CC BY
47
УДК 821.161.1.09"19"-21
Басенко Анастасия Сергеевна
Ивановский государственный университет [email protected]
«ВОТ МОЯ ЛЮБИМАЯ ПЬЕСА...»: ПРЕМЬЕРНЫЕ ПОСТАНОВКИ «ПАРАШИ СИБИРЯЧКИ» Н.А. ПОЛЕВОГО НА СЦЕНЕ И В КРИТИКЕ
В статье осуществляется анализ любимого драматического сочинения Н.А. Полевого - пьесы «Параша Сибирячка» (1840). Премьера русской были в двух действиях с эпилогом на сцене Александринского театра в бенефис актрисы В.Н. Асенковой при участии В.А. Каратыгина и И.И. Сосницкого стала заметным событием в литературно-театральной жизни России 40-х годов XIX века. В основу сюжета положено «истинное событие, всем известное» - история простой девушки Прасковьи Луполовой, дочери ссыльного, которая пешком проделала путь из Сибири в Москву, чтобы встретить государя и молить его о прощении отца. В статье раскрывается замысел драматурга и специфика сценической обработки исходного сюжета, выявляется жанровое своеобразие «Параши Сибирячки». При анализе пьесы привлекаются рецензии В.Г. Белинского, Ф.В. Булгарина, Р.М. Зотова, а также обозревателей журнала «Репертуаррусского театра», содержащие ценные для понимания художественного своеобразия текста наблюдения над актерской игрой и особенностями сценического прочтения «Параши Сибирячки».
Ключевые слова: Н.А. Полевой, история русской драматургии, русский драматический театр, Параша Сибирячка, репертуар, жанр, быль, драма, актёр, зритель.
К1840 году, времени написания пьесы «Параша Сибирячка», Н.А. Полевой уже сумел снискать славу успешного драматурга, хотя далеко не первого ряда, репутацию автора, активно пробовавшего себя во многих популярных сценических жанрах. Стремясь заполнить репертуарный «вакуум» драматической сцены 40-х годов, он в своём творчестве исходит из тенденций качественного изменения социального состава публики, а также ориентируется на будущее сценическое исполнение, зачастую создавая пьесы специально для бенефиса того или иного актёра.
В известном письме Ф.В. Булгарину «Несколько слов о русской драматической словесности», опубликованном в восьмой части «Сына Отечества» за 1839 год, своём своеобразном драматургическом манифесте, Полевой писал: «Думать о Драме и сцене имел я время, принимаясь на сороковом году от рождения, изучив предварительно историю их у всех народов. И всё, что до сих пор отдано мною на сцену, я не считаю ни чем другим, как только добросовестными опытами, игрою va banque, на мою литературную известность. Не мне судить себя, но признаться, не могу порадоваться некоторым успехом моих опытов, хотя приписываю их снисхождению публики только за искренность трудов моих, которую она вполне оценяет, и которая может многое заменить в писателе» [6, с. 112]. Здесь же драматург раскроет особенности авторского замысла большинства своих пьес, в том числе и «Параши Сибирячки», где ему хотелось «опять коснуться простого изображения любви детской, которая провела простую девушку из снегов Сибири к Царскому престолу, для испро-шения милости виновному отцу её» [6, с. 113].
В послесловии ко второй части своих четырёхтомных «Драматических сочинений и переводов» Полевой признавался, что русская быль в двух действиях с эпилогом «Параша Сибирячка» - его любимая пьеса из всего, написанного для сцены.
Впервые она была представлена в Александрин-ском театре в Санкт-Петербурге в бенефис актрисы В.Н. Асенковой 17 января 1840 года. «Воспоминание о том дне, когда явилась Параша на сцену, всегда будет воспоминанием об одном из счастливых дней в моей жизни» [3, с. 6], - писал драматург. Как и в других былях, написанных до «Параши Сибирячки», Полевой взял основание пьесы из «истинного события, всем известного»: «Прасковья Лупалова, дочь ссыльного в Сибирь чиновника, действительно пришла в Петербург из Сибири, и кроткий Александр простил виновного отца за подвиг действий любви. Трогательное событие сие послужило предметом романа г-жи Коттен: "Ели-савета Л***, или сосланные в Сибирь" и повести Графа Местра: Юная Сибирячка. Успех Параши был необыкновенный» [3, с. 6].
Действительно, публика Александринского театра оказала «Параше Сибирячке» самый благосклонный приём. Так, рецензент «Репертуара русского театра» вспоминал: «Автор её (пьесы. - А. Б.) Н.А. Полевой был три раза вызван при громких рукоплесканиях и криках браво. Новое произведение нашего любимого литератора исполнено занимательности, неподдельных чувств и верных характеров; действующие лица в этой пьесе списаны с натуры; одни из них заставляют невольно плакать, другие возбуждают непритворный смех. Многие монологи приводили публику в восторг!» [8, с. 5]. Или: «"Параша Сибирячка" возбудила живейший восторг в публике и имела блестящий успех. В самом деле, давно уже на русской сцене, апатически умирающей от переводимых и переделываемых французских водевилей, давно уже не появлялось пьесы с таким счастливым сюжетом и так эффектно составленной» [1, с. 17]. В этом отклике В.Г. Белинского содержится важное для понимания жанрового своеобразия «Параши Сибирячки» наблюдение: в то время как на театральной сцене господствовали водевиль и мелодрама, русская
© Басенко А.С., 2017
Вестник КГУ ^ № 2. 2017
69
быль - пьеса на сюжет из национальной истории - уже смотрелась выигрышно на фоне лёгких жанров, переводов и переделок. Заметим также, что бенефис Асенковой состоял из четырёх впервые представленных на петербургской сцене пьес, в том числе трёх водевилей - водевиля «Граф-литограф, или Честолюбивая штопальщица», переделанного с французского Д.Т. Ленским, водевиля «Ножка» в переводе с французского П.А. Каратыгина, комедии-водевиля Н.А. Коровкина «Фальшивая тревога». Вполне вероятно, что успех «Параши Сибирячки», в которой нет ни одной смешной сцены, отсутствует проявление внешнего комизма, во многом был обусловлен этим «жанровым соседством». Принимая во внимание то, что пьесу Полевой писал специально для Асенковой и не видел никакой другой актрисы в роли Параши, целесообразным представляется анализировать текст драматургический в неразрывной связи его со сценической интерпретацией. Мужской премьерный актёрский состав был также поистине блестящим: роль Неизвестного исполнил В.А. Каратыгин, Прохожего - И.И. Сосницкий.
Первое действие отрывает «дикая пустыня» -мрачный зимний лес в Сибири, перед зрителем появляются местные жители - тунгусы, вышедшие на охоту с провожатым - ссыльным Александром Григорьевичем Неизвестным. Интересен патетический контраст их диалога: на вопросы тунгусов о медведе, о страхе погибнуть в схватке со зверем «русский» отвечает по-трагически возвышенно: «Смерть тётка... Нет! она мне мачеха, что до сих пор я жду её и не дождусь её... Нейдёт, проклятая! А, кажется, я ищу её так давно и так прилежно... Смерть!.. Тунгусский богатырь!.. Ха-ха-ха! Бедняки не понимают, что тот, кто не боится смерти, разумеется, не струсит идти на медведя... (Уходит)» [7, с. 4; здесь и далее текст пьесы цитируется по указанному изданию]. С главной героиней пьесы - девушкой Парашей - зритель знакомится в следующем явлении после «охотной заставки» с участием её отца - она «входит, напевая песню, и несет ведро на коромысле». На её пути появляется Прохожий - немолодой мужчина, на костылях, заблудившийся в сибирской тайге: «Лес, снег, ни пути, ни дороги... », где «нет и слуха человеческого жилища». Наивная и доверчивая Параша приглашает незнакомца в дом, искренне радуется неожиданной встрече и относится к нему, как к дорогому гостю.
Оценивая игру И.И. Сосницкого, Белинский не мог «сделать никакого заключения»: «роль его явно лишняя в пьесе: прохожий замешан в пьесу не по своей нужде, а для других; он нужен для внешней связи пьесы, он нужен, чтобы ссыльный рассказал публике свою историю, чтобы Параше было с кем идти в Москву и чтобы на сцене было кому читать самому себе для других нравственные сентенции» [1, с. 18]. Критик осознаёт специфи-
ку роли Сосницкого - на образе Прохожего лежит значительная сюжетная нагрузка: именно его появление в доме Неизвестного открывает Параше семейную тайну, побуждает дочь к подвигу во имя спасения отца. Рецензент «Репертуара русского театра» признавался, что «г-н Сосницкий, занимавший роль прохожего старика, сделал из неё, что было можно... Живописность костюма и положений... и некоторые места, где дарование его могло выказаться (как-то: его вопрос Неизвестному: «А сын твой?» и горькая насмешка, с какою рассказывает он о бесплодных стараниях своих по приходе в Москву), были прекрасны и придали теплоту и жизнь холодной роли, принадлежащей к разрядам, которые в старое время называли ролями резонёров» [8, с. 5].
Выразительно и полновесно исполнил роль Неизвестного в премьерной «Параше Сибирячке» на сцене Александринского театра В.А. Каратыгин. Булгарин писал, что сама природа создала его «трагическим актёром, дав ему высокий рост, прекрасный стан, ловкость в приёмах, выразительные черты лица, орлиный взгляд и громкий, звонкий, приятный голос; и Каратыгин умел воспользоваться этими дарами, подчинив их чувству изящного и высокой пиитической идее. Имея ум здравый и проницательный, образованный наукою, Каратыгин понял совершенно своё назначение. Все свои роли он исследует с тонкостью, изучает прилежно характер драматического лица и его положение и, присваивая себе мысль автора, является на сцену не актёром, но подлинником, тем самым лицом, которое автор заставляет действовать. Если Каратыгин не во всех ролях одинаково хорош, вина не его, а авторов!» [2, с. 23]. Кроме того, критик оправдывал некоторые творческие неудачи актёра именно отсутствием подходящего репертуара - трагико-драматического. По мнению Булгарина, именно в драме Каратыгин мог явить свой артистический талант в полной мере, «в полном блеске, особенно в сценах сильного, глубокого чувства и в изображении противоборства страстей, то есть там, где требуется полного познания сердца человеческого, науки и вдохновения» [2, с. 23]. Образ Неизвестного в «Параше Сибирячке» Полевого явился для Каратыгина ценным драматургическим материалом, необходимым для раскрытия многогранного дарования актёра, романтического трагика по амплуа, в условиях водевильного засилья в репертуаре 40-х годов.
Сюжетно-смысловым центром первого действия является сцена открытия семейной тайны перед Парашей. Полевой, выстраивающий большинство своих пьес на оппозиции «незнания - узнавания», делает это здесь опосредованно: приём узнавания используется им не в каноническом (как в драматургии классицизма, когда в финале через узнавание развязку находят все сюжетные
70
Вестник КГУ Ji № 2. 2017
линии пьесы) виде. Параша, ведомая любопытством, подслушивает разговор отца и Неизвестного - прохожего старика, оказавшегося его давним знакомым и добрым приятелем. Из этого диалога зритель узнаёт об «ужасном преступлении», которое совершил ссыльный: «Ты должен узнать всё -сердце моё хочет высказаться тебе - суди меня, осуждай, потом презри, - возненавидь! Молод, бешен страстями, полон надеждами расстался я с тобою; все роды обольщений, все роды счастья встретили меня в Петербурге и на родине, - богатство, чины, добрая мать, дружба, любовь... она увлекла меня, для нёе забыл я все и повел к алтарю мою подругу, отказался от службы, уехал в мои богатые поместья... Но кровь моя страшно кипела страстями. Рано было уединение, мне скоро наскучило оно; скоро не взмилились ласки жены, малютки сына - низкие страсти увлекли меня. Карты, проклятые карты...» [7, с. 17]. Неизвестный убеждён, что ни ему, ни его семье, ни дочери Параше нет прощения, равно как и некогда доброе дворянское имя ему больше не принадлежит: «Я пил, играл, увлеченный развратными друзьями, разорялся, не смотрел на слезы матери и жены... В шумной, буйной беседе я увидел низкий обман друзей, и - рука моя обагрилась в нечистой крови их... Едва совершилось преступление, я узнал всю глубину бездны, в какую упал... Честное имя мое сделалось добычей палача - люди презрели, отвергли меня, и самое сожаление, самая любовь их стали моим мучением!.. <...>Мне отсюда нет возврата...» [7, с. 17-19]. Безусловно, реплики персонажа в такой высокодраматической тональности требовали соответствующего сценического исполнения, патетики, даже трагизма. Один из рецензентов «Репертуара русского театра», видевший «неподражаемую игру» Каратыгина в роли Неизвестного, объявлял актёра гением: «Он смело может сказать: теперь в Европе нет равного мне! Иностранцы, видевшие г. Каратыгина, не понимая русского языка, приходили от него в восторг, и некоторые сцены, выполняемые им, заставляли их плакать. <...> Вот верная оценка таланта, нет, гения г. Каратыгина! После этого находятся же люди, которые имеют дерзость говорить, что г. Каратыгин односторонен, не имеет души. Подумаешь, как смешны и жалки эти судьи!» [9, с. 33]. Интересно, что те же самые впечатления зафиксировал критик «Северной пчелы»: «Почти все французские актёры и актрисы видели представление "Параши Сибирячки", и все были в восторге от игры В.А. Каратыгина. Г-жа Аллан говорит, что она не видала лучшего трагического актёра, и все здешние французские актёры провозгласили г. Каратыгина русским Тальмою» [4, с. 166].
Подобающей игры требовал и образ Параши. После того, как девушка узнаёт страшную тайну своей семьи, прежде почти безмолвная, робкая,
скромная инженю Параша произносит знаменитый монолог о птичке и становится по амплуа героиней, решившейся и готовой на поступок: «Боже, великий! Что я узнала, что я услышала?.. Отец мой! Добрый, несчастный мой отец!.. О, если бы жизнью моею могла я искупить тебе хоть минуту счастья, могла спасти тебя... мать мою! Так у меня есть также родина? Есть брат?.. "Царь милосерд, как Бог" - говорил он... Ах, зачем я не птичка Божья, не ласточка - я перелетела бы туда, туда, где трон царя милосердного - я села бы подле него, у ног его, прощебетала бы ему: "Государь добрый! Когда все радуются - есть один страдалец в царстве твоем! Дочь просит тебя за отца! Я перелетела из Сибири далекой. - Государь, прости отца моего! (Падает на колени.) Прости, и вся жизнь моя на молитву за тебя"... (Вскакивая.) Боже всемогущий! Какая мысль! Не Ты ли послал мне её, Отец милосердный! Не тобой ли она внушена мне?.. Я пойду туда, в Москву, далеко, далеко... Простите, леса дремучие, простите, отец и мать! После того, что я узнала, услышала, мне не жить с вами - не ваша я - Божья! Если не увижу вас счастливых - не видать вам меня... "Дочь ссыльного! Они отвергнут ее"!.. Да есть места, где никого не отвергают, есть святые обители, где сам Господь приемлет, не спрашивая: ссыльного или вельможи дочь пришла, стучится у дверей и просит пристанища!.. И Тот, Кто птичке указывает путь в тёплые стороны, Кто движет по небесам облачко перелётное, Кто питает росою цветок пустыни - Тот поведёт и доведёт меня!.. Всемогущий, укажи мне путь мой, пошли мне Твоего ангела-хранителя!..» [7, с. 21-22]. Показательно, что критик «Репертуара.» заострял внимание читателей рецензии именно на этом месте, на этой сцене, сыгранной Асенковой: «Бенефициантка исполнила очень мило роль Параши: простота, наивность, чувства - были в ней неподдельны. В первом действии, в монологе о птичке и потом в сцене прощания Параши с отцом и матерью речи её выливались из души, это было уже не искусство, а чистая натура» [8, с. 5]. Интересно и то, как Полевой разрабатывает момент ухода Параши из дома - он сопровождает её безмолвное, тихое бегство объёмной ремаркой, содержащей в том числе психологические указания: «Звуки музыки. Прохожий провожает Неизвестного взорами и остается в задумчивости. Параша выходит одетая по-дорожному и знаками показывает, что она готова. Прохожий благословляет, обнимает ее и идет. Параша идет за ним медленно, обращаясь к двери, куда ушли отец и мать. Вдруг она не выдерживает своего чувства и бросается к ним. Прохожий останавливает ее. Параша выражает, что она хочет проститься с ними. Он показывает, что тогда все предприятие их разрушится. Параша в отчаянии. Прохожий указывает ей на
Вестник КГУ .J № 2. 2017
71
небо и велит молиться» [7, с. 27]. Этим заканчивается первое действие пьесы.
Особенно важно отметить, что Асенкова, страдая от нехватки серьёзных и подходящих своему таланту и амплуа ролей, блистала в основном в лёгком жанре, была известна как водевильная актриса. По мнению некоторых исследователей [10], пьеса за пьесой, роль за ролью Асенкова эволюционировала творчески и сумела вырваться из романтического и водевильного «плена», стать характерной героиней. Булгарин писал: «Прекрасная наружность, ловкость и развязность в игре и отличное дарование сделали ее любимицею публики, которая скучает, не видя её на сцене. В драме г-жа Асенкова прекрасно изображает нежные чувства любви, детской привязанности, самоотвержения; в комедии и в водевиле она столь же искусно представляет наивность, как и кокетство. В ролях переодевания (roles de travestissemens) она удивительно ловка и мила своей игривостью. Г-жа Асенкова беспрерывно совершенствует свой талант. В роли Параши Сибирячки она бесподобна!» [2, с. 25]. Или, к примеру, воспоминание Р.М. Зотова: «Явилась г-жа Асенкова... и в самое короткое время сделалась любимцею публики. С самою прелестною и привлекательною наружностию соединяет она беспредельную любовь к своему искусству. Средства её обширны, почти неистощимы, разнообразие удивительно, чувства - бездна. К сожалению, и она увлеклась лёгкостию успехов и благосклонностью публики, бросилась исключительно в водевиль, а что ещё хуже, страстно полюбила мужские роли, в которых она прелестна. От этого и дарованию её, и всему театральному поприщу её угрожала явная опасность. Но судьба спасла её. Новейшие писатели, видя разнообразие её средств и дарования, стали назначать ей драматические роли. Она в них оказалась превосходною, и теперь упроченная её слава требует только хорошего репертуара и эффектных пиес. Она будет верною их поддержкою. В последнее время прославилась она ролею Параши Сибирячки, - и, действительно, лучшей актрисы для этой пиесы мудрено было найти. Она тут обнажила столько чувства, что ни один зритель, из самых зачерствелых, не вышел из театра с сухими глазами. Дай Бог ей больше таких ролей, и она, верно, бросит своих мальчиков и корнетов» [5, с. 48]. Как видим, участие в «Параше Сибирячке» - один из этапов, рубежей театрального пути Асенковой. Более того, её исполнение роли Параши стало важным событием для истории женского актёрского искусства первой половины XIX века.
До конца второго действия и эпилога - возвращения в отчий дом -Параша остаётся верна себе. Преодолев пеший путь из Сибири в Москву, она встречает батюшку-царя и молит его о прощении отца. Интересно, что Полевой представляет эту сцену встречи не напрямую, а глазами собравших-
ся людей. Толпа воспринимает случившееся как чудо: «Один из народа. Я стоял подле самого сукна, а подле меня стала слепенькая старушка с мальчиком, да эта девушка, а сама вся так и дрожит и, слышу, молитву творит. Ну, знаешь, не до того... А как вышел наш надежда на Красное крыльцо, да как глянул орлиным взглядом, да поклонился, так уж от слез-то я и света невзвидел. Кричу: "Ура"! Забыл всё - сердце так бы вот на дорогу ему выложил - а вот скажи он - так и на тысячу бы один пошел... А он-то, сокол наш, и пошел, и идет, и кланяется - а как поравнялся с нами, девушка-то и упала ему в ноги, да руками-то ухватилась и рыдает, и говорит: Государь, государь, помилуй, помилуй! Прости отца моего! Я из Сибири пришла пешком, - помилуй его, государь <... > Тут всем, кто стоял, как будто Господь слово дал, все за один голос: Надежда Государь! Помилуй! А кто на колени, кто ему в ноги! "За твоего отца все просят, - я прощаю его"! - сказал государь... Братцы, други, русские люди! О, если б в ту минуту могли вы видеть лицо его... Она как услышала: Прощаю, так и покатилась, а государю и проходу не дают! - Дайте, говорят одни - Пустите его: он за нас молиться идет! Тут генерал от государя подошёл и начал говорить с каким-то стариком, что подле девушки стоял, а мы подхватили её, сердечную, да и вынесли сюда... Не умерла ли, полно?.. Эх, какая молодая, а, видно, познала горе...» [7, с. 43-44]. На наш взгляд, Полевой «смонтировал» эту сцену таким образом не только из цензурных соображений: драматургу было важно показать восприятие поступка Параши другим человеком, целым народом, а то, что ссыльного государь помиловал на миру, лучшая «гарантия» того, что Неизвестному возвратится честное имя.
Национальный аспект, как и в других былях Полевого, акцентирован здесь драматургом не случайно: ставка на «русскость» обусловила успех «Параши Сибирячки» у публики. Театральный зритель 40-х годов не был избалован национальным репертуаром, а произведения авторов, стремившихся явить на сцене «дух народа», нередко были несовершенны в художественном отношении. Не будучи драматургическим шедевром, «Параша Сибирячка» несла в себе мощный патриотический «заряд», в ней всё русское: русская девушка и её русский подвиг, русское великодушие русского царя, русская вера русского народа. Проблематика пьесы совпала с общественно-политическими настроениями эпохи - возрастанием славянофильских симпатий. Интересно также и то, что, хотя Полевой переносит действие в 1801 год, в образе Неизвестного зритель мог без труда узнать черты декабристов - ссыльных узников Сибири, к которым общество относилось сочувственно, а от императора ожидало милостивого прощения для них. Поэтому, видимо, сразу после написания «Параша
72
Вестник КГУ Jí № 2. 2017
Сибирячка» была запрещена цензурой, и только по личной просьбе Асенковой император Николай II разрешил пьесу к представлению.
Публика на премьере не могла не быть тронута торжеством дочерней любви - любви горячего русского сердца. «Автор "Параши" явно хотел представить в героине своей пьесы девушку простую, лишённую всякого образования, но глубокую по своей натуре, столько же энергическую, сколько и любящую, - отмечал Белинский. - Он дал слабый и бледный абрис: дело артистки было - дать жизнь этому образу тенями и красками. Но тем не менее, игра г-жи Асенковой прелестна; видно, что эта артистка внимательно и старательно изучала свою роль, а её привычка к сцене, смелость и свобода на ней, при поразительной эффектности положений, довершили это тщательное изучение и окончательно очаровали публику Александрийского театра» [1, с. 18]. Несомненно, Параша Сибирячка в драме Полевого значительно проигрывала в сравнении с «живым», сценическим образом, воплощённым В.Н. Асенковой, - такова участь многих драматических произведений. Будучи представленной блестяще не только в Александринском, но и в Малом театре в Москве, пьеса эта имела большую репертуарную популярность и заслужила любовь публики на десятилетия вперёд. Она не сходила с театральных афиш вплоть до конца столетия, давалась и в немецком переводе, послужила также основой либретто одноимённой оперы композитора Д.Ю. Струйского. «Параша Сибирячка» явилась значимым событием в истории литературно-театрального процесса XIX века.
Библиографический список
1. Белинский В.Г. Александринский театр // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: в 13 т. - М.: Изд-во АН СССР, 1953-1959. - Т. 4. - М., 1954. - С. 17-18.
2. Булгарин Ф. Панорамический взгляд на современное состояние театров в Санктпетербурге, или Характеристические очерки театральной публики, драматических артистов и писателей // Репертуар русского театра. - 1840. - Т. 1. - Кн. 3. -С. 9-29.
3. Драматические сочинения и переводы Николая Полевого: в 4 ч. Ч. 2. - СПб.: Тип. Н. Греча, 1842. - 606 с.
4. Журнальная мозаика // Северная пчела. -1840. - 21 фев. - № 42.
5. Зотов Р.М. И мои воспоминания о театре // Репертуар русского театра. - 1840. - Т. 2. - Кн. 9. -С. 40-55.
6. Полевой Н.А. Несколько слов о русской драматической словесности (Письма к Ф.В. Булгари-ну) // Сын Отечества. - 1839. - VIII. - С. 106-118.
7. Полевой Н.А. Параша Сибирячка // Сцена. Драматический сборник. - М.: Издание С. Разсо-хина, 1899. - 50 с.
8. Хроника санктпетербургских театров // Репертуар русского театра. - 1840. - Т. 1. - Кн. 2. -С. 1-8.
9. Хроника санктпетербургских театров // Репертуар русского театра. - 1840. - Т. 1. - Кн. 3. -С. 30-34.
10. Цимбалова С.И. Протагонист - Маска -Амплуа: Петербургская сцена первой половины XIX века. - СПб.: СПбГАТИ, 2013. - 191 с.
Вестник КГУ ^ № 2. 2017
73
