О тюркских падежах с сопроводительной семантикой Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ВОСТОКОВЕДЕНИЕ

М. Э. Дубровина

К ВОПРОСУ О ТЮРКСКИХ ПАДЕЖАХ С СОПРОВОДИТЕЛЬНОЙ СЕМАНТИКОЙ

Автор настоящей статьи принимает мнение Г. П. Мельникова, в соответствии с которым предлагается рассматривать падежи как специальные языковые средства, выражающие морфологическим путем те функции в рамках отношений предметов с другими явлениями действительности, на которые в конкретном языке был получен коммуникативный «запрос» [1. С.45]. При этом необходимо учитывать, что в различных языках «запрос» на морфологическое оформление «требуют» различные функции.

Весьма привычной в тюркологии считается точка зрения, согласно которой такие падежи, как инструментальный и сравнительный (экватив), относят к периферийным, малозначительным падежным формам, которые, имея неясную дистрибуцию, признаются малопродуктивными и с оговорками могут быть включены в реконструируемую систему тюркского склонения [2]. В последние годы все отчетливее осознается, что многие аксиомы, бытующие в области тюркской грамматики и кажущиеся незыблемыми, на самом деле оказываются неприменимыми к фактам этих языков, так как были сформулированы на ином, индоевропейском материале. Именно вследствие влияния индоевропеистики ядро тюркской категории склонения видели в привычных «грамматических падежах» (основной, родительный, винительный), на которых было сфокусировано внимание тюркологов, формы же конкретных падежей — пространственных и, тем более, инструментального и сравнительного — явно пребывали на периферии исследовательского интереса. При этом та важная роль этих средств, которую они играли в эволюции тюркской категории склонения, явно недооценивалась учеными. Дело, очевидно, в том, что «важность» падежа длительное время отождествлялась в важностью мыслительного содержания, передаваемого соответствующим морфологическим средством. Однако не вызывает сомнений тот факт, что в картине мира любого народа существуют те отношения объектов с другими явлениями действительности (предметами, действиями), которые воспринимаются как важнейшие с коммуникативной точки зрения и заслуживают, тем самым, морфологического оформления в первую очередь, и те, которые находятся как бы на периферии «коммуникативного интереса», вследствие чего потребность в создании материальных маркеров последних возникает не сразу.

Основываясь на изысканиях индоевропеистов, можно заключить, что мыслительные содержания производителя действия, атрибута при предмете и прямого объекта

© М. Э. Дубровина, 2009

при действии, будучи важными для этих языков, раньше остальных получают морфологические пометы и закрепляются за именительным, родительным и винительным падежами. Кроме этого, анализ индоевропейских языков показывает, что «заинтересованность» в оформлении косвенных объектов морфологическим путем в этих языках выражена меньше, вероятно это проистекает от того, что связь любого косвенного объекта и действия менее очевидна или менее важна для коммуникантов. В тех же индоевропейских языках (например, в русском), где возникает необходимость дифференциации видов косвенных объектов, получают развитие косвенные падежи, внутри которых также наблюдается определенная иерархия. Среди косвенных объектов наиболее тесно связан с действием его адресат, что выражается в появлении дательного падежа («некоего общего пространственного падежа»), менее связан с действием его «соучастник», которым может быть любой сопровождающий или так или иначе сопутствующий объект. В системе русского склонения все подобные объекты, как известно, могут быть выражены творительным или предложным падежами. Однако эволюция индоевропейской категории склонения, проявляющаяся в последовательном морфологическом оформлении связей объектов от более важных с мыслительной точки зрения к менее важным, как представляется, не совпадает с коммуникативными потребностями тюркских языков, как языков иного устройства.

Логичным и закономерным для тюркского языкового мышления представляется обнаружение коммуникативной необходимости в выражении косвенных объектов (кроме прямого объекта) по причине того, что объекты, подобные адресату действия в широком смысле, предмету, от которого исходит действие, предмету, являющемуся местом действия, соучастнику или орудию действия и т. д., менее связаны с действием, и, следовательно, являются менее предсказуемыми. Именно то обстоятельство, что косвенные объекты в большинстве случаев не входят в круг понятий, естественно укладывающихся в логику тюркской картины мира, и не представляют собой единицы, легко декодируемые коммуникантом в высказывании в случае отсутствия специальных морфологических помет, вынуждает язык идти на создание грамматических форм, выполняющих функцию передачи косвенных объектов.

Экономная аффиксация как доминирующая тенденция тюркских языков лежит в основе максимально эффективного использования аморфных, безморфемных способов передачи реляционной информации, из-за чего можно предположить, что для носителей языка предпочтительнее более естественный смысл передавать с помощью соположения или твердого порядка слов, без привлечения морфологического оформления. К числу таковых в области падежных значений можно отнести сигнал о прямом объекте, передаваемый в тюркском высказывании путем постановки имени непосредственно перед глаголом.

Но так как любой косвенный объект в большей степени отстоит от действия, с которым связан, и не всегда определяется лексическим значением глагола (при учете того, что при одном глаголе может быть несколько объектов), именно он обязан получить морфологическую «помету» в целях однозначной интерпретации.

Таким образом, автором разрабатывается гипотеза, согласно которой в тюркских языках одним из наиболее существенных коммуникативных «запросов» в области падежа может быть названа необходимость морфологического выражения прежде всего косвенных объектов. Исходя же из убеждения, что среди самих косвенных объектов с мыслительной точки зрения наиболее отстоящим, удаленным от действия признается сопровождающий объект, типа средства совершения действия или объекта сравнения, то позволительно сделать следующий вывод: на стадии зарождения тюркской падеж-

ной системы одними из первых грамматических форм должны были быть те, значением которых был именно образ объекта-сопроводителя, образ любого объекта, сопровождающего действие. При этом на первых порах подобную «общесопроводительную»1 функцию мог выполнять один падеж, конкретный же вид объекта, вероятно, выводился коммуникантом из всей ситуации. Затем по мере усложнения семантики, которой обмениваются индивиды внутри одной коммуникативной общности, общая сопроводительная функция могла расщепляться на более частные ее разновидности, каждая из которых могла получить своего морфологического «выразителя».

Прианализе фактического материала фактический материал языка ДТРП, становится очевидным, что форма с показателем —yn представляет собой вариант такого общего сопроводительного падежа, в текстах памятников в рамках этой функции он выступает как 1) средство совершения действия: Bir árig oqyn urty (Kt, 36). «Одного воина он поразил стрелой», 2) участник комитативной связи (соучастника действия): Ingák kolükin Toylada Oyuz kálti (Tq, 15). «По реке Тогле пришли Огузы с рогатым, вьючным скотом», 3) предмета, мыслимый как обстоятельство времени совершения действия: ... Qysyn qytañ tapa süládim (Mh, Xa, 2). «... Зимой я выступил с войском против киданей», 4) обстоятельство образа действия: ... Jir saju barmiS bo-dun olii jitU jadagyn jalarjyn jana kelti (Kt, 28). «.. .Бродивший по землям народ, ослабевая и умирая, пешком и будучи босыми, снова пришел», 5) обстоятельство меры: Anta otrü Oyuz qopyn kálti (Tq, 16). «После этого Огузы все вместе (скопом) пришли ».

Кроме того, в системе склонения языка рунических памятников был более частный вариант падежа с сопроводительной функцией — сравнительный падеж (экватив), значением которого была разновидность общесопроводительного значения, а именно образ объекта сравнения:

1) Qanyr) subca jügürti sürjükin tayca jatdy (Kt, 2). «Твоя кровь текла рекой, твои кости лежали горами (так обильно как река,, так много — общей величиной с гору — количественное уподобление)».

2) .. .sürjüsdümüz bizintá áki ucu syrjarca artuq árti (Tq, 40). «Мы сразились, по сравнению с нами их два крыла [войска] были наполовину (как сторона [войска]) больше (вдвое многочисленнее)».

Причиной, по которой падеж с показателем -ca/-ce может быть также отнесен к форме с сопроводительной семантикой, служит тот факт, что в других тюркских языках эта форма способна передавать иные объекты, понимаемые как сопроводительные, причем зачастую для выражения одного и того же сопроводительного объекта в разных языках может привлекаться либо форма орудного падежа, либо форма экватива. Так, в староанатолийско-тюркском языке (XIII-XIV вв.) форма -Ca/-Ce, помимо выражения объекта, с которым что-либо сравнивается, выступает как средство передачи орудия действия, временных отношений типа «в течение чего-либо» [3]. В тувинском языке форма с показателем -ча передает такой смысл, при котором предмет, называемый основой, выступает как объект, к которому направлено действие [4. С. 138]; а в тофаларском языке такое направительное значение имеет форма -yn, например: men su-un Cerumen ‘я иду к воде (по направлению к воде)’, hamUn Cerumen ‘я иду к реке’, men ernn Cerumen ‘я иду по направлению к дому’, skolun ‘по направлению к школе’ [5. С. 12]. В хакасском и в шорском языках с помощью формы -ча возможно передавать как отношение сравнения с чем-либо, так и продольно-направительное, близкое зна-

1 Термин введен Г. П. Мельниковым, ср.: [1. С. 44].

чению русских предлогов ‘вдоль’, ‘по чему-либо’ [6], тогда как смысл продольности в якутском языке закреплен за формой орудного падежа, ср. аннаранан бар ‘иди вдоль той стены’ [7. С. 284].

Резюмируя, можно сказать, что орудный (инструментальный) падеж, сравнительный -са/-се в тюркских языках выполняют «сопроводительную» функцию, чем и может быть объяснена регистрируемая фактическим материалом «многозначность» этих форм. В группу с сопроводительной семантикой также предлагается включать обнаруживаемый в якутском языке совместный падеж, представляющий собой грамматическую форму с более узкой специализацией — выступать средством передачи комитатив-ного значения. Наиболее существенным в понимании природы этих падежей является то, что каждый из них имеет потенциальную возможность замещать остальные, совмещая в себе их функции. Так, например, отсутствие в языке ДТРП совместного падежа «вынуждает» орудный (инструментальный) падеж замещать его для передачи комита-тивного смысла, а вследствие отсутствия в монгольских языках сравнительного падежа, орудный падеж в редких случаях в сочетании с причастиями способен оформлять сравнительные обороты [8].

В русле предлагаемого подхода к анализу этих падежей становится понятна отчетливая тенденция формы -уп (древний орудный падеж) и формы с показателем -са/-се к адвербиализации, отмечаемая многими исследователями [9, 10]. Ведь обстоятельство, лежащее в основе значения наречий, также истолковывается языковым сознанием как сопутствующее явление, что семантически сближает формы сопроводительных (обстоятельственных падежей) с классом наречий.

Наконец, нельзя не отметить исключительную важность этих падежных средств в диахронии тюркских языков. В соответствии с определяющей устройство этих языков тенденцией к максимально экономному употреблению служебных элементов2 в языке более раннего периода тяготели к передаче морфологическим путем, очевидно, те косвенные объекты, которые являлись наименее естественными, логичными для коммуникантов, и не могли быть выражены только порядком слов или соположением. К таким объектам могут быть отнесены различные сопроводительные объекты, что позволяет трактовать сопроводительные падежи (инструментальный, сравнительный, совместный) как архаичные компоненты тюркской категории склонения.

Литература

1. Мельников Г. П. Природа падежных значений и классификация падежей // Исследования в области грамматики и типологии языков. М., 1980. С. 41-45.

2. Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Морфология. М., 1988.

3. Гузев В. Г. Очерки по теории тюркского словоизменения: Имя: На материале староанатолийско-тюркского языка. Л., 1987.

4. Исхаков Ф. Г., Пальмбах А. А. Грамматика тувинского языка. Фонетика и морфология. М., 1961.

5. Дыренкова Н. П. Тофаларский язык // Тюркологические исследования. М.; Л., 1963.

6. Дыренкова Н.П. 1) Грамматика хакасского языка. Абакан, 1948; 2) Грамматика ойротского языка. М.; Л., 1940. С. 217, 218, 239-240.

7. Бётлингк О. Н. О языке якутов / Пер. с нем. В. И. Рассадина. Новосибирск: «Наука», Сибирское отделение, 1989.

2 Принцип экономии служебных элементов был сформулирован Г. П. Мельниковым. См., напр., в

8. Карабаева Л. А. Падежные показатели как средство связи структурных частей монгольского предложения // Грамматические исследования по отдельным алтайским языкам. Л., 1989. С. 50.

9. Korkmaz Z. Türkcede eklerin küllanilis §ekilleri ve ek kalipla§masi olaylari. Ankara, 1962.

S. 20.

10. Radloff W. Die Alttürkischen Inschriften der Mongolei. SPb., 1897. S. 63.

11. Мельников Г. П. Синтаксический строй тюркских языков с позиций системной лингвистики // Народы Азии и Африки. М., 1969. №6. С. 105.

Статья поступила в редакцию 17 сентября 2009 г.