CC BY
83
КОГНИТИВНО-КОММУНИКАТИВНЫЕ АСПЕКТЫ ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ И МЕТОДИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ
УДК 803.0
Л.М. Бондарева О РОЛИ СУБЪЕКТИВНОГО ФАКТОРА В РЕЧИ
Рассматриваются понятия субъекта, субъективности и субъективизма в речи. Осмысление феномена речевого субъекта сопровождается апелляцией к релевантным концепциям ЮН. Караулова,
Л.И. Гришаевой и В.В. Красных. Особое внимание уделяется анализу динамического взаимодействия субъективного и объективного факторов в сфере художественного творчества.
The article deals with the concepts of subject, subjectivity and subjectivism in speech. Perception of the speech subject phenomenon appeals to the relevant theories of Y.N. Karaulov, L.I. Grishaeva and V. V. Krasnykh. Particular attention is herein paid to the analysis of dialectical correlation between subjective and objective factors in the sphere of fictional creation.
Интерпретация роли индивидуально-личностного фактора в процессе речевой деятельности отличается в целом многообразием аспектов, подходов и номинаций самого предмета исследования, однако по существу речь при этом идет о категориях субъекта и субъективности в языке.
По образному выражению М.К. Мамардашвили и А.М. Пятигорского, в основе осуществляющегося в настоящее время в науке процесса реализации двух противоположно направленных тенденций — деантро-поморфизации и антропоморфизации — лежит «идея включенности человека в созерцаемый им спектакль мира», а антропологизм науки является «осознанным фактом раскрытия индивидуализации человеческой сущности в смысле утверждения ее в качестве космического фактора, космического элемента научной методологии» [1, с. 115 — 116]. Несомненный антропоцентризм парадигмы современного гуманитарного мышления предполагает последовательный и устойчивый интерес ученых к человеческому фактору в языке, причем в подобном контексте функционируют номинации «Я», «Эго», «индивид», «личность», «субъект» и их модификации типа «говорящее Я», «языковая личность», «речевой субъект» и пр.
Безусловно, между всеми вышеперечисленными понятиями, референциально соотносящимися с отдельным человеком как активным носителем языка и продуцентом речи, трудно провести резкую границу,
49
Вестник РГУ им. И. Канта. 2007. Вып. 2. Филологические науки. С. 49 — 54.
50
однако нельзя отрицать очевидный факт существования определенных нюансов в их значении и употреблении. Так, например, в понятийной паре «индивид — личность» в теоретическом плане явлением более высокого порядка представляется личность, под которой следует понимать человеческую индивидуальность, прошедшую процесс социализации, т. е. выступающую как продукт взаимодействия человека не только с окружающим его реальным миром, но, в первую очередь, с другими людьми как членами определенным образом структурированного социума. Как отмечает В.М. Розин, личность есть самообособляющееся индивидуальное начало, а индивид служит наличным условием этого обособления, поэтому личность — это то, что предполагает самосознание, самоопределение, конституирование собственной жизни и Я [2, с. 45].
Будучи транспонированным в сферу языка, понятие личности получает свою наиболее адекватную интерпретацию в известной теории «языковой личности» Ю.Н. Караулова, в рамках которой ученый, ссылаясь на идеи Б. де Куртенэ, Ф.И. Буслаева и В.В. Виноградова, определяет данный феномен как «многослойный и многокомпонентный набор языковых способностей, умений, готовностей к осуществлению речевых поступков разной степени сложности»; «языковая личность есть личность, воплощенная в языке (текстах) и через язык, есть личность, реконструированная в основных своих чертах на базе языковых средств» [3, с. 29 — 38, 238]. При этом исследователь выделяет в структуре языковой личности три основных уровня:
— вербально-семантический, являющийся необходимой предпосылкой становления и функционирования языковой личности и связанный с особенностями выражения интеллектуальных характеристик в лексиконе личности. В широком смысле лексикон включает в себя в качестве единиц не только отдельные слова, стандартные словосочетания и клише, но и фонд грамматических знаний личности;
— лингво-когнитивный, где релевантными единицами служат понятия и крупные концепты и который представлен тезаурусом личности. На данном уровне выделяется иерархия смыслов и ценностей в индивидуальной языковой картине мира личности, что становится возможным благодаря проявлению в продуцируемых говорящим текстах эмоциональных впечатлений и наложению на имеющиеся знания выработанной в социуме системы норм и оценок;
— мотивационный, или уровень деятельностно-коммуникативных потребностей, находящий свое отражение в прагматиконе личности, т. е. системе ее целей, мотивов, установок и интенциональностей. Манифестация языковой личности на мотивационном уровне осуществляется обычно в процессе текстопроизводства на основе анализа образов и символов прецедентных текстов культуры.
Как указывает Е.Г. Хомякова, языковая личность в своем развитии неизбежно проходит три стадии, сопровождающиеся последовательной реализацией ее способности к номинации, предикации и эгореференции. Тесно взаимодействуя между собой, номинация, предикация и эгореференция составляют основные параметры эгоцентризма речемыслительной деятельности. Этот эгоцентризм следует понимать как «особую способность индивидуума отражать в своем сознании, пре-
О роли субъективного фактора в речи
ломляя сквозь призму Я мыслящего и говорящего, образ окружающего его мира, частью которого он себя сознает» [4, с. 83 — 84].
В контексте рассматриваемой проблематики известный интерес представляет мнение Л.И Гришаевой, которая указывает на существование в последние годы двух основных групп мнений относительно теоретического осмысления феномена языковой личности. Согласно первой, доминирующей, точке зрения, языковая личность трактуется как индивидуальное использование языковых средств, или языковая личность автора, писателя и т. д., однако, с другой стороны, данное явление можно интерпретировать как «теоретически выводимый в опоре на лингвистические процедуры конструкт, как культурно специфический когнитивно-дискурсивный инвариант, реализуемый в различных дискурсивных условиях разнообразными вариантами» [5, с. 17]. В этом случае говорят о русской, французской и других языковых личностях, т. е. языковая личность есть абстракция.
Л.И. Гришаева отмечает также, что когнитивным указанный инвариант является потому, что носитель языка, оперируя языковыми средствами, одновременно имеет дело со сведениями о мире, т. е. использует языковые средства либо как средства фиксации знаний о мире, либо как средства активизации сведений о мире. Дискурсивным же постулируемый инвариант является потому, что коммуниканты прибегают к вербальному коду и к невербальным кодам тоже — при реализации некоторой интеракции в конкретных дискурсивных условиях. Наконец, со ссылкой на Л.В. Цурикову (2002), автор объясняет культурно специфический характер данного инварианта тем, что каждый тип интеракции организуется в разных культурах по-своему.
Актуальной в аспекте теории языковой субъективности является и концепция В.В. Красных, в рамках которой в круг интерпретируемых проблем вовлекается понятие субъект коммуникации, т. е. «человек говорящий» как симбиоз трех личностных феноменов, вследствие чего понятие «субъект» становится своего рода гиперонимом в понятийном ряду номинаций, референциально соотносящихся с любым конкретным носителем языка. В соответствии с этим субъект коммуникации определяется как личность, один из видов деятельности которой — речевая деятельность, предполагающая как порождение, так и восприятие речевого продукта и одновременно предстающая в трех ипостасях [6, с. 22]:
1) как личность языковая — личность, проявляющая себя в речевой деятельности, обладающая определенной совокупностью знаний и представлений;
2) как личность речевая — личность, реализующая себя в коммуникации, выбирающая и осуществляющая ту или иную стратегию и тактику общения и использующая тот или иной репертуар средств (лингвистических и экстралингвистических);
3) как личность коммуникативная — конкретный участник конкретного коммуникативного акта, реально действующий в реальной коммуникации.
В связи с вышеизложенным в качестве наиболее адекватного термина, охватывающего весь реальный и эвентуальный диапазон функций, выполняемых «говорящим Я» в ходе текстопорождения и текстовос-
52
приятия, нам представляется понятие субъект речевой деятельности, или речевой субъект.
Применительно к сфере художественного творчества в категории речевого субъекта определяющим фактором может служить внутреннее целеполагание личности: утверждает ли оно объективную ценность природного мира, органической частью которого является человек, или же стремится растворить реальность в переменчивых ощущениях индивида [ср.: 7, с. 242]. В данном случае имеется в виду, с одной стороны, лежащая в основе процесса когнитивной деятельности «человека говорящего» естественная и неизбежная субъективность, а с другой стороны, возможное проявление в ходе данного процесса фактора субъективизма как гипертрофированного варианта субъективности.
Суть феномена субъективности весьма точно сформулировал У.Л. Чейф, указывающий на интерпретирующий характер человеческого восприятия: то, что поступает в наше сознание, не является точной копией стимула, но есть его интерпретация, т. е. своего рода убеждение относительно того, что находится во внешнем мире, причем это убеждение подвергается воздействию контекста ситуации, а также культурной и индивидуальной предрасположенности [8, с. 4 — 5]. В этом виде субъективность является онтологически обусловленной субстанциальной константой когнитивной деятельности любого «Я», занимающего в каждом конкретном случае совершенно определенную позицию в системе локально-темпоральных координат окружающей реальной действительности.
Вполне естественно, что субъективность лежит в основе словесноизобразительной деятельности каждого субъекта литературного творчества: так, согласно М.М. Бахтину, в художественной литературе, как и вообще в искусстве, даже на мертвых вещах, соотнесенных с человеком, лежит «отблеск субъективности» [9, с. 292]. Однако если субъективность в широком смысле позволяет писателю глубже воспринимать и понимать мир, создавая художественное обобщение, то сущность субъективизма заключается в том, что раскрытие реальных связей и отношений подменяется произвольными построениями и искажениями действительности: при этом субъективизм может проявляться во внешне предельно объективных произведениях, а чисто лирические произведения, «пронизанные субъективностью», часто лишены всякого субъективизма [10, с. 169].
Впрочем, при любой интерпретации понятия речевого субъекта семантической доминантой в нем всегда остается активно-творческое деятельностное начало в противоположность пассивности и реактивности познаваемого им объекта. Диалектический характер взаимодействия субъективного и объективного начал в словесном искусстве как проявление существующего между субъектом и объектом высказывания своеобразного «напряжения» находит свое отражение в трехчленной формуле, выведенной литературоведом А.М. Левидовым [11, с. 58 — 162]:
1. Автор не может не давать себя.
Этого положения достаточно, чтобы признать следующий факт: нет и не может быть нетенденциозного искусства.
2. Автор обязан давать себя.
О роли субъективного фактора в речи
Данный тезис служит призывом к творчеству, к выявлению своего субъективного «Я». Однако исследователь справедливо отмечает, что гипертрофия двух указанных моментов — если автор только «дает себя» (в художественном произведении), пренебрегая объективной действительностью, — ведет к возникновению упомянутого выше субъективизма.
3. Автор должен не давать себя, т. е. «умереть», «раствориться» в тексте.
Можно рассматривать третье положение как призыв к беспристрастности, объективности и подлинному реализму в изображении, но если автор только «не дает себя», механически копируя действительность, это приводит к появлению обратной стороны субъективизма — объективизму.
В идеале, констатирует А.М. Левидов, в словесном произведении как продукте художественного творчества субъективное (авторское «Я») и объективное (действительность) должны гармонически сливаться в восприятии читателя.
Не подвергая сомнению известную справедливость подобного хода рассуждений, нельзя не отметить, что в реальных условиях художественной коммуникации ситуация выглядит несколько по-иному. Так, болгарский литературовед М. Арнаудов различает даже в a priori субъективно «маркированной» области лирики поэзию, в которой преобладают личные ноты и на первый план выступает индивидуальность речевого субъекта со своими личными наклонностями и чувствами, и такое поэтическое творчество, которое стремится дать нам представление о мире и о жизни вне поэтической личности и изображает историю, общество и природу «по возможности объективно», «как будто независимо от чувств и идеалов автора» [12, с. 171].
Безусловно, в этом утверждении обращают на себя внимание вполне определенные «оговорки» исследователя («по возможности» и «как будто»), что само по себе ставит под сомнение возможность постулируемого автором существования объективной лирики.
На наш взгляд, при интерпретации взаимодействия субъективного и объективного факторов в процессе речевой деятельности, в частности в сфере художественного творчества, всегда следует учитывать прежде всего жанрово обусловленную специфику текстового целого, имплицирующую интенции и прагматическую установку творческой личности, что не позволяет говорить в условиях реальной литературной коммуникации о необходимости тотального доминирования одного из подразумеваемых факторов или их полного гармонического слияния: скорее имеет смысл говорить о градуальном характере экспликации субъективного и объективного начал, находящихся в отношениях ком-плементарности, в рамках отдельно взятого словесного произведения как продукта деятельности писателя, выступающего в качестве конкретного речевого субъекта.
Список литературы
1. Мамардашвили М.К., Пятигорский А.М. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке. М., 1997.
2. Розин В.М. Личность как учредитель и менеджер «себя» и субъект культуры // Человек как субъект культуры. М., 2002.
54
3. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
4. Хомякова Е.Г. О некоторых закономерностях становления и функционирования когнитивных систем // Текст — Дискурс — Стиль. СПб., 2004.
5. Гришаева Л.И. Индивидуальное использование языка и когнитивно-дискурсивный инвариант «Языковая личность» // Вопросы когнитивной лингвистики. 2006. № 1.
6. Красных В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: Курс лекций. М., 2002.
7. Сапаров М.А. Понимание художественного произведения и терминология литературоведения // Взаимодействие наук при изучении литературы: Сб. ст. Л., 1981.
8. Чейф У.Л. Память и вербализация прошлого опыта / / Текст: Аспекты изучения семантики, прагматики и поэтики: Сб. ст. М., 2001.
9. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
10. Храпченко М. Б. Творческая индивидуальность писателя // Познание литературы и искусства. Теория. Пути современного развития. М., 1987.
11. Левидов А.М. Автор — образ — читатель. Л., 1983.
12. Арнаудов М. Психология литературного творчества. М., 1970.
Об авторе
Л.М. Бондарева — канд. филол. наук, доц., РГУ им. И. Канта, bondareva.koenig@mail.ru.
УДК 802.0:801.541.2
Е.Л. Боярская
КОГНИТИВНЫЙ ПОДХОД К ИССЛЕДОВАНИЮ КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ СТРУКТУРЫ МНОГОЗНАЧНОГО СЛОВА
Рассматривается полисемия как концептуальный феномен, приводится анализ сходств и различий концептуальной категории прототипического характера и структуры полисеманта, а также рассматриваются вопросы организации полисемии в ментальном лексиконе.
The article focuses on polysemy as a conceptual phenomenon. The author analyses similarities and differences between conceptual prototype categories and the structure of a polysemous word, including its representation in the semantic memory.
Исследуя многозначность с точки зрения когнитивной науки, многие авторы занимались поиском сходства и отличия концептуальной категории прототипического, радиального типа и структуры полисе-манта. Как известно, полисемия представляет значительную трудность, если рассматривать это явление с точки зрения классического подхода к категоризации, в соответствии с которым концепты описываются только с точки зрения их необходимых и достаточных черт. Неадекватность классической теории при описании когнитивных механизмов
Вестник РГУ им. И. Канта. 2007. Вып. 2. Филологические науки. С. 54 — 61.
