CC BY
103
УДК 168.522
Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 2
Л. В. Шиповалова
ИСТОРИЧНОСТЬ И ОБЪЕКТИВНОСТЬ В КОНТЕКСТЕ НАУЧНЫХ ВОЙН СОВРЕМЕННОСТИ*
Отчетливо звучащий вопрос о легитимности власти всегда есть повод для более или менее выраженной войны. Войны тех, кто на эту власть претендует, и тех, кто в ее легитимности сомневается. Знаменитый тезис Фейрабенда «Государство должно быть отделено от науки» — одно из первых ясных и отчетливых выражений ситуации начала научной войны. Промежуточные итоги, а также разбор позиций воюющих сторон подводятся до сих пор. Формальное именование этих позиций (сциентизм и антисциентизм) часто замещается содержательным (реализм с одной стороны и релятивизм, социальный конструктивизм — с другой), а понятие войны — мягким термином дискуссия [1, с. 3-4]. Ситуация становится сложнее, когда разногласие проникает в ряды самих претендентов на право называться учеными. Когда собственную принадлежность к науке пытаются утвердить гуманитарии, когда возникает сомнение в некоторых значимых характеристиках, но не в науке самой по себе, когда от имени науки, от имени защищающих и изучающих ее начинают выступать те, кто, как кажется, «науку не знает». Тогда возникает острейшая необходимость отделить подлинный смысл науки от подделки, возникает вопрос о критерии. «Искажения» существа науки связываются реалистами с пренебрежением понятия научной объективности. Релятивизм предлагает заменить (переинтерпретировать) понятие объективности понятием солидарности сообщества [7, с. 13], социальный конструктивизм — рассматривать научную теорию как социальный конструкт, не обращая внимания на то, что она имеет целью познание объективной реальности [3, р. 4].
Однако вопрос состоит в том, не теряет ли чего-нибудь позиция реализма, упорствуя в научных битвах, не принимая во внимание возможность критического отношения к собственной позиции, не замечая конструктивности во взглядах другого? Для того чтобы ответить на этот вопрос, необходимо прояснить, каким характеристикам научного знания может быть отказано в достойном внимании, если настаивать на объективности как критерии научности. Объективность научного знания традиционным образом понимается как независимость научной теории и ее объектов от субъекта. В данном термине содержится определенное различие, которое задает и существование двух проблем объективности. «Одна из них — это проблема объектности описания, т. е. описания реальности такой, как она существует сама по себе, без отсылки к наблюдателю. Другая — проблема объективности в смысле адекватности теории действительности, ее истинности» [1, с. 23]. На объектности описания в строгом смысле слова невозможно настаивать тому, кто не желает обнаружить свое полное незнание проблем современной науки. Для позиции реализма в ее противостоянии релятивизму и социальному конструктивизму принципиально второе звучание проблемы объективности.
Нельзя не отметить, что адекватность теории действительности как позитивное определение объективности предполагает и необходимое негативное определение. Это
© Л. В.Шиповалова, 2012
* Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ. Проект № 12-03-00560а.
определение касается независимости теории от субъекта. Так, в контексте исторических исследований науки объективность связывается с субъективностью «как воск с печатью». При этом история различных форм объективности рассматривается в связи с прояснением вопроса о том, как и в каком смысле становится «опасной» та или иная форма субъективности [4, р. 82]. В контексте эпистемологии эта связь проблематизиру-ется в тезисе о необходимом преодолении в стремлении к развитой научной теории тех ее характеристик, которые отсылают к эмпирическому субъекту научной деятельности. Среди таковых оказывается в первую очередь множественность, обнаруживающаяся как в синхроническом, так и в диахроническом измерении. Во втором случае эта множественность связана с историчностью субъекта, которая, не будучи преодоленной, создает фиксируемую реализмом опасность релятивизации научной деятельности и ее результатов [1, с. 220-310]. Историчность науки оказывается тем, что кроме всего прочего попадает в ряд сомнительных определений научной деятельности.
Историчность научного знания представляет собой далеко не однозначную характеристику для современной эпистемологии. С одной стороны, никто, пожалуй, не сомневается в изменчивости и диахроническом многообразии научного знания, возникновении нового и критичности по отношению к предшествующим типам научных объяснительных конструктов. Работы Л. Дюгема, представителей французской эпистемологческой традиции и постпозитивизма внесли большой вклад в разработку этой темы. С другой стороны, вопрос состоит в том, признается ли эта историчность в качестве сущностной черты научного знания или лишь в качестве привходящей. Определяющая тенденция реализма такова, что историчность должна быть понята в качестве характеристики, связанной с научными исследованиями, однако не определяющей их по существу. Важным оказывается различие релятивности как относительности знаний о культуре и релятивизма как концепции, «согласно которой среди множества точек зрения, взглядов и теорий относительно одного и того же объекта не существует единственно верной. Той, которая может считаться адекватной реальному положению дел в мире» [5, с. 76]. Релятивность — признаваемый всеми исследователями факт. Релятивизм — опасность, которую наука, выработав определенные механизмы, держит под контролем. При этом история как несомненный контекст культурной жизни сообщества, оказывается тем, что должно быть подвергнуто «суду разума» [6, с. 222]. Наука — субъект этого суда. Вступая, таким образом, в отношения с историей, наука в глазах многих эпистемологов утверждает собственную сущностную аисторичность или, по крайней мере, отрицает ту историчность, которая может быть понята в контексте отсутствия любого рода универсальных апелляций (телеологической, трансцендентальной, метафизической и др.).
Итак, историчность как сущностная определенность науки оказывается несовместимой с объективностью, понятой как независимость знания от субъекта. Историчность — характеристика современного субъекта научного исследования, однако он вынужденным образом должен стремиться преодолеть ее в преследовании объективности. Если может утверждаться некоторая история человеческого познания, то это должна быть «история преодоления субъективности и релятивности наших представлений о мире» [5, с. 71]. Позиция реализма предполагает возможность прояснения структур субъективности, в свою очередь предполагающего возвышение этих структур до надысторического универсализма. Противостояние идеи объективности и идеи историчности отмечается и с позиции релятивизма. Р. Рорти пишет о том, что
56
для объективиста социальные преобразования предполагаются в качестве возможных только на основании объективного знания внеисторической сущности человека, которая едина для любых актуальных и возможных сообществ и связана с обнаружением «культурно инвариантных факторов». [7, р. 22]. Прагматист же (такова самоидентификация релятивиста) убежден, что нет внеисторических стандартов, с позиции которых может быть поддержана идея современной демократии [7, р. 29].
Таким образом, альтернатива «историчность или объективность» (релятивизм или реализм) поддерживает ситуацию научных войн. По разные стороны баррикад оказываются гуманитарная научность с ее претензией на возможное знание субъекта (исторического и социального по преимуществу), науки как продукта его творческой (познавательной) деятельности и естественные науки с претензией на знание объективной реальности. Однако задача выяснения того, кто должен победить в этой войне, представляется сомнительной по существу. Может быть, есть контекст, в котором позиции воюющих сторон, если они будут определены не способом навешивания ярлыков, а вдумчивым анализом собственных предпосылок, окажутся дополнительными? Может быть, имеет смысл увидеть взаимосвязь историчности и объективности как сущностных характеристик науки? Проект историчности возник в контексте проблемы универсального трансцендентального и логического обоснования наук, и без пристального внимания к этому проекту остаются не учтенными возможности исторического анализа научного знания. Два шага возможны в начале пути ответа на этот вопрос. Во-первых, указание на симметричность альтернативы реализма и релятивизма. Во-вторых, демонстрация того, что в исследованиях науки могут конструктивно совмещаться понятия историчности и объективности.
Симметричность позиций реализма и релятивизма заключается в том, что они наследники проекта Нового времени, имеющего основания в радикальном различии субъекта и объекта. Реализм оказывается критикой эмпирического субъекта, относительности знаний культуре, критикой с позиции мира самого по себе. При этом позиция реализма предполагает возможность достижения объективности, т. е. очищения субъекта до способности высказать истину самих вещей, преодолевая «слишком человеческое» в своем языке. Так называемая позиция релятивизма (с которой часто объединяется, но не отождествляется социальный конструктивизм) — это критика объективности научного знания. Критика, предполагающая, что можно объяснить не только форму научного знания, но и содержание теории и научных практик, апеллируя к социальным отношениям. В этом смысле и та и другая критика исходят из данностей, предположенных самому процессу научного исследования. В первом случае — из данности Природы, из существования объективного мира самого по себе. Во втором случае — из данности Общества, имеющего сложившиеся интересы, определяющие специфику научного поиска в целевом, технологическом и ином смысле.
Отметим, что часто критика релятивизма с позиции реализма промахивается мимо цели. Так, Р. Рорти, который, как правило, оказывается под ударом, определяет три значения понятия «релятивист». Первый — саморазрушающий — предполагает, что все убеждения одинаково хороши и нет возможности и необходимости выбирать лучшее. Второй — эксцентричный — говорит об истине как эквивокальном понятии, имеющем столько же значений, сколько существует процедур подтверждения. Третий — с которым единственно связывает себя Рорти — утверждает, что ничего не может быть сказано об истине и рациональности вне пределов описания процедур подтверждения,
которые осуществляются в данном обществе в том или ином типе исследования. [7, с. 23]. Однако именно первый смысл выделяют реалисты, критикуя позицию Рорти. Кроме того, в отношении социальных конструктивистов было бы неверным утверждать то, что они полностью игнорируют ценность объективности научных исследований. Во многих работах самих представителей социологии науки, а также авторов, на которых они ссылаются, это понятие оказывается не только употребляемым в позитивном смысле, но и тем, которое определяет основной мотив научных исследований [8, с. 289; 3, p. 79].
Именно представители так называемого социального конструктивизма, критически осмысляя ограниченность собственной позиции, критикуют предпосылочность субъективистского и объективистского исследования науки. Еще в работе «Наука в действии» Б. Латур сформулировал первое правило, по которому должны быть организованы исследования науки: не принимать никаких предпосылок в отношении научного исследования, увидеть науку в возникновении [9, р. 14]. Наука в действии — становление научных утверждений, процесс научных споров, формирование убеждений, методов, механизмов исследования, освобождение от контраргументов, испытание объектов. Еще более отчетливо идею отсутствия априорных данностей, предшествующих научной практике, выражает Латур в работе «Когда вещи дают отпор» [6]. Природа (или общество) не есть то, что дано и к чему мы подступаем в качестве ученых, с определенными интересами, с известными вопросами и основаниями эксперимента. Общество — это то, что нужно создать, вещи — это то, что ожидает развития и получает его в научном исследовании [6, с. 359].
Ту же предпосылочность традиционного объективизма и релятивизма критикует и Э. Пикеринг в работе «Объективность и валы практики» [2]. Историцистский подход, возможность которого отстаивает автор, есть взгляд на научное исследование без апелляции к данностям нормативных стандартов (объективности) и социальных интересов. «Научные факты или теории возникают непредсказуемо, в реальном времени научной практики и не могут быть объяснены отсылкой к любому собранию регулятивных принципов» [2, р. 112]. Это реальное время практики, ситуативность, случайность и есть характеристики «историчности», которая определяется как установка исследования науки. Интересы и нормы ученых сами формируются в непрекращающемся движении «валов практики», которые создают все новые и новые ансамбли или ассоциации из наличествующих и изменяющихся социальных установок, технических возможностей, внешних природных материй, и т. п. При этом историцизм не есть субъективизм. Нельзя видеть ученых как субъектов, набрасывающих проект своих намерений в материальный и социальный мир. «Истинная историчность программы экспериментов указывает на постоянную борьбу с устойчивой независимой реальностью (otherness) в материальном мире и... в концептуальном и социальном мирах также» [2, р. 118]. В этой практике обнаруживает себя и необходимая объективность как та искомая научная ситуация, в которой предмет науки обнаруживает свою способность возражать, быть устойчивыми в научных испытаниях, «в полную силу сопротивляться протоколу и ставить собственные вопросы, а не говорить от лица ученых, чьи интересы он не обязан разделять» [6, с. 353].
В результате прекращения заботы о сохранении различия идеологических позиций открывается возможность конструктивного развития и понятий, и самих исследований. На теоретическом уровне происходит развитие концептуального аппарата философии науки с использованием трансформированного понятия объективности,
58
которое не противостоит историчности и релятивизму, а органично с ними взаимодействует. Тем самым в пространство исследования попадают те феномены науки, те теоретические определения, которые были исключены до сих пор.
Литература
1. Мамчур Е. А. Образы науки в современной культуре. М., 2008
2. Pikering A. Objectivity and The Mandgle of Practice // Rethinking Objectivity / еd. A. Megill. Durham; London, 1994. P. 109-126.
3. Broun J.R. Who Rules in Science? An Opinionated Guide to the Wars. Cambridge, 2001.
4. Daston, L. and Galison P. The Image of Objectivity // Representation. N 40. Special Issue: Seeng Sciense (Autumn, 1992). P. 81-128.
5. Релятивизм как эпистемологическая проблема. Панельная дискуссия // Эпистемология и философия науки. М., 2004. Т. 1, № 1. С. 53-83.
6. Латур Б. Когда вещи дают отпор: возможный вклад «исследований науки» в общественные науки // Социология вещей. М., 2006. № 3 С. 342-364
7. Rorty R. Objectivity, Relativism and Truth. Cambridge University Press, 1991.
8. Райнбергер Х. Й. Частицы в цитоплазме: пути и судьбы одного научного объекта // Наука и научность в исторической перспективе. СПб., 2007. С. 284-316.
9. Latour B. Science in Action: How to follow scientists and engineers through society. Cambridge, Mass., 1987.
Статья поступила в редакцию 19 декабря 2011 г.
59
