CC BY
232
ца» добился справедливости и свадьбы с Ганной. Левко Макогоненко - истинно положительный герой. Не случайно его взор сумел отличить ведьму от всех остальных утопленниц.
Седьмая новозаветная заповедь проповеди Христа гласит: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» [1, с. 1015]. Ее специфику, на наш взгляд, можно соотнести с судьбами гоголевских героев в повести «Старосветские помещики». Пуль-херия Ивановна и Афанасий Иванович отличались порядочной и добродетельной жизнью, и милосердие, радушие, готовность помочь другому человеку кротко выражались на их лицах. Эти качества в характерах гоголевских героев были следствием «чистой, ясной простоты их добрых, бесхитростных душ» [4, с. 18]. Примечательно, что смерть старосветских помещиков была такой же тихой и кроткой, как они сами. Пульхерия Ивановна «после долгого молчания, как будто хотела ... что-то сказать, пошевелила губами - и дыхание её улетело» [4, с. 25]. А Афанасий Иванович «таял, как свечка и наконец угас так, как она, когда уже ничего не осталось, что бы могло поддержать бедное её пламя» [4, с. 30]. Гоголевское сравнение смерти помещика с угасанием свечи символично. Здесь уместно вспомнить слова Иисуса Христа из Нагорной проповеди: «Вы - свет мира... И, зажегши свечу, не ставят её под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме. Так да светит свет ваш перед людьми.» [1, с. 1015]. Христианская специфика жизни Товстогуба в повести «Старосветские помещики» у Н.В. Гоголя представляет собой образное воплощение горящей свечи, дарящей людям свет и добро. Безусловно, благодетельная жизнь героев повести представляет собой путь к их душевному спасению.
Итак, отмеченное нами эстетическое единство мотивов возмездия за грехи и пути спасения души в гоголевских произведениях 1830-х годов позволяет говорить о религиозном мировоззрении писателя, ориентированном на новозаветные истины Нагорной проповеди Христа.
Библиографический список
1. Библия. Книги Священного писания Ветхого и Нового завета. - М.: Издание Московской Патриархии, 1992. - 1372 с.
2. Воропаев В.А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии. - М., 2008 - 96 с. [Электронный ресурс] - Режим доступа: http://www.portal-slovo.ru/ philology/37069.php. (дата обращения 10.03.2012)
3. Гоголь Н.В. Собрание сочинений в шести томах. - М.: Худ. лит, 1952. - Т. 1. - 352 с.
4. Гоголь Н.В. Собрание сочинений в шести томах. - М.: Худ. лит, 1952. - Т. 2. - 340 с.
5. Гоголь Н.В. Собрание сочинений в шести томах. - М.: Худ. лит, 1952. - Т. 3. - 320 с.
6. ГольденбергА.Х. Архетипы в поэтике Н.В. Гоголя. - Волгоград: Издательство ВГПУ «Перемена», 2007. - 260 с.
7. Зеньковский В.В. Н.В. Гоголь // Духовный путь Н.В. Гоголя. В двух частях. Часть 2: Гоголь в русской и религиозно-философской критике. - М.: Русское слово, 2009. - 400 с.
8. Лепахин В.В. Икона в жизни и творчестве Гоголя // Духовный путь Н.В. Гоголя. В двух частях. Часть 2: Гоголь в русской и религиозно-философской критике. - М.: Русское слово, 2009. - 400 с.
9. Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. - М.: Худ. лит., 1978. - 386 с.
10. Мочульский К.В. Духовный путь Гоголя. -М.: Просвещение, 1995. - 640 с.
УДК 821(4)09+ 821.161.1.09«18»
Слободина Вера Александровна
Башкирский государственный университет, Уфа
«ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ МОЕЙ КОМНАТЫ» КСАВЬЕ ДЕ МЕСТРА В ТВОРЧЕСКОМ ОСМЫСЛЕНИИ А.С. ПУШКИНА
Автор статьи предполагает, что в ходе работы над «Евгением Онегиным» А.С. Пушкин учитывал опыт Ксавье де Местра, написавшего своеобразный лирический роман «Путешествие вокруг моей комнаты», широко известный в России в XIX веке.
Ключевые слова: стернианство, путешествие, лирический роман, образ автора, «Евгений Онегин».
Проблема «А.С. Пушкин и Ксавье де Местр» уже поднималась отечественными литературоведами. А.И. Некрасов в статье 1934 г. «К вопросу о литературных источниках “Кавказского пленника” Пушкина» стремился доказать зависимость замысла «южной» поэмы от сюжета новеллы Местра «Пленники Кавказа» [4]. В 2004 г. вышла работа М.А. Тахо-Годи «“Капитанская дочка” Пушкина и “Молодая сиби-
рячка” Ксавье де Местра». Исследовательница полагает, что история помилования Петра Гринева могла быть «подсказана» Пушкину повестью о Параше Лупаловой, пришедшей из Ишима в Петербург, чтобы испросить у царя прощения для своего отца [7]. Однако никто из пушкинистов, насколько мы можем судить, не рассматривал до сих пор самое значительное, пожалуй, сочинение Местра -«Путешествие вокруг моей комнаты».
© Слободина В.А., 2012
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
133
Опубликованное в Турине в 1794 г., «Путешествие» принесло писателю неожиданный успех. Книга быстро завоевала признание европейской и русской публики и, породив ряд подражаний [10, p. 306], переиздавалась на протяжении всего XIX века.
Пушкин, без сомнения, знал это произведение. А граф Местр, эмигрировавший в Россию в 1800 г., был хорошо знаком с родителями поэта. Согласно
О.С. Павлищевой, он «почти ежедневно» [5, с. 31] навещал их в Москве в 1802-1805 гг. Вероятно, общение продолжилось и позднее, в Петербурге: наряду со знаменитым портретом Надежды Осиповны сохранился, по свидетельству Н.А. Раевского, карандашный рисунок этого талантливого миниатюриста - изображение «Левушки», выполненное около 1824 г. [6, с. 59].
Можно предположить, что некоторые художественные особенности «Путешествия» привлекли внимание Пушкина и были творчески переосмыслены им в пору работы над «Евгением Онегиным».
По общему признанию, сочинение Местра выдержано в русле стернианской традиции. Как отмечает Б. Эйхенбаум, преемственность очевидна: от «пародирования сюжетной схемы» до «обращений к некой Jenny и сравнений с дядей Тоби» [9, с. 70]. Но обыгрывая достижения своего предшественника, «французский стернианец» превращает путевой дневник в «свободный» лирический роман, органично соединяющий в себе «роман автора» и «роман романа».
Важнейшим «противоречием» пушкинского текста является «двуипостасность», по выражению Ю.Н. Чумакова [8, с. 179], его художественного пространства, которая реализуется, прежде всего, в неоднозначной позиции романного «я». С точки зрения С. Бочарова, образ повествователя здесь «ступенями переходит от «приятеля» или частного Пушкина к сознанию автора, ставшему объективным миром романа.» [1, с. 127]. Авторская игра в «Путешествии» не столь тонка, однако в какой-то мере она, возможно, предвосхищает поэтическое новаторство «Онегина».
В начале произведения Местр сообщает читателям о намерении довериться воображению и следовать за ним «без всяких правил и методы» [3, с. 13]. В результате сюжет путешествия разворачивается в двух планах: «вояж» по комнате перебивается увлекательными экскурсами в область воспоминаний, размышлений рассказчика. Мы любуемся портретом госпожи де Откастель и погружаемся в мир Гомера и Мильтона; берем «уроки человеколюбия» [3, с. 66] у слуги и собаки и вслушиваемся в беседу античных мудрецов; нас посвящают в историю засохшего цветка и «метафизическую» теорию о человеческой природе...При этом облик «я» в «Путешествии» постоянно колеблется, двоится. Обращаясь к широкой аудитории («рассу-
дительному» [3, с. 11] и «скромному» [3, с. 16] читателю, «всем ленивым», «скучающим со всего света» [3, с. 10] и т.д.), носитель речи комментирует творческий процесс, анализирует собственную писательскую манеру, т. е. выступает в роли творца, создателя текста: «Как славно <.> вдруг явиться в ученом свете с книгою открытий в руках <...>. Нет, не буду долее таить моей книги; вот она, милостивые государи, читайте» [3, с. 7]. Особенно любопытны его суждения об известной самостоятельности, непредсказуемости творчества: «<...> Некоторые главы выскакивают или, лучше сказать, иные стекают с пера моего как бы против моей воли и расстраивают мои предприятия» [3, с. 82]. Имитация диалога с читателем усиливает иллюзию спонтанного, непринужденного, «нелитературного» повествования - тот эффект «болтовни» в полной мере воплотится, по наблюдению Ю.М. Лотмана, в поэтической структуре пушкинского романа в стихах [2, с. 428].
И вместе с тем «автор» оказывается центральным персонажем собственного произведения, «путешествующим» по комнате в настоящий момент. Писатель подчеркивает двойственность романного «я», сталкивая порой обе функции в пределах одного высказывания: «Прошу только вспомнить, что мы оставили половину меня самого <...> возле самой стены, в четырех шагах от моего бюро» [3, с. 29]; «Падение моей почтовой коляски услужило читателю сокращением целой дюжины глав.» [3, с. 76]. Ярким примером подобной игры могут служить Х1-ХШ главы «Путешествия»: «Однажды восходили мы с трудом по крутой дороге. Милая Розалия шла впереди <...>. И вдруг, дойдя до вершины пригорка, она остановилась отдохнуть <...>. Разгоревшиеся щечки ее, алые губки, белоснежная улыбка, алебастровая шея на фоне зеленой травы поразили взоры всех» [3, с. 29-30]. Нахлынувшие воспоминания заставляют повествователя прервать рассказ. «Сегодня я не пойду далее» [3, с. 30], -говорит он и сводит следующую главу к единственному слову - «возвышенность» [3, с. 31]. А потом признается, что «это сложный участок» [3, с. 32]. Пригорок, возникший на пути героя, оборачивается препятствием для автора, сочиняющего роман. Несовместимые, на первый взгляд, процессы - путешествие и рассказ о нем, жизнь и описание этой жизни - сближаются, мыслятся как протекающие одновременно, параллельно друг другу. Примечательно, что такой параллелизм отражается в архитектонике произведения, сорок две главки которого соответствуют сорока двум дням «поездки» персонажа. Поэтому и в призыве «Итак, дерзайте, поедем» [3, с. 9] можно услышать приглашение отправиться вместе с «путешественником» по комнате и -с автором - по страницам открывающейся книги.
По мнению С. Бочарова, единство «Евгения Онегина» «естественно мотивировано» единством
«я» - «человека и автора вместе» [1, с. 120]. Ксавье де Местр, как впоследствии Пушкин, конструирует образ повествователя так, что он прямо соотносится в сознании читателя с личностью самого романиста. Это достигается, например, с помощью особых изобразительных приемов.
Путешествие приурочено к дням ежегодного масленичного карнавала, шум которого доносится до слуха рассказчика. Писатель словно «карнава-лизирует» художественную реальность, устраивает ее по законам игры. Здесь шаткий стул превращается в экипаж, домашний костюм - в дорожное платье, а ограниченный пределами «каморки» затворник обретает невероятную свободу - «гуляет» «вдоль и поперек» [3, с. 84] по времени и пространству: от Древней Греции до современной Франции, «от крайнего дна ада до последней неподвижной звезды за Млечным путем» [3, с. 84]. В условиях карнавала комната вырастает до масштабов terrae incognitae, достойной добросовестного, скрупулезного исследования. Не случайно «вояж» начинается с указания на ее географическое положение: «Комната моя лежит под сорок восьмым градусом широты по измерению отца Беккария и находится между востоком и западом; она составляет продолговатый четырехугольник, имеющий тридцать шесть шагов во всех сторонах, если сильно прижиматься к стене» [3, с. 13]. Подобные, пародийно звучащие, фразы не раз появляются в тексте («После кресла, если идти к северу, видна моя кровать <...>» [3, с. 15], «<...> Это первый предмет и приметнейший, который встречается взорам путешественника, следующего по предписанному мною тракту» [3, с. 76]).
Травестируя жанр путевых заметок, Местр насыщает произведение бытовыми подробностями -зримыми приметами нового, только что открытого «странником» мира. Действительность не делится автором на «высокую» и «низкую». Увядший цветок может быть так же ценен, как портрет Рафаэля, а один лишь вид чашки со сливками может вызвать полный патетики монолог. На протяжении почти двух глав писатель слагает настоящий гимн кровати. Важнейшим событием романа оказывается падение с кресла: «<...> Сзади недоставало одного кирпича; движение было так скоро, что почтовая моя коляска совсем свернулась с центра тяжести и опрокинулась на меня» [3, с. 64-65]. Внимательного, заинтересованного взгляда художника заслуживают самые незначительные, казалось бы, детали - нитка жемчуга, лежащие на углях щипцы, содержимое бюро: «Выдвинув первый ящик, находим чернильницу, всякого рода бумагу, совсем очиненные перья и сургуч. <.> В ящике напротив лежат без разбору записки трогательной истории «Пиньерольской узницы» <...>. Между этими двумя ящиками есть впадина, в которую я бросаю все письма по порядку получения их<... >» [3, с. 76-
77]. Местр обнаруживает поэзию простых, прозаических вещей, поэзию быта: «Я задремал слегка, пока грелась вода. <...> Приятный стук, производимый Жоаннетти кофейником в камине, отдавался в мозгу моем и потрясал чувства, как щипок струны арфы производит звук октавный. <.> Ах! Какой запах! Какой приятный сюрприз! Кофе! Сливки! Пирамида гренок! Любезный читатель, позавтракай со мною!» [3, с. 92-93]. Талантливый живописец, он способен передать предмет в наиболее характерных чертах, создать зримый, осязаемый образ реальности: «После кресла, если идти к северу, видна моя кровать, которая поставлена в глубине комнаты и имеет весьма приятный вид. Она находится в счастливейшем положении: первые лучи солнца ударяют в ее полог. В прекрасные летние дни я вижу, как они, по мере восхождения солнца, приближаются вдоль белой стены: густые вязы, растущие перед моими окнами, разбивают их разнообразно и колеблют на моей розовой с белым кровати, и этими прекрасными цветами расцвечивается вся моя комната» [3, с. 15].
Комната, по которой «путешествует» рассказчик, становится своего рода персонажем произведения. Окружающая героя обстановка воспринимается как подлинная, действительно существующая. Читателя не покидает ощущение, что Местр описывает интимно близкий, прекрасно известный ему мир - свой собственный мир.
Повествователь «Путешествия», подобно лирическому «я» «Онегина», автобиографичен: наделен некоторыми перипетиями судьбы, особенностями мировоззрения и даже «коньком» своего создателя. И так же как у Пушкина, впечатление совпадения, тождества романного «я» и биографического автора усиливается здесь благодаря включению в текст внетекстовых реалий. Так, «путешественник» обладает творческим опытом самого художника: наброски «Пиньерольской узницы», неосуществленного замысла Местра, хранятся, как мы помним, в ящике бюро. Интересны и отмеченные ранее обращения к «некой Jenny». Отсылая к «Тристраму Шенди», они указывают в то же время на сестру писателя Женни-Франсуазу (в замужестве де Бютте): «<...> Милая моя Женни, ты, лучшая и более всех любимая из женщин, ты, лучшая и любимая из всех сестер, тебе посвящаю мое сочинение <...>» [3, с. 52].
Кроме того, автор мастерски воссоздает атмосферу Турина, города, в котором был написан роман. Например, значимыми пространственными ориентирами в произведении служат хребет Мон-визо и парк Валентина («Это было поутру на самом рассвете; лучи солнечные позолотили вдруг вершину горы Визо и вершины высоких гор на противоположном нам острове <...>» [3, с. 89]). Туринские знаменитости - от Джованни Баттисты Беккариа (1716-1781), выдающегося физика и ас-
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ .№ 5, 2012
135
тронома, создателя «Туринского меридиана» («Gradus Taurinensis»), до модистки мадемуазель Рапу - упоминаются или прямо, на правах персонажей, входят внутрь воображаемой реальности.
Один из самых замечательных эпизодов «Путешествия» - сновидение героя в ХЬП главе. Во сне к невольному затворнику приходят весьма необычные посетители - Гиппократ, Платон, Перикл с Аспазией и «недавно скончавшийся» [3, с. 99] известный туринский ученый Джованни Франческо Чинья (1734-1790). Но Местр придает визиту исключительно прозаический, обыденный характер. Аспазия, положив «голые ноги свои на соломенный стул» [3, с. 103] и облокотившись «на широкое плечо Платона» [3, с. 103], листает модный журнал; вздыхает над «книжкой Монитора» [3, с. 102] Перикл; а доктор Чинья лишается парика: «При сем вопросе честный доктор потупил глаза и отвечал только слезами. Начав вытирать их платком, он своротил парик так, что часть лица его закрылась» [3, с. 103].
Показателен и открытый (во всех отношениях) финал произведения: «Вот я одет; дверь моя отворяется, прохожу под обширными аркадами улицы По; тысячи прелестных видов толпятся вокруг меня - да, вот этот дом - эта дверь - эта лестница <...>» [3, с. 104]. Вымышленный персонаж выходит в реальный мир, роман распахивается навстречу жизни.
Итак, развивая повествовательные принципы «Тристрама Шенди» и «Сентиментального путешествия», Ксавье де Местр создает, по определению М. Сент-Бева, «что-то вроде исповеди, но исповеди, произнесенной в шутливом тоне» [11, р. X]. К сожалению, мы не располагаем документальными свидетельствами знакомства А.С. Пушкина с «Путешествием вокруг моей комнаты». Но в произведении Местра счастливо соединилось то, что окажется чрезвычайно важным для поэтики «Евгения Онегина»: игра авторскими масками, подчеркнутая субъективность повествования, имитация «болтовни» при лаконизме и прозрачности формы.
Все это, на наш взгляд, позволяет рассматривать «Путешествие» как один из возможных источников пушкинского романа в стихах.
Библиографический список
1. Бочаров С. «Форма плана» (некоторые вопросы поэтики Пушкина) // Вопросы литературы. -1967. - № 12. - С. 115-136.
2. Лотман Ю.М. Пушкин: биография писателя: статьи и заметки 1960-1990; «Евгений Онегин»: комментарий. - СПб.: Искусство - СПБ, 2009. -847 с.
3. Местр Ксавье де. Путешествие вокруг моей комнаты. - М.: Грейта, 2003. - 160 с.
4. Некрасов А.И. К вопросу о литературных источниках «Кавказского пленника» Пушкина // Сборник статей к сорокалетию ученой деятельности академика А.С. Орлова. - Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1934. - С. 153-163.
5. Пушкин в воспоминаниях современников. В -2 т. - Т. 1. - СПб.: Академический проект, 1998. -528 с.
6. Раевский Н.А. Портреты заговорили: историко-литературные исследования. - Киев: Мыстэц-тво, 1991. - 512 с.
7. Тахо-Годи М.А. «Капитанская дочка» Пушкина и «Молодая сибирячка» Ксавье де Местра [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.darial-online.ru/2004_4/taho-god.shtml (дата обращения 01. 09. 2011).
8. Чумаков Ю.Н. Стихотворная поэтика Пушкина. - СПб.: Государственный Пушкинский театральный центр в Санкт-Петербурге, 1999. - 432 с.
9. Эйхенбаум Б. О литературе: работы разных лет. - М.: Сов. пис-ль, 1987. - 544 с.
10. Berthier A. Xavier de Maistre: etude biographique et litteraire: nombreux documents rares ou inedits. - Lyon - Paris: Vitte, 1918. - XXVII, 381 p.
11. Sainte-Beuve M. Notice sur le comte Xavier de Maistre // Maistre Xavier de. Oeuvres completes. -Paris: Garnier freres, 1889. - P. I - XL.
