправными. При этом используется как минимум два способа аргументации. Во-первых, историчность понимается не как существенная, но как привходящая характеристика науки, а история науки оказывается раскрывающей лишь любопытные и незначительные моменты, нерациональные факторы развития, но никак не существо основных научных проблем. С такой аргументацией можно соотнести идеи И. Лака-тоса о вторичности внешней истории по отношению к логике научного исследования [1, с. 290]. Во-вторых, существенная и необходимая для понимания науки история подчиняется суду разума, историческая эпистемология оказывается эволюционной, трактующей не о свободе, выборе личности, ответственности субъекта (индивидуального или коллективного), а о развитии объективного научного знания [2, с. 175; 3, с. 222].
Причины стремления решить проблему, принося в жертву объективизму историчность, ясны. За историчностью, отсылающей к многообразной культурной определенности субъекта, стоит угроза релятивизма, недопустимого в отношении научного знания. Кроме того, в противном случае остается проблематичной возможность объективного научного анализа процесса и истоков объективации, происходящей в сфере производства идеального. Субъективный источник объективной научной теории должен быть редуцирован постольку, поскольку в качестве такового не может быть прояснен, рационализирован. Субъекта, автора у науки не должно быть, так же как и не должно быть прошлого (принципиально отличного от настоящего), которое признается
1 Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ. Проект № 12-03-00560а. © Л. В.Шиповалова, 2012
19
в своем праве называться научным постольку, поскольку иначе само исследование научного знания не может быть рациональным. Представляется очевидным, что именно это заставляет К. Поппера утверждать объективное знание без субъекта, понимая под ним только содержание знания (Поппер отсылает при этом к объективизму Г. Фреге) [2, с. 110], но не его выражение. Однако проблематичность анализа процессов объективации не есть его невозможность. Можно вспомнить в этом контексте классическую критику товарного фетишизма К. Маркса, необходимость и возможность анализа превращенных форм в отношении научного знания, о которой пишет М. К. Мамардашви-ли [4, с. 324-325], а также феноменологический проект Э. Гуссерля, к конструктивности которого именно в области анализа идеальной предметности мы еще вернемся.
Подойдем к вопросу с другой стороны, показав, что историчность может быть введена в качестве необходимой характеристики научного знания не только фактичностью исторических исследований науки, но и исходя из проблематичности самого понятия объективности.
В современном звучании понятие объективности возникает в первой половине XIX в. Об этом пишут, в частности, известные исследователи данного понятия в истории науки Л. Дэстон и П. Галисон, опираясь на анализ словарных значений термина, трансформаций его смыслов в философских текстах, а также его многообразных употреблений в научных практиках [5]. Важно отметить, что в качестве важнейшего смыслового поля интерпретации данного понятия указанные авторы определяют негативную связь объективности с субъективностью, с субъектом [5, р. 17]. Имея в виду это соображение, можно отметить принципиальные содержательные моменты, касающиеся исторической трансформации философского смысла данного понятия [6, с. 260-283]. Начиная с античности, субъект, истолкованный в теоретическом смысле как подлежащее, выступал в качестве основания любого сущего. При этом «объективное» в схоластической традиции определялось как характеристика идей, присутствующих в интеллекте. Вплоть до Нового времени субъект понимался как «в себе сущее основание объекта, вообще говоря, <...> не имеющее к сознанию никакого иного отношения, кроме возможности "бросить" (оЬ}1сеге), "метнуть" (т!е^еге) перед ним предмет. Эта возможность <...> называлась иногда также ^епИо ге1, интенцией самой вещи, в отличие от интенции интеллекта и наряду с ней; вещь, "зачинающая объект" (сопсер1ш о^есНуш) в интеллекте, также была для схоластов субъектом интенции» [6, с. 271]. Только Декарт совершает определенный разворот в трактовке понятий. С одной стороны, трактовка объективности у него еще «постсхоластическая». Декарт говорит о «только лишь объективной реальности идей в интеллекте». С другой стороны, для французского философа вещь мыслящая выделяется в ряду других субъектов по принципу достоверности. Кант завершает начатое Декартом дело, однозначно связывая субъективность с познающим, продолжающим при этом выступать основанием объективности познания. Однако, поскольку для Нового времени разум есть не только основание достоверности знания, но и источник естественных заблуждений (иллюзий, идолов), актуальным становится различие трансцендентального и эмпирического субъекта. Первый остается основанием объективности. Второй должен быть редуцирован, преодолен в преследовании объективности. Отсюда происходят и два смысла объективности, которые фиксируются Гегелем как имеющие место быть в современной ему философской и научной традиции. Во-первых, «под объективным понимают в обычном словоупотреблении то, что существует вне нас и доходит до нас извне посредством восприятия» [7, с. 155]. В этом
20
смысле объективное, объективная реальность — то, что существует независимо от нас во внешнем мире. Во-вторых, объективное «имеет установленный Кантом смысл всеобщего и необходимого в отличие от принадлежащего нашему ощущению случайного, партикулярного и субъективного» [7, с. 156]. Оба этих смысла имеют отношение к субъективности. В первом случае это отношение негативно, во втором — позитивно. Однако «субъекты» в первом и втором случаях различны. Отсюда происходит внутренняя противоречивость человека познающего как субъекта, который в поиске объективности (служа основанием ее) должен преодолевать себя. Отсюда происходит и многообразие форм объективности, описываемое в уже упомянутой работе Л. Дэстон и П. Галисона. Все они так или иначе связаны либо с преодолением эмпирического субъекта в той или иной его определенности либо с отсылкой к трансцендентальному субъекту, понятому более или менее философским образом. Таким образом, мы возвращаемся к старой проблеме и возможности ее традиционного решения. Эмпирический субъект, связанный с конкретно-историческим бытием человека, определяется как необходимое препятствие объективности. Только мы достигли более точного понимания смысла границы между двумя характеристиками научного знания. Границы, которая проходит в субъекте и различает два его смысла.
Вопрос о совместимости историчности и объективности снова оказался просто проблемой, разрешающейся разведением двух смыслов человеческой деятельности, которая должна быть редуцирована в том случае, когда отсылает к историческому бытию, и сохранена тогда, когда представляет собой условие возможности всеобщих и необходимых суждений. Однако оказывается ли удовлетворительным это различение, служащее основанием сохранения объективности в ущерб историчности, не ставит ли оно вопрос с новой силой?
С одной стороны, многообразие сменяющихся форм объективности (коммунитар-ная, механическая, структурная) свидетельствует о многообразии возможных проявлений эмпирического субъекта и, опосредованно, о невозможности его полного преодоления [5; 8]. В некотором смысле отношение к эмпирическому субъекту в преследовании объективности сродни феноменологическому «заключению в скобки». Происходит не уничтожение, но лишь приостановка реализации предопределяющей смысловой функции, но только для того, чтобы прояснить ее. С другой стороны, вторая сторона различия, трансцендентальный субъект оказывается принципиально не бытийствующим (эта прерогатива остается субъекту эмпирическому), и потому возникает законный вопрос, как он при этом может оставаться основанием бытия объекта. В этом смысле становится очевидным, что первая сторона различия субъекта не может и, возможно, не должна быть редуцирована, а вторая не должна и не может сохраняться в абстрактной противоположности первой. Проблема объективности как позитивно и негативно связанной с субъектом может быть теперь сформулирована следующим образом. Как возможно, оставаясь основанием объективности, придавая содержанию опыта всеобщую и необходимую форму, при этом быть, т. е. свободно выбирать и отвечать за эту форму? А вопрос о совместимости объективности и историчности уточняется: как возможно субъекту в его историчности быть основанием объективности научного знания?
Феноменологический проект может быть представлен как одна из возможностей иного разрешения проблемы совместимости историчности и объективности как характеристик научного знания. Это связано с тем, что он по своей заявке предполагает возможность научного анализа способов выражения («как» данности), способов
21
объективации содержания научных идей. А также с тем, что в процессе его осуществления с помощью ряда последовательных редукций воспроизводится вопрос об основаниях. Этот вопрос приводит сначала в поле трансцендентального анализа, а в конечном итоге к обнаружению укорененности субъективности в структурах жизненного мира. Причем эта предопределенность является необходимым компонентом теоретического бытия человека познающего, поскольку именно к ней и с целью ее прояснения обращает всякий раз свой первый вопрос, останавливается в сомнении философ или ученый. Причем этот вопрос обращается к ней как к тезису, который «остается и выдерживается».
В текстах позднего периода Э. Гуссерля и по преимуществу в «Начале геометрии», считающемся приложением к «Кризису европейских наук», можно обнаружить два смысла историчности науки. С одной стороны, она приравнивается к смыслу объективности, которая достигается через производство очевидностей из донаучных данностей культурного мира, перевод субъективных смыслов в речь, в письменное слово, через закрепление точного значения понятий и приобретение статуса идеальной объективности (никому не принадлежащей и всем понятной). Научное знание есть идеальная объективность, принадлежащая «миру для всех», имеющая хождение в мире, «который каждый имеет в качестве горизонта» [8, с. 218]. При производстве этой идеальной объективности должно происходить и происходит редуцирование эмпирической истории до истории чистой. Так это определяет Ж. Деррида в своем развернутом введении к «Началу геометрии»: «Однозначность <...> только и делает возможной. некоторую чистую историю как передачу и собирание смысла. Она есть признак прозрачности исторического эфира» [3, с. 132].
С другой стороны, смыслу феноменологической установки по ее сути отвечает критика натурализма и объективизма. Критика «забвения истока» с обязательным признанием необходимости этого забвения. Второй смысл историчности раскрывается в этом же тексте через метод «возвратного вопроса» к началу науки, через «реактивацию осадков», а сама история понимается как «не что иное, как живое движение совместности и встроенности друг в друга изначального "смыслообразования" и "смыслооседания" [8, с. 235]. Гуссерля заботит не только и не столько объективированный мир, который должен быть «заключен в скобки», сколько возможность повторять, воспроизводить, реактивировать его возникновение. Именно это повторение есть приведение к «изначальной очевидности», которую нельзя путать с очевидностью аксиом и логическим прояснением предложений [8, с. 224]. Гуссерля заботит, отметим в скобках, и еще одна, в некотором смысле парадоксальная задача — строгий анализ этого повторения, его запись, его определенная объективация [8, с. 227].
В «возвратном вопросе» спрашивается об инвариантном научном смысле, по отношению к которому фактический мир есть лишь одна из мыслимых возможностей. Инвариантное предполагает совокупность возможностей и свободный выбор из них. В реактивации имеет место факт воспроизводства и, что не менее существенно, возобновления объективного содержания научной теории, однако в ином способе выражения. Деррида пишет о том, что у Гуссерля идет речь о ноэтическом повторении, но не о повторении ноэмы. «Вместо того, чтобы повторять конституированный смысл идеального объекта, надо будет пробудить зависимость смысла от учреждающего и обосновывающего акта, <...> то есть от изначального акта, создающего объект» [8, с. 43]. В этом смысле в своей первичной значимости утверждается конкретная, но не случайная
22
человеческая деятельность. Тем самым историчность, связывающая науку с человеческой деятельностью, становится основанием объективности. В этом возможность выхода за рамки эмпирической фактичности и одновременно утверждение исторического субъекта, выбирающего возможность выражения научного смысла, ту же самую или новую — в данном случае не принципиально. Главное, что при этом он реактивирует начало науки в своей собственной деятельности (своей собственной деятельностью) и становится тем, кто за эту деятельность и за начало науки способен и должен отвечать.
Литература
1. Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Лакатос И. Методология исследовательских программ. М.: АСТ; Ермак, 2003. С. 255-345.
2. Поппер К. Объективное знание. Эволюционный подход. М.: Эдиториал УРСС, 2002. 384 с.
3. Мамардашвили М. К. Превращенные формы. О необходимости иррациональных выражений // Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. М.: Прогресс, 1990. С. 315-328.
4. Мамчур Е. А. Объективность науки и релятивизм. К дискуссиям в современной эпистемологии. М.: ИФ РАН, 2004. 400 с.
5. Daston L., Galison P. Objectivity. New York: Zone Books, 2007. 501 р.
6. Черняков А. Г. Онтология времени. СПб.: Высшая религ.-филос. школа, 2001. 460 с.
7. Гегель Г. В. Ф. Энциклопедия философских наук. Т. 1: Наука Логики. М.: Мысль, 1974. 452 с.
8. Гуссерль Э. Начало Геометрии. Введение Жака Деррида. М.: Ad Marginem, 1996. 267 с.
Статья поступила в редакцию 7 июня 2012 г.
23
