Возможные причины взаимозаменяемости форм дательного (-ка) и местно-исходного {-da) падежей в текстах рунических памятников Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

ВОСТОКОВЕДЕНИЕ

М. Э. Дубровина

ВОЗМОЖНЫЕ ПРИЧИНЫ ВЗАИМОЗАМЕНЯЕМОСТИ ФОРМ ДАТЕЛЬНОГО (-КА) И МЕСТНО-ИСХОДНОГО (-DA) ПАДЕЖЕЙ В ТЕКСТАХ РУНИЧЕСКИХ ПАМЯТНИКОВ

Исследуя тексты Орхоно-енисейских рунических памятников, созданных в VI-IX вв., можно обнаружить интересные факты, позволяющие составить некое умозрительное представление о состоянии падежной системы в тюркских языках предшествующего периода. Вследствие ограниченности рунического материала по причине не очень большого количества памятников, с одной стороны, некоторой односторонности в их содержательном плане и наличия лакун внутри самих текстов — с другой, для исследователя каждый полноценный пример употребления той или иной грамматической формы может представлять огромную ценность. Бесспорно, один или два факта, демонстрирующие нечто исключительное для рассматриваемой грамматической формы, ни в коем случае не могут являться основанием для построения глобальных концепций относительно всего грамматического строя языка. Между тем эти единичные факты в совокупности с данными других тюркских языков и в свете новых теоретических разработок в области языкознания могут заставить исследователя, по крайней мере, задаться вопросом: все ли предложенные на сегодняшний момент решения в сфере устройства тюркских языков можно признать адекватными и не подлежащими корректировке?

Настоящая работа посвящена рассмотрению форм дательного (форма с показателем -ка) и местно-исходного (форма с показателем -da) падежей. Язык древнетюркских рунических памятников (язык ДТРП) демонстрирует способность этих форм выступать в качестве морфологических средств передачи близких смыслов. Так, в памятниках для того чтобы передать смысл направительности к объекту, в большинстве случаев, как известно, используется форма -ka:

1) Bu türk bodun+ka jaryklyg jagyg kältürmätim (Tk, 54). «На этот тюркский народ я не наводил вооруженную конницу».

2) Santuq balyk+ka (1) Taluj ügüz+kä (2) tägürtim (Tk, 19). «Япривел [войско] до_ города Шантунг (1) и к реке Талуй (2)».

Однако, очевидно, в качестве реликта предшествующего состояния языка в рунических текстах зарегистрированы случаи употребления формы -da для передачи, по крайней мере, близкого, если не сказать одного и того же смысла, т. е. информации о направлении к объекту:

1) Oqrä kytan+da (1) berijä tabgac+da (2) kuryja kurdan+ta (3) jyraja oguz+da (4) äki uc biq sümiz kältäcimiz bar mu nä? (Tk, 14) «Есть ли способность нашего войска в 2-3 тысячи

© М. Э. Дубровина, 2008

придти на восток к киданям (1), на юг к табгачам (2), на запад к курыданям (3), на север к Огузам (4)?»

2) Türgis Kagan süsi Bolcu+da otea borca kälti (Kt, 37). «Войско тюргешского кагана пришло к [местности] Болчу как огонь и как буря».

Кроме того, факты языка памятников свидетельствуют о том, что для выражения обстоятельства времени могла использоваться как форма -ka, так и форма -da. Например, в орхонских памятниках в этой функции преимущественно используются форма -ka и ее вариант после притяжательных основ с показателем -а:

1) QyrqyzyY u+ka (обст. времени) basdymyz (Tk, 27). «Мы напали на кыркызов во сне».

2) Bir otuz jasyq+a (обст. времени) Caca Säqünkä süqüsdimiz. (Kt, 32). «К 21 годам (когда тебе исполнился 21 год) мы сразились с Чача Сенгюном».

3) Kagan olurtym olurtukym+a (обст. времени) öltäcicä sakynygma türk begler bod (un) ögirip säbinip toktamys közi jogärü körti (Mh, 2). «Я воссел каганом, когда я воссел, то тюркские беки и народ, опечаленные тем, что они обречены были погибнуть, (теперь) радуясь-ненарадуясь смотрели кверху на трон спокойными глазами».

Между тем, в енисейских памятниках форма -da используется для передачи аналогичного обстоятельственного смысла:

1) Alty jasym+da (обст. времени) qaq adyrdym (E 32, 16). «Когда мне было 6лет, я лишился отца».

2) ...sizimä altmys jasym+da (обст. времени) (adyryldym)(E 1, 1). «Я расстался с вами, когда мне было 60 лет».

Однако в этих же текстах также зарегистрирован случай употребления формы -ka в подобной функции:

Üc jetmis jasym+Ka (обст. времени) adyryltym ägük Katun jerimkä adyryltym (E 3, 4). В возрасте моих 63 лет я расстался, расстался со своей землей Эгюк Катун.

Проанализируем следующие примеры:

...altunlyg käsig bälim+kä bantym (E 10, 5). «Я повязал свой золотой пояс на свою поясницу». Стоит отметить, что в енисейских надписях это выражение, по всей видимости, представляло собой некий устойчивый оборот, однако здесь, как и во многих других случаях, прослеживается чередование формы -га и формы -da для передачи косвенного объекта, связанного с действием: ср. ...altun älig käsig bälim+tä bantym (E 3, 2). «Я повязал свой пояс с пятьюдесятью золотыми пряжками на своей пояснице»1.

Бытует мнение, что в языке рунических памятников форма -da является средством передачи как места совершения действия, так и объекта отложительности; именно с этим мнением связана традиция именовать этот падеж местно-исходным. Способность формы -da выступать в этой функции действительно отчетливо прослеживается и в орхоно-енисей-ских памятниках, и в «Гадательной книге», руническом тексте более позднего времени:

1) Tüpüt Kagan+tabölön kälti (Kt, 52). «От тибетского кагана пришел бёлён (титул тибетского сановника)».

2) Türgäs Kagan+ta körüg kälti (Тк, 29). «От тюргешского кагана пришел лазутчик».

3) Ujgur jirin+tä jaglaKar Kan ata kältim (E 47, 1). «Яизгнал Яглакар хана из уйгурской земли».

Однако, в енисейских надписях встречаются случаи использования для выражения отложительности и формы -a (показатели -a /-ä являются алломорфами падежной морфемы -ka в случае, если основа имени употреблена с аффиксом принадлежности 1-го или 2-го лица.):

1) Ban bir otuz jasymda sizim+akit (t) im (Е 15, 1-2). «Яв двадцать один [год] от вас моих ушел».

2) Sizima кугк jasymda Kactym (E 16, 3). «От вас моих в сорок лет я убежал».

Здесь нельзя оставить без внимания точку зрения И. В. Кормушина, который

вслед за Т. Текином и Л. Базеном полагает, что в данном случае, как и во многих других, необходимо читать не sizima ‘от вас моих’, а asizima ‘ жаль мне’, т. е. в элементе asizima предлагается видеть вокативно-деплоративную частицу, а не форму дательного падежа2. В рамках настоящего исследования опровергнуть или подтвердить мнение И. В. Корму-шина крайне затруднительно, поэтому представляется возможным пока и сами примеры, и их различные интерпретации оставить без комментариев.

В случаях, когда предмет, оформленный аффиксом падежа, представляет собой объект при эмоциональных переживаниях, при расставании, также возможны употребления этих падежных форм, причем частотность использования той или другой формы наводит на мысль, что по меньшей мере с этими глаголами форма -ка и форма -da понимались как функционально тождественные:

1) Tagri+ka (1) kun+a (2) jerdaki elim+ka (3) bokmadim (E 7, 3). «Небом (1), солнцем (2) и моим государством (3) на земле я не насладился».

2) Adgu+ga bokmadim (E 15, 2). «Я не насладился добром (всеми благами я не насытился)».

3) Sizim+a (1) kun+a (2) aj+a (3) azydym a (E 11, 1). «О, я не стал ощущать вас (1): солнце (2) и луну (3)».

4) Quj da quncujym eki oylanym+a (1) sizim+a (2) jagus Kyzym+a (3) jys eci isi Kadaslaryma (4) adyrylu bardym (E 16, 1-2). «Яушел, расставшись с моей госпожой (или госпожами) в покоях, с моими двумя сыновьями (1), с вами моими (2), с моей единственной дочерью (3), с моими jys (?) (‘черневыми ’ — С. Е. Малов) старшими товарищами и друзьями (4)».

5) Ar ardamim+da bokmadim (E, 44). «Геройской своей доблестью я не насладился».

6) Tabgac+da adyrylty (Tq, 2). «Он отошел (вышел из-под влияния или зависимости) от табгачей».

7) KUcluk alp Kaganym+da adyrylu bardygyz (Oa, 4). «Вы покинули моего сильного, храброго кагана».

Рассмотрим на нижеследующие примеры:

1) alim ogryn+ta su bol... arlarmadukim jok (E 10, 8) «ради моего государства водил войска, не было такого, чтобы я не поражал воинов (врага) Букв. нет моего не поражения воинов» (И. В. Кормушин)3.

2) alim ogryg+a tozum kazganmysym (E-100, 2) «все, что я приобретал — ради моего государства» (И. В. Кормушин)4. Как видно из приведенных примеров, в словоформе возможно употребление как местно-исходного с показателем -da, так и дательного с показателем -ка падежей. В соответствии с комментариями, которые при анализе этих текстов дает И. В. Кормушин, рассматриваемые падежные формы в послелогах (служебная семантика ogrynta, ogryqa И. В. Кормушину очевидна) семантически близки и взаимозаменяемы5.

В текстах имеются примеры употребления формы -da, которые на сегодняшний момент автору работы представляются спорными, относительно которых трудно предложить какое-либо однозначное решение:

Bars bag arti kagan at bun+tabiz birtimiz (Kt, 20). «Был Барс бек, звание кагана (ему?) мы дали». При анализе этого высказывания возникает правомерный вопрос: в каком смысле

используется здесь словоформа Ъийа и что мешает исследователям интерпретировать ее как форму адресата (т. е. аналог формы -ка)?

01 toru+da (1) ига (2) ас1ш ка£ап о1иму (Kt, 16). «Согласно (2) тому закону (1) мой дядя стал каганом». Употребление формы -ёа в этом случае мотивировано, по всей видимости, отложительностью, на которую также способна указывать форма -ёа.

К1в1 og1yn+ta (1) ига (2) аспп араш Вишуп kagan ^ани kagan о1игшув (Ktb, 1). «Над (2) сынами (1) человеческими воссели мои предки Бумын каган и Истэми каган». В этом случае употребление формы местно-исходного падежа семантически не совсем понятно. Может, по аналогии со смыслом отложительности, встречающимся в предыдущем использовании формы -ёа, в сочетании с послелогом йza необходимо по-иному переводить эту фразы, типа ‘из сынов человеческих’? Однако, судя по контексту, подобный перевод маловероятен. Представляется, что в данном случае возможно наметить два пути решения, причем первый так или иначе является следствием (в диахронии) второго: можно говорить о некоем формально-грамматическом управлении послелога ша формой с показателем -ёа, т. е. признать, что на момент создания памятников носители языка не чувствовали семантического мотива для употребления этой падежной формы, а использовали его, так сказать, по традиции. С другой стороны, можно рассматривать этот пример как анахронизм, отсылающий нас к более раннему времени, когда функции формы -ёа использовались более широко, т. е. когда форма -ёа могла передавать большее число косвенных связей, чем в языке рунических надписей.

Таким образом, факты древнетюркских памятников демонстрируют случаи колебаний форм дательного (-ка) и форм местно-исходного (-ёа) падежей для выражения ряда пространственных смыслов. Как представляется, именно эта функциональная взаимозаменяемость рассматриваемых форм может свидетельствовать в пользу гипотезы, согласно которой и форма дательного падежа с показателем -ка и форма местно-исходного падежа с показателем -ёа являются частными вариантами формы более общего порядка — формы некоего «общекосвеннообъектного» падежа, который мог сформироваться на заре истории тюркских языков. Вероятно, существовавший в древности «общекосвеннообъектный» падеж в процессе эволюции распался на несколько форм, при этом от его общей функции языкового средствя выражения любого косвенного объекта с пространственной семантикой отпочковались более узко специализированные функции и закрепились за новыми появившимися падежными средствами. Так, форма с показателем -ка «взяла» на себя функцию передачи объекта, к которому направлено действие; а в значении формы с показателем -ёа содержался образ объекта, границы которого так или иначе взаимосвязаны с действием. Однако, по причине существовавшей некогда объединяющей эти частные смыслы формы «общекосвеннообъектного» падежа, даже в синхронии языка ДТРП зачастую эти формы способны заменять друг друга. В целях адекватного понимания этого предлагаемого тезиса, необходимо, очевидно, представить краткий обзор научных положений, логически его обуславливающих. Основу исследования составляют, во-первых, тезис о том, что устройство тюркских языков подчинено закону экономного использования служебных (лексических или морфологических) элементов (далее — ПЭСЭ — принцип экономии служебных элементов), во-вторых, тезис, согласно которому все падежные формы (кроме родительного) объединяются родственными значениями, являясь средствами передачи связей предметов с действиями. Второе положение Г. П. Мельниковым было сформулировано таким образом: все формы падежа имеют четкую задачу быть «выразителями» того или иного вида объектов (или шире актантов) при действии6. Если представить себе крайнюю степень проявления

в языке ПЭСЭ, т. е. максимально возможное недифференцирование на грамматическом уровне всевозможных видов объектов, имеющих отношение к действию, то позволительно предположить существование одной падежной формы, одного морфологического «оформителя», значением которой был бы образ любого «непрямого» косвенного объекта, взаимосвязанного с действием. При стремлении использовать служебные элементы максимально экономно в тюркских языках форма прямого объекта (винительный падеж) складывается, очевидно, сравнительно поздно, т. к. в этом случае наиболее логично воспользоваться позиционными возможностями, т. е. расположить слово, обозначающее прямой объект воздействия, непосредственно перед глаголом и не задействовать дополнительных служебных средств (прежде всего морфологических). Можно предположить, что изначально, в дорунический период, процесс формирования падежей как грамматических средств, актуализирующих тот или иной вид отношения предмета и действия, гипотетически мог протекать следующим образом: вероятнее всего, из единой общеобъектной функции на мыслительном уровне происходит выделение «прямообъектной» и «общекосвеннообъектной» функций, т. е. происходит вычленение двух первичных, существенных с коммуникативной точки зрения функций, выразителями которых стали падежи. При этом «прямообъектная» функция на морфологическом уровне изначально могла не иметь материального выразителя, т. е. самостоятельного падежного показателя, т. к. под влиянием ПЭСЭ для древнего состояния языка характерна тенденция передавать наиболее предсказуемые, с точки зрения коммуниканта, объектные отношения (предполагается, что прямой объект интерпретируется как объект, максимально включенный в действие) посредством соположения слов, называющих объект и действие. «Общекосвеннообъектная» функция в тюркском праязыке могла выполняться неким одним «общеобъектным» падежным средством, обслуживающим широкий диапазон смыслов. Высказывается предположение, что косвенные объекты воспринимаются на мыслительном уровне как объекты, более отстоящие от действия, в силу чего они не всегда логически предсказуемы для коммуниканта (если только из самого действия не следует та разновидность связи, которая единственно возможна в данном случае). В распространенном высказывании, в которых при глаголе предполагается несколько объектов (актантов), прямой объект может быть передан соположением, прочие же косвенные объекты должны выражаться каким-то иным путем, вероятнее всего, путем привлечения морфологических средств, т. е. в языке возникает «запрос» на некое грамматическое средство, оформляющее косвенные связи.

Итак, в качестве одной из причин колебаний в употреблении ряда косвенных падежных форм, их возможной взаимозаменяемости, имеющих место как в древних, так и в современных тюркских языках, может быть названо то обстоятельство, что значение каждой конкретной падежной формы есть один из узуальных смыслов, который выражался в предшествующую эпоху одним падежом и который, отпочковавшись, закрепился в процессе диахронии за самостоятельным морфологическим средством («выразителем»).

1 Транскрипция и перевод этой фразы вызывают споры. Здесь принимается вариант С. Е. Малова (Малое С. Е. Енисейская письменность тюрков. Тексты и переводы. М; Л., 1952. С. 17).

2 Кормушин И. В. «Сожаление о смерти» в енисейских эпитафиях // Вопросы тюркской филологии. М., 2006. С. 64-66. Вып. VI. Материалы Дмитриевских чтений.

3 Кормушин И. В. Тюркские енисейские эпитафии. Тексты и исследования. М., 1997. С. 237.

4 Там же. С. 252.

5 Там же.

6 Мельников Г. П. Природа падежных значений и классификация падежей // Исследования в области грамматики и типологии языков. М., 1980. С. 47.