CC BY
13
рыляет и не побуждает к интенсивному исследовательскому труду, как осознание заинтересованности в твоих идеях и твоей работе. Именно это находит каждый приехавший в первый раз на Соловь-ёвский семинар в Иваново. Не могут не притягивать к себе отзывчивость и искреннее желание помочь, а также уютная дружеская атмосфера, которую создают хранители Солоеъееского очага.
Едва ли мне когда-нибудь удастся в полной мере выразить свою глубокую признательность М.В. Максимову и всем организаторам и участникам Соловьевского семинара, которому я от всей души желаю процветания и долголетия. Как и многие другие, я время от времени испытываю стойкую необходимость приехать в Иваново — отогреть душу у Соловъёвского очага.
В.Н. ПОРУС
д-р филос. наук, профессор, зав. кафедрой философии Государственного университета - Высшей школы экономики, г. Москва
О ВЛАДИМИРЕ СОЛОВЬЁВЕ И НЕМНОГО О СЕБЕ
(Профессор В.Н. Порус отвечает на вопросы руководителя Соловьёвсого семинара профессора М.В. Максимова)
М. Максимов: Когда впервые и при каких обстоятельствах Вы обратились к работам Соловьёва?
В. Порус: В первый раз имя Владимира Соловьёва я встретил в эпиграфе к «Скифам» Блока, которого люблю с детства. Но это было бог знает когда. В МГУ на философском факультете (1965-1970) я больше интересовался логикой и философией науки. О русской философии в то время знал очень мало, из лекций И. Я. Щипанова вынес надолго сохранившиеся недоумения и, пожалуй, больше ничего. Помню, как в студенческие годы мы «доставали» плохонькие фотокопии книг Н. А. Бердяева, изданных за рубежом, их давали на одну ночь и надо было все прочитать до утра... От поэзии русского символизма, очарование которой храню и сегодня, я направился к его философии, хотя в те годы это было не так легко, как сегодня. Роясь в университетской библиотеке, нашел работы о русских символистах В. Ф. Асмуса, чьи лекции по античной философии слушал
на первом курсе, восхищаясь его ученостью и стилем, так отличавшимся от вездесущей идеологической болтовни. Конечно, толком я в них тогда не разобрался, но ощутил манящую тайну где-то по ту сторону написанных слов. Это чувство только возрастало, наталкиваясь на догматические заклинания, от которых в то время не мог быть свободным никакой публикуемый философический текст.
Потом круг чтения по этой теме расширился. В символистской поэзии и философии я уловил «трагический оптимизм»: посюсторонняя реальность не сулит ничего достойного человека и служит разве только тому, чтобы сквозь нее узреть реальность истинную, но это оплачивается дорогой ценой. Поднимаясь на высшую ступень познания, творческая личность почти обрывает связь с телесным, насыщенным соками жизни, миром; прозревая подлинное бытие, она беспомощна и беззащитна в мирском бытовании. Разумеется, это мироощущение трагично. В нем - распад, разрушение единства мира, то, о чем прекрасно сказал Г. Гейне: «Трещина мироздания проходит через сердце человека». Я знал, что русские символисты многое почерпнули из философии Владимира Соловьёва, догадался, что противоречивость символистского мировоззрения должна уходить корнями в противоречия философии всеединства. Но ни в студенческие, ни тем более в аспирантские годы всерьез этими вопросами не занимался. Надо было идти по дороге, на которую меня поставили занятия логикой, потом философией науки. Так было спокойнее: на закате советских времен это была область мысли, в большей мере свободная от идеологических накачек.
«Перестройку» я встретил уже в зрелых летах, но без нужного опыта и знаний. Здесь не время и не место говорить о надеждах и разочарованиях той поры, тем более, что ретроспекция всегда прислушивается к подсказкам настоящего, а быть умным задним числом - не великая честь. Но бесспорно, что именно в те годы ошеломляюще распахнулся мир широко доступной философской мысли, и с жадностью неутоленного голода мы рванулись навстречу этому миру. Помню ни с чем не сравнимые ощущения, когда в 1988 - 89 гг. вышли один за другим два двухтомника сочинений B.C. Соловьёва: один в издательстве «Мысль», составленный и снабженный предисловиями А.Ф. Лосевым и A.B. Гулыгой, другой в издательстве «Правда» как приложение к журналу «Вопросы философии» с короткой вступительной статьей В.Ф. Асмуса и
В.Н. Порус: доклад на Соловьёвском сминаре.
примечаниями Н.В. Котрелева и Е.Б. Рашковского. Сейчас это трудно понять, ведь мы уже привыкли к свободному входу в хранилища мировой мысли (не дай нам Бог снова отвыкнуть от этого!). Тогда же это было как прозрение. Я снова осознал себя неофитом и был очень этому рад. Кажется, в эти годы и началось мое настоящее философское образование. Не только вновь открытое наследие русских философов, но и хлынувший поток современной, плохо известной нам ранее, мировой философской литературы стремительно (со всеми издержками этой стремительности) осваивался и
входил в обиход. Возникала почва, на которой можно было взращивать и что-то свое.
К этому времени я стал больше думать над проблемами философии культуры. К ним меня подводил анализ современного состояния философии науки. Осматриваясь в её пространстве, структурированном полемикой вокруг проблемы границ рациональной науки, какими она, наука, соприкасается с многообразием интеллектуальных и духовных усилий человечества познать и понять самого себя, я осознал, что эта полемика к концу XX века зашла в тупик. Философия науки стала перед выбором: раствориться во множестве специальных наук о науке (стать частью «науковедения») или остаться философией не только по названию, но по своей сути. Большая часть специалистов в этой области выбрали первый путь. Их предметом стала «наука в контексте»: научная рациональность - не архитектоника безусловных критериев, а то, что вырабатывается в особого рода коммуникативных актах и, следовательно, зависит от характера этих актов, их целей, от состава участников, их социальных, психологических и иных характеристик. В значительной мере рациональность науки, понимаемая таким образом, зависит от конвенций, допустимых в рамках основных культурных норм. И значит, наука такова, какова порождающая ее культура. И обратно, по состоянию науки, а что еще важнее, по состоянию ее самосознания можно судить о состоянии культуры. Можно сказать, что философия науки - зеркало, в котором отображается то, что происходит в культуре, например, как изменяются ее ценности (универсалии), определяются перспективы ее развития (или упадка).
Вот здесь мне и понадобилось понимание главных тенденций развития европейской культуры, обозначившихся двумя столетиями ранее, но усилившихся в XX веке так, что стали говорить о грандиозном переломе культурной истории человечества - переломе, который сейчас уже многие называют концом этой истории, верным симптомом культурной агонии. Масштаб этого процесса громаден, он соразмерен самой жизни человечества. Мыслители Запада и Востока вот уже два с лишним столетия пытаются осмыслить этот процесс, отыскать его причины, но главное - выработать отношение к нему, указать его возможные границы и определить в них место человечества. И в эту
работу русские философы внесли свой вклад, значение которого трудно переоценить. Вопрос о кризисе культуры был поставлен ими с предельной остротой: либо человек употребит свою свободу на духовное возвышение, либо та же свобода станет причиной его последнего падения. Безусловно, человек носит в себе отнюдь не только «божественный свет», в нем глубоко укоренены и «дионисийское безумие», и свирепая «воля к власти», иррациональные стихии способны втягивать человека в свой бессмысленный круговорот, «дочеловеческое» притягивает человека не слабее, чем идеал «богочеловечества», а жизнь духа есть борьба этих сил. Философия не констатирует факт этой борьбы, а прямо вовлечена в нее, выступает ее фактором. Если эта ее роль игнорируется, она обречена на прозябание - как собрание банальностей, никем не востребованных методологических рекомендаций, как продукт вторичной переработки результатов науки, уроков религии, искусства, исторического опыта.
В этом отношении творчество Владимира Соловьёва -источник идей, прямо связанных с осознанием этой роли философии. Надо сказать, что значение этого источника, как это ни странно, еще не вполне понято даже в России.
М. Максимов: Как Вы оцениваете сегодняшнее состояние источ-никовой базы российского соловьёвоведения? Каковы его реальные успехи?
В. Порус: Я не историк философии вообще и русской философии, в частности. Мои обращения к ней вызваны моими личными интересами, мне важны идейные импульсы, какие я пытаюсь получить в воображаемом диалоге с мыслителями, осмелившимися не только на суровый диагноз культурного кризиса (на это решались многие), не только указать на гибельность пути, сойти с которого не находила (и не нашла) возможности европейская культура, но признать, что причины кризиса заключены прежде всего во внутренней жизни человека, в разорванности и опустошенности его личностного мира. Мои оценки сегодняшней ис-точниковой базы - не только российского, но и мирового со-ловьевоведения, да и вообще истории русской философии - не могут считаться вполне профессиональными. Только несколько
простых замечаний. Казалось бы, научно выверенное издание сочинений русских философов, в первую очередь, наиболее крупного из них, Владимира Соловьёва, должно стать делом чести нынешнего философского сообщества России. Важные шаги в этом направлении сделаны, но назвать их достаточными не повернется язык. Очень мало исследованы архивные материалы, работа эта трудная и, как правило, совершается благодаря героическим усилиям отдельных энтузиастов. Важным источником для тех, кто работает с наследием Соловьёва, является мировая философская литература о нем. Но традиции научного реферирования в нашей стране увяли, а потому - парадокс: принципиальная открытость источников (нет запретов, цензуры и прочих подобных прелестей еще не забытого прошлого) сочетается с возросшей трудоемкостью поиска нужных материалов и слишком малой ролью квалифицированного руководства таким поиском. Это относится, конечно, не только к материалам, связанным с именем Соловьёва.
Что до реальных успехов, они очевидны, в особенности, если сравнивать сегодняшнее положение дел с тем, какое было, скажем, лет двадцать назад. Вышли серьезные монографии, авторы общеизвестны, их авторитет несомненен. Выходят сборники статей, чаще - это материалы специально посвященных Соловьёву научных конференций, в том числе международных (одна из таких книг вышла под моей редакцией, что не без удовольствия отмечаю), философские журналы страны (в первую очередь «Вопросы философии») охотно помещают новейшие исследования творчества мыслителя, ранее не опубликованные или ставшие недоступной редкостью его работы, в том числе письма. Разделы или главы о Соловьёве входят в большинство учебников или учебных пособий по философии для студентов, в философские словари или энциклопедии. Все это радует. Но у меня есть впечатление (возможно, ошибочное), что после прорыва 90-х гг. прошлого века наступило некоторое затишье, если угодно, топтание на месте. Не рано ли?
Как положительный, думаю, можно оценить тот факт, что размышления о Соловьёве, его идеях, все чаще входят в обсуждения злободневных, острейших вопросов современности, имеющих ясный философский и политический смысл. Как на
пример, укажу недавно вышедшую в издательстве РОССПЭН книгу В.К. Кантора «Санкт-Петербург: Российская империя против хаоса» (2008), острые дискуссии вокруг которой уже идут и, уверен, будут продолжаться. Отрадно и то, что в лучших современных исследованиях все меньше заметен налет апологетики, этой оборотной стороны былого поношения: к Соловьёву относятся с большим уважением, но без излишнего пиэтета, его работы подвергаются аргументированной критике, а это и есть лучшее подтверждение их значимости и актуальности.
М. Максимов: В Вашем творчестве совершенно уникальным образом сочетается глубочайший интерес как к истории отечественной и западной философской мысли, так и к проблемам философии и методологии науки. Имеет ли это значение для Вашего восприятия философии В.С.Соловьёва?
В. Порус: По сути, я уже ответил на этот вопрос. Добавлю только следующее. К сожалению, встречаются и сегодня мнения, по которым выходит, что русская религиозная философия в своих главных моментах «антинаучна» и потому не имеет серьезного смысла для современности. К еще большему сожалению, есть и «критика» подобных мнений, либо проникнутая вульгарным антисциентизмом, либо, напротив, подверстывающая мысли Соловьёва (например, идею «всеединства») под популярные пересказы некоторых современных научных идей и гипотез. И то, и другое прискорбно, ибо глупо.
Я уже отмечал, что стержнем современной философии науки является теория научной рациональности. В моем понимании - это теория о границах человеческой свободы в сфере научного мышления. Нет нужды пространно доказывать, что в понимании этих границ Соловьёв прошел более значительный путь, чем многие и многие философы науки, никогда всерьез не интересовавшиеся ни идеями этого мыслителя, ни традициями русской философии в целом. В своей недавно вышедшей книге (У края культуры. Философские очерки. М., Канон+, 2008) я заметил, что философия науки не только включает в свою структуру этику, но, по большому счету, сама является этикой науки, т. е. занимается проблемами свободного выбора культурных
универсалий в сфере научного познания, Известно, какое внимание уделял Соловьёв проблеме нравственного разума. Эти его размышления, безусловно, оказали влияние на мои взгляды. Еще большее значение для меня имеют воззрения Соловьёва на место и роль науки в культуре. В упомянутой книге я подчеркиваю, что пресловутая борьба за первенство в культуре между наукой и религией попросту бессмысленна перед лицом глобального культурного кризиса. Это напоминает спор о природе пламени, который ожесточенно ведут жильцы горящего дома. Смею думать, что с этим согласился бы и Соловьёв.
М. Максимов: Можно ли, как утверждают некоторые, «делать философию в России», не обращаясь к наследию мировой философской мысли?
В. Порус: Можно было бы не обращать внимания на подобные глупости, если бы они не были так назойливы. Скороспелые умники спешат сделать себе «имя» оплевыванием того, что, по их мнению, слишком долго и напрасно занимало умы поколений. Этакое поросячье повизгивание, выдаваемое за сокрушительный нигилизм... Обсуждать такие мнения - попусту тратить время. Разумеется, если философствование некоторых профессионалов целиком сводится к пересказу чьих-то идей (пусть даже весьма значительных), то это печально. По сути, это значит паразитировать на мировой философской мысли. Но отшвыривать великое наследие, освобождая место для собственных, сомнительных и малозначимых, измышлений, - это оборотная сторона той же шутовской медали.
М. Максимов: Не является ли, на Ваш взгляд, анахронизмом деятельность Соловьёвского семинара? На фоне широко распространившихся постмодернистских методологических установок, не выглядят ли старомодными стиль, методы и цели его деятельности, любовь к тексту, всемерно им пропагандируемая?
В. Порус: Любовь и уважение к тексту - не мода, а атрибуты исследовательской деятельности, конечно, не только в философии. Совершенно не разделяю постмодернистских взглядов на мето-
дологию такой деятельности. Но дело не в этом. В конце концов, да бог с ними, с постмодернистами от философии. Они сказали свое слово, мы его услышали, не без пользы для себя обдумали. Нет никакой надобности без конца отзываться эхом. Но вопрос о семинаре как важнейшей форме коллективной исследовательской работы несравненно интереснее.
Семинар, подобный тому, какой Вы возглавляете вот уже десяток лет, это форма не только коллективного исследования, не только форум, где результаты исследования быстро становятся общим достоянием, но среда, где устанавливаются важнейшие ценности, вокруг которых объединяются люди, занятые - не побоюсь пафоса - поддержанием жизненного тонуса российской культуры, переживающей сегодня трудные времена. В самом деле, постыдно в России не испытывать уважения к великому духовному наследию, оставленному нам трудами национальных гениев. Но это уважение не возникает само по себе, его должно культивировать и воспитывать - прежде всего собственным примером постоянной скромной, но ответственной работы по усвоению и осмыслению этого наследия.
М. Максимов: Как Вы оцениваете деятельность Соловьёвского семинара в Иванове? Каковы ее сильные и слабые стороны? Что бы Вы пожелали семинару?
В. Порус: Никак не хотел бы брать на себя роль эксперта. В лучшем случае, я только рядовой участник этого семинара, да и не такой уж постоянный. Чтобы определить, в чем сила и слабость семинара, конечно, надо быть ближе к нему. Кое-что, правда, бросается в глаза. Об этом - несколько слов.
Прежде всего, Соловьёвский семинар в техническом университете - это редкое и потому удивительное явление. В библиотеке университета я видел выставку фотографий и документов, отображающих деятельность семинара за десять лет. Сам факт существования такой выставки - поразителен. Не будет преувеличением сказать, что это одна из достопримечательностей города Иваново, красивая страница его истории.
Результаты работы семинара - создание творческого коллектива, уже сейчас представляющего собой нечто вроде «не-
зримого колледжа», то есть неформального объединения единомышленников во многих городах России и за рубежом, публикация сборников материалов, уже занявших достойное место в российской философской библиотеке. Но для меня главное - это то, что Ваш семинар стал одним из заметных источников, из которых идут импульсы культурного развития, примеры бережного и любовного отношения к ценностям российской культуры.
Что до слабостей, то о них надо говорить «в рабочем порядке». Что же, они есть и даже очевидны. Но Вы знаете о них лучше меня. Что-то имеет объективный характер, что-то могло бы быть лучше, хватило бы сил и созидательной энергии. А их-то всегда меньше, чем хотелось бы, что и говорить.
Что пожелать? Конечно, прежде всего, чтобы Вы и руководимый Вами семинар были - в самом прямом и простом смысле этого слова. Не ограничиваться воспроизведением уже ставших форм, а искать и находить новые. Расширять географию участников. Ставить самую высокую планку требований, не делать никаких скидок на «провинциальность». Больше привлекать к работе молодежь, это важнейшее условие долгожительства семинара.
Может быть, в перспективе - давайте помечтаем - Ваш семинар перерастет в Институт русской философии. А что, это было бы так здорово!
В.И. МОИСЕЕВ
д-р филос. наук, профессор, зав. кафедрой философии Московского государственного медико-стоматологического университета
СОЛОВЬЁВСКИЙ СЕМИНАР В ИВАНОВЕ И ПРОЕКТ ЛОГИКИ ВСЕЕДИНСТВА
Примерно с середины 1990-х годов по 2004-5 гг. я активно работал в направлении логико-философской реконструкции идей русской философии всеединства. При чтении текстов этих философов, особенно текстов Владимира Соловьёва, мне пришлось испытать острое и глубокое ощущение огромной системы философского логоса - стройного и масштабного. В 1990-х го-
