CC BY
27РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА В КОНТЕКСТЕ МИРОВОГО ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОЦЕССА
УДК 82.091
О. Л. Калашникова
О РУССКОЙ ДУХОВНОСТИ ОТ КСАВЬЕ ДЕ МЕСТРА
Я бы хотела поговорить с вами о России, которая меня сильно поразила во время моего короткого путешествия, ничто из того, что о ней говорили, а в особенности писали, не дает о ней представления.
Ж. де Сталь.
Письмо С. С. Уварову от 2 мая 1813 г.
Литературные контакты России и Франции - тема неисчерпаемая: уж очень тесно переплелись судьбы двух культур. Множество пока неисследованных страниц в историю этих связей было вписано в период наиболее активного восприятия Россией Франции как некой эталонной европейской страны - в 18 - первой половине 19 века, когда и был укоренен в русском обществе стереотип французского культурного превосходства. Французский язык и французская книга, которая зачастую становились посредниками в восприятии других литератур; французская мода и французская кухня; французская философия, повлиявшая на политическое мышление, - все это являлось в России образцом для подражания. Россия активно входила в европейскую политическую и культурную жизнь и, стремясь обрести статус просвещенной европейской державы, всячески привлекала в страну иностранцев, одаривая их деньгами, титулами, должностями и пре-
стижными брачными союзами. Сложно обозначить хотя бы приблизительный круг тех французских имен, которые стали неотъемлемой частью культурного климата России 18 - начала 19 столетий, того литературно-духовного комплекса, в котором появилось множество «французских русских» писателей, избравших французский как язык творчества (А. П. Шувалов, С. П. Румянцев, А. М. Белосельский-Белозерский, Б. В. Голицын, Ф. Г. Головкин). Есть в числе именитых французских авторитетов и титульные имена энциклопедистов, классиков французской трагедии и комедии 17 в. , авторов популярных французских романов рококо, но есть и такие, которые почти не известны или давно забыты. Ксавье де Местр - мало известен, может быть, потому, что невольно оказался в тени имени своего знаменитого брата - Жозефа де Местра. Попав в Россию в 1800 г. с армией Суворова, Ксавье де Местр прославился в Москве прежде всего как модный художник. К числу написанных им известных портретов относятся портреты маленького Александра Пушкина, его матери Н. О. Пушкиной, А. В. Суворова. И хотя , живя в России, Ксавье де Местр успел послужить в царской армии, принять участие в кампании против Наполеона, в войне на Кавказе, жениться на тетушке будущей жены А. Пушкина Софье Ивановне Загряжской (1813), и даже издать в Санкт-Петербурге некоторые свои произведения, написанные на французском языке, он не стал частью русской культуры, как это произошло со многими иностранцами, попавшими в Россию в 18 веке (достаточно вспомнить родоначальника русского романа Федора Александровича Эмина, «дворянина Константинопольского», как он себя величал). Ксавье де Местр известен прежде всего как французский писатель, творчество которого высоко оценивают на родине, относя автора наряду с Ш. Нодье и П. Мериме к создателям новой французской новеллы (Ш.-О. Сент-Бев, Ж. Филипп, Э. Реом, Ж. Пер-рен, Л. Кларети - 22; 16; 21; 23; 14). Однако связи Ксавье де Местра с русской культурой, и с русской литературой оказались не менее интересными. Именно этому писателю суждено было повлиять на формирование своеобразной иронической школы в русском романтизме, представленной А. Вельтманом, О. Сенковским, именно Ксавье де Местр создал один из первых образов русской женщины во французской литературе, формировавших тот стереотип «загадочной русской
\
души», «русской духовности», который и сегодня остается таковым для европейцев. Судьба распорядилась так, что свой земной путь Ксавье де Местр тоже завершил в России в 1852 г. на даче вдовы А. Пушкина Натальи Ланской в Стрельне.
Интерес Ксавье де Местра к России и россиянам принимал разные формы: от попытки стать частью русской истории, женившись на русской дворянке, участвуя в военных походах русской армии, где он дослужился до генеральского чина, до описания русских характеров в своих произведениях. Небольшие «русские» повести «Кавказ-кие пленные» (1815), «Юная сибирячка» la Jeune Sibérienne (1815) и неоконченные опубликованные в 1877 г. «История пленного француза» и «История г-жи Прелестниковой, рассказанная ею самой» пока дожидаются своего научного осмысления, хотя были отмечены еще Стендалем и Ш. О. Сент-Бёвом во Франции, А. Ф. Вель-тманом и В. И. Далем в России, а повесть la Jeune Sibwienne, уже в 1840-е гг. прочно вошла в круг детского чтения не только французов, но и россиян под названиями: «Молодая сибирячка. Истинное происшествие» (пер. А. Попова, Спб., 1840); «Параша Лупалова» (СПБ, 1845); «Параша-Сибирячка» (неск. изд., Киев, 1908, и др.) Повесть переиздавалась в русских переводах на протяжении всего 19 века, а с 1860-х гг. перешла в «низовую литературу», где была «переписана» в традициях лубка и стала восприниматься как русская историческая былина (так, в 1875 г. в издательствах Ф. Йоган-сона и бр. А. и В. Абрамовых вышла «Параша Сибирячка, или «До Бога высоко, а до царя далеко. Историческая русская былина из времен царствования императора Александра I», или в издательстве М., Е., И. Коноваловых и Е. А. Губанова «Параша Сибирячка, или Несчастный «Ох!», а за несчастного Бог. Русская народная былина»). Повесть К. де Местра la Jeune Sibrnienne издавалась в Бельгии, Нидерландах, а последнее французское издание датируется 2001 г. [17; 18; 19]. В 2006 г. Adamant Media Corporation выпустило репринтное издание (из серии BibliothP^que Nationale 1864 г.)
Попытаемся проанализировать роль la Jeune Sibérienne в процессе взаимодействия русской и французской литератур в 19 веке как произведения, в котором несомненно отразились и устоявшиеся европейские представления о русском характере, и личный опыт Кса-
вье де Местра, узнавшего об этом характере «домашним образом», постигая его в семейных отношениях со своей женой - фрейлиной двора Его Императорского Величества Софьей Загряжской.
Как известно, сюжет повести имеет историческую основу. Подвиг дочерней любви некой Прасковьи Луполовой, дочери ссыльного, пришедшей в Москву пешком, чтобы вымолить у молодого царя Александра I прощение своему отцу, был столь впечатляющим, что имя Прасковьи Луполовой стало известно не только в России, но и в Европе. О ней писались целые газетные столбцы на всех языках: «Северный вестник», «Друг Просвещения», «Московские ведомости», «Сионский вестник», «Москвитянин» посвятили немало строк Прасковье Луполовой. Ее история вошла в знаменитый «Словарь достопамятных людей русской земли» Д. Н. Бантыша-Каменского и в «Русскую историю» С. Н. Глинки, [1, с. 222-224; 3, с. 323], а поступок Прасковьи послужил канвой не для одного рассказа. В 1806 г французская писательница Софи Коттен написала роман об этой знаменитой русской девушке « Elisabeth L*** ou les exibes de Sibérie» [15], практически тут же переведенный на русский язык - «Елисавета Л*** или сибирские изгнанники» - и выдержавший в России множество изданий только в первой четверти 19 в. : 1807, 1808, 1810, 1824 г. Позднее. к этому сюжету обратился Н. А. Полевой, написавший для бенефиса актрисы В. Н. Асенковой, состоявшегося в Александ-ринском театре 17 января 1840 г. , пьесу «Параша Сибирячка». Русская быль в 2-х действиях с эпилогом, в послесловии к которой назвал своих предшественников: Софи Коттен и Ксавье де Местра. В том же 1840 г. по пьесе Н. Полевого была написана опера Струйс-кого «Параша сибирячка».
Столь популярный сюжет не мог не привлечь внимания историков литературы. Однако чаще всего предметом исследования становились либо исторические аналогии, (как в «Книге золотых дел всех времен и земель», где Шарлотта М. Янг сравнивает судьбу Луполовой с историей шотландской девушки Элен Уокер, отправившейся пешком из Эдинбурга в Лондон, чтобы просить о помиловании для приговоренной к казни сестры, ставшей прообразом Джини Дикс в «Эдибургской темнице» Вальтера Скотта) [13] Либо в центре внимания оказывалась перспектива развития в русской литературе сю-
жета из русской истории, рассказанного французскими писателями, (см.: например, работы Л. И. Поливанова, Черняева Н. И. , М. А. Тахо-Годи о возможном влиянии повести Ксавье де Местра на «Капитанскую дочку» А. Пушкина [8; 12, c. 81: 11, c. 140-159; 7, c. 190193] (Л. И. Поливанов, Черняев Н. И. , М. А. Тахо-Годи, Ощепков А. Р.). Однако не менее важным представляется понять, какие русские произведения могли оказать влияние на французских авторов, попытавшихся показать русский женский характер, и приблизиться к постижению загадки русской духовности как феномена, неразрывно связанного для европейцев с православной религиозностью. Попытаемся исследовать этот вопрос, проанализировав источники сюжета повести Ксавье де Местра, определившие концепцию характера главной героини произведения и принципы построения сюжета la Jeune Sibérienne.
В первых же фразах повести К. де Местра четко обозначены два главных источника сюжета: само реальное происшествие и написанный о нем роман Мадам Коттен: « Le courage d'une jeune fille qui, vers la fin du règne de Paul Ier, partit à pied de la Sibérie, pour venir à Saint-Pétersbourg demander la grâce de son père, fit assez de bruit dans le temps pour engager un auteur célèbre (Madame Cottin) à faire une héroïne de roman de celte intéressante voyageuse« [20, p. 300]). ). («В конце царствования Императора Павла I молодая девушка пришла пешком из Сибири в Петербург испросить помилование своему отцу. О подвиге ее заговорили тогда все; что и побудило тогда известную писательницу, г-жу Коттень, избрать эту странницу в героини романа. Но все, знавшие молодую сибирячку сожалели, что сочинительница приписала романтические похождения девушке, которая без покровительства и помощи решилась на такое трудное предприятие, руководимая одною чистою дочернюю любовью, незнакомая ни с какой другой страстью» (с. 49) [1]. Упоминая свою соотечественницу, Ксавье де Местр, однако не соглашается с тем, что она превратила подлинную историю в авантюрный любовный роман, и полемически определяет важнейший для него принцип достоверности рассказа, утверждая, что «la simple histoire de sa vie, assez intéressante par elle-même, sans autre ornement que la vérité» [20, p. 300]). («... верная
повесть ее жизни занимательная уже по самой ее истине» [10, с. 49], Так с самого начала романическая трактовка истории Прасковьи, предполагающая описание приключений, страстей и любовных чувств, отвергнута писателем. Предпочтение отдано стилю почти документальной фиксации фактов и событий, очень лаконичному и не предполагающему лишних сентиментов. Эту особенность стиля писателя отметил еще Сент-Бев, выделивший произведения Ксавье де Мест-ра в потоке французской новеллистики той эпохи: «У него все правдиво. Нет ничего придуманного; в форме анекдота он отражает действительность с большой точностью. Искусство у него заключено в отборе материала, в мастерстве повествования, в человечном и набожном тоне его произведений. Во Франции мало писателей, и в частности новеллистов, в творчестве которых так скромно были бы представлены фантастическое и романическое начала» [22, c. 47]. А Эжен Вейо определил стиль писателя как «образец повествования» (C'est d'ailleurs un modrie de narration) [24].
Родословная героини и причины ссылки в Сибирь ее отца изложены всего в одном абзаце: «Prascovie Lopouloff était son nom. Son père, d'une famille noble d'Ukraine, naquit en Hongrie, où le hasard des circonstances avait conduit ses parents, et servit quelque temps dans les housards noirs ; mais il ne tarda pas à les quitter pour venir en Russie, où il se maria. Il reprit ensuite dans sa patrie la carrière des armes, servit longtemps dans les troupes russes, et fit plusieurs campagnes contre les Turcs. Il s'était trouvé aux assauts d'Ismaïl et d'Otchakof, et avait mérité par sa conduite l'estime de son corps. On ignore la cause de son exil en Sibérie, son procès, ainsi que la révision qu'on en fit dans la suite, ayant été tenu secret. Quelques personnes ont cependant prétendu qu 'il avait été mis en jugement par la malveillance d'un chef, pour cause d'insubordination» [20, p. 300]. «Имя этой девушки Параша Лупалова. Отец ее принадлежал к одной благородной украинской фамилии, но родился в Венгрии, где некоторое время жили его родители. Он служил сперва в Бессмертных Гусарах венгерского войска, был во многих походах против турок, участвовал в осадах Измаила и Очакова и храбростью своею приобрел уважение сослуживцев. Впоследствии, оставив службу, переселился в Россию, где и женился. За
что именно он осужден и сослан в Сибирь- неизвестно; следствие, которое было произведено по его делу, осталось тайною. Но не был приговорен к каторжной работе, но сослан был на житье в Ишим, на границу Тобольской губернии, и получал на пропитание, как и другие ссыльные, по десять копеек в сутки. Уже после четырнадцатилетнего пребывания Лупалова с семейством в Сибири он согласился отпустить дочь свою Петербург» [10, с. 49]. Этой краткой справкой и исчерпывается «семейная хроника», и в центре повествования оказывается юная россиянка Прасковья, а не история ее семьи. Поэтому вряд ли можно согласиться с мнением М. А. Тахо-Годи, дословно повторенном Ощепковым, о том, что произведение Ксавье де Местра представляет собой «семейную хронику».
Какой же видится французу К. де Местру русская женщина? Что определило его понимание женского русского типа? Уж, конечно, это не мог быть и не был роман Мадам Коттен, не видевшей ни России, ни ее женщин. Видимо, образчиком русского женского характера стала для автора «Юной сибирячки» прежде всего его жена - Софья Загряжская, женщина набожная, крепкая в своей православной вере, не перешедшая в католичество, даже прожив с супругом много лет в Италии. Но представление о русском женском типе могли быть сформированы и русской литературой. Еще одним, уже литературным источником сведений о русском женском характере могли стать и первые русские женские мемуары - «Своеручные записки Наталии Борисовны Долгорукой»(1767 г.), впервые опубликованные именно в эти годы - в 1810 г. в Кн. 1 журнала мистического направления (столь интересного для Ксавье де Местра) «Друг юношества». Автодокумент Долгорукой многие литераторы и исследователи рассматривают как образчик агиографии, исповеди земной святой, положившей свою жизнь на алтарь преданности и веры (начиная с повести С. Н. Глинки с симптоматичным названием «Образец любви и верности супружеской, или бедствия и добродетели Н. Б. Долгоруковой, дочери фельдмаршала Б. П. Шереметьева и супруги князя И. А. Долгорукова» (1815 г.), одной из «Дум» Рылеева, «Русских женщин» Некрасова, поэмы Козлова «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукова» и первого критического отклика на произве-
дение Долгорукой - предисловия Бартенева к публикации полного текста записок в № 1 «Русской старины» в 1867 г., и заканчивая работами И. Савкиной, Савченковой Т. П. , О. В. Мамаевой, Е. Гречаной, написанными уже в 21 столетии)[2, с. 1-2; 9; 10; 6 ]. Перекличка французской повести с записками русской женщины несомненна. Во-первых, героинями произведений оказываются совсем юные женщины, на долю которых выпадают суровые испытания. И Наталья, и Параша оказываеются волею судеб в Сибири - ссыльном краю. Обе претерпевают страдания и проходят через сложные испытания во имя своих близких. Обе в конце концов попадают в столицу и добиваются милости властителей. Обе, наконец, заканчивают свой путь в монастыре. Однако общая тональность и жанровая природа русского и французского произведений отнюдь не тождественны.
С самого начала автор «Юной сибирячки» выделяет в характере главной героини набожность, определяющую все иные чувства и поступки Прасковьи. Молитва занимает одно из ключевых мест в рассказе о русской женщине. Именно во время молитвы юной Прасковье открывается идея отправиться в Санкт-Петербург, чтобы испросить величайшей милости для своего отца: «qu 'un jour cette heureuse pensée se présenta à elle comme un éclair, au moment où elle achevait ses prières, et lui causa an trouble inexprimable» [20, p. 303]. («однажды, по окончании моли твы, мысль эта, как молния,б-леснула в уме ее и произвела какое-то непостижимое беспокойство» [10, с. 50], В молитве к Богу просит она смелости, чтобы поведать о своем замысле родителям. «Cet esprit religieux, cette foi vive» «. [20, p. 303] («Такая теплая вера в благость Божию» [10, с. 50], отличающие Прасковью от отца, не имевшего столь глубокого религиозного чувства, и Божественное провидение руководят действиями юной девушки во время ее нелегкого пути в столицу. «Святой Прасковьей» называет героиню Нейлер - сын немецкого портного; множество раз Прасковья молится в лесу об успехе свого предприятия. На церковных книгах и молитвенниках учится грамоте Прасковья, отважившаяся на невероятное путешествие в столицу.
К Богу обращается героиня постоянно. Во всех испытаниях, выпавших на ее долю, Параша видит Божий промысел: желание испытать силу ее духа и ее веры. Открытая на удачу Библия становится
источником предсказаний для героини. И слова из Писания:«Que faites-vous là? ne craignez point» [20, p. 314] («Откуда идеши и камо грядеши?» [10, с. 55]) становятся решающими в окончательном принятии решения о путешествии в Санкт-Петербург, в которое Параша отправляется 8 сентября - в праздник Рождества Богородицы. В пути уставшую девушку поддерживают мысли о библейской Агари. Многочисленные испытания, выпавшие на долю Прасковьи Луполовой : холод, отсутствие денег, разбитые башмаки, недобрые люди, желавшие обокрасть девушку, нападение стаи собак - все завершается благополучно, благодаря Божье помощи. Хотевшие обокрасть Парашу крестьяне дают ей тайком свои деньги, другие по очереди отдают девушке теплый тулуп, чтобы в зимний мороз она смогла доехать с обозом до Екатеринбурга, где ее покровительницами станут две добрые дамы. В Нижнем Новгороде игуменья монастыря и монахини помогают девушке победить горячку , а потом и добраться до Москвы. Все полтора года пути Параша одолевает благодаря Вышней защите. В последней сцене романа читатель видит мертвую монашенку Прасковью, скрестившую пальцы в молитвенном жесте: «Prascovie n'existait plus. Sa main droite était restée sur sa poitrine, et l'on voyait, à la disposition de ses doigts, qu'elle était morte en faisant le signe de la croix» («Параши уже не было более на свете. Правая\ рука ее осталась на груди , и по сложенным и окостеневшим перстам видно было, что она скончалась, творя крестное знамение» [10, с. 84]
Постоянное внимание писателя к религиозному чувству героини сопровождается стремлением подтвердить свои наблюдения многочисленными включенными в текст повести комментариями «от автора» о русских нравах, суевериях, обычаях, удивляющих повествователя проявлениями язычества в вере православных россиян : «En Russie, le lundi passe pour un jour malheureux parmi le peuple et les personnes superstitieuses. La répugnance pour entreprendre quelque chose, mais surtout un voyage le lundi, est si universelle, que le très-petit nombre de personnes qui ne la partagent pas s'y soumettent par égard pour l'opinion générale et presque religieuse des Russes» [20, p. 314]. »Quelquefois elle prenait la Bible, et, l'ouvrant au hasard, elle cherchait dans la première phrase qui lui tombait sous les yeux
quelque chose d'analogue à sa situation et dont elle pût tirer un bon augure. Cette manière de consulter le sort est très-usitée en Russie [20, p. 314] («Иногда, взяв Библию и раскрыв ее наугад, она искала в первом попавшемся на глаза изречении чего-нги будь подходящего к своему положению и выводила таким образом для себя более или менее благоприятные предзнаменования. Этот вид гадания очень распространен на Руси...» [10, с. 54])
Исторические персонажи, политические события, перипетии многомесячного пути юной сибирячки в столицу оказываются в тени религиозных чувств героини, которые и составляют главное содержание повести. Именно они должны передать тот русский характер, тот особый тип русской женщины, который для французов оставался столь непонятным и столь притягательным. Повесть К. де Местра способствовала оформлению ставшего впоследствии традиционным для западных европейцев восприятия русской религиозности как доминирующей константы национальной культуры, как части европейского мифа о «загадочной русской душе».
Такая призма определила и восприятие К. де Местром «Своеручных записок» Долгорукой, прочитанных французским писателем как житие. Однако вряд ли автодокумент Н. Б. Долгорукой может быть определен однозначно как агиография.
Имплицитный адресат и цель написания записок обозначены Н. Б. Долгорукой в первых же фразах, обращенных к сыну Михаилу Ивановичу и его жене, Анне Николаевне: « Как скоро вы от меня поехали... пришло мне на память, что вы всегда меня просили, чтобы по себе оставила на память журнал, что мне случилось в жизни моей достойно памяти и каким средством я жизнь проводила... Сколько можно, буду стараться, чтоб привести на память все то, что случилось мне в жизни моей» [5. с. 42] (здесь и далее курсив мой - О. К. ) Что же, по мнению самой мемуаристки, в ее жизни «достойно памяти», что хочет она рассказать о себе для других, когда заверяет, что будет стараться, «чтоб привести на память все то, что случилось мне в жизни моей» [5. с. 42]?
Казалось бы, сама родословная (принадлежность к двум самым именитым дворянским фамилиям - Шереметьевых и Долгоруких, сыгравших заметную роль в политических событиях России первой
трети XVIII века), да и автобиографическая форма повествование позволяли мемуаристке поставить себя в центр истории, однако эта повествовательная стратегия чужда Долгорукой. Автор «Своеручных записок» действительно рассказывает о себе, но не о себе в истории, а о себе в судьбе. Может быть, поэтому сама история: точные даты, имена действительных участников событий, как и центральное историческое событие- составление подложного завещания Долгорукими, определившее трагическую судьбу Натальи, отсутствуют в автодокументе Натальи Борисовны. Точно датированы только вехи личной судьбы влюбленной юной девушки: «Это мое благополучие и веселие долго ль продолжалось? Не более как от декабря 24 дня по генваря 18 день <... >: за двадцать шесть дней благополучных, или сказать радостных, сорок лет по сей день стражду; за каждый день по два года придет без малого, еще шесть дней надобно вычесть...» [5. с. 45]. Даже смерть юного Государя для нее - «начало моей беды, чего я никогда не ожидала!» [5. с. 46] . За рамками рассказа остаются и жизнь в ссылке без права переписки с родными и близкими; и рождение в неволе двух сыновей, один из которых был тяжело болен; и жестокая казнь мужа; и возвращение в столицу после 10 лет изгнания; и принятие монашеского чина; и ранняя смерть младшего сына. Каждое из этих событий достойно отдельной истории.
Однако, понимая свою частную судьбу не как следствие политических событий, к которым оказалась причастной, а как архетипи-ческую судьбу женщины, верной жены, влюбленной в мужа, автор истолковывает свою жизнь как роман, где именно любовь оказывается в фокусе картины мира и эпохи. И поскольку волею судеб главный любовный сюжет в жизни Натальи Шереметьевой-Долгорукой развертывался не в богатых палатах, где она жила до венчания, а по дороге в ссылку, именно описание этого пути как места действия «романа» и составляет главное содержание записок. В самих художественных средствах описания жизни Н. Б. Долгорукова идет от хро-никализации к романизации повествования, при этом сохраняя дневниковую тональность доверительной исповеди для «своих». Не случайно ключевыми сюжетными ситуациями становятся сюжетные ходы, типичные для любовно-авантюрного романа: это эпизод с лошадью, когда муж Натальи едва не утонул; обязательные в романе
разбойники, буря. Возраст героев повествования тоже типичный для романа: Наталье 16 лет, а ее муж пятью годами старше.
Литературные средства самоизображения черпались мемуаристкой не только в житийной литературе, но и в романе, который рождается в России именно в 1760-е гг. прежде всего в любимой читателями любовно-авантюрной модели. На лицо двойная повествовательная стратегия мемуаристки: с одной стороны, житийная, акцентировавшая духовную подвижническую модель (иммидж мученицы-монахини), а с другой, ориентированная на романную модель, помещавшую «историю о себе» (для женщины, значит, любовную историю) в контекст нравов и исторических событий. «Своеручные записки» монашки Нектарии, в миру Натальи Долгорукой, доказывают, что феномен «духовности», являющийся своеобразным маркером русской литературы, не исчерпывается духовностью религиозной. Любовь, ставшая для Долгорукой синонимом всей жизни, позволила мемуаристке увидеть за внешними знаками времени некие вечные истины, как национальные, предопределенные ментальной природой россиян, так и общечеловеческие, доказывая, что «женский» взгляд, уступая мужскому в исторической конкретности описания фактов, оказывается более глубинным в интуитивном постижении непреходящих истин, дающих ключ к коду эпохи. Для француза К. де Местра, однако, Долгорукая осталась прежде всего воплощением христианского смирения и верности долгу. Именно такой: набожной, преданной, исполненной религиозного долга, верной подругой супруга виделась ему русская женщина. Такой он и запечатлел ее в «Юной сибирячке», совсем отказавшись от любовной интриги, ставшей основной в романе Мадам Коттен о Параше Луполовой. И если действительно «Записки» Долгорукой были одним из толчков к написанию повести Ксавье де Местра, то совершенно очевидно, что французский писатель, оставаясь в рамках расхожих представлений о русской женщине и о русской духовности как религиозной набожности, не увидел вторую составляющую этой русской духовности: любовь, любовь земную, побеждающую все испытания и муки, не заслоненную в женской душе религиозным чувством, а только освещенную и усиленную им. Ну а «загадочная русская душа» в европейском стереотипе как была, так и осталась загадкой. И это, наверное, правильно.
Список использованных источников
1. Бантыш-Каменский Д. Н. «Словарь достопамятных людей русской земли». - М. , 1936. - Ч. 3. - С. 222-224;
2. Бартенев П. И. Памятные записки Н. Б. Долгорукой// Русский архив. - 1867. - №1. - С. 1-2.
3. Глинка С. Н. Русская история. - М., 1817-1818. - Ч. 8. - С.
323
4. Гречаная Е. П. Литературное взаимовоспроиятие России и Франции в религшиозном контексте эпохи (1797-1825) - М.: ИМЛИ РАН, 2002. - С. 206.
5. Долгорукова Н. Б. Своеручные записки княгини Наталии Бо-рисовыны Долгорукой. 1767 // Записки и воспроминания русских женщин XVIII - первой половины XIX века. - М.: Современник, 1990. -С. 5-41.
6. Мамаева, О. В. . «Феномен женской автобиографической литературы в русской культуре второй половины XVIII - начала XIX века». - Диссер. канд. филол. н., СПБ, 2008. - 25 с.
7. Ощепков А. Р. Ксавье де Местр о русском национальном характере // Знание. Понимание. Умение. - 2008. - № 1. - С. 190-193.
8. Пушкин А. С. Сочинения «для семьи и школы»: В 5 т. / под редакцией Л. И. Поливанова. - СПб,. 1887.
9. Савкина И. Разговоры с зеркалом и Зазеркальем: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. - М.: Новое литературное обозрение, 2007. - 416 с
10. Савченкова Т. П. Ишим и литература. Век XIX-й. Очерки по литературному краеведению и тексты-раритеты. - Ишим: ИГПИ, 2004. - 312 с.
11. Тахо-Годи М. А. «Капитанская дочка» Пушкина и «Молодая сибирячка» Ксавье де Местра // Дарьял. - 2004. - № 4. - С. 140150.
12. Черняев Н. И. «Капитанская дочка» Пушкина. Историко-кри-тический этюд. - М., 1897. - С. 81
13. A Book of Golden Deeds of all Times and all Lands. - London: Blackie and Son, 1864.
14. Claretie L. Préface // laistre X. de. Les prisonniers du Caucase. -P.: A. Ferroud, Libraire-éditeur, 1897.
15. Cotten S. Elisabeth L*** ou les exibesde Siberie. - Garis. - 1806
16. Filippe J. Les premiers essais de X. de Maistres. - Chainbéry, 1874.
17. Maistre X. de. La Jeune Sibérienne . - Bruxelles: Roitelet, 1941.
18. MaistreX. de. La Jeune Sibérienne / Les Prisonniers du Caucase. - Amsterdam: J. M. Meulenhoff, 1950.
19. MaistreX. de. La Jeune Sibérienne. Roman. - P.: Ed. des Syrtes, 2001.
20. Maistre X. de. ■ Oeuvre completes de comte Xavier de Maistre. -P, 1839.
21. Œuvres inédites de X. de Maistre. Avec une étude et des notes par Eugène Réaume. - P., 1877.
22. Sainte-Beuve Ch. A. Portraits contemporains. - P. , 1870. - V. 3. Nouv. éd. - P. 47.
23. Un chapitre inédit d'histoire littéraire et bibliographique: X. de-Maistre, notice bibliographique par G. Perrin. - Genève, 1896.
24. VeuillotE. Avant-propos //Ouvres de Xavier de Maistre. - P.,1872.
