CC BY
165
В-Ш. Сургуладзе
аспирант кафедры «(философия»
О РУССКОМ ВИЗАНТИЗМЕ В ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОМ КОНТЕКСТЕ
г/арактерный для современного российского общества кризис нацио-£-/'^нальной идентичности, социально-политическая и духовная неопределенность нации свидетельствуют о необходимости переосмыслить прошлое страны и попытаться найти исторически сложившиеся основания российского самосознания, проанализировать трансформации этих оснований.
Одним из оснований национальной идентичности российского общества на протяжении столетий выступал включавший в себя целый комплекс поведенческих установок и социально-нравственных обычаев византизм. Так, философ и публицист К.Н. Леонтьев (1831 — 1891) считал, что византизм, как и славянство, — единственные надежные источники, которые могли бы лечь в основу духовного самосознания нации. Леонтьев писал о необходимости популяризации Византии, а исследователь византизма историк Ф.И. Успенский (1845 — 1928) мечтал дать российскому люду столь необходимую для русского самосознания историю Византии. И Леонтьев, и Успенский видели в Византии ключ к разрешению извечной проблемы «Восток-Запад».
Расколотое реформами Петра самосознание общества привело к тому, что на протяжении последних трехсот лет русская интеллигенция, сама того не сознавая, мерила Россию «европейским аршином». В результате даже золотой век русской мысли — XIX столетие — не дал развернутой, бесспорной (т.е. признанной большей частью образованного общества) национальной идеи и ясного взгляда на прошлое страны, в том числе ее византизм.
По мнению многих исследователей, кризис идентичности российского общества в определенной мере проистекает из географического положения находящейся между Западом и Востоком России. Однако многое восприняв от Востока, российское общество отвернулось от него и уже давно смотрит только на Запад, усугубляя тем самым непонимание происходящих в государстве социально-политических и духовных процессов. Но без объективного взгляда на свою историю общество никогда не сможет проанализировать глубинные истоки своего развития. Именно поэтому феномен византизма так важен для понимания не только истории России, но и ее современности.
Ф.И. Успенский следующим образом описывал сложившуюся ситуацию: «Если римские правовые воззрения оказывают очень сильное действие во всей истории Запада, византинизм, со своей стороны, становится идеалом славянского царства, к какому стремятся передовые славянские народы. Византинизм идет от Киева до Москвы, под его началами складывается историческая жизнь, т.е. государственное и военное устройство юго-восточных славян; в связи с этим принципом стоит разделение Европы на две половины — православную и католическую, в каковых названиях столько же скрываются религиозные, как политические и этнографические различия. Византинизм есть исторический принцип, действия которого обнаруживаются в истории народов юга и востока Европы. Этот принцип заправляет развитием многих народов и до настоящего времени, выражая собой склад верований и политических учреждений, равно как особый вид организации сословных и экономических отношений»*.
В продолжение сказанного уместно заметить, что Византия действительно дала России православие, письменность, идеологию и художественные традиции, вдохнула волю в русских правителей и пробудила их амбиции, стала для России тем, чем Рим был для Запада. Константинополь был культурным центром, в сферу влияния которого достаточно долго входили славянские племена. Здесь они могли получить импульс дальнейшего развития. Византия стала особым типом цивилизации, поведения и социальных связей.
РУсский ВИЗАНТИЗМ - Анализируя взгляды русского интеллигентного обще-
мифологема или ства, можно сказать, что положительной оценки визан-
историческяя тизма придерживались славянофилы, западники же смот-
ТЕНДЕНЦИЯ- рели на византийское влияние как на катастрофу. Этот
взгляд выражен в знаменитом письме мыслителя и публициста П.Я. Чаадаева (1794—1856): «По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии...»**. Намного критичнее оценивал русский византизм религиозный философ и публицист В.С. Соловьев (1853—1900), который сравнивал византийское влияние с вековыми цепями, сковывающими тело православной церкви с нечистым трупом, удушающим ее своим разложением.
Английский социолог и историк А. Тойнби (1889—1975) попытался ответить на вопрос, почему имевшее невероятно благоприятные исходные позиции православие «не оправдало ожиданий, а Запад, не подававший никаких надежд в начале своего пути, достиг столь замечательных результатов в конце его»***.
* Успенский Ф.И. История Византийской империи. В 5 т. М.: Изд-во АСТ,
Изд-во Астрель. 2001. Т. 1, с. 51—52.
** Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего. СПб.: Азбука-классика, 2004. С. 38.
*** Тойнби АДж. Постижение истории: Сборник. 2-е изд. М.: Айрис-Пресс, 2002. С. 328.
А. Тойнби, как и многие другие исследователи, объясняет ограниченность православной экспансии ориентацией на сохранение прошлого. Призраком Римской империи называет он Византию.
Имея все возможности для продвижения на Запад, православная цивилизация тем не менее не достигла заметных успехов, так как все силы ее императоров направлялись на реанимацию Римской империи. Они вели войны на Востоке, в Африке и на Балканах, пытаясь вернуть прежние территории. Государство, обладавшее регулярной армией и сильным централизованным аппаратом, стояло на несравненно более высоком уровне организации, но, несмотря на это, постепенно клонилось к закату, в то время как Запад с каждым веком креп.
По сравнению с теологической тиранией папства византийское православие было весьма либерально, не навязывало, в отличие от католицизма, крещеным народам единого языка богослужения, но даже это неоспоримое преимущество никак не отразилось на успехах религиозного противостояния Западу.
Восточная церковь была подчинена государству — в этом причина ее бездеятельности и неудачи. Безвластная иерархия была недостаточно инициативна, а выбиравшие веру народы не желали подчиняться всецело зависимому от византийского императора патриарху. «Православная экспансия, — отмечал А. Тойнби, — была неудачной, потому что подчинение патриарха императорской власти было не просто условностью, а суровой реальностью»*. Этот подчиненный характер церкви, идеологическая преемственность по отношению к Древнему Риму и вытекающее из этого стремление к территориальным приобретениям не дали Византии вступить на путь прогресса. Черты, привнесенные в православное вероисповедание Византией, сохранялись достаточно долго и в этом же виде были приняты на Руси, определив на тысячелетие ход ее дальнейшего развития и отделив от западноевропейских стран некоей культурной стеной.
Тем не менее, рассматривая византийское наследие России и уклоняясь от вопроса, насколько это хорошо или плохо, можно вполне согласиться с К.Н. Леонтьевым в том, что всё у нас от Византии. Впрочем, Леонтьев отмечал также, что Византия во многом смутный миф, о ней мало пишут, мало знают, плохо представляют ее. Византинисты российские всегда считались лучшими специалистами в своей области, но этот факт мало повлиял на знания общества о Византии.
В свете сказанного можно утверждать, что исторический византизм в действительности существовал, в то время как византизм русский просто мифологема. И тем не менее именно в византийских истоках черпала Россия свои завоевательные, имперские и мессианские идеи. И даже если историческая преемственность России в восточном вопросе — миф, то миф плодотворный, живительный — великая опора исконного русского самосознания.
* Тойнби А.Дж. Указ. соч., с. 335.
Для массового сознания не столь важно знание исторических фактов, но именно миф воодушевляет массы и придает им энергии. Россия может иметь самое опосредованное отношение к Византии, но это совсем не значит, что русского византизма нет. Следовательно, социально-философский анализ этого явления надо основывать на степени его влияния на общество, а не искать подтверждений российской византийности в контексте исторической преемственности и обоснованности притязаний. В этой связи уместно отметить, что и Ф.М. Достоевский, и К.Н. Леонтьев признавали, что с исторической точки зрения только Греция может претендовать на Константинополь и греки являются носителями византийского духа, но оба автора настолько верили в истинность русского византизма, что игнорировали исторический факт, ибо «не по чину грекам владеть вторым Римом». Так что вполне можно сказать, что в среде русской интеллигенции хорошо видели разницу между двумя Византиями — Византией реальной, исторической и Византией идеальной, мифической. Россия унаследовала византийский дух, а мир идей куда сложнее мира исторических фактов и не всегда подчиняется им...
Особенностью византийской государственной модели являлось отсутствие помещичьей усадьбы и зависящих от нее селян, при жесткой централизованной власти, зорко следящей за любыми поползновениями со стороны аристократии и чиновничества на сельскую общину и мелкие землевладения. Византийские цари не давали помещикам скупать земли. За более чем тысячелетнюю историю в Византии возникали олигархические группы, были крупные землевладельцы, были жалуемые василевсом в пользу частных лиц земельные наделы с работным людом, но все эти элементы феодализма так и не привели к появлению прочного наследственного землевладения. В условиях неограниченной власти императора земля в любой момент могла быть отнята, а землевладелец изгнан.
Анализируя закономерности социально-политической и экономической структуры византийского общества, можно выделить две особенности, которые были характерны и для России, а именно: отсутствие устоявшихся традиций частной собственности на землю и главенство правителя над всеми сферами общественной жизни.
Кроме упомянутых выше поведенческих установок в хозяйственной сфере общественной жизни византизм заложил фундамент патерналистского государства, тенденции тяготения к которому наблюдаются и в современной России.
О ВиЗяНТийских Большинство авторов сходятся в том, что византизм
началах дал России монархическую идею, идеологическую базу для
В россии построения великого государства*. Самодержавный царь
выступает защитником народа. Как и византийский автократор, Господом помазанный на царство, он несет ответственность за весь народ. Мудрый восточ-
* См. например: Карамзин Н.М. История государства Российского: XII томов в 4 кн.
М.: Рипол Классик, 2001; Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций. В 3 кн.
Ростов-на-Дону: Феникс, 2000; Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М.: Аграф, 2000.
ный государь, заботясь о народном благе, вполне мог отобрать земли высшей чиновной и служилой аристократии, а представителей оной изгнать за пределы империи. Как часто бывало на Востоке, общее благо выше частного.
Византийское православие приняло в России такой же, как на Востоке, подчиненный светской власти характер. «Церковь никогда не поднималась в России до той командующей высоты, что на католическом Западе. Епископы и митрополиты располагали властью лишь как ставленники светской власти. Патриархи сменялись вместе с царями. В петербургский период зависимость церкви от государства стала еще более рабской. 200 тысяч священников и монахов составляли в сущности часть бюрократии, своего рода полицию вероисповедания»*. Этот «служебный характер» духовенства в русской философской мысли часто затемнялся тенденцией славянофилов и религиозных мыслителей приписывать русскому народу и православной церкви демократическое начало. Слишком часто философы отделяли мир небесный от мира земного, в результате чего идеализация православной церкви приводила к непониманию ее земных социальных функций. Реальное заменялось должным.
Царь стал главой православной церкви. Так, при Алексее Михайловиче в официальных бумагах, которые выдавались священнослужителям после рукоположения, стали указывать, что этот обряд был совершен «повелением государя». Царские портреты писались как иконы и висели вместе с иконами в церквах. Это явление носило настолько массовый характер, что в 1832 г. появилось высочайшее предписание об изъятии царских портретов из всех церквей. Екатерина II в одном из писем жаловалась, что «мужики свечи давали, чтобы передо мною поставить, с чем их и прогнали». Крестьяне почитали императрицу как живую икону. Чиновник, сопровождавший Александра II во время путешествия по железной дороге, вспоминал, как встречали царский поезд у сторожевых будок: «Сторожа со всеми домочадцами своими крестились и клали земной поклон перед своим земным Богом»**. Когда в начале XX века проводилась церковная реформа, целью которой было отделение церкви от государства и учреждение патриаршества, Николай II предложил на пост патриарха собственную кандидатуру.
Современный американский историк Р. Масси следующим образом характеризует отношение людей к царю: «Помещика, полицию, местного губернатора — всех проклинали крестьяне. Но никогда — царя. Царь, который был почти божеством, не делал зла. Он был батюшкой-царем, отцом народа и просто не знал, какие страдания этому народу приходилось терпеть. «До Бога высоко, до царя далеко» — гласила русская пословица. Если бы только повидать царя
* Троцкий ЛД. История русской революции. В 2 т. Т. 1: Февральская революция.
М.: Терра; Республика, 1997. С. 36.
** Малахов А. Коронованные особо // Деньги. 2005. № 10. С. 81; см. также:
Бердинских В.А. Крестьянская цивилизация в России. М.: Аграф, 2001. С. 385—401.
и поведать ему все, зло тотчас бы прекратилось — таков мотив многих русских сказок»*.
К.Н. Леонтьев замечательно определил плоды византизма, взращенные на русской почве. В политической сфере Россия приняла от Византии в готовой форме и еще более усилила черты византийского правления. Православие, тесно слившись со светской властью, дало последней нравственную опору, новое качество. Фигура царя стала обожествляться. Выше царя только Бог. «Родовой, наследственный царизм был так крепок, что и аристократическое начало у нас приняло под его влиянием служебный, полуродовой, несравненно более государственный, чем лично феодальный, и уж нисколько не муниципальный характер. Известно, что местничество носило в себе глубоко служебный. чиновничий характер. Гордились бояре службой царской своих отцов и дедов, а не древностью самого рода, не своей личностью, не городом наконец или замком, с которыми бы сопряжены были их власть и племя»**.
Таким образом, на Руси, как и в Византии, не привились феодальные отношения западноевропейского типа. Когда завершилось собирание земель русских, были изгнаны татары, а на престол взошел самодержавный царь, удельные князья составили класс родовой, наследственной бюрократии. «Под влиянием внешних врагов и дружественного византизма, — утверждал К.Н. Леонтьев, — кровная удельная аристократия пала и перешла, вместе с новыми родами, в простое служилое дворянство. Креп царизм центральный, воспитанный византизмом, и Русь все росла и все умнела»***. Можно заключить, что византийская идея верховной власти нигде не могла развиться лучше, чем в Москве.
Социально-политические установления византийского образца лишили Россию западноевропейского феодализма, который в социально-философском аспекте становится особенно интересен в связи с выраженным немецким социологом В. Зомбартом (1863—1941) взглядом на воина как на первого предпринимателя — недаром во многих языках военное и коммерческое предприятия обозначаются одним и тем же словом. Действительно, рассматривая особенности византийского общества, видно, как непохожа его структура на структуру западных государств в хозяйственном и политическом отношении, вследствие чего кажется вполне обоснованным взгляд на западноевропейский феодализм как на характерный источник развития основанного на частной инициативе западноевропейского капитализма.
В духовной сфере русского общества главным атрибутом византизма стало православие и основанная на нем государственная идеология, в свете которой вся русская история предстает в виде бесконечных войн по линиям разломов между цивилизациями — в данном случае между цивилизацией православной России и цивилизациями католического Запада и мусульманского Востока. Именно в
* Масси Р. Николай и Александра. М.: Пресс-Соло, 1996. С. 16.
** Леонтьев К.Н. Избранное. М.: Рарогъ; Московский рабочий, 1993. С. 32.
*** Там же, с. 34.
этом ключе в качестве крестовых походов рассматривал русско-турецкие войны Ф.М. Достоевский. Столетиями миродержавный град Константина был мечтой русских правителей. Восточный вопрос настолько прочно засел в умах русских политиков, философов и мыслителей, что даже И.В. Сталин в свое время поднял его, деля мир с англо-американскими союзниками.
В качестве подтверждения православно-византийской национальной идентичности дореволюционного российского общества можно привести тот факт, что Европа была прекрасно осведомлена о русских притязаниях, о чем свидетельствуют письма Вольтера к Екатерине II и мемуары князя Бисмарка. Последний, кстати, очень верно чувствовал идеализм русской политики в восточном вопросе, всю утопичность и губительность мечты о вселенском единении славян.
Не отягощенный мессианскими идеями русской интеллигенции, Бисмарк советовал России отказаться от «лишенной одобрения практикой поэтической исторической картины, рисовавшейся воображению императрицы Екатерины, когда она дала своему второму внуку имя Константин»*. Зачем было тратить столько сил, когда можно было просто захватить Стамбул, заперев Босфор «крепким замком из орудийных и торпедных установок»? Сторонний наблюдатель, Бисмарк не понимал, как глубоко засела в русских умах мессианская идея. Отказавшись от нее, Россия потеряла бы смысл своего существования — так по крайней мере думали многие.
Таким образом, и в России и на Западе русская национальная идентичность связывалась с православием и наследием Византии.
На основании вышеизложенного мы можем констатировать практическое значение, которое оказывало православие и византизм на духовную и политическую сферу российского общества. Причем влияние это пережило революцию 1917 г., трансформировавшись из мессианизма православного в мессианизм коммунистический.
И позднее Россия точно так же расточала свои силы, помогая братским народам по идеологии из социалистического лагеря и не получая взамен ничего кроме уверений в довольно шаткой политической лояльности.
К проявлениям русского византизма можно отнести жертвенность, терпение и послушание народа. Эти характерные черты позволяют говорить о восточных началах русского характера. Какой народ проявил большую жертвенность в борьбе с врагом за свободу и идеалы, нежели русский, будучи при этом кротким и послушным своим владыкам? Со свойственным неприятием европейского мещанства и приверженностью к художественным образам К.Н. Леонтьев склонен восхищаться религиозным чувством и покорностью властям, проявленными русским народом в 1812 г. Этим качествам приписывает он победу
* Бисмарк Отто фон. Воспоминания, мемуары. В 2 т. М.: АСТ, Минск: Харвест, 2002.
Т. 2. С. 298.
над Наполеоном. В способности умереть за державу и государя заключалась высшая добродетель и эталон поведения .
Особенности цивилизационного развития России позволяют лучше понять социально-политические и духовные процессы, происходящие в современном нам обществе. Так, немаловажным для осмысления особенностей русского менталитета, отсутствия в России гражданского общества является постановка вопроса о «женственности», жертвенности, пассивности русского народа, о которых писали русские философы Н.А. Бердяев (1874—1948) и В.В. Розанов (1856 — 1919). Добавим к этому, что русская «женственность» сочетается с русским коллективизмом и проявляется в покорности, которую восхвалял К.Н. Леонтьев и проповедовал (ссылаясь на образ Татьяны в «Евгении Онегине») в своей Пушкинской речи Ф.М. Достоевский. Эта многократно подчеркнутая русской литературой и отмечавшаяся немецкими политиками (применительно ко всем славянам) «женственность» России внесла немало сумятицы в русское самосознание. Восхищаясь пропитанной духом рыцарственного феодализма и индивидуальной воли Европой (Розанов и Бердяев) и сравнивая этот деятельный дух с русской пассивностью, интеллигенция так и не смогла понять, что Россия мужественна по-особому. В истории созидания государства Российского хватало железа и крови, но процесс этого созидания протекал не по-европейски. И характером территориальной структуры, и характером народным она была близка империям Востока и мужественна по-восточному. В России было мужество персов и османских янычар времен Сулеймана Великолепного, было мужество военное, но не хватало мужества гражданского. Военное же мужество лучше всего проявлялось под эгидой организующего начала центральной власти, это мужество с совершенно иной, не рыцарственной, не эгоистической психологией и установкой. Неудивительно, что европейцы не могли понять этого, печально, что этого не понимали русские.
диСКУССиЯ Сегодня, когда российское общество переживает
О РОЛи ВиЗяНТиЗМя переходную стадию своего развития, социокультурную
В рПБ°тпх русских трансформацию, сталкивается с необходимостью самооп-
МЫСЛиТЕЛЕЙ ределения во всех областях общественной жизни, особенно
важно понимать, что ответы на многие вопросы современного развития лежат в социально-философском анализе и должной оценке поведенческих установок прошлого, большое внимание которым уделяли русские философы второй половины XIX—начала XX столетия.
Так, К.Н. Леонтьев был совершенно уверен в благотворности византийских влияний, а Н.А. Бердяев полагал, что «русская церковь и русское государство организовались и держались византийскими началами. Разложение византийских начал подвергло опасности разложения и всю Россию»*.
Резкой критике подверг русский византизм В.С. Соловьев. Однако аргументация, к которой прибегал он в своей критике, слишком идеалистична, пе-
* Бердяев НА. Судьба России: Сочинения. М.: Эксмо; Харьков: Фолио, 2004. С. 491.
ренесена в сферу оторванного от реальности теософствования, которое вряд ли может помочь при выяснении объективных источников русского византизма, хотя и представляет несомненный интерес в качестве религиозно-философского осмысления кризиса национальной идентичности российского общества и уже в силу этого не может быть оставлено без внимания.
В произведениях В.С. Соловьева в очередной раз отразилось предвзятое отношение образованного русского общества к Византии. Говоря о том, что дело Петра I состояло в том, «чтобы дать России реальную возможность стать христианским царством — исполнить ту задачу, от которой отреклась Византия»*, Соловьев, кажется, совсем не замечает, что именно Византии обязана Россия своей «главной задачей» и именно в незавершенности христианского дела Византией кроется та преемственная связь, которая позволила говорить о христианской миссии России. Если бы не пала Византия, ход истории был бы совершенно иным, а Восток совсем не нуждался бы в появлении того нового гиганта, каковым стала под византийским влиянием Россия. С государственной точки зрения, роль византизма была именно в сохранении православного христианского потенциала, развить который было суждено России.
Подводя итог, можно сказать, что византизм в русской социальной и религиозной философии вылился в идею жертвенности народа-богоносца, призванием которого является «донесение света правды Христовой по всей земле», а главное — защита слабых, угнетаемых собратьев по вере. Порожденный византизмом русский мессианизм во многом определил направление развития России. Притязания на Константинополь и территории Византийской империи привели к торжествовавшему в русских умах убеждению в необходимости освобождения от исламского ига православных братьев-славян, несмотря на будущую неблагодарность и даже прямую враждебность этих освобожденных братьев. Ф.М. Достоевский считал, что несмотря на многие пороки русского общества, русский народ — богоносец. Только в бою, в жертве и страдании открывается лучшее в нем.
Таким образом, рассматривая историю развития византийских начал в России, можно утверждать, что византизм — глубинный источник русского самосознания, который нельзя сбрасывать со счетов при анализе современного кризиса идентичности российского общества.
* Соловьев В. Спор о справедливости. Москва—Харьков, 1999. С. 678.
