CC BY
38
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 2
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ПЕРЕВОДА
Н.Ю. Вощинская
О ПРОБЛЕМАХ ПЕРЕВОДА СОЧИНЕНИЙ
Л.-Ф. СЕГЮРА И Ш. МАССОНА
Всплеск интереса в последние годы к иностранным сочинениям о России прошлых веков привел к появлению значительного количества переводов произведений "Россики". Этот пласт мемуарной и исторической литературы в доперестроечную эпоху был недостаточно исследован по вполне объяснимым причинам, в то время как он является очень ценным источником для тех, кто изучает историю России и просто интересуется ею. Ведь в сочинениях иностранных современников содержится множество любопытных и малоизвестных фактов, описаний, мнений и суждений, которые становятся для нас своеобразным "окном" в давно минувшие эпохи, "энциклопедией русской жизни". Написанные чаще всего просвещенными и наблюдательными очевидцами событий, эти сочинения о России позволяют увидеть нам свою страну, ее прошлое, простых людей и выдающихся деятелей в неожиданном ракурсе, добавляют множество интересных черточек и подробностей к образу жизни русского общества и биографиям его членов, превращая их из односторонних в многомерные.
Тот "ренессанс" интереса к "Россике", свидетелями которого становимся сегодня мы, — это своего рода возврат к дореволюционным временам, когда сочинения иностранных путешественников, дипломатов, негоциантов были для русского общества своеобразным пособием по истории собственной страны, которую его собственное правительство пыталось всячески "отретушировать". Единственным отличием современности от прошлых времен является то, что у нас есть полная свобода, не таясь, читать, анализировать и обсуждать эти произведения. Однако перед нами встает проблема уже иного рода: раньше круг образованных, интересующихся читателей был довольно узок, поэтому все, кто проявлял любознательность, вполне могли удовлетворить ее, обратившись к иностранному оригиналу: владение европейскими языками у дореволюционного читателя было на высоте. Сегодня количество "любопытствующих" превышает число тех, кто знает — и хорошо — несколько иностранных языков, а кроме того, обладает недюжинным терпением, чтобы просиживать часами в библиотеках над книгами ХУ1—Х1Х вв. В связи с этим в настоящее время возникает острая необходимость в русских переводах английской, французской, немецкой, испанской "Россики", изданных относительно
большими тиражами. К сожалению, неуклюжие попытки, предпринятые в этом направлении, очень часто компрометируют столь благородную цель: качество переводов иногда скорее уводит от создания целостного и верного впечатления о сочинении, нежели способствует заполнению "белых пятен". Примерами подобного рода могут стать русские переводы воспоминаний Л.-Ф. Сегюра и Ш. Массона, переизданные в 1989 и 1996 гг. соответственно.
Впервые отдельный русский перевод части "Мемуаров" Луи-Филиппа Сегюра (Mémoires ou souvenirs et anecdotes. T. I—III. Éd. 1. Paris, 1825), французского посланника в Петербурге с 1785 по 1789 г., приближенного Екатерины II, вышел в 1865 г. в типографии В.Н. Майкова под названием "Записки графа Сегюра о пребывании его в России в царствование Екатерины II (1785—1789)". В издание вошли воспоминания посланника о своей миссии в России, что составляет большую часть сочинения, но не дает полного представления о нем. В первом — совершенно непереведен-ном — томе и первой половине второго тома Сегюр рассказывает о своей молодости, о встречах с выдающимися деятелями Европы (его отец был военным министром при Людовике XVI), о своем участии в войне за независимость в Америке и о многом другом. В конце непереведенного третьего тома повествуется о его возвращении в Европу из России, о польских делах, о его беседе с королем Польши, о революционной Франции и отношении к событиям его окружения, о его аудиенциях у Людовика XVI и Марии-Антуанетты. Переводчик лишил читателей удовольствия узнать все эти подробности, хотя сам, судя по предисловию, был знаком с сочинением целиком. Впрочем, он изначально, видимо, ставил перед собой задачу, которую и обозначил в заглавии перевода, — ограничиться только пребыванием Сегюра в России. Поэтому все, что непосредственно не связано с этим периодом, он исключил, в том числе и уже относящиеся к России и Екатерине II его беседы с польским и прусским королями о "Семирамиде Севера" и ее государстве по пути в Петербург в 1785 г., а также любопытные подробности ситуации в Польше и отношения поляков к русским по возвращении из России. Не узнали читатели перевода XIX в. (как, впрочем, и конца XX в.) и о своеобразном итоге, который подвел Сегюр под своими впечатлениями о России.
Все это можно было бы "простить" переводчику, если бы тот отрывок, который он представил читающей публике, отличался полнотой и отражал в действительности яркое, умное и проницательное сочинение бывшего французского посланника, но это, к сожалению, не так. Прежде чем перейти к беглому, ограниченному объемом статьи анализу перевода 1865 г., который без изменений был перепечатан Лениздатом в 1989 г. (сост., автор вступ. статьи и комментариев докт. ист. наук Ю.А. Лимонов), следует хотя бы вкратце сказать о переводчике.
Имя человека, взявшего на себя труд ознакомить читателей хотя бы с частью воспоминаний Сегюра, — Григорий Николаевич Геннади (1826—1880)1. Это был образованный человек, известный библиофил и библиограф своего времени, много публиковавшийся (более 160 работ по библиографии, библиотековедению, истории литературы и книжному делу), чрезвычайно деятельный и с огромным кругом интересов: от составления "скучных" библиографических списков до издания детских сказок и сборников эротической поэзии.
Геннади пробовал себя во многих областях, что приводило к "некоторой разбросанности интересов и незавершенности ряда работ"2, а его редакторскую и издательскую деятельность можно назвать совершенно неудавшейся и страдавшей той же "разбросанностью", какая была, видимо, во многом характерна его личности. Исследовательница деятельности Геннади Л.М. Равич, впрочем, полагает, что его многочисленные промахи и неудачи на различных поприщах связаны не столько с его личными качествами, сколько с общим состоянием издательской, редакторской и библиографической сфер той эпохи3. Оставляя на суд специалистов вклад Геннади в пушкиноведение и библиографическое наследие, следует отметить, однако, что при ознакомлении с его биографией и вехами творческого пути не покидает ощущение некой торопливости и непродуманности его действий, поступков и результатов неуемной деятельности.
Непосредственно издательская деятельность "Григория Книжника" охватывает очень краткий период — с 1859 по 1866 г., в результате чего появилось шесть книг, и именно она стала предметом особенно злобных нападок: "Оснований для этого, увы, хватало"4. В этот же момент в поле интересов Геннади попадает Екатерининская эпоха, что привело к изданию им "Памятных записок А.В. Храповицкого" (1862) — первого полного воспроизведения этого документа, сделанного по двум рукописным спискам, один из которых принадлежал самому Геннади.
Возможно, именно в результате изучения и издания дневника статс-секретаря Екатерины II, где неоднократно упоминается имя Сегюра, у Геннади и появляется идея выступить переводчиком и комментатором его воспоминаний. Вероятно, к ним привлекла внимание и просьба писателя Г.П. Данилевского, адресованная известному библиографу, прислать "ради неба и Ваших несравненных книжных дарований" список книг и статей, "где сказано о путешествии Екатерины II в Украйну и Крым"5. Ведь сочинение Сегюра содержит довольно обстоятельное и любопытное описание этой поездки императрицы в Тавриду, поскольку он входил в ее сопровождение и сделал ряд очень точных и по большей части неизвестных тогда наблюдений и замечаний.
Подходы и свойства личности, которые отражаются в творческих "поисках и метаниях" Геннади, в полной мере сказались и на этой работе. Он продемонстрировал в этой области точно такую же поверхностность и "своеобразность", как и во многих других: к сожалению, сочинение французского автора постигла в большей степени судьба изданных им сказок, чем судьба наследия А.С. Пушкина, — в переводе Сегюра больше пропусков и вольного пересказа, чем стремления к полноте и точности, сыгравшего с Геннади злую шутку при редактировании сочинений классика. После выхода перевода в свет он получил "многочисленные, в основном благожелательные отзывы. Хвалили, однако, больше замысел, чем исполнение"6. Несмотря на это, исследовательница Л.М. Равич утверждает, что его перевод можно считать "вполне удовлетворительным", а упрека заслуживали лишь "поверхностные", как и в "Записках Храповицкого", комментарии, которые представляли собой по большей части скупое перечисление дат рождения и смерти упоминаемых лиц и их должностей. При этом Л.М. Равич ссылается на мнение М.Ф. Шугурова о переводе, которое он высказал в статье, опубликованной в "Русском архиве" в 1866 г.7 Может показаться, что якобы Шугуров высоко оценил выход русского перевода сочинения Сегюра, которое является важным, но малоизвестным источником, и сожалел лишь о недостаточности предоставленных переводчиком сносок и комментариев. Современной исследовательнице, видимо, показалось, что "придирки" автора статьи — историка — являются незаслуженными и имеют место только потому, что Геннади выпустил что-то важное лишь для историков и не снабдил комментариями именно какие-то упоминаемые исторические события и факты.
Однако Шугуров прямо говорит о том, что перевод в целом "не может быть назван удовлетворительным. Он принадлежит к числу тех нередко являющихся у нас переводов, которые советуем читать не иначе, как с подлинником под рукой"8. Шугуров склонен называть это даже не переводом, а "пространным и не совсем удовлетворительным извлечением" из Сегюра и ясно подметил, что переводчик не выполнил той задачи, которую поставил в своем предисловии, — дать полное описание пребывания посланника в Петербурге, и чтобы убедиться в этом, достаточно сличить несколько страниц. Историка настораживают немногие примечания Геннади к некоторым пропущенным местам (большинство пропусков он вообще не оговаривает), которые он называет то "бледными", то "общеизвестными", то "незначительными". И действительно, Геннади выпустил много всего, сделав "странные" примечания. Например, описание нравов и поведения турок исключены им "по своей незначительности"; пропущенные описания и истории русских городов названы им также "совершенно незначительными и замедляющими ход рассказа" и взятыми
Сегюром из путеводителя, изданного для этого путешествия; очерк о состоянии Франции до революции — "не относящимся до России и притом очень бледным". Шугурова, как историка, не устроил, в частности, пропуск отрывка из приведенной Сегюром "Записки о Кабарде" П.С. Потемкина, которая представлялась ему чрезвычайно важной, подробного рассказа о женитьбе фаворита Мамонова на княжне Щербатовой и отношении Екатерины к этому браку. Автор также совершенно справедливо упрекает переводчика в постоянных ошибках "в числовых данных", что приводит к путанице (Геннади действительно очень часто "перевирал" числительные).
Низкое качество этого перевода отметил также в самом конце XIX в. и В.А. Бильбасов в своем основательном "Обзоре иностранных сочинений о Екатерине II"9. В итоге становится не совсем понятным, что подразумевает Л.М. Равич под определением "вполне удовлетворительный" и каким образом это было выяснено, если еще в XIX в. перевод считался плохо выполненным. При сопоставлении оригинала с переводом и исправлении последнего он приобретает вид тетради нерадивого школьника — настолько много неточностей, искажений, ошибок, пропусков. И речь идет не об отдельных местах текста, — такая участь постигает практически каждую страницу перевода. И было бы полбеды, если бы Геннади выпускал по тем или иным соображениям маленькие или пусть даже большие куски оригинала (их было бы легко восстановить): он непростительным образом искажал предложения изнутри, в результате чего они приобретали совсем иной вид или даже обратный смысл тому, который вкладывал в них Сегюр.
Исследовательница указывает на то, что на пути появления перевода вставали многочисленные цензурные препоны, о чем свидетельствует переписка Геннади. В это нетрудно поверить: нет, пожалуй, ни одного иностранного сочинения о России, избежавшего цензурных преследований со стороны русского правительства, которое, по меткому выражению А.И. Герцена, "как обратное провидение, устроивает к лучшему не будущее, но прошедшее"10. Конечно, русскому читателю XIX в. было "негоже", например, узнать, что Сегюр, очарованный личностью императрицы, все же прямо называет ее "деспотом", ее правление — "деспотическим", где существует лишь "владыка и раб", в какие бы красивые слова такой строй ни облекали, а крепостное право — несправедливым и вредным для развития ее государства установлением. "Опасный" экскурс в историю России, где Сегюр рассказывает о причинах установления такого строя, о княжеских междоусобицах в борьбе за верховную власть, о легкости, с какой она переходила от одного к другому и которая не исчезла и в просвещенном "осьмнадцатом столетии", о жестоких способах этих переходов (в том числе и о роли Екатерины в убийстве своего мужа), безуслов-
11 ВМУ, лингвистика, № 2
но, также полностью подвергся цензурным купюрам (как указано в комментарии переводчика, "по общеизвестности упоминаемых фактов"). Описание Павла I обрывается, как только Сегюр отмечает "навязчивую идею" наследника относительно всех свергнутых русских монархов, а также его личные качества, которые предполагали его быстрое и насильственное свержение с престола (II, с. 227 — с. 327)11. Замечание автора о том "удивлении", которое он испытал, увидев написанный рукой императрицы "Наказ для Уложенной комиссии", — он, оказывается, был "довольно полным извлечением из бессмертного Монтескье" — заменено на то, что ему "приятно было это увидеть", а причины роспуска Уложенной комиссии — большая часть депутатов воспротивилась освобождению крестьян, а другая выступила с требованиями ограничить императорскую власть — и вовсе выпущены (II, с. 215 — с. 322).
В перевод вошли неоднократные упоминания Сегюра об "умеренности" помещиков по отношению к крепостным, но, естественно, были выпущены или "смягчены" его замечания о том, что так происходит не всегда и что причиной жестокости помещиков не только к крестьянам, но даже к свободным иностранцам является отсутствие всяких ограничений их абсолютной власти и общее состояние самодержавного правления в России. Совершенно противоположный смысл приобрело предложение, что русское дворянство пользуется почти таким же уважением, как аристократия "в других неконституционных монархиях Европы": "неконституционные" заменены на "даже в конституционных", "монархии" — на "страны". Та же ситуация с лукавым комментарием Сегюра по поводу "кадровой" политики Екатерины, которая никогда, по ее собственным словам, не заменяет несправляющегося чиновника на более расторопного, а поручает его обязанности более "смышленому" заместителю: на это посланник заметил, что "пример этот может послужить только очень небольшому числу правителей" (а не "многим", как в переводе), поскольку мало кто способен вершить великие дела при плохих министрах (II, с. 254 — с. 336, с. 360 — с. 376). Характеристики этих самых министров также были "смягчены": А.А. Остерман был не "простоватым", а "довольно посредственным", И.А. Безбородко — не "отчасти слабым", а просто "слабым" и др. (II, с. 379 — с. 380, с. 386 — с. 387).
Исчезли замечания Сегюра о том, что льстивое поведение русских вельмож объяснялось их существованием в абсолютистском государстве, где нет оппозиции, до крайности развито слепое подчинение и "милость быстро сменяется опалой", а постоянный страх привил привычку к осторожности (II, с. 278 — с. 344). Конечно, "убрали" и обозначение Тайной канцелярии как "кровавой государственной инквизиции", и характеристику некоторых указов императрицы как "противных хорошему управлению", ко-
торые подчас вызывали даже всплеск недовольства, как это произошло с приказом негоциантам, в том числе и иностранным, записываться в гильдии и раскрывать русскому правительству свои доходы. "Крамольную" мысль о том, что именно в деспотическом государстве законы нарушаются чаще всего теми, кто их пишет и обязан соблюдать особенно строго, также исключили (II, с. 333 — с. 366, с. 377 —с. 384, с. 408 —с. 391, с. 415 — с. 393; III, с. 79 — с. 425).
Еще многие недостатки перевода можно объяснить цензурными требованиями: и упоминание о жестокости русских солдат, о "стоимости" Херсона (двадцать тысяч жизней), и убежденность, что самый "благополучный" русский крестьянин все же менее счастлив, чем его европейские "собратья", поскольку он несвободен, и замечания о несоответствии декларируемых успехов с реальностью и др. И это лишь небольшая часть искажений и пропусков, не говоря уже о многочисленных "мелочах" вроде того, что крестьянин платит оброк не за ту землю, которую он "обрабатывает", а за ту, которую "ему выделили для обработки", что составляет большую разницу в расстановке акцентов.
Но ошибки и недочеты перевода не лежат только в плоскости "потакания" цензуре: во многом этому способствовал редакторский и творческий "зуд" Геннади, который стремился изменить текст по своему усмотрению. Переводчик что-то постоянно уточнял, правил и "улучшал" прямо в тексте, вместо того чтобы сделать достаточное количество сносок и примечаний, в которых он мог практически беспрепятственно комментировать сочинение по своему усмотрению и недостаток которых ему ставили в вину. Иногда даже трудно определить мотивы, по которым Геннади "правил" текст. Так, Сегюр замечает, что русские дамы говорили на семи-восьми иностранных языках и были знакомы с произведениями известных поэтов и романистов Европы. Переводчик по непонятной причине заменяет "семь-восемь" на "пять-шесть", а слово "поэты" игнорирует вовсе (II, с. 235 — с. 329). Фраза, что мудрость намерений Екатерины сделала для образования "половину того, чего можно было бы ожидать от хороших законов", приобрела вид "почти столько же хорошего, сколько дельные законы" (II, с. 254 — с. 336). Из перечисления посланников, с которыми должен был переписываться Сегюр и которые находились в Константинополе, Берлине, Стокгольме и Копенгагене, почему-то исключен министр в Вене; а из перечисления нечистых на руку французов, во множестве приезжающих в Россию (лакеи, авантюристы и пр.), — горничные. Не понравилось переводчику и то, что Карл Великий лично подсчитывал "произведения" своих полей и ферм, — и последние "исчезли", как и тунисцы из "списка" восточных народов (туда также вошли мавры, алжирцы, аравитяне и турки), перед которыми "заискивают" европейские
державы (II, с. 277 —с. 344, с. 291 —с. 349, с. 353 —с. 374; III, с. 24 — с. 409).
Порой переводчик совершенно необъяснимо "удалял" даже похвальные отзывы автора, которые могли бы только помочь создать положительный образ императрицы, ее помощников и России. Зачем, например, было "лишать" императрицу ее личных, по мнению Сегюра, заслуг в провозглашении и поддержании полной веротерпимости в России и писать, что она просто "господствовала"? Почему исчезла фраза, что Потемкин "знал и признавал все неудобства", связанные с местоположением и развитием Херсона? Зачем понадобилось "умалчивать", что Екатерина во время пребывания в Москве не просто "увеличила городской доход", а что он составил пятьдесят тысяч франков? Единственное, что приходит на ум, — это то, что пятьдесят не делится ровно на четыре: Геннади везде самовольно "исправлял" сегюровские указания сумм во франках на рубли (II, с. 333 — с. 366, с. 218 — с. 323; III, с. 144 — с. 448).
Вообще числительные стали непреодолимой для Геннади проблемой, о чем упоминал еще Шугуров: многие точные численные указания, будь то количество населения, губерний, кораблей и пр., не соответствуют авторскому тексту. Сегюр пишет, что заключение торгового договора между Россией и Францией, которую представлял он, заняло восемнадцать месяцев, — переводчик ставит девятнадцать (II, с. 363 — с. 379). Императрица "установила судебный и правительственный порядок" в сорока губерниях, а вовсе не "во всех областях" (II, с. 219 — с. 324). Полная неразбериха царит в переводе описания сути указа об ассигнациях: разобраться в ней без оригинала невозможно, поскольку Генна-ди вначале указал размер эмиссии, равный тридцати трем миллионам, потом они "превратились" в один (у Сегюра — сто), процентная ставка выпущена вовсе (II, с. 407 — с. 390). И таких примеров, к сожалению, очень много.
Именно такую обезображенную царской цензурой и "авторским" подходом переводчика XIX в. русскую версию представил читателям составитель сборника "Россия XVIII в. глазами иностранцев" Ю.А. Лимонов. И если еще в XIX в. этот перевод считали неудовлетворительным и не дающим полного представления о сочинении Сегюра, то в конце XX в. он окончательно "устарел" и только вводит широкий круг современных читателей в глубочайшее заблуждение насчет истинного содержания подлинника. У Геннади все же были определенные "оправдания" в том, что касалось пропусков и недочетов перевода, — давление цензуры. Кроме того, ему надо отдать должное, что он ввел в научный оборот XIX в. эти воспоминания, которые пригодились многим исследователям той эпохи: на перевод 1865 г. встречаем ссылки, например, в работах историков В.О. Ключевского, А.Г. Брикнера.
У современных издателей, перепечатавших его перевод без редактирования, таких оправданий нет, а использовать его в работе на сегодняшний день, как нам представляется, даже более вредно, чем полезно. Не исправившие и без того "искалеченный" перевод составители сборника еще и довершили его неполноту тем, что оборвали его практически на полуслове, в середине описания путешествия Сегюра в Крым, — Геннади хотя бы терпеливо довел его до момента выезда посланника из Петербурга, а современная версия его перевода лишила читателей очень многого из того, что стало известно даже читателю XIX в. (дипломатические отношения и расстановка политических сил в Европе после возвращения императрицы из Тавриды, беседа Сегюра с Павлом о причинах частых перемен на русском престоле, замечания посланника об ощущениях, которые испытывали французы накануне и в начале революции, и пр.).
Самым досадным в истории с современным воспроизведением хотя бы части сочинения Сегюра является то, что уже после 1865 г. выходил в свет дополненный и исправленный перевод Геннади, и если уж не было возможности сделать в 1989 г. полный перевод этих воспоминаний, то было бы гораздо более продуктивным перепечатать версию, представленную "Русским архивом" в 1907 г.12 Этот перевод, безусловно, значительно более полный и точный, нежели версия Геннади, хотя всех необходимых исправлений и дополнений он все же не претерпел. Но это, к сожалению, не отразилось на выборе составителей сборника 1989 г.
Гораздо более благополучной можно назвать ситуацию с переизданием "Секретных записок о России" Шарля Массона (1762— 1807), но это "благополучие" различимо только при сопоставлении с изданием перевода воспоминаний Сегюра. Если же учесть, что из четырех томов французского оригинала современному русскоязычному читателю доступны лишь полтора, то говорить о создании полноценного впечатления и об этом сочинении не приходится.
Массон десять лет (1786—1796) прожил в России, занимал должности преподавателя Кадетского корпуса в Петербурге, секретаря президента Военной коллегии Н.И. Салтыкова, воспитателя его троих сыновей, а впоследствии секретаря будущего Александра I и был выслан Павлом I сразу после смерти Екатерины. Из-за многочисленных унижений и несправедливостей, которые французу и его семье пришлось вытерпеть от русского правительства, его проницательное сочинение считалось грубым пасквилем претенциозного неудачника, на которого навесили ярлык злобного и пристрастного "клеветника России" и до сих пор во многом не реабилитировали. Его записки были запрещены царской цензурой, поэтому их перевод распространялся лишь в рукописных списках.
И только в журналах XIX в. стали появляться публикации отдельных отрывков его сочинения — тех, что казались тогда наиболее интересными и повествующими о наименее известных событиях русской истории (как, например, описание пребывания шведского короля Густава IV в Петербурге и его неудавшейся помолвки с великой княжной Александрой, опубликованное в № 10 за 1870 г. журнала "Заря"). Полностью перевод записок Массона не публиковался никогда, вплоть до сегодняшнего дня.
Издание 1996 г. является перепечаткой перевода первого тома (пять глав), вышедшего в 1918 г. в Москве в издательстве И.И. Ка-занова, к которому добавили часть перевода второго и третьего томов, опубликованную в журнале "Голос минувшего" в № 4—8, 10, 12 за 1916 г. и № 1, 9, 10 за 1917 г. Перевод 1918 г., автора которого пока установить не удалось (на титуле стоит лишь обозначение "перевод — Н. На-го") сам по себе был неплохим, хотя все же требовал сличения и определенной правки, которая и была произведена современными составителями (авторы вступ. статьи — Е.Э. Лямина и А.М. Песков; подготовка текста и комментариев осуществлена Е.Э. Ляминой и Е.Е. Пастернаком). Поскольку перевод вышел в "смутном", но уже гораздо более свободном от цензуры 1918 г., это и стало причиной как его преимуществ, так и недостатков. Последние заключаются в том, что публикация на этом прервалась, и оставшиеся три тома так и не увидели свет на русском языке. Достоинства перевода в том, что он очень полон, в нем практически нет купюр, и уже из него можно было узнать все те неприглядные, запрещенные самодержавием подробности жизни двора и императорской фамилии и "недружелюбные" замечания автора относительно России, ее строя и положения в целом. Причину этого издатели указали в предисловии: они взялись за обнародование воспоминаний Массона о рушащемся именно в тот период самодержавии, так как опасались отторжения общественным мнением происходивших перемен, которые сопровождались страшными "перекосами", и появления ностальгии по былым "благословенным" и кажущимся на первый взгляд такими привлекательными по своему спокойствию временам. Издатели 1918 г., очевидно, все равно стояли на позициях необходимости изменений в России, где долгие столетия происходили отнюдь не благотворные процессы и события, о чем со всей ясностью свидетельствует очевидец Массон. Не случайно поэтому составители приводят предисловие автора не только к первому изданию, но и ко второму, где противопоставляется мрачное русское самодержавие и революционные события во Франции: Массон также опасался реакции как ответа на их кровь и хаос, что роднило Францию последней трети XVIII в. с Россией первой половины XX в. Именно поэтому перевод 1918 г. достаточно полон, за исключением лишь нескольких моментов; примечания Массона также незначительно пострадали:
насчитывается не более пяти упущений, поэтому исправлять и добавлять современным составителям много не пришлось.
В комментариях Е.Э. Лямина и Е.Е. Пастернак упрекнули неизвестного переводчика в плохом знании исторической обстановки и реалий Екатерининской эпохи13, но, к сожалению, и в издании 1996 г. не все они были откорректированы. Так, в частности, не исправлены неверные переводы слова "princesse" относительно русской действительности: "принцессы" появляются при упоминании великих княжон и, что уж совсем нелепо, Екатерины II. У французского слова есть несколько русских значений, и в случае с императрицей это, несомненно, "государыня", как и в случае со шведским королем, который буквально на следующей строке вдруг "превращается" в принца ("prince"; верно "государь, монарх, суверен", но определенно не "принц"). Слово "artistes" при перечислении архитекторов, живописцев, скульпторов и механиков значит вовсе не "артисты", а "мастера"14. И ряд таких "недоразумений" можно было бы продолжить.
Кроме того, составители не всегда достаточно глубоко разобрались с курсивом и пунктуацией в сочинении Массона при публикации перевода, что подчас вводит в заблуждение даже очень знающих исследователей15. Порой не совсем правильная передача французского текста приводит к непониманию того, что именно имел Массон в виду. А.Б. Каменский относит к числу авторских неточностей «упоминание "маленького Павла" в контексте 1791 г.», однако при знакомстве с оригиналом сочинения и контекстом становится понятным, что критика ввела в заблуждение неверная пунктуация русского перевода. Дело в том, что в исходном французском тексте Массон выделял курсивом не только акцентируемые им слова и выражения, а также транслитерацию русских слов, но иногда и слова в переносном значении, обозначающие чье-либо мнение или суждение, а также прямую речь, не заключая ее при этом в кавычки. В русском же переводе эти выделенные слова иногда обособляются кавычками, иногда — нет. Контекст, в котором наследник русского престола получает эпитет "маленький", следующий: "Он [Потемкин] принимал самых знатных сановников как своих лакеев, едва замечал маленького Павла и не один раз появлялся в апартаментах Екатерины с голыми ногами, растрепанными волосами и в халате"16.
Из приведенной цитаты становится очевидным, что автор, восемь лет проживший в императорском дворце, близко общавшийся с венценосной фамилией и соответственно прекрасно осведомленный о возрасте будущего императора, называет его "маленьким" лишь в силу той незначительной роли, которую он играл при своей властной матери и ее фаворитах, а скорее всего он приводит эпитет, данный Павлу всемогущим Потемкиным, который мог вести себя так, как показано в приведенном отрывке. Во многих
других местах сочинения выделенные курсивом слова и выражения заключены в привычные русскому читателю кавычки. Примером может служить похожее прозвище, которое Екатерина дала шведскому королю Густаву IV, — "маленький король": оно заключено в русском переводе в кавычки. При этом в предложении: "Несмотря на непредвиденную катастрофу, был произведен обмен подарками (чтобы не порождать новых толков в публике), и русские были тем более удивлены богатством и изящным вкусом даров шведского короля, что его стремились представить бедным маленьким мальчиком" сохранен авторский курсив, хотя по логике построения русского текста было бы целесообразнее поставить эти слова в кавычки, так как они отражают отзыв русских придворных о короле. Чем объясняется подобная пунктуационная несогласованность текста современного издания, — остается непонятным.
Составители издания 1996 г. высоко оценивают профессионализм переводчика П. Степановой, которая познакомила читателей с фрагментами сочинения Массона в "Голосе минувшего" и благодаря перепечатке современных читателей. Не рассматривая ее перевода первого тома, отметим лишь, что он также не лишен пропусков и ошибок и отнюдь не так хорош, как об этом отзываются Е.Э. Лямина и Е.Е. Пастернак. Что касается ее переизданного в 1996 г. перевода части второго и третьего тома, то он изобилует чрезвычайно большим количеством пропусков: по сути, от второго тома осталась половина, не говоря уже о третьем томе. Для того чтобы сравнить представленный в 1996 г. перевод 1916— 1917 гг., следует знать, что содержалось во втором и третьем томах оригинала, хотя бы по названиям глав. Второй том содержит те пять глав, которые частично представлены в издании 1996 г., а также главы "Французы и швейцарцы в России. Описание Таврического дворца и празднества, устроенного Потемкиным в честь императрицы Екатерины II. Дополнительные сведения, касаемые Корсакова". Третий том: "Война с Персией. Финансы. Казаки. Военные походы против французов в Италию и Швейцарию. Исторические анекдоты. Подтверждающие сведения документы" (последний раздел содержит указы и распоряжения российского правительства).
Нет возможности приводить все переводческие упущения в переводе второго тома, достаточно сказать, что даже в тех главах, которые практически все состоят из авторских размышлений о сути русского народа и России (религия, русский национальный характер, воспитание и пр.), переводчица сумела избирательно представить те отрывки, в которых больше внимания уделено фактической стороне вопроса (посты, религиозные праздники, рассказы о конкретных событиях, описание русских бань и купален и пр.). Насыщенный критическими и проницательными наблю-
дениями текст Массона подвергся очень значительным сокращениям, которые касаются в основном "неинтересных" тогда тем, входящих в историко-философскую проблематику (цивилизаци-онная принадлежность России, футурология, русский национальный характер и др.). В XIX — начале XX в. издателей журналов и переводчиков интересовала "конкретика": рассказы из жизни русского общества XVIII в., исторические события, описанные очевидцами, бытовые подробности (что ели, как молились, сколько стоил крепостной, какие отмечали праздники и пр.).
Нельзя сказать, чтобы в переводе П. Степановой полностью отсутствовали "философские" размышления Массона о "судьбах России", — это было бы невозможно, поскольку второй том, в отличие от первого и третьего, где больше той самой "конкретики", лишь изредка "разбавленной" вроде бы не имеющими значения, кажущимися посторонними рассуждениями, в гораздо большей степени посвящен именно общим размышлениям автора о нравах русского народа, положении России и ее будущем. Но даже из этого концентрированного текста в основном были отобраны факты и подробности, а не аналитические выкладки. В этих главах выпущены чрезвычайно интересные и важные моменты в рассуждениях автора: например, мнение о будущем распаде Российской империи — чрезвычайно актуальный для 1916 г. вопрос — осталось непереведенным. И даже представленные отрывки требуют редактирования и доработки, которые, к сожалению, не были произведены составителями публикации 1996 г. Название первой главы второго тома — "Quelles révolutions attendent la Russie?" (еще одна, очень своевременная накануне событий 1917 г. проблема) — переводится буквально как "Какие революции ожидают Россию?", что полностью соответствует содержанию текста, поскольку Массон предполагает в будущем России несколько революций, а у переводчика — "Какая революция возможна в России?", что, безусловно, искажает авторский замысел. Резкие эпитеты также удалены из этой переводческой версии. Например, на с. 67 II тома17 автор наделяет Екатерину эпитетом "эта старая ведьма" — в переводе он заменен на нейтральное местоимение "она": "Она издевалась над святой человечностью медлившего в Литве Репнина, палач же Суворов сделался ее героем"18. На с. 184 того же тома мемуаров Массон называет Павла "Его Московско-китайское Величество", в переводе это определение исчезает. Вообще все, что касается определений "московитизм", "московит", видимо, казалось переводчикам то ли оскорбительным, то ли непонятным. Еще в переводе Геннади эти слова постоянно заменяются даже более резкими — "варварство" и "дикарь"; не избежала этого подхода и П. Степанова, из перевода которой исчезли в основном такие высказывания Массона, как "дремучий московитизм" и другие подобные определения.
Из шестнадцати анекдотов третьего тома в 1996 г. представлены только три, да и то в сокращенном виде. Другие, основные главы этого тома так и остаются недоступными для русскоязычного читателя, как и полностью четвертый том, в котором Массон отвечает на нападки немецкого драматурга А. Коцебу, выступившего с резкой критикой сочинения француза. И в этом томе содержится уточняющая и дополнительная информация к первым трем томам, весьма ценная для интересующихся историей.
Таким образом, и по сей день содержание рассмотренных переводов еще недостаточно отредактировано, как недостаточно и знакомства современного читателя с половиной сочинения: это лишает возможности составить целостное впечатление о книге, а также и о личности самого автора. Определенные сдвиги в опубликовании полных переводов сочинений "Россики" постепенно происходят: например, уже появился полноценный перевод В.А. Мильчиной воспоминаний о России маркиза А. де Кюстина, которые ранее были известны по усеченной версии сборника той же серии "Россия глазами иностранцев". Главное, чтобы эта тенденция не исчезла и в то же время чтобы не издавались столь несовершенные переводы, подобно переводу мемуаров Сегюра, и приобрели более полный вид такие переводы, как перевод "Записок" Массона. Ведь нынешним исследователям и просто читателям уже "непредосудительно" узнать и истинные имена, скрытые под инициалами, и правдивые цифры, говорящие о состоянии Российской империи, и резкие мнения авторов об ее истории и проблемах и о многом другом, что поможет составить полное представление о содержании источников и отношении французов к России и происходившим в ней процессам. Следовательно, необходимо издавать переводы, свободные от купюр царской цензуры и "творческих" подходов переводчиков; ограничиваться только теми фрагментами сочинений, которые прямо относятся к России, также уже нельзя: они являются неотъемлемой, но все же порой лишь частью всей книги, биографии автора и его мировоззрения.
Примечания
1 Сведения о биографии и деятельности Г.Н. Геннади приводятся по: Равич Л.М. Г.Н. Геннади (1826—1880). М., 1981; Она же. Григорий Николаевич Геннади как издатель и редактор // Библиотековедение. 2003. № 1. С. 74—83.
2 Равич Л.М. Г.Н. Геннади (1826—1880). С. 5.
3 См.: Равич Л.М. Григорий Николаевич Геннади как издатель и редактор. С. 82.
4 Там же. С. 74.
5 Равич Л.М. Г.Н. Геннади (1826—1880). С. 23.
6 Равич Л.М. Григорий Николаевич Геннади как издатель и редактор. С. 77.
7 См.: Шугуров М.Ф. О Записках графа Сегюра и их значении // Русский архив. 1866. № 11—12. Кол. 1592—1615.
8 Там же. Кол. 1603.
9 См.: Бильбасов В.А.. История Екатерины II. Обзор иностранных сочинений о Екатерине II. Т. 12. Ч. II. Берлин, 1896. С. 166.
10 Предисловие к "Историческому сборнику Вольной русской типографии" в Лондоне. Кн. II. Лондон, 1861. Цит. по: Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. Т. XIV. М., 1978. С. 349.
11 Первое указание на том и страницу является ссылкой на французский оригинал: Ségur L.-Ph. Mémoires ou souvenirs et anecdotes. Éd. 2. T. I—III. Paris, 1827. Второе — на перепечатку указанного петербургского издания 1865 г.: Сегюр Л.-Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989.
12 Пять лет в России при Екатерине Великой. Записки графа Л.Ф. Сегюра // Русский архив. 1907. Кн. 3. Вып. 9. С. 11—118; Вып. 10. С. 193—266; Вып. 11. С. 298—416.
13 См.: Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. Наблюдения француза, жившего при дворе, о придворных нравах, демонстрирующие незаурядную наблюдательность и осведомленность автора. М., 1996. С. 154.
14 Там же (см., например, с. 20, 22, 50).
15 См.: Каменский А.Б. Шарль Массон. Секретные записки о России // Вопросы истории. 2001. № 1. С. 168—171.
16 Массон Ш. Указ. соч. С. 69.
17 Ссылки по изд.: Masson Charles. Mémoires secrets sur la Russie. T. I—IV. Paris, 1800—1804.
18 Массон Ш. Указ. соч. С. 139.
Résumé
Les mémoires rédigés par les résidents français en Russie de XVIII-e siècle L.-Ph. Ségur et Ch. Masson sont des sources précieuses pour spécialistes de l'histoire de Russie. Leurs traductions en russe publiées en 1989 et 1996 sont prises de journaux et d'éditions prérévolutionnaires et restent unique source pour le lecteur contemporain. Ces traductions, n'étant pas suffisamment corrigées par les éditeurs modernes, sont incomplètes (des pages et des textes entiers ont été éludés) et restent défigurées par la censure tsariste et marquées par nombreux contresens (syntaxiques, lexiques) des traducteurs.
Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2005. № 2
Н.В. Шамова
РАЗГРАНИЧЕНИЕ ПОНЯТИЙ "ЭКВИВАЛЕНТНОСТЬ"
И "АДЕКВАТНОСТЬ" В ПЕРЕВОДЕ
Эквивалентность является центральным понятием современной теории перевода. Однако до настоящего времени объем и содержание понятия "эквивалентность" не определены, его часто смешивают с понятием "адекватность" и употребляют синонимично. Вместе с тем эквивалентность и адекватность не являются равнозначными понятиями, поэтому задача настоящей статьи — попытаться разграничить эти понятия.
